Текст книги "Адвокат Демонов (СИ)"

Автор книги: Ростислав Богатых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Определить царевича Дмитрия и этого пухлого отродыша в детско-императорские покои номер три. Кормить, поить, следить. И докладывать мне, если кто-то из них произведет хотя бы один магический пук. Даю им шесть месяцев с сегодняшнего числа. Если они не изрыгнут из себя ни одной маломальской магии, тогда в действие вступает мой предыдущий указ.

Слова его звучали довольно угрожающе, отчего в воздухе повисло напряжение. Я даже не знал, как реагировать на всё это. Граф Толстопалов, стоявший неподалёку, ответил на это с некоторым облегчением:

– Вы очень добры и справедливы, ваше величество.

– Что есть, то есть, – произнёс император, причмокивая, как будто это было самое обыденное дело. Я смотрел на него с недоумением, не понимая, каким образом он мог быть так спокоен, отдавая подобный приказ.

– Разложите малышей по их покоям, Остап, – продолжал он, указывая на меня. – И прикажите слугам поскорее накрывать на стол, мне пора есть, а точнее пить Английский час. Петр Васильевич, вы же изволите составить мне компанию?

– С превеликим удовольствием, – ответил Петр Васильевич, прекрасно понимая, что вопрос императора был риторическим.

Остап же почувствовал, как в груди у него закололо от тревоги. Как ему разложить всех малышей по покоям? Он и сам-то еле-еле сдерживался, чтобы не упасть и не уснуть от накатившего на него стресса. А при мысли о том, что ему нужно будет обращаться с детьми, он почувствовал прилив ответственности, а с ним и волну нового стресса. Младенцы, они же такие же, как и он по уровню интеллекта, только ещё и беззащитные и слабенькие, их можно и убить чего доброго, просто случайно выронив из рук.

Остап обернулся к графу Петру Васильевичу Толстопалову, который, казалось, был готов уже уйти, но в этот миг их глаза встретились, и слуга увидел в них поддержку. Это было странное ощущение – знать, что кто-то ещё разделяет твои страхи и тревоги. Это придало Остапу сил. И он вышел из зала, полон решимости, чтобы отдать приказ о том, чтобы императору и его гостю накрыли стол с плюшками и баранками, так называемый «Five o’clock tea». А потом ему надлежало вернуться за малышами и отсортировать их по покоям.

Все эти сумбурные мысли я прочитал в голове Остапа. Негусто, но зато я могу читать мысли, что не могло не радовать.

И вскоре я попал в шикарную палату – спальню для будущего наследника императора. Здесь было всё, что только могло понадобиться такому миленькому и умненькому малышу, как я. Кроватка-люлька, обитая мягким атласом, весело покачивалась, обещая мне сладкие сны. Пеленальный столик, заставленный яркими полотенцами и милыми игрушками, ожидал своего часа, чтобы стать местом для моих забав.

Но самым замечательным был детский уголок – целая детская комната, наполненная игрушками, погремушками и даже небольшим бассейном с шариками. Каждый раз, когда я погружался в этот удивительный мир, искренняя радость переполняла меня. В прошлой жизни я давно не испытывал ничего подобного. Шарики, словно маленькие планеты, катались вокруг, а я, смеясь, пытался их поймать. Как ни странно, мне нравилось играть с ними больше всего. Они были яркими и шершавыми на ощупь, и я не мог удержаться от того, чтобы не сжимать их в своих ручках, пытаясь их раздавить, как делал раньше с глазами моих вражеских соперников на поле боя.

Дни полетели одинаковой чередой: я ел, спал, немного играл, а потом снова ел и спал. Это было простое, но в то же время утомительное существование. Я чувствовал, что в этих суровых буднях, хотя и не было ничего сложного, меня ужасно утомляло отсутствие разнообразия. Сколько можно спать и есть? Иногда мне казалось, что время застывает, и я останусь в этом состоянии навсегда. На веки вечные.

Несколько раз в день меня выводила на прогулку приставленная ко мне нянечка Маруся. Она была довольно симпатичной, с весёлыми глазами и доброй улыбкой, которая меня и согревала, и кормила и веселила и даже пела колыбельные. Просто идеальная женщина.

