Текст книги "Луиза Вернье"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
– Может, и так, а может, и нет. Что-то ты слишком шустрая, как мне кажется. Твоей маме не понравилось бы, если б ты так говорила при ней.
Она уже успела исполниться уважения к умершей мадам Вернье, честной работящей женщине, которая не заслужила того, чтобы ее похоронили на кладбище для бедняков. Поэтому все то время, что дочь ткачихи будет находиться под ее крышей, она будет обращаться с ней так, как хотелось бы ее матери. И тут Катрин вдруг осенило.
– А как так вышло, что родные твоей матери не протянули ей руку помощи, когда она в ней нуждалась?
– Своих родственников у нее не осталось, а она была слишком горда, чтобы просить о помощи семью Вернье. Просто мама их даже никогда не видела. Она тогда работала на шелкоткачестве в Лионе, познакомилась с моим отцом и вышла за него замуж. Там были из-за этого какие-то неприятности, но она не говорила, какие именно. Он умер еще до моего рождения от туберкулеза легких, как умерла мама несколько дней назад.
– Хм. – И Катрин вдруг обеспокоенно посмотрела на нее. – Ты ведь не кашляешь?
– Нет. У меня только желудок болит, когда есть хочется.
– Ну, тогда все в порядке. – Катрин почувствовала облегчение. – Мадам Камилла сразу же увольняет тех, у кого хронический кашель, мне не хотелось бы что-нибудь от тебя подцепить.
Они поели, Луиза стала мыть посуду, а Катрин тем временем рассматривала лежавший в коробке атлас. Она помогла девочке распороть шов. Ближе к вечеру они распороли почти все, у Луизы в руках остался только один кусок ткани. Катрин нагрела на печке два утюга и осторожно прогладила ткань. Потом снова села и стала проворно подворачивать края так, как это и нужно было сделать с самого начала. Мельком взглянув на Луизу, она заметила, что та внимательно смотрит на ее работу. Так же, как и в случае с тем непритворным интересом, который проявила девочка за столом к ее рассказу, это было бальзамом для души Катрин в теперешнем ее истерзанном состоянии. Она понимала, что, уйди девочка раньше, ей трудно было бы пережить этот ужасный день. Она бы и сейчас тупо и бессмысленно лежала в постели, предаваясь своему горю. И Катрин объяснила, почему атлас требует именно такой обработки.
Луиза благоговейно ахнула.
– Как здорово! Неудивительно, что я сделала все неправильно. – И она снова склонилась над последним куском ткани, из которого аккуратно выдергивала нитки. Тут только Катрин осознала, с каким старанием и любовью девочка выполнила данное ей поручение. И выразила свою подспудную тревогу, все это время терзавшую ее:
– Чем ты будешь заниматься, если тебя не заберут в приют?
Луиза с надеждой посмотрела на нее.
– Я могу вернуться к вам и делать за вас вашу работу.
– За меня?
– Вашу дополнительную работу, которую вы берете на дом. Вы же видите, как я шью. Я могла бы выполнять простые швы, а деньги за это будете получать вы.
Катрин изумленно посмотрела на девочку.
– Какая дерзость! Да мадам Камилла завтра же меня прогонит, если хоть кто-нибудь заподозрит, что работу, которую я взяла на дом, сделал кто-то другой. – И она с важностью стукнула себя в грудь. – А у меня ведь привилегированное положение. Не каждой швее позволяют зарабатывать дополнительные деньги.
Луиза лишь пожала худенькими плечами:
– Вам совершенно не о чем беспокоиться. Вы будете проверять каждый мой стежок. Взамен я прошу у вас позволить мне остаться у вас до тех пор, пока меня не возьмут в ученицы к мадам Камилле.
Катрин расхохоталась:
– Да ни один уважающий себя портной не возьмет тебя даже булавки вынимать до тех пор, пока тебе не исполнится хотя бы четырнадцать лет. Даже я начинала не у мадам Камиллы. Я служила в подмастерьях в другом месте и для начала должна была набраться опыта.
Но Луизу это совершенно не смутило.
