Текст книги "Луиза Вернье"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
– Что привело тебя сюда, моя дорогая? – спросил он несколько резким тоном. – Здесь это не очень принято. Я, разумеется, очень рад тебя видеть. – И он уже потянулся к ней с поцелуем, но она отстранилась, чувствуя, что сил у нее ровно столько, чтобы сказать ему, на что она решилась.
– У меня было время все обдумать после нашей встречи, и я поняла, что с моей стороны было очень глупо надеяться, будто что-то изменилось. Это невозможно по многим причинам, не говоря о том, что это недопустимо по отношению к тем, за кого мы несем личную ответственность.
Он побелел как полотно.
– Господи! И ты для этого сюда пришла? А ты не могла выбрать более удобное время и место? – Он в бешенстве посмотрел на часы, висевшие на стене. – Ровно через пятнадцать минут я должен сопровождать императора в поездке по городу, а ты приходишь сюда и начинаешь разыгрывать из себя кокетку, преследуя какие-то одной тебе известные цели. Одному Богу известно, чего ты от меня хочешь, но я готов подарить тебе свою голову на блюде. Ради тебя я готов на все, но мне неприятно, что ты приходишь сюда и начинаешь все портить, повинуясь какой-то своей прихоти, да еще в такой дьявольски неподходящий момент! – Он схватил со стола свой шлем и резко нахлобучил его на голову, застегивая подбородочный ремешок. Белый плюмаж мягко лег поверх воротника его мундира. – Встретимся в пятницу вечером там, где ты сказала, и все обсудим. Нет ничего, что мы не смогли бы с тобой исправить.
– Я не приду. Я отказалась от этих комнат.
Он натягивал свои белые перчатки.
– Мудрое решение. Я еще тогда подумал, что ты могла бы найти себе что-нибудь получше. Значит, посидим в «Кафе Англез». Я закажу отдельный кабинет. Там есть специальный вход и лестница, чтобы никто не видел, как ты входишь, и…
Пьер уже придумывал увертку, чтобы как-то оправдать то время, что они проведут вдвоем. Ей хотелось закрыть уши руками.
– Я не приду в пятницу ни на бульвар Капуцинов, ни в любое другое выбранное тобой место, – гневно перебила она, удивляясь тому, что судьба постоянно подсовывает ей мужчин-эгоистов. Хотя, может быть, это просто такая врожденная мужская черта? – Не смогу, я буду укладывать вещи. Я уезжаю из Парижа.
Он прищурился.
– Куда? В Лион? Ты, кажется, говорила, что твоя мать родом оттуда? Или ты решила открыть свое ателье где-нибудь в провинции? Ты явно настроена усложнить жизнь нам обоим, да?
– Я пришла сказать тебе то, о чем не могла написать в письме. Я выхожу замуж. И уезжаю в Англию как жена одного лондонца по имени Роберт Престбери.
Пьер притих. Слышно было, как тикают часы на стене, из окна долетал приглушенный стук копыт, громкие приказания и марширующие шаги часовых, предвещающие смену караула. Луиза отвернулась, потрясенная до слез его окаменевшим лицом. В его голосе не слышалось уже ни грубости, ни гнева, когда он ответил ей со сдержанным отчаянием:
– Не совершай такую же глупость, которую сделал я. Ты прекрасно знаешь, что, если есть на свете два человека, созданных друг для друга, так это мы с тобой. Давай попытаемся спасти хотя бы то, что осталось.
Она трясла головой, с усилием переводя дыхание, чувствуя, что вот-вот разрыдается.
– Ничего хорошего из этого не выйдет. Тем самым мы причиним неизмеримую боль и себе, и другим людям. Это должно прекратиться.
Луиза вышла из комнаты, ничего не замечая вокруг из-за застилавших глаза слез. Потом она даже не могла вспомнить, как добралась до дома.