В прошлой жизни я бы, наверное, не ограничился с ней лишь прогулками по парку императорского двора. А пригласил бы её к себе на огонёк, предложил бы что-то вкусное ей на десерт. Хотя нянечка и так приходила ко мне на огонёк – ведь именно она включала мой ночник над кроваткой. Маруся всегда знала, как сделать так, чтобы я чувствовал себя защищённым, а ещё к тому же создавала мне уют. И я практически влюбился в неё.

В эти дни, полные однообразия, я следил не за картотекой судебных дел или там судебной практикой, а за тем, как мимо окна проплывают облака, и как солнце, играя с тенями, рисует на стенах забавные узоры. И вот, когда мне исполнилось четыре месяца, я вдруг задумался: а что умеют делать обычные дети в этом возрасте?

Переворачиваться со спинки на живот.

Поднимать голову и поднимать корпус.

Переворачиваться с живота на спину.

Эти ответы я получил через свой артефакт – оперфон, который я добыл от Семён Семеныча и оставил себе на добрую память.

А вот я в свои четыре месяца, научился вместо элементарных поворотов с живота на спину, вставать, придерживаясь за какую-нибудь опору. Но при этом я чувствовал себя скорее сорокалетним дедом, чем четырехмесячным малышом, который не может держать равновесие без опоры

Каждый раз, когда я вставал, у меня внутри разгоралась гордость, как будто я совершал нечто величественное. Я старался держаться за край кроватки или за ящики пеленального столик, и, уцепившись за него ручками, поднимал себя, с трудом балансируя на своих коротеньких ножках. Иногда мне казалось, что я могу достать до самой Луны, стоя на своих маленьких ногах, и это ощущение было просто чудесным.

Но когда я падал, а это происходило довольно часто-таки, разочарование накрывало меня, как тёплое одеяло, и я начинал агукать нецензурной бранью.

Маруся всегда спешила на помощь, поднимая меня на ручки и шептала что-то успокаивающее сюсюкающее. В эти моменты я чувствовал, что, несмотря на все трудности, я не одинок.

Так шли дни, наполненные простыми радостями: поспать, пососать молочко из бутылочки и покушать пюрешечки. Да-да, мне начали давать поистине королевский прикорм: пюре из кабачков, пюре из манной каши, пюре из стейка well done, и пюре из белого хлеба с красной икрой. Последнее мне особенно нравилось. Я ел его серебряной ложечкой так быстро, что Маруся не успевала мне открывать новую баночку.

За Егорку я не волновался. Я периодически видел его на прогулках, когда нянечка Маруся выводила меня на свежий воздух. Он всегда был где-то рядом, я слышал его ор, истерики и смех. А когда он попадался мне на глаза, я замечал, как он стал еще больше – щечки его налились, как спелые яблочки, а пальчики и вовсе превратились в толстые огурчики.

В такие моменты мне казалось, что волноваться за него можно было бы только если бы он был поросенком. В этом случае, такого большого и полного, его бы, наверное, решили зарезать первым из всего хлева, чтобы поскорее подать на стол. Мне было весело думать об этом, хотя, конечно, я не хотел, чтобы с ним произошло что-то плохое. Я просто любил наблюдать, как он играет с царевичем Дмитрий, как тот смеётся и ползает, а Егорка, с трудом поднимая свои округлившиеся ножки и пытается догнать младенца королевских кровей.

Но было и то, что меня пугало. С каждым днем мой мозг все больше превращался в кашу. Я не хотел ничего, кроме еды и сна. Иногда, когда я лежал в своей кроватке, я чувствовал, как мысли расплываются, как облака перед ветром, и не мог понять, что со мной происходит. Я смотрел на яркие игрушки, которые висели над моей головой, но они больше не вызывали у меня интереса. Все вокруг становилось серым и безжизненным, как будто кто-то забыл включить яркие краски в этом мире.

Но сегодня все резко изменилось. Я проснулся от звука, доносившегося из детского уголка. Это был звук, который я давно не слышал – щелчки и какой-то непонятный треск. Я приоткрыл глазки и увидел, как Маруся раскладывает яркие кубики на полу. С каждой минутой мой интерес рос. Я почувствовал, как сердце забилось быстрее.