– Значит, у меня еще очень много времени, чтобы попрактиковаться. Кроме того, я буду убирать вашу квартиру, приносить из леса дрова, таскать воду из ближайшего колодца и готовить вам еду. И я всегда буду в вашем распоряжении для выполнения всевозможных ваших поручений. Я буду делать для вас все то, что делала для своей матери, когда она была больна. Все, чего я хочу, так это когда-нибудь стать швеей, как и вы.
Мягкое сердце Катрин не могло не отозваться на столь лестную просьбу. Да и предложенные условия были ей только на руку. Она всегда сможет брать на дом оборки для нижних юбок, которые требуется подшить, какие-нибудь рюши и прочую мелочь. И никто не будет знать, что она делает это не сама, а уж она-то проследит за тем, чтобы все было проделано безупречно. Соблазн заработать несколько лишних франков перевесил желание скинуть с плеч груз ежедневных забот, которые были ей едва ли под силу после изнурительной работы на мадам Камиллу. Она решила, что не будет ничего дурного в том, что она возьмет к себе Луизу.
– Посмотрим, как получится, – осторожно заметила Катрин. – А пока можешь остаться здесь и завтра.
Луиза была ей благодарна. Катрин порылась в памяти: что-то ей это напомнило, что-то, когда-то с ней случившееся. И вспомнила. Однажды она пожалела бездомную кошку и только потом начала подозревать, что кошка осознанно выбрала себе новый дом. Что ж, кошку она полюбила. Так почему бы ей не полюбить дочь ткачихи?
2
Катрин вовсе не хотела эксплуатировать готовность Луизы работать на нее. Однако, по-прежнему страдая из-за неверности Марселя, она бездумно наслаждалась вновь появившимся досугом. Ей больше не приходилось ходить на рынок, таскать воду, мыть пол и варить овощи; ее одежда была выстирана, выглажена и аккуратно сложена; обувь всегда сияла, а постель была заправлена. Кроме того, у них с Луизой появились лишние деньги. Девочка изрядно напрактиковалась в очень быстром шитье, когда еще вместе с матерью чинила белье, поэтому выручка за скудно оплачиваемую подработку возросла значительно больше, чем рассчитывала Катрин.
Луиза жила в ее доме уже два месяца. Однажды ночью Катрин проснулась и увидела, что из-под двери виднеется полоска света. Решив, что Луиза уснула, она поднялась, чтобы затушить свечу. Представшее ей зрелище удивило ее. Луиза сидела за столом и спала, склонившись над своим шитьем. Катрин с ужасом поняла, какой ценой выполняется весь этот объем работы, несмотря на все умение Луизы. Последние глупые сожаления о потерянной любви наконец-то оставили Катрин, и она вновь стала самой собой. Осторожно потрясла Луизу за плечо.
– Просыпайся, – мягко сказала она и с улыбкой кивнула, глянув в открывшиеся глаза девочки, одурманенные сном. – Не сидеть же всю ночь здесь на стуле. На полу, наверное, тоже не очень удобно. Завтра присмотрю тебе на рынке раскладушку.
И Луиза поняла, что теперь ей больше нечего опасаться. Катрин никогда ее не прогонит. Лишь одно облачко омрачало ее горизонт. Во время их бесед о жизни швей она узнала, что за обучение в мастерских у портных, какой бы статус они ни имели, взимается плата. Катрин никогда бы не прошла практику, не будь ее мать в то время еще жива и на заполучи для нее место, которое оплачивалось значительно ниже стандартной цены за обучение. Мадам Аллар ухватилась за возможность отдать свою юную дочь на обучение квалифицированной портнихе из провинции, которая решила открыть свою скромную мастерскую в Париже. Луиза надеялась, что судьба и к ней окажется столь же благосклонной, и старалась не обращать внимания на упоминания о всевозможных препятствиях, которые обрушиваются на голову не прошедшей обучение швеи. Катрин оказалась терпеливой и внимательной учительницей, которая с каждым новым успехом все более жаждала передать девочке свои знания.
