Текст книги "Адвокат Демонов (СИ)"

Автор книги: Ростислав Богатых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Давление светящегося шара мигом исчезает, словно его и не было. Я слышу только тяжелое, свистящее дыхание старейшин и собственный бешеный стук сердца в ушах. Все, от седобородых советников до последнего оруженосца, смотрят на парящую игрушку. На их старых, осунувшихся лицах застывает полное, абсолютное недоумение. Милейшее зрелище. Никто, даже я, не ожидал этого.

Это была не магия в их понимании. Не огонь, не молния, не контроль над стихиями. Это было… тихое чудо. Проявление силы воли, телекинез, то, во что никто из этих воинственных магов никогда по-настоящему не верил.

И тут раздается рев.

Его издает Дмитрий, но это не плач младенца. Это низкий, гортанный звук, полный такой первобытной ярости и обиды, что по спине бегут мурашки. Все в зале, будто куклы на ниточках, оборачиваются к нему.

Его круглое, обычно бесстрастное личико искажает гримаса чистой, неприкрытой злобы. Он не смотрит на меня. Его взгляд, тяжелый и темный, прикован к медвежонку. К этому проявлению «ничтожной», по его мнению, силы. Он ненавидит медвежонка. Ненавидит за то, что он посмел отвлечь на себя внимание.

Он с силой дергает своей маленькой, пухлой ножкой, словно отшвыривая невидимую помеху.

И мраморный пол – там, куда указывала эта пухлая ножка, – трескается.

Треск оглушительный, сухой и резкий, будто ломается вековой дуб или человеческие кости. По белому, отполированному до зеркального блеска мрамору, считавшемуся нерушимым, побежала черная, зияющая щель. Она тянется через весь зал, к самому подножию трона императора, и останавливается в сантиметре от его ног, словно из уважения к его величию. Из темной глубины трещины начинает тянуть сыростью могилы и холодом подземного мира.

Мой медвежонок с тихим, жалобным шлепком падает на пол. Его короткий полет окончен. Но это уже никого не интересует.

В зале стоит абсолютная, давящая тишина. Старейшины смотрят на трещину в священном полу с такими лицами, будто видят наступивший конец света.

Человек-ястреб, мой «любимчик», отшатнулся, его хищное спокойствие наконец-то сменяется животным, первобытным страхом.

И только император медленно и спокойно поднимает свою голову. Он смотрит не на Дмитрия, сотворившего это разрушение. Он смотрит прямо на меня. На «бездарного» Мирослава. В его глазах, холодных, как зимнее небо, нет разочарования. Там горит огонь. Огонь дикого, ненасытного интереса и пересчитанных возможностей.

– Три дара, – его голос звучит тихо, но ясно, разрезая оцепенение, как лезвие. – Один – тонкий, разумный. Другой… дикий, как сама земля. Сила Воли и Сила Плоти.

Его взгляд скользнул от меня к Дмитрию, и в нем читается холодный расчет селекционера, разглядывающего двух перспективных строптивых жеребцов.

– И третий дар…. – взгляд останавливается на Егорке, который уже вырубился от перенапряжения и испытанного ужаса. – Дар-капкан. Сила страха. Любопытно.

Ставки, как сказал бы Мстислав, только что взлетели до небес. И я, и мой брат-чудовище, вмиг из безобидных щенков превратились в опасных зверьков. Игра становится смертельной.

– Испытание окончено, – объявляет император, и его голос гремит под сводами. – Но принесло оно больше вопросов, чем ответов. Завтра, с восходом солнца, мы повторим его. – Он делает паузу, и в этой паузе висит обещание крови. – На этот раз игра будет на выбывание. Наследник должен остаться только один. Один из трех.

Глава 24

Имение графа Дамирова

Тишина в покоях Ангелины Петровны – обманчива. Она не пустая, а густая, тягучая, словно прокисшие сливки. Она таит в себе напряжение, сгущающееся с каждым днем, с каждым боем ходиков на камине, словно туча перед грозой, тяжелая от не пролившейся влаги.

Софья стоит у высокого окна, обхватив себя за локти, но уже не видит ни аллей, усыпанных гранатником, ни играющего на листве вечернего солнца. Перед её глазами стоит бледное, испуганное лицо матери, только что вернувшейся с полдника.