Маруся, заметив, что я проснулся, подошла ко мне с улыбкой.

– Скоро будет весело, малыш! – произнесла она, и я почувствовал, как внутри меня что-то щелкнуло. Я с трудом поднял голову, стараясь рассмотреть, что же происходит.

Вдруг меня охватило желание. Я хотел, чтобы мои ручки могли дотянуться до этих кубиков. Я попытался приподняться, но, как обычно, мои усилия оказались тщетными. Я свалился обратно на подушку и снова вздохнул, разочарованный, но в этот момент в голове мелькнула мысль: А если попробовать встать?

Я прижал свои ручки к бортикам кроватки, собирая всю свою силу, и, наконец, с трудом поднялся на ноги. Мои ножки дрожали, но я не собирался сдаваться. Я чувствовал, как внутри меня разгорается огонёк – желание быть частью веселья, которое готовит Маруся.

И вот, я, наконец, сделал первый шаг. Он был неуверенным и шатким, но я ощутил, что это – мощь. Я покачивался, но до меня доносились радостные восклицания Маруси, и это придавало мне уверенности. Я сделал еще один шаг и еще один, и каждый раз, когда мои ножки касались матраса кроватки, я чувствовал, как радость заполняет меня.

Маруся видя, как я стараюсь с восторгом в голосе закричала:

– Вот так, молодец! Первые шаги в твоем возрасте – это просто магия какая-то!

Это было именно то, что мне было нужно. Я почувствовал, как внутри меня зарождается новая сила, и с каждым шагом я все больше забывал о том, что меня пугало. Это ощущение было лучше, чем гонять на моей «электричке» из прошлой жизни. И круче самого головокружительного секса. Вау! Первые шаги – это просто что-то с чем-то'

Сегодня, наконец, я нашел смысл, который потерял. Я не просто малыш, который ест и спит. Я – тот, кто больше не младенец дрожащий, а человек прямостоящий и право имеющий ходить! В этот момент я упал на попу и через пару мгновений отрубился в глубокий сон, возвращающий силы.

Это все, что со мной происходило за эти дни и месяцы, вплоть до сегодняшнего дня, когда все резко изменилось…

Днем я, как обычно, мирно посапываю в своей кроватке, уютно устроившись на мягком одеялке. Как вдруг, резкий и довольно неприятный голос заставляет меня вздрогнуть:

– Мирослав, вставай, мать твою!

Кто смеет упоминать мою матушку в суе? Ни один человек на такое не способен. Это может быть только…

Я открываю глаза. Ну правильно, призрак Мстислав! Кто ж ещё! На секунду моё сознание проясняется, но затем всё снова уходит в приятно-безразличную пелену.

Я смотрю сквозь полупрозрачного мальчика вытаращенными от удивления глазами. Он стоит прямо передо мной, его очертания слегка мерцают, как будто он не может определиться, хочет ли остаться здесь или улететь в далекое пространство из которого явился.

– Ты кто? Зачем пришел? – мысленно спрашиваю я призрака, всё ещё сонный, мгновенно забывая его имя и то, откуда я могу его знать. Как вдруг он мне отвечает, услышав мои мысли.

– Они пичкают тебя молоком-дураком! – зло произносит Мстислав, его голос резкий, как леденец, который застрял в горле.

– Что??? – икаю я, и разом просыпаюсь. – Каким ещё молочком-дурачком? И кто это они? Мои милые нянечки?

– Слуги императора, по приказу его супруги Екатерины. Она приказала опаливать тебя этим пойлом, чтобы заглушить твои магические способности. Меня, как я недавно выяснил, тоже поили адским ядом, от которого я умер.

– Как умер? А с кем я тогда разговариваю? – ахаю я, искренне удивляясь.

– С призраком. Что и требовалось доказать. Ты окончательно потерял способность думать. Ещё немного, и ты превратишься в овоща.

– В кабачочек? Ты принёс мне пюрешечку из кабачка? – спрашиваю я радостно, пуская слюнки от предвкушения амнямки.

В моей голове уже рисуется картинка: я сижу за столом, передо мной большая тарелка с аппетитным кабачковым пюре, и я с удовольствием его ем своей любимой ложечкой. О чем ещё можно мечтать?