Медленно, но верно их взаимоотношения достигали той стадии, когда пропасть, существующая между старшей и младшей сестрой, сужается и между ними образуется прочная связь. Словоохотливая и общительная Катрин любила хорошую компанию, поэтому была довольна своей новой подругой, и Луиза, со своим умением приспосабливаться к любым обстоятельствам, свойственным умным детям, прочно обосновалась в ее жизни.
Прошло немногим больше года. За это время Луиза узнала, как легко и неразумно Катрин влюбляется в мужчин. Луиза начала понимать, что все неприятности Катрин возникают из-за ее неумения правильно оценивать характер мужчины, потому что любовь ослепляла ее настолько, что она в упор не замечала его недостатки.
Луиза взрослела, Катрин стала поговаривать о том, чтобы переделать ей под спальню узкое пространство под крышей, но даже на это требовалось денег больше, чем они могли бы себе позволить. Вместо этого Катрин отделила ее раскладушку заплатанной и полинялой занавеской, Луиза была довольна.
Если не считать сезонных спадов и подъемов в торговле, грозящих Катрин увольнением ввиду отсутствия заказов или, напротив, доводивших ее до переутомления чрезмерным их обилием, ничто, кроме появлявшихся в ее жизни мужчин, не нарушало жизни в мансарде. Она и Луиза неплохо жили на свои небольшие доходы. Они редко позволяли себе лакомства, но Катрин, как ребенок, любила развлечения и иногда устраивала небольшой праздник, украшая квартиру бумажными цветами, которые хранила в коробке, и, поставив на стол бутылку дешевого вина, основательно разбавляла водой стакан Луизы. У Катрин был материнский инстинкт, она могла бы прекрасно заботиться о большой семье.
Каждое воскресенье они вместе ходили в церковь. Катрин была благочестивой прихожанкой, от природы набожной, что кому-то могло бы показаться несовместимым с ее не слишком нравственной жизнью, но Луиза так не считала. Она понимала, что Катрин совершенно теряла голову от любви и, любя, отдавалась целиком и без остатка. Разве она сама не выиграла благодаря исключительной доброте Катрин? Если Луизе и было на что жаловаться, так только на то, что Катрин стремилась обращаться с ней так, как, по ее мнению, обращалась со своей дочерью Анн-Мадлен Вернье. Луиза получила не один строгий выговор за проявление невоспитанности и не одну увесистую затрещину за то, что опоздала, бегая по какому-нибудь поручению, чем вызывала повод для тревоги. Луизе часто казалось, что даже в монастыре ее не охраняли и не содержали бы в большей строгости.
После церкви в любую погоду они отправлялись на прогулку, мешаясь с толпой. Иногда на улицах преобладало ощущение подлинного карнавала, а гуляющие всегда получали должное, ведь город принадлежал им, и никогда не отказывались, если стоявший у ворот дворца Тюильри караул предлагал им пройти в королевские сады, если только, конечно, кто-то не имел глупость надеть рабочую одежду, или представители обоих полов не затевали пьяный скандал. Катрин всегда оживлялась во время таких воскресных прогулок, без устали болтала с Луизой. Они часто встречали подруг и товарок Катрин, с которыми смеялись, обменивались шутками и сплетнями. Когда все рассаживались на траве в садах Люксембургского дворца или прогуливались группами вдоль Сены, мужчины говорили в основном о политике, которую обычно не принято было обсуждать с женщинами, но Катрин всегда имела собственное мнение и не боялась его высказывать, что приводило к оживленным спорам. Поэтому Луиза с юных лет была в курсе политических событий и тщательно взвешивала все, что ей доводилось услышать. Иногда, когда ее посылали за чем-нибудь, она даже останавливалась послушать уличных ораторов, неизменно призывавших к общественным реформам. Ей нередко казалось, что она и сама смогла бы лучше ориентироваться в политике, если бы регулярно посещала школу, но ее образование ограничилось всего шестнадцатью неделями учебы. Когда Катрин завела себе нового любовника, который давал ей деньги, она смогла отказаться от надомной работы, а девочка пошла в благотворительную школу, надев чистый передник, поношенные, но еще хорошие башмаки и платье, перешитое из старого платья Катрин. Жадная до книг и знаний, Луиза не пропускала ни одного занятия, но неожиданно учеба оборвалась. Любовнику Катрин, обходительному учтивому мужчине, присудили длительный тюремный срок за растрату.