– Он что-то замышляет, дочка, – шепчет Ангелина Петровна, бессильно опускаясь на шелковый диван. Её тонкие пальцы нервно теребят батистовый платок с вышитыми незабудками. – Александр Сергеевич… Он получил какое-то известие с нарочным, и с тех пор смотрит на меня так, будто я не жена, а подсудимая на его прокурорском процессе.

– Что за известие? – тут же встрепенувшись, подходит к матери и садится рядом, вмиг забыв о вышивке, брошенной на столике. В её груди защемляет знакомое, леденящее чувство страха – не за себя, а за того, кого она оставила в магическом ясле-тернате. – Это связано с Мирославом?

– Не знаю… Не думаю, – медленно качает головой Ангелина Петровна. – Но после того, как граф Орлов так и не объявился, а его сестра, эта Настасья, будто с ума сошла от злости и страха, в доме стало невыносимо. Я чувствую, что мы с тобой на пороховой бочке, Софьюшка.

В этот миг в голове у Софьи что-то щёлкает. Словно пазл, собранный в её подсознании из обрывков разговоров, украдкой подслушанных новостей и тревожного, бегающего взгляда отца, складывается в чёткую, ужасающую картину.

«Граф Орлов исчез. Отец в панике. Он что-то скрывает… Что-то, что может его уничтожить».

– Мама, – тихо, но твёрдо произносит Софья. – Ты права. Мы не можем больше прятаться. Настасья и её брат что-то затеяли против тебя, а отец… Отец, похоже, замешан в исчезновении графа Орлова.

Ангелина Петровна бледнеет ещё больше, восковой рукой прижимая платок к губам.

– Что ты говоришь⁈ Александр… замешан… Как?

– И у стен есть уши, мама. А у меня подавно! Отец не знает, что я здесь. А я гуляла ночами по имению и кое-что слышала из открытой форточки его кабинета…

– Что, что ты слышала, дочь?

– Я думаю, отец убил графа….

– Нет-нет! Александр – прокурор, а не убийца. Это невозможно! Немыслимо!

– А разве возможно было представить, что он возьмёт в дом вторую жену, обвинив тебя в смерти сына? – жёстко спрашивает Софья. Впервые за долгие недели беспомощности и страха она чувствует, как в ней просыпается её врождённая, дамировская решимость. – Он способен на всё ради сохранения своей власти и репутации. А когда он боится ее потерять – он, готов на всё.

Она встает и начинает нервно шагать по персидскому ковру, её юбка шуршит по узорам. План, отчаянный и рискованный, начинает формироваться в её голове.

– Мне нужен союзник, мама. И он у меня есть. Ты.

Ангелина Петровна смотрит на дочь с восхищением и страхом.

– Я сделаю всё, что угодно, чтобы защитить тебя и внука.

– Тогда слушай… – Софья опускается на колени перед матерью, их головы почти соприкасаются, а голос становится едва слышным шёпотом, который тонет в потрескивании поленьев в камине. – Отец не должен узнать, что мы действуем сообща. Твоя задача – наблюдать за Настасьей. Узнай, что она скрывает в своих покоях. Я уверена, ключ к разгадке там.

– А ты? Что будешь делать ты?

Софья поднимает голову, и в её глазах вспыхивает стальной блеск.

– Я собираюсь поговорить с отцом. С глазу на глаз.

* * *

Кабинет графа Дамирова по-прежнему пахнет дорогим табаком, выдержанным коньяком и незыблемой властью. Александр Сергеевич сидит за своим массивным дубовым столом, уставленным бумагами с гербовыми печатями, но взгляд его пуст и устремлён в одну точку на резном каминном портале. Он вздрагивает, когда дверь открывается без стука.

В проёме стоит Софья. Безмолвная, бледная, но с прямой, как трость, спиной и высоко поднятой головой. Свет от канделябра золотит её волосы.

– Софья? – удивлённо поднимает брови граф, откладывая перо. – Ты откуда взялась случилось? Мать в курсе твоего визита?