– Принёс. Пюре с противоядием. Два месяца его искал по всем подпольным аптекам, – говорит Мстислав. В этот момент его прозрачные руки начинают двигаться так, будто он сам готовит еду.

– Пюре-пюре, давай пюре! – скандирую я, словно футбольную кричалку, в предвкушении победы любимой команды.

– Давай… ротик открывай! За маму! – отвечает он.

В тот момент, когда он произносит эту фразу, баночка с пюрешкой открывается будто сама собой. Ложка, висящая в воздухе, зачерпывает пюре и направляется ко мне.

Я широко открываю рот, готовясь к этому чудесному угощению. Пюре выглядит невероятно аппетитно, даже в свете тусклой лампы на потолке, которая всегда мерцает, будто ей скучно в этих огромных покоях.

Я чувствую, как что-то сладкое и тёплое, но вязкое заполняет мой рот, что-то похожее на хурму. И мгновенно понимаю, что это не обычная еда – это магическое зелье, которое проникает в меня и наполняет каждую клеточку чем-то невообразимым.

– Как вкусно! – восклицаю я, не скрывая своего восторга. – Ещё! Ещё! Ещё! Аи-ням-ням!

– Это очень сильное противоядие, – произносит Мстислав, его голос становится чуть мягче, и теперь звучит настороженно. – Я не уверен, что его можно есть сразу так много. Давай немного подождём… результата от первых ложек.

Я не обращаю внимания на его слова. Я хочу больше пюре! Каждая новая ложечка приносит мне радость сродню тому, как будто я погружаюсь в другое измерение, где всё ярче, вкуснее и интереснее. Я забываю о призраках, о слугах императора и даже о самом императоре с его неоднозначными приказами. В этот момент для меня существует только пюре, и я – маленький царевич, наследник трона, который наслаждается своим райским угощением.

– Ещё! – снова кричу я, поднимая ручки, призывая ложечку ввернуть в мой ротик ещё одну порцию.

Мстислав вздыхает, но я замечаю, как его лицо наполняется легкой улыбкой. Похоже, ему приятно видеть, как я радуюсь. Хоть он и пытается это скрыть даже от себя самого.

Я начинаю догадываться, что, возможно, призрак мне уже знаком. Я же недавно называл его имя. Как там его звали? Еще я начинаю осознавать, что он пришёл, чтобы помочь мне. Перед глазами появляется картинка нашей первой встречи. Удивительно, как я мог это забыть⁈ Похоже, на меня была наложена магия младенческого забвения!

Когда я снова открываю рот, чтобы принять новую порцию пюре, я чувствую, что внутри меня начинает происходить что-то существенно важное. Ко мне начинает возвращаться память, а вместе с ней и очень острое осознание, от которого я несколько раз громко икаю.

– Мирослав, стопе, – кричит мне призрак обеспокоено, – Не надо есть все пюре в один присест, повторяю, это очень опасно!

Но меня уже не остановить…

Глава 20

Что-то щёлкает. Прямо внутри. Не в ухе, а во всей голове сразу. Как будто молния зажглась у меня в затылке и разлилась жгучим, колючим теплом по всему телу. Я аж подпрыгиваю, а затем падаю в свою люльку и мгновенно засыпаю крепким, как шотландское виски, сном.

– Я же тебя предупреждал, Милослав, – негодующий голос призрака – это последнее, что я слышу.

Просыпаюсь я уже на чем-то теплом и приятно пахнущем лавандой – это руки няньки. Из меня вырывается что-то несусветное: это даже не крик, а странный, захлёбывающийся звук.

– Ой, Мирославушка, испугался? – она озабоченно прижимает меня к плечу, качает. – Ничего, ничего, сейчас пройдет.

Испугался⁈ Чего я мог испугаться⁈ Я ничего не боюсь.

Но в следующий миг я вижу огромным шприц, который выходит из моего плеча. И мне реально становится не по себе!

Демоны! Мало того, что они пичкали меня каким-то отправленным молоком, теперь ещё и засандалить укол решили непонятный.

Я поднимаю строгий взгляд, наполненный детскими слезками на Дуняшу. Нянечка вся бледная, лицо покрыто испариной. Видно, что она искренне переживает за меня.