В тот же вечер Паулина де Меттерних надела свое первое платье от Уорта. Это был шедевр простоты, выполненный из белого тюля. Она выделялась в толпе роскошных туалетов, словно ее освещал луч прожектора. Императрица, сверкавшая своими роскошными драгоценностями, с большим интересом рассматривала красивое платье этой новой блистательной придворной. Еще до окончания вечера она поинтересовалась у принцессы, кто сшил это платье. Евгения удивилась, услышав, что его придумал англичанин по имени Уорт. Принцесса не скупилась на похвалы, назвав его новой восходящей звездой моды. Императрица удивленно кивнула, сверкнув бриллиантами своей диадемы.
– У звезды должны быть спутники. И я рассчитываю стать одним из них.
Принцесса де Меттерних пообещала, что завтра утром Уорт придет к ее величеству. Она уже знала, что в будущем ей придется платить втрое и даже еще больше за любое платье Уорта. Императрица – тоже звезда в собственном поднебесье, и, куда бы она ни пошла, ее спутники последуют за ней.
Уорт был очень занят, когда рано утром ему сообщили, что в десять он должен быть у императрицы. Мужчины, независимо от времени суток, обыкновенно являлись на прием к императрице в вечернем платье, но он, к огорчению Мари, отказался снять свой сюртук.
– Я – независимый предприниматель и художник, – гордо заявил он, – а не лакей.
Мари подвела к окну сыновей, чтобы они посмотрели, как их папа идет во дворец. Может, и правильно, что он остался в этом сюртуке с бархатным воротником. Уорт все-таки ужасно высокомерен.
18
Луиза с Робертом поженились. На гражданской церемонии и на венчании присутствовали Катрин, Уорты и еще несколько близких друзей, потом все пошли в ресторан, где был накрыт свадебный завтрак. Луиза решила для себя, что будет Роберту хорошей женой – он доказал, что по-своему любит ее, усыновив чужого ребенка. Она направит все свои силы на процветание «Престберис», Роберт пообещал ей, что она создаст в Лондоне свой собственный маленький Париж.
Все отправились провожать их на вокзал. Луиза махала им из окна купе, держа на руках Поля Мишеля. Роберт, напившийся шампанского, развалился на сиденье, дожидаясь, когда она сядет к нему на колени. Но Луиза стояла у окна до тех пор, пока последний шпиль и последняя крыша Парижа не скрылись из виду.
До Кале они добрались уже к вечеру. Было холодно. С бушующего моря, которое казалось почти черным под проливным дождем, дул сильный ветер. Роберт заказал довольно комфортабельную каюту первого класса. Он съел обильный ужин, но Луизу тошнило как от сильной качки, так и от всего пережитого, и есть ей не хотелось. Она скоро ушла в каюту, предоставив мужу наслаждаться бренди и сигарами.
Луиза с облегчением улеглась на узкую койку, устало прикрыла глаза и слегка притушила фитиль медной висячей лампы, чтобы ее маленький сын, спавший на противоположной койке, не испугался, если проснется в незнакомой обстановке. Когда в каюту, спотыкаясь, вернулся Роберт, он наделал столько шуму, что ребенок проснулся и в ужасе заплакал. Луиза попыталась протестовать, но Роберт не обратил на нее ни малейшего внимания, срывая с себя одежду. Она думала, что он займет свободную верхнюю койку, но сегодня была его брачная ночь. Он сорвал с жены ночную рубашку и толкнул на продавленную койку. Ее сын еще долго издавал жалобные рыдания, потом они перешли в сонные всхлипывания.
С наступлением утра над белыми скалами Дувра поднялось солнце, однако дул по-прежнему сильный ветер, и по небу бежали грозовые облака. Пока они ехали в поезде до Лондона, Луиза с интересом рассматривала в окно безмятежные виды кентской сельской местности с ее причудливыми сушилками для хмеля и громадными фруктовыми садами.
Поль Мишель вел себя хорошо и, стоя на коленях на сиденье, с удовольствием разглядывал вместе с мамой проплывающие виды, а потом весело играл с обезьянкой на палочке, которую подарила ему на прощание Катрин.