Если во время своих воскресных прогулок им не удавалось присоединиться к остальным, то все равно было на что посмотреть и чем заняться, особенно в хорошую погоду. Булонский лес представлял собой роскошную густолиственную оправу для всадников на породистых лошадях, а по модным бульварам плыл бесконечный поток элегантных экипажей, пестрящих зонтиками и высокими шелковыми шляпками. Под окаймляющими улицы деревьями развлекали публику шарлатаны, жонглеры, уличные певцы, предсказатели, силачи, разрывающие цепи, циркачи, показывающие танцующих медведей, обезьян и дрессированных собачек. Луизе больше всего нравились трагические актеры, ее приводили в настоящий восторг короткие и чрезвычайно хорошо поставленные пьески. Катрин, любившая во всем порядок, всегда старалась отложить несколько су на воскресные выходы, чтобы бросить вознаграждение хотя бы в одну из протянутых шляп.
Иногда им доводилось видеть короля Луи Филиппа, когда мимо них с грохотом пролетал королевский экипаж.
Катрин считала воскресные выходы бессмысленными, если она не рассматривала витрины магазинов. Больше всего ей нравилось ходить на улицу Ришелье, где располагались самые известные из них. Катрин с Луизой стояли бок о бок и через стекло разглядывали наряды и мишуру, на которую гризетка не смогла бы заработать за всю свою жизнь.
В первое воскресенье апреля, на которое пришелся двенадцатый день рождения Луизы, они с Катрин планировали прогуляться до улицы Ришелье, но сильный ливень вынудил их укрыться в Лувре. Катрин, которая всегда переполнялась восторгом при виде многочисленных мраморных статуй и темных полотен, стряхнула с шали капли дождя и отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться большим надгробным изображением, не заметив стоявшего позади нее мужчину. Она и не натолкнулась бы на него, отступи он немного в сторону, но он разглядывал ее из-под полей своей шляпы сразу же, как только она вошла, поэтому ухватился за возможность познакомиться с ней.
– Ба! Прошу прощения, – воскликнула Катрин, и тут чья-то твердая рука удержала ее за локоть. Обернувшись, она увидела коренастого мужчину с квадратным лицом и расплывшимся в улыбке лукавым ртом, который, вне всякого сомнения, решил за ней приударить. И в ответ на это безошибочное приглашение к флирту в ней пробудилась кокетка.
– Ну, и кто здесь все место занял? – игриво и с вызовом спросила она его. – Вы или я?
– Разумеется, не вы, мадемуазель. Это была целиком и полностью моя вина. Я должен был видеть, как вас очаровал этот шедевр. У вас, несомненно, прекрасный вкус во всех этих вещах. – И он обвел широким жестом окружавшие его сокровища. – Буду чрезвычайно признателен, если вы разъясните мне достоинства этого куска мрамора. – Он перевел дыхание. – Еще раз простите. Я же не представился. Меня зовут Анри Берришон, и я совсем недавно приехал в Париж. Точнее, три месяца назад. А вы, мадемуазель?
Они познакомились. Луиза была готова к тому, что на нее не будут обращать ни малейшего внимания, потому что те мужчины, которых Катрин благосклонно одаривала своей улыбкой, не замечали больше никого вокруг, но этот наклонился к ней, поинтересовался ее здоровьем и вообще оказался довольно приятным человеком. В последовавшей за этим беседе ни он, ни Катрин ни словом не обмолвились ни о надгробии, ни о каких-либо других достопримечательностях Лувра, занятые исключительно друг другом. Воспользовавшись откровенным предлогом познакомиться, они тут же про него забыли.