Она думает, это я от укола кричу. А это не от укола. Это – после. Укол я даже не почувствовал, он был как укус комара, или пытка крошечной булавкой.

А вот то, что приходит следом… Это как если бы все винтики и колёсики в моей голове, которые годами скрипели и отказывались крутиться, вдруг разом смазали и вставили на место. С таким грохотом и треском, что начинает звенеть в ушах.

И вместе с этим металлическим грохотом в голову приходят картины. Не сны, нет. Они твёрдые, настоящие, пахнущие.

Я вспоминаю тёплые руки, не нянькины, а чьи-то другие…. и добрый голос, который пел мне колыбельную. Я вспоминаю вкус чего-то сладкого, медового, из маленькой деревянной ложки. И я вспоминаю тот туман. Он подкрался к конюшне, а затем я вспоминаю скачку на коне… и эти руки отдали меня, оттолкнули… чтобы спасти.

Имя. Ее имя Софья. Оно обжигает меня изнутри. Да, ту женщину звали красивым именем София. И она была моей матушкой. Где она сейчас?

Нянька укладывает меня в кроватку, суёт в рот соску. Я лежу и не могу пошевелиться. Во мне бушует ураган. Я закрываю глаза, но мир снаружи не исчезает. Я чувствую, как по стене ползёт муха. Слышу, как на императорской кухне повариха режет овощи, и могу сосчитать, сколько раз стукнул нож о разделочную доску. Это оглушительно. Я хочу, чтобы это прекратилось. Немедленно.

«Хватит!» – мыслю я, сжимая кулачки, и весь этот шумный, давящий мир вдруг… отступает. Становится тише, приглушённее, будто я нырнул под воду.

Я открываю глаза. Моя детская комната на месте. За окном все также шелестят листья. Но я не чувствую прикосновения простыни. Я поднимаю руку перед лицом и не вижу её. Что происходит⁈ Я стал призраком, как Мстислав⁈ Воспоминания приходят с новой силой. Наша первая встреча с Мстиславом, этим вредным призраком. И последняя встреча, когда он дал мне это пюре…. Вот отчего я начал вдруг все вспоминать. Но я съел пюре слишком много и вот теперь сам стал невидимым….

Секунда. Две. И… моя плоть возвращается ко мне с лёгким покалыванием, как от онемевшей ноги. Я снова вижу свои миниатюрные пальцы, а с ними миниатюрные в меру пухлые ручки.

Страх сменяется диким, животным восторгом. Я делаю это снова. Замираю, хочу стать пустым местом, и… получается. Ненадолго. Сердце начинает колотиться чаще, в висках стучит…. И я вновь обретаю плоть. Но я могу становиться невидимым! Это ощущение окрыляет! А я даже не пил энергетиков.

В этот момент в комнату бесшумно вплывает Берендей. Большой, пушистый, цвета ночного неба кот. Его зелёные, с узкими щелями зрачков, глаза сразу находят меня. Он не мяукает, не подходит к миске, которая отчего-то стоит в моей детской комнате. Он просто садится у кроватки и смотрит. Пристально. Как будто ждёт чего-то.

В этот момент в моей голове, поверх гула от новой головокружительной способности, возникает не звук, а… мысль. Чужая. Острая, колючая, как кошачий ус.

«Наконец-то. А то я уж думал, ты так и останешься этим сопящим комком в подгузнике»…

Я замираю. Это что? Кот? Я

– Конечно, я. Кто же ещё? – мысль обретает ленивую, насмешливую интонацию. – Четыре месяца терплю твоё неосознанное мурлыканье. Скучно. А теперь от тебя пахнет грозой. Интересно.

Я пытаюсь ответить. Не ртом, а всем своим существом. Выталкиваю из себя образ: серый туман, боль, потерю.

Отравление, – мгновенно приходит ответ от кота Берендея. – Я знал. Чуял яд в твоём молоке. Но сказать было некому. Не стал бы меня слушать этот ушастый люд. А Мстислав куда-то испарился, хотя, что взять с призрака⁈

Берендей встаёт, потягивается, подходит к кроватке и запрыгивает на бортик. Его мохнатый бок упирается в мою щёку. В голове возникает чувство, похожее на мурлыканье, – тёплое, успокаивающее.