Уже стали показываться лондонские пригороды с лесом дымовых труб, когда Роберт неожиданно очнулся от дремоты. Он сел, поправил шейный платок и взволнованно одернул манжеты. Потом бегло поглядел в окна на проплывающий пейзаж, чтобы определить, где они проезжают. Роберт стал вдруг похож на мальчика, на провинившегося школьника, который возвращается домой с плохими отметками. С тех пор, как они приплыли в Дувр, он говорил с ней только по-английски, и она отвечала ему по-английски. Так теперь будет всегда, но она не допустит, чтобы ее сын забыл свой родной язык, с ним она всегда будут говорить по-французски.
– Я должен тебе кое-что сказать, Луиза. Наверное, я должен был сказать это еще до отъезда из Франции.
Ее кольнуло недоброе предчувствие.
– Что такое?
– Э-э-э… В общем, дело вот в чем. Мои родители считают, что Поль Мишель – мой сын.
Она решила, что он сделал это из добрых побуждений. Теперь ее сын – и его сын.
– Это очень благородно с твоей стороны, но недальновидно. Ведь твои родители сразу поймут, что мальчик родился до твоего приезда в Париж. Ему было три недели, когда ты стал работать у Гажелена. Они-то ожидают увидеть грудного младенца или ребенка, которому чуть больше года.
Он снова откашлялся.
– Не беда. Я и раньше бывал в Париже. Причем дважды. Просто я не мог сказать им, что мы все это время были женаты, ты же держала меня в подвешенном состоянии. Когда я приезжал домой, то уже пытался подготовить их к свадьбе. Когда я дал телеграмму, в которой сообщал, что мы собираемся пожениться, пришлось приврать, что у нас с тобой уже есть ребенок.
Ей вовсе не понравилось, что с ней говорят таким покровительственным тоном, но Роберт очень волновался, и ей захотелось постараться его успокоить.
– Ничего страшного, – терпеливо проговорила она.
– Просто мои родители дьявольски узколобые. Я еще не знаю, какой прием они тебе устроят. Я должен был тебя предупредить.
– Смею надеяться, что я им понравлюсь и они будут достаточно доброжелательны. В любом случае, как только они увидят Поля Мишеля, то сразу же его полюбят, я в этом не сомневаюсь.
Но он не разделял ее материнской слепой любви к своему сыну и смотрел на нее с большим сомнением.
– На это даже не рассчитывай. Моя мать никогда не занималась ни мной, ни моей сестрой Агнес, и до восьми лет я чаще виделся с няней и гувернанткой. Потом меня отправили в школу, и на этом наши с ней взаимоотношения более или менее прекратились. Отец всегда считал, что детей лучше видеть, но не слышать, и по малейшему поводу поколачивал меня тростью. Он не станет гордиться внуком, который был зачат вне брака, а моя мать просто умрет, если правда выйдет наружу. Можешь не сомневаться, что, увидев Поля Мишеля, все будут считать, что мы уже три года женаты.
Поезд с громким шипением начал замедлять ход, и в окне показалась одна из платформ большой сводчатой станции Лондон-Бридж. Роберт снял с полки шляпу и дал указания носильщику. Луиза задумчиво спустилась на перрон с Полем Мишелем на руках. Ей навязали ложное положение, и вся ее природа восставала против этого, но ради Роберта она должна через это пройти.
Их встретил скромно одетый слуга из дома Престбери. Они сразу же направились к семейному экипажу, который дожидался их на площади перед вокзалом.
Луиза с большим интересом разглядывала Лондон. Она то и дело спрашивала Роберта про то или иное величественное здание, про обвешенное лесами здание парламента, которое находилось на реконструкции, про запруженные народом и экипажами улицы и площади. Когда они выехали на Пикадилли, она стала искать взглядом «Свои и Эдгар», где Уорт проходил свое обучение. Она решила, что посетит его при первой же возможности. Роберт, ссутулившийся в углу своего сиденья, толком ничего не рассказал про городские достопримечательности, отделываясь небрежными ответами и беспрестанно кусая губы. Ее утешало, что он так волнуется, не зная, как примут француженку его родители, но кислая мина мужа действовала на нее угнетающе.
Они подъехали к большому и приятному на вид дому с террасой, перилами и выскобленными добела ступеньками, со сверкающими на солнце медным колокольчиком и скребницей. Он располагался на площади, рядом был большой сад. Должно быть, экипаж высматривали в окно. Дворецкий почти сразу же отворил парадную дверь. Луизе показалось, что за ней подглядывают из-за кружевных занавесок на втором этаже, пока с Полем Мишелем на руках она поднималась вслед за Робертом по ступенькам.