– Мать ничего не знает, – чётко произносит Софья, притворяя за собой тяжёлую дубовую дверь. Раздаётся глухой щелчок. – И я бы хотела, чтобы этот разговор остался между нами. Как между отцом и дочерью.

Она делает несколько шагов вперёд, и Дамиров невольно откидывается на спинку кожаного кресла. Он впервые видит её такой – не покорной жертвой, а грозной, почти равной ему силой.

– О чём ты хочешь говорить? – пробурчал он, стараясь вернуть себе привычную уверенность и наливая себе коньяк дрогнувшей рукой.

– О графе Орлове. О том, что случилось на той охоте.

Воздух в кабинете становится густым и тяжёлым, как сироп от кашля. Граф Дамиров медленно поднимается из-за стола, его холёное лицо искажает гримаса гнева.

– Ты не в своём уме, девочка! Не смей даже заикаться об этом!

– Он мёртв, не так ли? – не отступает Софья, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Но она не отводит взгляда от его побелевших глаз. – И ты замешан в этом. Ты собственноручно скрыл его тело.

Дамиров бледнеет, как полотно. Он видит, что его дочь не блефует. Она знает. Но как? Откуда?

– Молчи! – шипит он, с силой ударяя сжатым кулаком по столу, отчего хрустальная чернильница подпрыгивает с глухим стуком. – Одно моё слово, и тебя вместе с твоим выродком не станет!

Это – ошибка. Роковая ошибка. Упоминание о Мирославе становится той последней каплей, которая переполняет чашу её терпения. В её глазах вспыхивает холодный, безжалостный огонь.

– Ты прав, отец. Одно твоё слово может многое изменить. Но и моё слово кое-что значит, – её голос звучит тихо, но каждое слово падает, как отточенная сталь. – Например, слово «Орлов». Или «охота». Или… «убийца». Или то место, где закопан его труп!

Она видит, как он содрогается, услышав это имя, будто от удара бича.

– Что ты хочешь, дочь? – хрипло спрашивает граф, и в его тоне впервые прорывается не злоба, а животный страх.

– Откуда ты знаешь про Мирослава?

– Из новостей, – говорит он быстро. И тут же добавляет: – Твоя мать рассказала мне, что ты разродилась сыном.

– Не ври мне, отец, – произносит Софья шепотом, сама дивясь своей отваге. – Ты сам учил меня, что те, кто называют два источника информации одновременно – лгут, скрывая настоящий. Мне надо повторять мой вопрос?

– Ладно, твоя взяла. Твой муж, Андрей приезжал, искал тебе и своего выродка. Хотел убить вас обоих.

– А ты?

– А что я?

– Ты что ему ответил?

– Я понятия не имел, где вы есть. И мне плевать на это, если быть откровенным.

– Ты выдал бы меня, знай, что я все это время скрывалась с ним под крышей твоего имения?

Глаза Александра Сергеевича округлились как две чеканные монеты.

– Ты? С сыном? Под моей крышей?

– Да. И вот, мое условие. Я хочу, чтобы ты оставил меня и моего сына в покое. Чтобы ты использовал все свои ресурсы, всё своё влияние, чтобы защитить нас от князя Андрея. Чтобы твои теневики работали на нас, а не против нас.

– Ты шутишь? Я не стану идти против князя!

– Тогда я пойду прямиком к императору, – холодно заявляет Софья. – И расскажу ему всё, что знаю об охоте, о тайном погребении в старом лесу и о том, как Прокурор Империи скрывает улики. Как ты думаешь, что для тебя будет страшнее – гнев князя Рублевского или гнев Императора?

Она видит, как её слова бьют в самую цель. Граф Дамиров тяжело опускается в кресло, его могучее тело вдруг ссутуливается, словно с него сняли невидимый каркас. Он сломлен. И он это понимает.

– Хорошо, – говорит он тихо, отводя взгляд в потухший камин. – Я… я сделаю, что смогу.

– Не «что смогу», – поправляет его Софья, и в её голосе звучит сталь. – Ты сделаешь всё. Начинай сегодня же. А теперь, если позволишь, я пойду. У меня есть дела.

Она разворачивается и выходит из кабинета, не оглядываясь, оставив отца наедине с его страхом и поражением. Сердце её бешено колотится, но на душе – непривычно спокойно. Первый шаг сделан.