– Теперь играй, – наставляет Берендей. – Притворяйся тем несмышлёнышем, каким ты был. Когтей не показывай. Пока не вырастешь и не окрепнешь. Или пока не научишься управлять магией невидимки.

– Ты и про это знаешь? – удивлённо спрашиваю я.

– Я знаю все, мур-мур, я же кот!

– Тогда ты знаешь, и откуда у меня появилась эта способность? – спрашиваю я, затаив дыхание.

– Мур, конечно! Они глушили твои магические способности, а Мстислав дал тебе противоречия. Так что жди – способности могут обрушится на твою голову, как грибной дождь среди ясного солнца. То есть неожиданно. Но ты не должен это показывать… Иначе полетят клочки по закоулочкам, – заключил кот и полностью переключился на свою лапу, которую принялся тщательно облизывать. – Тоже мне, дворец, а пыль протереть нормально не могут, все лапы грязные.

Он прав. Острее любого человека он чувствует возможную опасность. Те демоны, что гнались за мной в родильном доме и те, кто убивают аристократов, могут вернуться…

И если кто-то узнает, что яд не сработал… а я успел выпить противоядие…. Мне точно не жить.

С этого дня начинается великая игра. Днём я – Мирославушка. Я агукаю, раскидываю кашу, беззастенчиво улыбаюсь няньке.э и плачу, когда мокро в подгузнике – это знаете ли и правда неприятно. Я позволяю Дуняше одевать меня в эти глупые кружевные кофточки, которые подобает носить сыну императора, и целыми днями ворковать надо мной. Я стал мастером притворства. Моё тело делает то, что от него ждут, а ум в это время практикуется.

Лежу в коляске, будто сплю, а сам пытаюсь продлить невидимость. Сначала на пять секунд, потом на десять. Учусь не просто исчезать, а становиться тишиной, чтобы даже воздух не шевелился вокруг. Это сложно. Требует огромной концентрации, после которой я валюсь спать как подкошенный, и нянька тревожно щупает мой лоб, думая, что я заболел.

Но лучшие тренировки у меня с Берендеем. Он мой единственный собеседник, мой наставник, мой гуру, прошу не путать с инфо-цыганством. Мы общаемся без слов. Я показываю ему картинки из своей «прошлой» жизни, которые всплывают обрывками. Он комментирует их своими колкими замечаниями.

– А, так ты из рода Рублевких. Сильные князья. Глупые, но сильные.

Или:

– Тот серый дым… пахнет болотными духами. Склизкие твари. Эти демоны. Не любил я их никогда.

Иногда он позволяет себе роскошь – запрыгивает ко мне в кроватку и сворачивается калачиком. В такие моменты наша связь крепчает. Я не только слышу его мысли, но и чувствую то, что чувствует он: шелест мышиных лапок за стеной, вкус солнечного тепла на подоконнике, безразличие ко всей этой человеческой суете. Это удивительное чувство – быть котом и младенцем одновременно.

Однажды, когда я особенно усердно пытался стать невидимкой надолго, у меня закружилась голова, и я грохнулся на мягкий матрас. Берендей, дремавший рядом, вскочил.

– Не спеши, двуногий котёнок. Сила – она как мышца. Качай постепенно, а то порвёшь.

Я злюсь. Мне хочется всего и сразу. Хочется понять, кто я и почему меня травили ядом. Хочу найти свою мать, разобраться с отцом-князем и поставить всех врагов в коленно-локтевую. Но кот, как всегда, прав. Я должен быть терпеливым. Я должен быть тенью.

Сегодня вечером нянька купала меня. Я, как образцовый младенец, плескался в тёплой воде и ловил плавающую уточку. А сам в это время тренировался – пытался прочесть поверхностные мысли няньки.

Это получается плохо, её мысли – как густой гороховый суп: обрывки забот, списки покупок, усталость. Но я уловил чёткую, яркую картинку: завтра ко мне придёт некий «барин с визитом». И нянька этого боится. Надеюсь, это не мой паренька⁈ Нет, император бы его не впустил, он готовит меня стать его сыном. Тогда кто этот барин?