Дом поразил ее своей мрачностью. Пахло мастикой из пчелиного воска, графитом и льняным маслом. Все вокруг сверкало. Не самое подходящее место для ребенка. Роберт назвал дворецкого Меррифилдом.[3] Эта фамилия Луизе показалась мало подходящей для столь угрюмого субъекта. Дворецкий обратился к ней на почти безупречном французском:
– Надеюсь, вы хорошо добрались, мадам. Почту за честь служить вам в этом доме.
Только она начала благодарить его за учтивость, как ее прервал донесшийся с лестницы голос:
– Никакой бонапартистской болтовни в моем доме! В нашей великой стране мы говорим по-английски, мадам.
Это был отец Роберта, плотный лысеющий мужчина с короткой шеей, пышными бакенбардами и апоплексическим цветом лица. Он грузно опирался на трость с серебряным набалдашником, хотя, судя по голосу, его никак нельзя было назвать больным. Роберт отрывисто и нервно поздоровался с ним и поднялся по лестнице пожать ему руку.
Когда Луиза поднялась на застланную ковром площадку, Роберт уже прошел вместе с отцом в гостиную и поцеловал мать, сидевшую на стуле с высокой спинкой. Луиза опустила Поля Мишеля на пол, взяла его маленькую ручку в свою и переступила через порог гостиной. И мистер, и миссис Престбери уставились на сына Луизы с ледяным неодобрением. Для них он был живым свидетельством распутства их сына, который вступил в связь с аморальной молодой женщиной, жительницей печально знаменитой столицы страны, которую презирает каждый добропорядочный англичанин.
– Мои дорогие родители, – он выговаривал слова с такой тщательностью, что это скорее походило на ненависть, чем на сыновнюю нежность, – позвольте представить вам мою жену Луизу и моего сына, Поля Мишеля.
Тонкие губы Верены Престбери, которая не отрывала глаз от ребенка, сжались еще сильнее. Ей было за пятьдесят, она казалась лет на двадцать моложе своего мужа.
– Так не годится, – холодно заявила она. – Так не годится, Роберт. Я запрещаю тебе говорить кому бы то ни было, что вы поженились только вчера. Мы отослали сегодня Агнес, она не должна узнать о твоем позоре.
– Как скажешь, мама, – торопливо согласился Роберт. Сейчас ему хотелось быть где угодно, но только не здесь.
Миссис Престбери соизволила перевести свой тяжелый взгляд на Луизу, осмотрев ею всю, от элегантной парижской шляпки до подола дорожного костюма.
– Так, значит, вы и есть Луиза. Надеюсь, вы будете послушной женой моему сыну. Он проявил невероятное благородство, женившись на вас. До конца своих дней вы должны постоянно благодарить его.
Луиза не успела ответить, Джон Престбери нетерпеливо обратился к сыну:
– Она, надеюсь, говорит по-английски?
Луиза ответила за него, сохраняя чувство собственного достоинства:
– Не бойтесь, я пойму все, что вы говорите. Надеюсь, вы поправились после болезни, мистер Престбери, и вы, миссис Престбери, находитесь в добром здравии.
– Со мной все в порядке, смею вас уверить. – Джон Престбери с торжествующим видом дважды пристукнул тростью. – У меня огромная выносливость, и именно на ней была построена наша великая империя. Я всего добился своими силами и горжусь этим.
Уж в этом она не сомневалась. Миссис Престбери, судя по ее утонченной речи, принадлежала к более привилегированному классу. Луиза поняла вдруг, что ей пока не сказали ни единого слова приветствия, а ее собственные расхожие слова миссис Престбери пропустила мимо ушей.
– У вас шляпа без назатыльника, Луиза.
– Мы их уже не носим. – Это была правда. С тех пор как Мари Уорт впервые появилась на публике в своей шляпке с бантом, назатыльники стали стремительно исчезать с головных уборов парижанок.