Дворец Императора

Я сижу на полу своей детской комнаты императорского величия, прислонившись спиной к холодной стене, и пытаюсь дышать ровно. А что ещё делать малышу моего возраста после прогулки, дневного сна и горшка?

Дышать ровно не получается. Каждый вдох – это предчувствие. Завтра. Завтра – тот самый день, когда из трех младенцев сделают фарш для императорских котлет. А я иду на эту мясорубку с пустыми руками. Вернее, с руками, которые после утренней порции «Малютки» связаны по локоть этим проклятым молоком, блокирующим все на свете. Интересно, они его только для меня заколдовывают или достается ещё и моему другу Егорке? Как бы там не было, рецепт прост: молоко, манная крупа и щепотка антимагии от манны младенцев.

Я закрываю глаза и пытаюсь медитировать. Оммммммммм…… Ноги никак не хотят сгибаться в позу йоги, но это меня не останавливает. Медитирую себе дальше.

Оммммммм….агу….Омммм….

Тишина внутри меня не умиротворяющая, а мертвая. Та самая, за которую меня так любят мои недруги. Эй, королевская знать, я не пустой! У меня внутри полно… э-э-э… детского возмущения!

– Мстислав? – бросаю я мысленный клич в пустоту. Старина, ты где?

Тишина. Глубокая, как карман у нищего. Обычно призрак появляется почти сразу, его саркастический шепот возникает в сознании: «Что, княжич, опять подгузник протекает?» Сейчас – ничего. Лишь звенящая пустота, которая пугает больше, чем лицо Тайного совета в полном составе.

– Мстислав, призрак дома на холме, где ты пропал? – снова посылаю я импульс, вкладывая в него всю свою нарастающую панику.

И тут до меня доносится отзвук. Слабый, прерывистый, словно кто-то ловит связь в метро. Я чувствую… Боль… Страх… у призрака есть такие чувства? Обалдеть не встать с асаны.

Не… зови… сейчас… – его мысленный голос обрывается. Опасно… Идиот…

«Опасно» – это мое второе имя! Ну, после «Мирослав». Я уже не могу остановиться. Мой страх, отточенный и закаленный, как шпага д’Артаньяна, тянется к нему по невидимой Wi-Fi сети, и вдруг мое сознание вырывается из тела. Картина вспыхивает у меня в мозгу – чужая, но до жути отчетливая, как утренние новости.

Я вижу коридор. Длинный-предлинный, бесконечный, как очередь в кассу «Вкусно и Точка» в обеденный перерыв. Стены здесь не из светлого дворцового камня, а из черного, отполированного до зеркального блеска дерева. Я вижу свое отражение – пухлого младенца с серьезным лицом. Смешно.

На стенах нет факелов. Свет исходит от синих, холодных огоньков, пляшущих внутри хрустальных шаров. Они не греют. От них исходит стужа, ползущая по коже ледяными иглами.

«Кондиционер включили на полную, экономят на отоплении», – мелькает у меня дурацкая мысль. Это библиотека. Но не та, где хранят сказки на ночь. Я чувствую это костями. Здесь живут не книги, а тени. Тени забытых заклинаний и запретных, кровавых рецептов зелий. На полках должно быть полно инструкций «Как продать душу Дьяволу и не остаться в дураках».

Мстислав здесь. Его призрачное тело, обычно такое уверенное и плотное, сейчас полупрозрачное, дрожащее, как студень на тарелке. Он плывет по коридору, и синие огни меркнут, когда он проходит, будто пожирают его суть. Ему больно. Невыносимо. Каждый сантиметр этого пути отнимает у него частичку.

– Агу! Вернись! – кричу я мысленно. Вернись! Это ловушка! Там нет даже бесплатного Wi-Fi!

– Не могу… – его ответ едва долетает. – Должен… найти… для тебя… Истину… Или скидку на души…

Он останавливается перед огромной дверью из черного дерева. На ней нет ручки, только вырезанный знак – глаз в треугольнике, из которого струится черная, маслянистая слеза. «Дизайнер явно пересмотрел фильмов ужасов», – отмечаю я про себя.