Я встревожился и, как только меня уложили в кроватку, поделился этим с Берендеем. Кот, вылизывавший лапу на подоконнике, замер.

– Барин? Хм. Может быть граф Толстопалов. Тот, кто привёз тебя во дворец. А может и кто-то другой… Возможно это некий друг императрицы – придёт проведать, как действуют яды.

В его «голосе» звучит настороженность.

– Завтра будь особенно глупым и милым. Ни намёка на понимание. Смотри на него как на погремушку.

Я киваю мысленно. Сердце колотится от азарта. Барин. Тот, кто распоряжается моей жизнью. Он хотел не дать мне вырасти или его интересуют только возможность заглушить мои магические способности? Или противоядие было нужно ему для чего-то другого?

Берендей спрыгивает с подоконника и ложится рядом, прижимаясь тёплым боком. Его мурлыканье убаюкивает не только тело, но и ум.

– Спи, – говорит он мысленно. – Завтра тебе понадобятся все твои силы, чтобы быть слабым.

Я закрываю глаза и пытаюсь послушаться совета кота. Внутри меня бушует не детская, а взрослая ярость и решимость. Они заставили забыть мое прошлое. Они хотели украсть моё будущее. Но у них ничегошеньки не вышло. Я здесь. Я помню. И к тому же я умею становиться невидимкой.

Пока на этом всё. Но уже не плохо для четверых месячного младенца.

* * *

Наступает завтра. Я лежу в новом, до этого незнакомом мне зале дворца, в золоченой колыбели, подвешенной к резным дубовым балкам, и смотрю на него. На царевича Дмитрия. Вокруг него столпились мамки и няньки, они все говорят, что он – будущее. Законный наследник, царевич, кровь и плоть императора. А я – просто запас. «Второй сын». Мирославушка, которого целуют в макушку и оставляют на попечение нянек в дальную детскую комнату дворца, пока весь двор толпится у дверей покоев царевича Дмитрия.

Его люлька стоит напротив моей, всего в десяти шагах. Но эти десять шагов – целая пропасть. Её застлали шелками, охраняют двое стражников с каменными лицами, а воздух вокруг густеет и колышется, будто от зноя. Только зноя нет. В покоях царит привычная прохлада, пахнет молоком, воском и сушеными травами, что разложены в углах от дурного глаза.

А у него – свой глаз. Дурной.

Он плачет. Все младенцы плачут, это я уже усвоил. Но его плач – иной. Это не требовательный крик голода, не хныканье от мокрых пеленок. Это тонкий, пронзительный звук, который впивается в виски, будто раскаленная игла. И когда он плачет, та странная аура вокруг его колыбели оживает. Она темнеет, сгущается, и в её мерцающих бликах мне чудится что-то старое. Очень старое и холодное. Будто смотрит на меня не ребенок, а глубокая, темная вода из колодца.

Во мне якобы нет магии. Все шепчутся об этом, думая, что я не понимаю. «Бедный Мирослав, ни единой искры, совсем сухой». «Зачем только добрый император пригрел его у себя на груди⁈»

Отец-император смотрит на меня пронзительным взглядом, он тоже слышит эти женские шепотки возле второй колыбельки. А затем его взгляд устремляется к Дмитрию – с надеждой, с жаждой. Он хочет, чтобы в его наследнике проснулась сила, способная укрепить трон. Но я вижу, как его надежда каждый раз натыкается на этот плач и на эту невидимую пелену, и во взгляде отца проскальзывает что-то большее, чем разочарование. Что-то вроде… опаски.

Сегодня няньки сменились. Вместо моей любимой Дуняши пришла другая, ещё моложе, с румянцем во всю щеку. Она первым делом подошла к царевичу Дмитрию, заговорила с ним сюсюскающим голосом. И вдруг он замолк. Резко, будто ножом обрезал. Его большие, слишком ясные для младенца глаза уставились на нее. И я увидел, как женщина замерла. Румянец сбежал с ее лица, оставив его землисто-серым. Она стояла, не двигаясь, с остекленевшим взглядом, а он просто смотрел. Без звука. А та, зловещая аура, потянулась к ней тонкими, дымчатыми щупальцами.