– Мы в Англии. – Миссис Престбери говорила о своей стране, как о рае небесном. – У вас видна шея. Это неприлично.
Луиза пожалела, что с ней сейчас нет Уорта. Тот расхохотался бы, услышав рассуждения миссис Престбери.
– У меня есть обрезки тканей, – продолжала миссис Престбери, – и попозже я подышу вам что-нибудь, чтоб пришить и на эту шляпку, и на другие, которые вы с собой привезли.
Интересно, думала Луиза, сколько еще придется терпеть подобные разговоры. С каждой секундой ее возмущение нарастало, и то, что Роберт ни словом ее не поддержал, только усиливало ее злость. Джон Престбери, снова смотревший на Поля Мишеля, сказал, махнув в его сторону тростью:
– Твой папа как-то чудно произносит твое имя, не по-английски. Но теперь с этим будет покончено. Пол Майкл – вот как тебя зовут, – англизировал Джон Престбери имя мальчика. – Впрочем, и одного имени вполне достаточно. Теперь тебя будут звать Пол, а в школе – Престбери. Ясно?
Нижняя губа Поля Мишеля дрожала с самого начала этой совершенно непонятной ему тирады, произнесенной пугающим рявкающим голосом. Даже его мама, когда они сошли с почтово-пассажирского судна, говорила слова, которые он не понимал. Ему это не нравилось, не нравился и этот сердитый старик, и эта противная женщина. Она ни разу не улыбнулась и не взяла его на руки. Мальчику хотелось, чтобы мама увезла его домой, прочь от этого чужого места, хотелось, чтобы тетя Катрин посадила его на свои чудесные мягкие колени, и хотелось на горшок. Ребенок заплакал, уткнувшись в материнские юбки, а по его штанишкам потекла теплая струйка, собравшаяся в лужицу на ковре.
В выделенной им спальне, где стояли огромная резная кровать, высокий платяной шкаф и другая мебель, не уступающая им в размерах, Луиза мерила шагами комнату, укачивая на руках своего мальчика. Она как следует пробрала Роберта, говорила она по-французски.
– Как ты мог позволить им так разговаривать со мной! Мне даже присесть не предложили. Я не проведу в этом доме ни одной лишней секунды. Я хочу, чтобы мы завтра же переехали в наш собственный дом.
Роберт, развалившийся на накрахмаленном кружевном покрывале, глубоко затягивался сигарой, нарушая правила этого дома, где курить позволялось только в специально отведенной для этого комнате, и разглядывал потолок. Ему было стыдно и невыносимо слушать эти вполне оправданные возмущенные слова.
– Прости меня. Да, все это ужасно, и я знал, что так и будет, но я ничего не мог поделать. Каждый приезд домой оказывает на меня такое же действие, что и в детстве, когда я приезжал из школы. Меня все это ужасно раздражает, но я ничего не могу поделать – просто жду час или два, пока они не замолчат.
Луиза удивилась:
– Ты хочешь сказать, что никогда не радовался возвращению домой?
– Никогда. И тогда было все то же самое. Бесконечное недовольство из-за всего на свете. К сожалению, на сей раз все это вылилось на тебя. – Он улыбнулся: – Мать, наверное, просто счастлива, что у нее теперь есть новая жертва. Это оказалось гораздо увлекательнее, чем со мной, да еще Пол так блистательно все довершил. – И Роберт довольно захихикал.
Этим он окончательно вывел Луизу из себя.
– Просто не понимаю, что в этом смешного. И перестань сокращать имя Поля Мишеля.
Роберт снова затянулся сигарой.
– Здесь он Пол и Полом останется, тебе лучше к этому привыкнуть. Я не хочу лишних трений с родителями еще и из-за этого. А их будет предостаточно, можешь мне поверить. Не думай, что мне охота жить в этом доме, но, боюсь, пока нам придется в нем побыть.
– Почему?
– Ну хотя бы по финансовым причинам. Я на мели.
– Я могу арендовать квартиру. Ты же знаешь, что у меня есть кое-какие сбережения.
Он приподнялся на локте и затушил сигару в фарфоровой вазочке.