Мстислав протягивает руку, и его пальцы проходят сквозь древесину. Раздается шипение, будто раскаленное железо опустили в воду. Я чувствую запах гари. Мстислав вскрикивает – беззвучно, но я чувствую его боль.

И вот он внутри.

Комната круглая, без окон. Стеллажи из черного дерева уходят ввысь. На полках свитки. Одни – из желтой кожи, другие – из черного шелка, третьи – из чего-то, похожего на человеческую кожу. «Экологичные материалы, однако», – не могу удержаться от мысли. Воздух тяжелый и сладковатый, пахнет ладаном и тлением. Пахнет дорогим парфюмом и несвежими пирожками с капустой. Беееее.

Мстислав мечется между полками. Его «тельце» мерцает. Он ищет что-то. Его руки пролетают сквозь свитки. Боль, ужас, отчаяние – вот что хранится здесь. Обычный офисный планктон в понедельник утром.

И вдруг он замирает. В углу лежит небольшой свиток. Он не похож на другие. Простой, почти бедный. Но от него исходит… что-то неуловимо знакомое. Как печенье из детства. Но это не печеньки. Это мой след, который я оставил, а точнее потерял в прошлой жизни.

«Надо же, а я думал, только пинеточки теряю».

Мстислав протягивает руку. Его пальцы обвивают свиток. В тот же миг комната наполняется оглушительным, беззвучным ревом, который бьет прямо по сознанию. Стеллажи содрогаются, синие огни вспыхивают ослепительно белым, режущим глаза светом.

– Он почуял меня! – мысль Мстислава полна паники. Уходи!

– А то что⁈ Мне подключат платную подписку?

– Я не шучу! Укатывай! Оторвись от видения!

Но я не могу. Я прикован к этому видению, как будто привлеки клеем Моментом.

Мстислав, собрав последние силы, сжимает свиток и прорывается сквозь каменную стену. Он летит по бесконечным коридорам, а за ним тянется черный, вязкий, живой шлейф, словно сама тьма, разбуженная и разгневанная, пытается его догнать и поглотить.

Он влетает в мою комнату, в мой угол, и его форма теперь едва видима – лишь крошечное, дрожащее сияние в воздухе, похожее на светлячка в паутине.

Мстислав сжимает свиток и прорывается сквозь стену. Он летит по коридорам, а за ним тянется черный шлейф. Он влетает в мою комнату. Его форма теперь едва видима.

Свиток с глухим стуком падает на персидский ковер передо мной. Материальный. Настоящий. Мстислав больше не в силах его удерживать.

– Читай… – его шепот едва слышен, он исходит от той слабой искорки в углу. Тут вся… правда…

Или счет за превышение лимита времени, проведенного в видении…– мысленно хмыкаю я.

А потом он добавляет, и в его голосе впервые звучит настоящий ужас:

– Прости… Я не знал… что это… так ужасно…

Его свечение гаснет. Он не исчезает полностью, нет. Он просто затихает, съеживается в маленький, почти невидимый комочек тусклого света и замирает в углу, как смертельно раненая птица. Он отдал почти все, что у него было, чтобы добыть для меня эту правду.

Я сижу, не двигаясь, еще несколько минут, пытаясь перевести дыхание. Потом я протягиваюсь к свитку.

Бечевка, перевязывающая его, сама распадается, едва я к ней прикасаюсь, превращаясь в труху. Пергамент разворачивается с тихим шелестом.

Я не умею читать. Не в этом теле. Но я и не читаю. Я смотрю. И буквы, начертанные на нем, начинают двигаться, перетекать, складываясь не в слова, а в картины, в чувства, в воспоминания, которые не принадлежат мне. И все же они – мои. Глубоко, до костей, мои. И до дрожи в костях. Я не думал, что мое воспоминание откажется таким…. Жутким.

Я вижу другую жизнь. Не дворец, не колыбель, не запах молока и пыли.

Я вижу каменные улицы, серые от смога, высокие коробки зданий из стекла и бетона, толпу людей в странной, однообразной одежде, спешащих куда-то с пустыми глазами.