Скоро они все втроем пили шоколад – невероятная роскошь для Луизы – в кафе на Итальянском бульваре. Небо снова прояснилось, и над городом повисла радуга. Так вот что значит быть богатым, думала Луиза, глотая божественный нектар горячего напитка. Когда она разбогатеет и будет одеваться не хуже, чем королева Франции, она станет пить шоколад три – нет, четыре! – раза вдень. М-м-м.
Когда они вышли из кафе, Анри Берришон, узнав, что сегодня день рождения Луизы, купил ей у уличного лоточника кулек карамелек, потом букетик фиалок у цветочницы для Катрин, сказав, что они подходят к ее глазам. К концу этого воскресенья Катрин уже снова была влюблена.
Он торговал лошадьми и, как многие, к кому деньги быстро приходили и от кого быстро уходили, был добродушен и щедр; ему доставляло удовольствие баловать Катрин маленькими подарками. Про Луизу он тоже никогда не забывал – то ленту ей принесет, то обшитый кружевом носовой платок, а иногда даже покупал ей на рынке книгу в кожаном переплете, зная от Катрин, что Луиза очень любит читать. Он обладал здоровым чувством юмора. Достаточно быстро Луиза убедилась, что Анри полностью разделяет чувства Катрин. Он смотрел на Катрин с нежностью и заботой, чего Луиза никогда не замечала во взгляде других мужчин, которые клялись ей в любви. Слишком часто у тех мужчин был какой-то горящий и даже пугающий взгляд, в нем читался потаенный голод, но со временем этот взгляд тускнел и не выражал уже более ничего, кроме ледяной скуки, возвещавшей конец романа. Но в случае с Анри Луиза была уверена, что все пойдет по-другому.
Он всегда брал ее на их с Катрин воскресные прогулки, и целое лето они устраивали пикники и совершали увеселительные поездки в фургончиках и лодках по Сене. Они часто обедали в пригородных кабачках, где было жарко и душно от жарящегося мяса, а оркестр из трех человек безостановочно наигрывал мелодии песен и танцев, в которых все принимали живое участие. Иногда, когда после таких прогулок они возвращались домой, Анри бросался в лавку, торговавшую жареным мясом, и Катрин с Луизой видели через забрызганную жиром витрину, как он выбирал цыпленка с золотистой корочкой – самого лучшего из жарящихся на вертелах над огнем. Потом они бежали домой, чтобы поскорее насладиться вкусным ужином. Но самой лучшей радостью было для Луизы видеть, как счастливы они с Катрин вместе. Ей казалось, она не видела ничего более трогательного, чем то, с каким блаженством они держатся за руки, с какой любовью обнимают друг друга, как неизменно сияет при этом лицо Катрин. Но это сияние было светом свечи по сравнению с тем светом, каким оно засияло после того, как Анри сделал ей предложение и она пообещала стать его женой. Не в силах сдержаться, Катрин обняла Луизу и зарыдала от счастья.
Когда прошли последние осенние лошадиные торги, знаменующие собой грядущий зимний застой в делах Анри, они сочли разумным пока и дальше пожить на чердаке. Анри там заново все выбелил, купил досок и штукатурку и соорудил комнату под стропилами, о которой они так давно мечтали. Она получилась гораздо больше, чем рассчитывала Катрин, кроме того, он сделал там просторную кровать, после чего она решила, что это будет их комната, а Луиза переберется в комнату поменьше. Хоть они с Анри уже давно стали любовниками, Катрин, будучи в душе романтиком и не без парадоксальной пуританской черточки, сказала, что они переберутся с ним на новую квартиру лишь после того, как он наденет ей на руку кольцо. «Я хочу быть как настоящая невеста», – застенчиво сказала она ему. И он нежно поцеловал ее.
Свадебное платье было сшито из простого шелка, который он купил ей, и висело, переливаясь складками, на стуле рядом с самым красивым чепчиком, какой у Катрин когда-либо был.
Однажды вечером в дверь на чердаке громко постучались. Катрин, снова закрутив в локон выбившуюся прядь, отворила дверь. На пороге стояла женщина с суровым лицом.
– Что вам угодно? – спросила Катрин, подумав, что никогда еще не видела лица более угрюмого.