– Об этом не может быть и речи. Пока мы должны делать вид, будто навсегда поселимся в этом доме. Отец не хочет, чтобы мать куда-то переезжала, когда его не станет, и рассчитывает, что я буду присматривать за ней до конца ее дней и еще за своей сестрой Агнес, которая вряд ли выйдет замуж. Если я хочу заполучить после его смерти «Престберис», то должен делать вид, будто боготворю каждое его желание.
Луиза сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
– Ты же говорил мне в Париже, что «Престберис» уже принадлежит тебе, что будем партнерами.
– Конечно, будем. Со временем. Не слушай отцовское хвастовство. Врач строго-настрого предупредил его, чтобы он не волновался, а при его вспыльчивости такое просто невозможно.
Ее это возмутило.
– Я не собираюсь наживаться на чьей-то смерти! И не хочу иметь к этому никакого отношения. Давай откроем собственное дело. Мы будем оба много работать и…
– Ни в коем случае. – Он встал с кровати и подошел к ней, обхватив за талию. – Пройдут годы, прежде чем крошечная фирма начнет давать хоть какой-то доход. Это не Париж, где у тебя осталось множество связей. В любом случае, – добавил он, решив привести аргумент, который ее наверняка убедит, – ты сама увидишь, как отец будет постоянно напоминать мне со своей обычной бестактностью, что я просто обязан выполнить свой сыновний долг перед «Престберис» после того доверия, которое он оказал мне, оплатив мое обучение у Уорта. – Роберт с удовлетворением отметил про себя, что попал в точку. Плевать он хотел на принципы, он не собирается начинать с ней с нуля в каком-нибудь неизвестном закоулке, когда в руки ему вот-вот свалится фирма. И потом, он не желает рисковать остальной частью наследства. – Здоровье отца ухудшилось главным образом из-за волнений, связанных с делами. Если бы он сразу, как только начал болеть, нашел хорошего управляющего, все было бы иначе, но он из тех людей, которые никому не доверяют. К тому же он очень старомодный, несовременный и сам этого не осознает. – Потерпи немного, любимая. Я хочу, чтобы магазином управляла ты одна. Знаю, что ты сможешь повлиять на моду, в одном твоем мизинчике больше делового чутья, чем во всей моей башке, куда Уорт умудрился кое-что вдолбить. В твоей власти сложить груз «Престберис» с плеч моего отца. Я это одобряю. Этим ты продлишь его дни и поможешь нам, и мы сможем переселиться из этого морга в наш собственный дом, а мать будет жить здесь, как этого и хочется отцу. – Было очевидно, что Роберт не испытывает ни малейших угрызений совести. В Париже он представил ей ложную картину их будущей жизни в Англии. – Все пойдет как по маслу, поверь.
В дверь постучались. Он преувеличенно сильно вздохнул и пошел открывать с довольно нелюбезным выражением лица, которое тут же сменилось искренней приветливостью.
– Агнес! Как ты?
Брат с сестрой обнялись, и Агнес нерешительно вошла в комнату. У нее были синие глаза и тонкие изящные черты лица, этим она была похожа на мать, и каштановые волосы, как у Роберта, но чуть потемнее.
Агнес мило улыбнулась. Она так стеснялась, что произносила слова с некоторой запинкой:
– Я н-не могла дождаться чая, чтобы п-познакомиться с вами, дорогая сестра, и увидеть своего м-маленького племянника.
Луиза чуть не заплакала от радости, услышав теплые слова в этом холодном доме, и с радостью расцеловалась с девушкой.
Поль Мишель тоже уловил в голосе пришедшей дружелюбные нотки и не стал дичиться. Когда Агнес протянула к нему руки, он понял, что все будет хорошо, и подошел к ней, низко наклонив голову, что говорило о том, что он чуть-чуть стесняется. Будучи и сама как ребенок, она вместе с ним уселась на ковре в спальне, и они поиграли в ладушки и в ку-ку, она соорудила кролика с длинными ушами из своего носового платка. Луиза выкупалась после дороги и переоделась к вечернему чаю.