И я вижу… себя. Но это не я. Это взрослый мужчина. Уставший до мозга костей. В его глазах – пустота, прожженная годами бесплодных усилий. Он сидит в маленькой, заваленной папками и бумагами комнате без окон, и я чувствую его отчаяние. Глухое, всепоглощающее, как тупик. Он – защитник. Адвокат. Он день за днем, год за годом бьется за справедливость в системе, где ее не существует в принципе. Он проигрывает. Снова и снова. Знакомое чувство. Как с моими попытками заползть на диван.

И вот однажды ночью, на самом дне своей тоски, в пьяном угаре от безысходности, он находит в архивах старый, покрытый пылью фолиант. Не книга, а скорее дневник какого-то безумца. Ритуал. Призыв. Шанс все изменить.

«Ну конечно, – думаю я. – В три часа ночи все решения гениальны».

Я вижу, как он рисует свечой круг на линолеуме пола своей каморки. Вижу, как произносит слова, в которые не верит, но в которых – его последняя надежда.

И вижу, как в центре круга возникает Тень. Не существо, не демон в классическом понимании, а ее подобие – воплощение абсолютного и холодного, бездушного зла.

«Чего ты хочешь, адвокат?» – звучит голос в его голове.

Голос, от которого стынет кровь даже в этом воспоминании. В нем нет гнева. Лишь скучающее любопытство.

И мужчина, мое прошлое «я», отвечает. И его желание… Его желание…

Глава 25

Я сижу в кресле, которое пахнет старой кожей и пылью веков, а напротив меня пустота обрела форму.

Это не было телом в человеческом понимании. Это была тень, вырезанная из самой реальности, негатив пространства, и в нем горели два угля, где должны были быть глаза. Демон. Или то, что я в отчаянии согласился так называть.

Мое прошлое «я», тот адвокат, что продал душу за призрачный идеал, говорило сейчас моим голосом, моими мыслями.

И я, это прошлое «я», отвечал. Не шевеля губами.

Мое желание… оно проносилось не словами, а сутью, вырвавшимся из самой глубины души стоном.

Это не было жаждой богатства, нет. Я уже представлял, как скучны все эти яхты и виллы.

Это не была и власть в ее чистом виде – политические интриги казались мне игрой в песочнице для взрослых.

Нет.

Моим топливом была жажда силы. Но не грубой мощи, что ломает кости. Мне был нужен инструмент. Инструмент непобедимости в зале суда, том храме лицемерия, где я проводил свои дни.

Я хотел знать. Знать каждую грязную тайну, припрятанную в сейфах противника.

Видеть каждую ложь, проступающую на их лицах невидимым для других шрифтом.

Находить самое слабое, самое больное место в любой, даже самой совершенной защите, и наносить удар с хирургической точностью.

Я хотел стать абсолютным оружием в системе права. Чтобы мое слово, моя защита, мои речи были железобетонны, неопровержимы, идеальны. Чтобы я мог заставить судебную систему работать так, как должно было быть задумано мной. Спасать своих клиентов. Оправдывать невиновных и добиваться наказания ублюдкам, выступая адвокатом потерпевшей стороны.

Я хотел перевернуть саму природу судопроизводства, стать его незримым богом, вершащим истинное правосудие из-за кулис.

Стать адвокатом, который не проигрывает ни одно судебное дело – вот, что я хотел.

Воздух сгустился, и послышался смех. Смех Тени. Этот звук не раскатывался эхом, он был похож на скрежет разрываемого металла, на треск ломающихся костей. Он входил прямо в душу и оставлял в ней царапины.

«Инструмент? – прошипела Тень. – Хочешь стать игроком, а не пешкой? Желаешь не просто побеждать, а переписывать правила по ходу действия? О, это забавно. До слез. Такого огромного тщеславия я ещё не встречал…. Ладно, адвокат. Будь по твоему. Дарю. Получай свой 'инструмент».

Ощущение было сродни тому, как если бы мне в грудь вогнали раскаленный лом. Я не закричал, но мир на мгновение поплыл, залитый багровым светом. Боль была не физической – она была болью трансформации. Когда зрение прояснилось, я почувствовал… инородное тело. Не физическое, а встроенное в саму мою сущность, в мое восприятие.

Перо Асмодея. Оно позволяло мне видеть. Видеть грехи, слабости, самые потаенные, гнилые страхи любого человека, на которого я направлял свое внимание. Оно делало меня богом в зале суда.