Женщина задумчиво смерила ее взглядом и только потом ответила:
– Значит, на этот раз вы, – язвительно произнесла она с руанским акцентом. – Где мой муж? Я – мадам Анри Берришон.
Тут-то все и прояснилось. Катрин рухнула на стул и сидела на нем как пригвожденная. В течение последних шести лет Анри Берришон менял жен, и его супруга разыскивала его, пока не оказалась на пороге комнаты Катрин. Жена дожидалась Анри до полуночи, пришла и на следующее утро, но Анри так и не появился. Больше Катрин с Луизой его не видели.
Зима оказалась настолько же мрачной и горестной, насколько беззаботным и веселым было лето. Луиза была по-прежнему убеждена, что Анри по-настоящему любил Катрин, что он действительно нашел женщину, с которой хотел бы прожить до конца своих дней, но Катрин, страдающая от унижения и разочарования, лишь затыкала уши и не желала слышать утешительных слов. Платье из простого шелка и чепчик были спрятаны и так никогда и не надеты, а Катрин, утратив интерес к жизни, закрыла на ключ новую комнату и все, что в ней находилось.
3
Прошла зима. Весной 1845 года ключ по-прежнему торчал в замке свободной комнаты. Луиза покорно продолжала спать за занавеской на раскладушке. Она считала, что они должны взять постояльца, чтобы увеличить свой доход. Но Катрин, не перестававшая хандрить, не хотела даже слышать об этом. Луиза, холодная и рассудительная, опасалась, что ее подруга никогда уже не оправится и не вернется в привычную колею, если комната и впредь будет оставаться святилищем прошлого, как будто Анри в ней почил. Тайком от Катрин она наводила там порядок, преодолевая свой страх перед огромными пауками. Луиза проветрила хороший соломенный матрас, купленный Анри, смела пыль и почувствовала досаду, что эта комната не используется. На других этажах сдавали в аренду и в субаренду каждый свободный уголок, так как спрос на дешевое жилье всегда был высок. И впервые за все время она с раздражением засела за работу. Ее злило, что Катрин, со своей слезливой сентиментальностью, упорно отказывается от дополнительного дохода, а ведь они могли бы тогда хоть изредка позволить себе крольчатину или свиной студень, а не есть только овощной суп. И Луиза снова подумала о непростительной недальновидности Катрин.
С наступлением тепла на чердаке снова стало душно. Как-то утром Луиза шила, сидя у раскрытого окна, несмотря на гулявший по крышам ветер. Она слышала звуки Парижа и наслаждалась ими. В самом доме постоянно громыхали двери и стучали по лестнице чьи-то башмаки, но обычно это не отвлекало ее от работы. Однако в тот день она услыхала, как кто-то взошел по последнему лестничному пролету, ведущему на верхнюю площадку, и вскинула голову, застыв с иглой в руке и гадая, кто бы это мог быть.
В дверь постучали. Луиза отложила шитье и открыла дверь незнакомцу. Он был молод, высок и строен, в хорошо скроенном пальто, запылившемся в дороге, а рядом с ним на полу стоял маленький сундучок с обитыми медью углами. Незнакомец был очень привлекателен – чисто выбритый, черноволосый. Узкие карие глаза, яркие, живые и умные, прямой нос и решительный подбородок.
– Здравствуйте, мадемуазель. – Он дружелюбно улыбнулся ей. Она вдруг смутилась, осознав, что внимательно рассматривает его, но тут же пришла в себя. Его произношение сразу же подсказало ей, что ее родной язык для него – чужой. Луиза торопливым кивком ответила на его приветствие.
В руках он держал наготове книгу, оказавшуюся разговорником со словарем, по которой с запинкой, на ломаном французском прочел предложение:
– Вы… сдаете… комнату?
И тогда она догадалась по акценту, что он англичанин. Ей приходилось слышать, как его соотечественники властным голосом отдавали распоряжения носильщикам и извозчикам у «Отель де принс» и других роскошных гостиниц, кос-то из них прекрасно владел французским, но многие запинались на носовых гласных.