Холодок пробежал по телу. Я зашевелился и тихо хныкнул, пытаясь привлечь внимание. Но мир за пределами моей колыбели будто перестал существовать. Вдруг сквозь стену просунулась голова. Прозрачная, как дымка, но с четкими чертами – острый нос, насмешливый разрез глаз, темные как сажа Мстислав.

– Ну что, Миро, опять твоего братца заклинило? – прошелестел его голос у меня в голове. Он не говорил ртом, его слова возникали прямо в сознании, холодные и колючие, как иней.

– Привет, Мирослав, – отозвался я мысленно. – Рад видеть. А что значит «опять заклинило», с ним уже такое бывало?

– О, это долгая история… Как белый коридор по которому я вынужден идти каждый день, но все никак не достигну света.

– Она сейчас упадет, – думаю я, глядя на окаменевшую няню.

Мстислав проплывает сквозь стену и оказывается рядом с женщиной. Он проводит своей невесомой рукой перед ее лицом.

– Её тут нет. Душа ушла пятками в пол, а сама витает где-то над потолком. Обычный ступор. Смотри.

Призрак резко дунул ей в лицо. Никакого ветра, конечно, не было, но женщина вдруг судорожно вздохнула, затрясла головой и, не издав ни звука, быстрыми шагами выбежала из покоев, потирая руки, будто от холода.

Дмитрий снова принимается плакать. Его крик становится более пронзительным и недовольным.

– Что это было? – спросил я у Мстислава, не отрывая глаз от своего «брата».

Призрак делает круг по комнате, пройдя сквозь люльку наследника, и я вижу, как тот поморщился, наморщив свой маленький носик.

– Пакость, – отчеканил он мысленно. – Старая, как мир. Это не магия, Миро. Вернее, не та магия, которую ищет твой отец. Та – светлая, огненная, от жизни. А это… это изнанка. Это голод. Он не просто смотрел на нее. Он… подпитывался. Её страхом, её растерянностью. Её жизненной силой.

Лед «пополз» по моей спине. Я уставился на Дмитрия, принимаюсь разглядывать на это розовое, казалось бы, беззащитное существо.

Но он же младенец!

– Младенцы бывают разными, – холодно замечает Мстислав. – Одни рождаются из любви и надежды. А другие… другие могут быть сосудом. Или дверью. Император инстинктивно чувствует угрозу. Он хочет заменить его тобой не потому, что ты сильнее. А потому что ты… светлый. В тебе нет этой червоточины. В нем – есть.

– Ха, это я-то светлый⁈ – иронично хмыкаю я. – Адвокат демонов? Если я светлый, тогда кто он⁈ Сам демон⁈

– Не исключено, – подтверждает мою догадку призрак.

Я перевожу заинтересованный взгляд на охрану. Может они что-то зафиксировали? Но стражи у дверей даже не шелохнулись, когда все происходило. Они ничего не видели и не слышали. Для них маленький царевич просто кричал, а нянька не справилась и убежала. Обыденная картина.

– Тогда нужно сообщить об этом в службу отлова демонов. Здесь же есть такая? Я хоть всю прошлую жизнь пробыл их адвокатом, но этого младенца явно лучше изолировать от общества, не нравится он мне.

– Нужны доказательства, – прошелестел Мстислав, его призрачный силуэт замер рядом со мной. – Никто не поверит показаниям призрака и впечатлениям младенца. Нам нужны факты. А факты, скорее всего, там.

Он кивком указывает на потайную дверь за ковром, ведущую в личные апартаменты императора и его архивы. Туда, куда мне, ползающему ребенку, хода нет.

– Я пойду, – решительно говорит Мстислав. – Стены для меня – не преграда. Секреты тоже. Если что-то скрывают, я это найду. А ты… смотри. Запоминай. Кто подходит к нему, что они чувствуют, что происходит с его аурой. Твоя наблюдательность – наш главный козырь. Они все думают, что ты ничего не понимаешь. Пусть так и думают.

Он растаял в воздухе, словно его и не было. А я остаюсь один. С моим, так сказать, «братом». С его безостановочным плачем и с холодом, который исходил не от мраморных стен, как могли подумать многие, а из самой глубины той маленькой, укутанной в шелк колыбельки, где лежало будущее нашей империи. Или ее конец.