«Но помни, – голос демона прозвучал уже как отдаленное эхо, – за все на этом свете и за его пределами нужно платить. Это не я придумал. Это – фундаментальный закон».

Цену мне назвали не сразу. Вернее, назвали, но умолчали о нюансах. Я стал непобедимым адвокатом, у которого не было отбоя от клиентов. Вот только все мои клиенты были виновными… Все мои клиенты были настоящими демонами в телах людей.

А Перо…. Оно оказалось не статичным артефактом, а живым, ненасытным существом внутри меня. Оно требовало подпитки. И питалось оно… последствиями. Чем масштапнее, чудовищнее было преступление клиента, которого я оправдывал, тем острее, яснее становилось мое видение. Это была прямая зависимость, наркотик.

Оправдывая коррумпированного политика, сующего руки в бюджет целого города, я вдруг начинал видеть все финансовые потоки, все махинации, словно передо мной раскрывалась гигантская бухгалтерская книга.

Спасая от правосудия убийцу-рецидивиста, я начинал буквально чувствовать ложь на расстоянии, как собака чует страх. Запах обмана становился для меня осязаем.

Я стал величайшим адвокатом. Ко мне выстраивались в очередь самые отпетые негодяи, и я брался их защищать. Я говорил себе, что это – временная мера. Что вот-вот, еще одно дело, еще одна порция «силы», и я накоплю достаточно мощи, чтобы одним махом перевернуть систему. Чтобы начать, наконец, вершить то самое истинное правосудие, ради которого все и затевалось.

Я жил в состоянии перманентного, изматывающего компромисса с собственной совестью, каждый раз оправдывая себя высшей целью. Я уже не просто пересекал грань – я давно размазал ее в грязи своими дорогими ботинками.

А потом пришло «дело реставратора». Мне поручили защиту человека, которого я знал наверняка, благодаря своему дару, был виновен. Виновен в чудовищном преступлении – ритуальном убийстве нескольких бездомных. Но это было не просто убийство. Это был акт темной магии, где жертвы были… потреблены. Пожирание было не метафорой. Это был грех обжорства, возведенный в абсолют, способ подпитки могущества заказчика. А заказчиком был уважаемый реставратор, восстанавливавший старые храмы. Под сводами, которые он якобы освящал, он на самом деле занимался чернокнижием.

И вот, стоя в зале суда, с Пером, которое жгло меня изнутри жаждой «последствий» этого дела, я увидел всю картину целиком.

Я увидел не просто вину своего подзащитного. Я увидел всю сеть. Увидел, что мой клиент – лишь пешка, марионетка. И что за этим всем стоит… Оно. Тот самый демон, с которым я заключил сделку. Демон использовал реставратора как проводника, чтобы проливать кровь на освященной земле, оскверняя ее и открывая себе путь для большего влияния в нашем мире. Грех обжорства был не случайностью – это был способ подпитки, символ ненасытности самого демона.

И я, величайший адвокат, обладатель дара, призванного вершить правосудие, встал… и проиграл дело.

Я не смог сделать то, у чему сам стремился – не захотел оправдать монстра.

Я сделал проигрыш виртуозным, холодно, без единой ошибки, я оставаясь адвокатом, внушил присяжным, что мой клиент не заслуживает снисхождения.

Перо внутри меня жаждало этой «подпитки», выло от голода. Но я смог сдержаться. После процесса я был сломлен изнутри, силы буквально покинули меня все разом. Я с трудом «дополз» до своих шикарных апартаментов.

В ту же ночь демон явился ко мне в кабинет. Он не входил в дверь. Он просто материализовался из мрака в углу, и воздух застыл, словно в склепе.

«Ты нарушил сделку, адвокат», – прозвучал в моей голове его ледяной, безжизненный голос. В нем не было гнева. Лишь констатация факта. – «Ты должен был оставаться адвокатом демонов, не смотря ни на что. Быть непобедимым адвокатом. Но твоя совесть нарушила наш уговор».

Я попытался возразить, найти оправдание, но мои мысли натыкались на непроницаемую стену его презрения.