– Вы ошиблись дверью, мсье, – ответила она. – Должно быть, комната сдается где-то на другом этаже. Я слышала, что постоялец этажом ниже съезжает.
Он уставился на нее, и девочка поняла, что гость не разобрал ни одного ее слова. Он сунул Луизе разговорник, чтобы она нашла ему перевод своего ответа. Луиза подсказала соответствующий отрицательный ответ, но сомневалась в том, что незнакомцу следует отказать. Катрин рано или поздно придется открыть эту комнату, а сейчас самый подходящий момент. И Луиза без колебаний показала на предложение, в котором говорилось, что комната сдается за умеренную помесячную плату. Потом она нашла на следующей странице таблицу денежных соответствий и показала, сколько это будет стоить. Молодой человек кивнул в знак того, что он примет эти условия, если ему поправится комната.
– Проходите, – пригласила она его с серьезным лицом, ощущая всю тяжесть взваленной на себя ответственности.
Луиза показалась пришедшему странноватой: не ребенок и в то же время не женщина, а нечто среднее, но довольно уверенная и самостоятельная. Он снова взвалил на плечо свой сундучок, убедился, что он не свалится, и только потом вежливо снял свободной рукой шляпу и вошел. Оглядевшись, с облегчением удостоверился, что здесь довольно чисто, чего нельзя было сказать про мрачную лестничную площадку и про находившуюся внизу прихожую. Будучи достаточно привередливым, он вполне мог жить в бедности, но только не в грязи, поэтому его не оскорбила простая меблировка совмещенных гостиной и кухни. В любом случае особенно выбирать не приходилось, если в кармане оставалось всего пять фунтов.
Девочка отперла находившуюся в глубине дверь и отступила в сторону, пропуская его вперед. Он поставил свой сундучок и увидел, что находится в типичной мансардной комнате безобразных пропорций, которую почти полностью занимала стоявшая под стропилами широкая кровать, но что в ней убрано и слегка пахнет свежими досками и новой побелкой. Через узкое оконце падал свет на маленький круглый столик и стул, которые помимо комода и облезлого эмалированного таза на ржавой металлической подставке составляли меблировку комнаты. Он повесил шляпу на крючок возле двери в знак того, что комната ему нравится и он готов здесь поселиться. Девочку, как ни странно, его решение одновременно обрадовало и испугало, и он пожалел, что сразу не представился.
– Меня зовут Уорт, – произнес он медленно и отчетливо. – Точнее, Чарльз Фредерик Уорт.
Она поняла и назвала свое имя:
– Луиза Вернье.
Его совершенно очаровало то, как она произнесла свое имя. Когда он разбогатеет, ему придется поработать над галльскими интонациями, они так не просто даются англичанину, а пока нужно как можно скорее выучить язык, иначе он никогда не найдет себе работу в той области, которая ему так хороню знакома.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, Луиза, – проговорил он, решив, что с высоты своих двадцати лет имеет полное право называть по имени девочку, которая явно лет на семь его моложе. Она улыбнулась в ответ и премило пожала плечиками; теперь Луиза совершенно ничего не поняла. Она протянула руку, и он уже собрался было официально пожать ее пальчики, но рука была протянута ладошкой вверх, чтобы он положил в нее плату за месяц вперед.
Когда за ней закрылась дверь, Уорт стремительно шагнул к окну и распахнул его. Париж! Наконец-то он здесь! Пусть другие отправляются за состоянием в Новый Свет. Его не разочаровали представшие перед ним бесконечные ряды крыш. Ничто не сможет разочаровать его в этот величайший из дней. Его взгляд художника не смог не отметить сочные красновато-коричневый и зеленовато-серый цвета обшарпанной черепицы, выложенной под безумными углами среди искривленных дымовых труб, выделявшихся на фоне высокого ясного неба.
Уорт глубоко вдохнул, желая физически почувствовать себя частью этого города, в который он прибыл менее двух часов назад.
Париж!..