Это было ее первое английское чаепитие. Стол накрыли красивой кружевной скатертью, а чай разливали из серебряного чайника в чашки из тончайшего, как вафли, фарфора. Были сандвичи с огурцами, горячие булочки с маслом и большой сливовый пирог. Джон Престбери ел с аппетитом. Поль Мишель, к ее великому облегчению, вел себя безупречно, очарованный Агнес, которая сидела по другую сторону от него. Роберт был по-прежнему угрюм, но Луиза так и не поняла, почему общество родителей так его угнетало, вынуждая сохранять подчеркнутую вежливость, которая время от времени давала ужасную трещину. Его сестра тоже лишь изредка улыбалась. Интересно, думала Луиза, не является ли это спокойствие своего рода защитной маской? За столом мать бранила Агнес так же часто, как неряшливых слуг, жидкий чай и недобросовестных лавочников.
Вечером Агнес сбросила свою защитную маску и повела Луизу с Полем Мишелем в детскую.
– 3-здесь мы с Робертом провели п-почти все наше раннее детство, – сказала она, с нежностью окинув взглядом комнату, где в камине за тяжелой решеткой плясал огонь, освещавший лошадку-качалку, ящик с потрепанными игрушками и Ноев ковчег. Казалось, ее радовало, что у нее появился оправданный предлог вернуться в свои детские владения. Детская была заперта на ключ в течение многих лет. Комнату открыли, только когда пришла телеграмма от Роберта. – Я уверена, что П-Полу будет здесь так же весело, как и нам, а Дейзи будет очень хорошо справляться со своими обязанностями, м-можете не сомневаться.
Дейзи оказалась розовощекой улыбчивой девушкой. Поль Мишель уже стал понимать, что все не так уж плохо. Но ему хотелось, чтобы в эту первую ночь его уложила спать мама. Но он не стал плакать, оставшись с Дейзи. Он засунул большой палец в рот и заснул.
За ужином Луиза поняла, что родители Роберта долго обсуждали ее будущую работу в «Престберис».
На Джона Престбери поневоле произвел впечатление ее опыт работы в торговле платьем, а поскольку он старался никогда не упускать выгоды, то решил, что она должна активно приняться за дело.
– Вас, судя по всему, не пугает тяжелая честная работа, и это делает вам честь, – произнес Джон Престберис. – Примерками уже много лет занимается одна старуха, но зрение у нее ослабло, так что можете занять ее место. Шьют одежду наемные портнихи, они каждый день приходят за заказами. Никаких заморских штучек в «Престберис», имейте в виду. Самые традиционные фасоны. – И он хмуро посмотрел на нее через стол. – Никаких новомодных нарядов. Мои служащие носят черные платья из сатина. Я полагаю, у вас есть пара приличных черных платьев для работы в магазине?
– У меня их несколько.
Краем глаза Луиза заметила, как Роберт торопливо отпил вина. Он не хуже ее понимал, что было приемлемо для Уорта, в «Престберис» покажется пугающе элегантным, но Луиза решила, что это только пойдет на пользу делу.
– Хорошо. – Джон Престбери кивнул, набивая рот жирной жареной уткой. – Роберт может начинать работать в магазине хоть завтра. Он тут малость освоился, когда я немного приболел. У меня просто груз упадет с души, когда не придется каждый день ходить в «Престберис». Хотя я не собираюсь уходить на покой, пока еще дышу, – торопливо добавил он, с вызовом посмотрев на всех.
– Я не сомневаюсь, что Роберт с удовольствием будет прислушиваться к твоим советам, Джон, – вставила миссис Престбери.
Луиза прикусила язык, хотя ей очень хотелось ответить этой женщине. Миссис Престбери, подобно громадному спруту, сдавливала своих детей в мощных щупальцах, отравляя их ядом недоверия. Поскорей бы уехать из этого жуткого дома, думала Луиза. Если «Престберис» в ближайшее время не принесет никакой прибыли, так это не по ее вине. Она-то будет работать изо всех сил – мысль о собственном доме даст ей дополнительный стимул.
Джон Престбери ткнул вилкой в сторону Роберта.
– Отныне – только старание и полная ответственность. Я не для того два года платил за твое обучение в Париже, мои расходы должны окупиться с лихвой.
Роберт был напряжен до предела.