«Нарушение не в том, что ты проиграл дело, – продолжил он. – Нарушение в том, что ты перестал хотеть защищать нас, демонов. Я дал тебе перо, чтобы ты нас защищал, а ты предал. Ты обманул меня изначально. Ты хотел добиться справедливости, а не победы любой ценой. Ты разрушил грех тщеславия».

И демон забрал мою жизнь. Это не было наказанием в привычном смысле. Это было… взысканием долга. Как банк забирает имущество за просроченную ипотеку. Без злобы, без эмоций. Чистая бухгалтерия.

Но на этом все не закончилось. Я ощущал свое сознание, словно подвешенное в вакууме.

«Твое желание изменить мир было так сильно, – его голос снова прорезал небытие. – Так чисто, так наивно в своем первоисточнике. Что ж. Я исполню его. До конца. Ты получишь свой второй шанс».

Я почувствовал, как меня куда-то понесло, закрутило в водовороте чужих красок и звуков.

«Ты отправишься в мир, где правят грубая сила и магия. Мир, предельно далекий от твоего жалкого понятия о праве и справедливости. Но сам ты будешь лишен дара. Полностью. Безнадежно. „Сухой“. Ты будешь пустым сосудом среди океана власти. Ты будешь бороться? Посмотрим, как долго. А когда ты сломаешься окончательно… когда ты, отчаявшись, добровольно, от всей души, отречешься от этого жалкого существования… твоя душа будет моей. Это и есть окончательная цена. Не просто смерть. Твое полное, осознанное, добровольное отречение. Наслаждение от твоего поражения, от твоего слома, будет для меня слаще, чем если бы я просто забрал тебя сейчас. Это – изысканность. Это – высшая форма мести, которая подается холодной… Месть – это мое самое любимое блюдо».

Я уже почти ничего не чувствовал, но его последние слова врезались в меня, как кинжалы.

«А заодно… твое тело в том мире станет для меня новым сосудом, новой дверью. Когда ты падешь духом, я захвачу твое тело и завершу начатое здесь – открою портал в этот мир, используя твою пустую оболочку. Реставраторы были лишь разминкой. Здесь, в этом мире магии, мой пир только начнется».

* * *

Свиток с историей моего проклятия выпал у меня из рук и с глухим стуком покатился по каменному полу библиотеки.

Во рту стоит привкус меди, праха и горькой, неумолимой правды. Я сижу, вцепившись пальцами в холодный пол, не в силах пошевелиться.

Так вот оно что.

Вот она цена моего немыслимого успеха в прошлой жизни. Ничего не дается просто так.

Я – финальный акт долгой, выдержанной, как дорогое вино, мести. Демон поместил меня в самый адский мир для моего бывшего «я». В мир, где нет права, есть только сила. Где моя жажда справедливости априори бесполезна, смешна и наивна. Где меня презирают за отсутствие дара. Где на меня, как на дичь, охотятся все, кому не лень.

И он ждет. Спокойно и терпеливо, как паук в центре паутины. Ждет, когда страх, боль, унижения, осознание собственной абсолютной беспомощности заставят меня сложить оружие и пожелать себе небытия. Прошептать в ночи: «Агу. Хватит. Мамочки, я больше не могу. Заберите меня».

И тогда он придет. И заберет мою душу как главный трофей своей коллекции. А мое пустое, безвольное тело станет дверью для его вторжения в этот мир.

Тот безумный сатанист-Реставратор… это был всего лишь скромный первый шаг, проба пера. Демон был голоден. По-настоящему. И он хотел устроить пир здесь, в этом мире, ломящемся от магической силы. А что если… недавние убийства в этом мире, о которых каждый день трубят по радио, тоже связаны с ним – моим «другом» демоном. Я этому совсем не удивлюсь…

Мой взгляд падает на валявшийся рядом со мной игрушечный деревянный меч. Потом на угасшую, едва теплящуюся искру Мстислава. Призрак потратил много сил, чтобы раскрыть мне правду, и сейчас видимо пытается вернуть свою призрачный облик.

Затем я смотрю на свои маленькие, худые, беспомощные ручки.

Я не просто какой-то там ноу-name малыш. Я – поле битвы за мою собственную душу и, по сути, за весь этот, пока незнакомый мне, мир.