Он вспомнил, как забрызганный грязью и покрытый пылью дилижанс высадил своих пассажиров неподалеку от Триумфальной арки. Уорт старался держаться как можно непринужденней, будто он только тем каждый день и занимается, что разъезжает по другим странам. Он был невероятно признателен своему попутчику, который посоветовал ему, где можно подыскать себе на первое время жилье. И вот он его нашел. Его владения составляли чердачная комната в Соломенном переулке и (тут он высунулся из окна и огляделся) уличный туалет внизу во дворе.
Он довольно быстро распаковал свои вещи. Застелил постель бельем и одеялами, которые привез с собой, потому что не ожидал, что постельные принадлежности ему предложат за небольшую плату. На стол положил Библию, которую начинал читать с утра, глубоко задумываясь над духовными вопросами, хотя в церковь перестал ходить еще в детстве. Рядом с книгой положил свои рисовальные принадлежности, за которые хватался сразу же, если его что-то интересовало. Последнее, что он выложил из сундучка, были его рабочие инструменты – деревянный метр и большие острые ножницы, которые необходимы продавцу магазина тканей. Уорт надеялся, что они понадобятся ему очень скоро. Луиза принесла ему большой кувшин горячей воды, и, смыв с себя дорожную грязь, Чарльз переоделся и почистил верхнюю одежду. Аккуратно выдернув из-под рукавов манжеты, он оглядел свое новое жилье удовлетворенным хозяйским взглядом. Теперь нужно заполнить пустой желудок в самом дешевом кафе, ну а потом, набравшись терпения, сразу же, без промедления приниматься за поиски работы.
Выйдя из комнаты, он увидел, что девочка сидит у окна и подрубает батист. И он попытался выговорить заранее отрепетированную фразу:
– Я… иду… обедать. – Луиза, к его удивлению, повторила эту фразу, исправив его произношение, и он с благодарностью принял ее замечание, повторил его и сам почувствовал разницу.
– Merci, – торжественно поблагодарил он, ощущая себя первым учеником в классе.
Она кивнула:
– Приятного аппетита, мсье Уорт.
Он вышел и побежал вниз по шатким ступеням винтовой лестницы, размахивая своей новой тростью. Выйдя на улицу, он тут же почувствовал, что привлекает к себе внимание своим изящным аксессуаром в столь бедном районе и что уже несколько человек, оторвавшись от своих дел, подозрительно стали его рассматривать. Он надеялся, что этот нежелательный интерес не более чем простое любопытство, вызванное появлением в их среде иностранца, у него не было ни малейшего желания стать жертвой нападения и грабежа или быть вынужденным защищаться с помощью ножа, который выскакивал из кончика трости при надавливании специальной кнопки на набалдашнике. Сам Чарльз не стал бы покупать такую трость, но перед его отъездом из Лондона его друзья сложились и подарили ее ему на память.
Он помнил, что у его отца собралась целая коллекция элегантных тростей (и некоторые были с потайным ножом), когда они жили в просторном доме в Борне, в Линкольншире. Его отец, Уильям Уорт, адвокат и джентльмен, разорился, когда Чарльз был еще маленьким, из-за своей страсти к игорным столам, бегам, боксерским и петушиным боям и другим азартным играм. Не осталось ни дома в Борне с его дивным садом, ни лошадей с экипажами, ни прислуги, ничего. Чарльз понимал, что отчаяние его бедной матушки было безграничным, и ему, с его добрым сердцем, было тяжело видеть, как множатся ее несчастья после того, как ее вышвырнули из собственного дома и ей пришлось терпеть унижения и оскорбления. Он знал, что никогда не простит отца за то, что тот сделал. Миссис Уорт с сыном остались одни на свете, она не знала, куда ей идти и что делать. Она нашла приют у своих родственников, которые не были склонны к азартным играм и жили на широкую ногу, к чему она и сама была приучена с рождения. Родственники согласились взять ее к себе, но, будучи людьми практичными и напрочь лишенными сострадания и великодушия, они в обмен на содержание и грошовое годовое жалованье отвели ей унизительную должность экономки. «Но о мальчике не может быть и речи, – заявил ее нелюбезный покровитель тоном, не терпящим возражений. – Хватит с нас и одного рта. Пусть бросает школу и идет работать».