– Я буду стараться, отец.
Угрюмая трапеза подошла к концу. После в гостиной Агнес села за пианино, девушка играла неплохо, но музыку то и дело заглушало ворчание Джона Престбери, который за кофе рассуждал о политике. Луиза с радостью ушла в другую часть комнаты переворачивать Агнес ноты.
Ночью Роберт старался изо всех сил исправить свое вчерашнее пьяное поведение. Он доказал, что может, если захочет, быть нежным любовником. Луиза тут же придумала для себя отговорки в оправдание его слабости и трусости, в его крепких объятиях позабыв на время свое отчаяние и безутешность.
Через три дня Луиза отправилась посмотреть на «Престберис». Ее терзало растущее беспокойство. Джон Престбери в первый же день поехал туда вдвоем с сыном, и это настолько истощило его силы, что после ему пришлось лечь в постель. Она хотела вместе с Робертом пойти в магазин, но он отговорил ее, сказав, что не стоит бросаться в дела очертя голову, чем весьма ее озадачил. Может быть, он что-то недоговаривает? Она помнила еще со времен его работы у Уорта, каким он мог быть изворотливым, как ловко умел избегать сложностей, что же он скрывает?
Луиза сама пошла в «Престберис». Магазин был неподалеку от дома на шумной деловой улице, где располагались всевозможные процветающие магазины. Подойдя к «Престберис» с противоположной стороны улицы, Луиза остановилась как вкопанная, ее дурные предчувствия сбылись. Большой фасад магазина был облезлым и обшарпанным, но это было еще полбеды. На витринах были разложены груды плащей, шалей и мантилий, свидетельствующие о больших запасах на складе. Но все они были черные. Траурно-черные. Теперь-то она поняла, чего именно Роберт не осмеливался ей до сих пор сказать. Вдоль вывески на фасаде магазина витыми золотыми буквами тянулась надпись: «Траурный магазин Престбери».
Роберт видел, как она перешла через улицу. Он неуверенно открыл перед ней стеклянную дверь. Луиза вошла, ни разу на него не взглянув. При виде всех этих черных платьев и отрезов крепа на фоне темных стен ей показалось, что она вошла в подземелье. Там были и темно-бордовые материи, предназначенные для более поздних стадий ношения траура, и даже белые носовые платки, обшитые черной каймой и уложенные в стопки на прилавке. Все было невыносимо мрачно. Не говоря ни слова, Роберт провел ее к себе в кабинет. В камине весело пылал огонь.
– Луиза…
Она развернулась и ударила мужа по лицу.
– Если ты еще хоть раз мне солжешь, сжульничаешь или обманешь меня, я уеду! Клянусь! – Пока он молча стоял, потрясенный и в полном замешательстве, она сдернула с головы шляпку, сорвала с себя плащ и сняла перчатки. – А теперь приступим к работе. Мне нужно ознакомиться со всеми видами товаров, проверить запасы на складах, просмотреть все журналы, все списки оптовиков, познакомиться со служащими и узнать адреса всех надомных работниц.
День за днем Луиза заставляла Роберта работать наравне с ней. Он знал, что она готова много работать, но сам готов был трудиться ровно столько, сколько сочтет необходимым. Он достаточно поишачил на Уорта.
Он решил жениться на Луизе во время своей короткой поездки домой, когда у отца случился легкий сердечный приступ. Союз с этой девушкой казался ему более чем выгодным – эффектная внешность, необыкновенные янтарные глаза, чувственный рот, но главное – только она сможет вытащить «Престберис» и обеспечить магазину процветание в будущем без малейших усилий с его стороны. Но этому противостояла ненависть его отца к иностранцам, особенно к французам, а также его раздражительная мать, которая невзлюбила бы любую невестку; не соглашалась долго и Луиза. Зная, что она не любит его, он решил рискнуть, представив их будущую жизнь в Англии в самых розовых красках. Роберт боялся, что иначе она не согласиться выйти за него замуж. И даже когда они приехали, он не мог набраться смелости сказать ей, на каких товарах специализируется магазин. Он был труслив и слабоволен, хотя не хотел в этом признаваться даже самому себе.