Текст книги "Герцогиня и "конюх""

Автор книги: Роман Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

   Мориц стоял как окаменелый.

   – Потому что этот человек... что вы, ваше сиятельство, изволите быть рождены от незаконной матери, от метрессы вашего отца, – продолжала Герцогиня, спустившись со ступеней "трона".– Вы обманули меня, Мориц, скрыв тайну вашего происхождения... и поэтому я... я возвращаю вам данную мною клятву быть вашей супругой. Советую вам в дальнейших поисках знатных невест быть более откровенным с ними. Прощайте!

   И, гордо кивнув головой вконец ошеломленному претенденту на курляндский престол и на свою руку, Анна Иоанновна, сопровождаемая смертельно бледной гофмейстериной, баронессой фон Клюгенау, величественно вышла из зала.

   Секунда, другая... Мориц провел дрожащей рукой по пылающей голове и тихо-тихо, колеблющейся походкой пошел к выходу.

   Бирон торжествующе глядел ему вслед.

VI

"НАШЕСТВИЕ" МЕНШИКОВА НА МИТАВУ. ДВА СОПЕРНИКА

   Свидание Бестужева с Меншиковым состоялось в час ночи в Риге, в тот же самый день, когда у светлейшего была и Анна.

   Тут же присутствовал и князь Василий Лукич Долгорукий.

   – Вы что же это, любезнейший Петр Михайлович, изволили заварить в Митаве? – резко напустился на резидента всесильный вельможа. – Как вы могли допустить избрание Морица герцогом, раз вам было ведомо, что это не угодно государыне и вредно русским интересам?

   Бестужев не растерялся. Старый дипломат проснулся в нем.

   – Ваша светлость, вам должно быть известно, что я не имею права руководить волей и желанием сейма, – спокойно ответил он.

   – Сейм! Что вы мне толкуете об этих пустоголовых баранах! Выбирают не они, а те, кто ими руководит... А ваше дело, как дипломата, заключалось в том, чтобы склонить и маршала, и канцлера в нашу пользу.

   Бестужев повернулся к Долгорукому:

   – Благоволите, ваше сиятельство, передать его светлости суть вашей сегодняшней беседы с депутатами.

   Долгорукий обратился к светлейшему:

   – Ваша светлость! В силу данной мне инструкции я представлял ваше имя и имя герцога Голштейнского, а о гессен-гамбургских князьях еще не упоминал. Когда я беседовал сегодня с курляндцами, они мне прямо заявили, что ни вас, ни герцога Голштейнского избрать они не могли по нескольким причинам. Во-первых, вы – неведомый для них кандидат, а герцог слишком еще молод, ему всего тринадцать лет. Во-вторых, – и это главное – об имени вашей светлости по киршпилям нигде упомянуто не было. Стояло только одно имя Морица, – вот почему они его и выбрали. Теперь депутаты изменять свой выбор не намерены. Они считают, что поступили весьма благоразумно, избрав Морица, так как в противном случае Речь Посполитая разделила бы Курляндию на воеводства. Я, ваша светлость, объявил им, что если они не учинят новых выборов и не отвергнут Морица, то с ними будет поступлено иным образом, весьма для них суровым.

   – И, клянусь, я поступлю так!! – вырвалось у одураченного Меншикова. Жилы напряглись на его лбу и висках, лицо побагровело. Он затопал ногами. – Да, да! Я, я, Меншиков, смирю эту курляндскую сволочь.

   И глубокой ночью он вступил с большим отрядом в Митаву, окруженный конвоем.

   Это курьезное вступление походило на нашествие какого-нибудь хищного и алчного завоевателя на мирный, отнюдь не воинственный городок.

   Митава, жившая все это время чутко-напряженной, нервной жизнью, проснулась от топота и грохота входивших "войск".

   – Что это такое? Was ist das? Diese Soldaten... Aber was soll das bedeuten? {Это солдаты. Что же должно это означать? (нем.).} – в недоумении и испуге высовывались из готических окон буколических домов головы достопочтенных бюргеров в ночных колпаках и бюргерш в спальных чепцах.

   А "светлейший" Данилыч, по-видимому, не на шутку возомнил себя ликующим триумфатором, Ганнибалом, Юлием Цезарем.

   – Я покажу вам, как не повиноваться Российской державе, раз я, Меншиков, желаю быть вашим герцогом! – шептал он, упоенный своей властью.

   Утром к нему явился Мориц Саксонский.

   Меншиков принял его надменно, почти грубо. "Пирожник" закусил удила и плохо отдавал себе отчет в том, что делает.

   Мориц после нанесенного ему герцогиней оскорбления был тоже взвинчен до последней степени.

   Эта встреча соперников по претендентству на курляндскую корону не предвещала ничего доброго.

   – Узнав, что вы избраны герцогом, ваше сиятельство, я нарочно прибыл в Митаву, чтобы опротестовать такое избрание сейма, – начал Меншиков.

   Мориц, выпрямившись, воскликнул:

   – Вот как?

   – Да, это – воля и желание государыни императрицы.

   – Теперь – увы! – это поздно, ваша светлость! Вы опоздали: сейм кончился, чины разъехались. Сейм выбрал меня, и никого иного теперь выбрать он не может, – насмешливо проговорил Мориц.

   – Это мы увидим! – гневно воскликнул Меншиков. – Герцогом Курляндским желаю быть я!

   – Ну, одного вашего желания еще недостаточно, чтобы так и случилось, – звонко расхохотался Мориц. Злоба к человеку, который так оскорбил его перед Анной Иоанновной и так опозорил его, заклокотала в побочном сыне короля Августа, и он резко продолжал: – Я явился к вам, милостивый государь, только как к представителю ее величества государыни императрицы, с целью оповестить вас о моем избрании, дабы это, через вас так же, стало ведомо ее величеству. Избавьте же меня от удовольствия слушать ваши гневные смешные запугивания! Потрудитесь не забывать, что вы говорите с сыном короля и избранным герцогом Курляндским.

   Голова Морица гордо откинулась назад, в глазах засветилось глубокое презрение к стоявшему перед ним худе* родному выскочке.

   Меншиков побагровел от бешенства.

   – Я... я не знаю... официального сына короля Августа Второго; я знаю только графа Морица Саксонского, вступать с которым в брак я вчера именем императрицы запретил ее высочеству и светлости Анне Ивановне, – хрипло произнес он. – Кха, кха! И понимаете... понимаете, вы никогда не получите руки ее высочества!

   Мориц презрительно усмехнулся:

   – Вы, по-видимому, любезнейший, полагали удивить, поразить меня этим сообщением? Но вы жестоко ошиблись: я сам раздумал брать себе в супруги особу, забавляющуюся во вдовстве с полутайными, полуявными фаворитами. И если я вчера не бросил этого в лицо "русской царевне", то единственно потому, что воспитал в себе рыцарский взгляд на женщину, тот взгляд, о котором вы, конечно, вследствие вашего низкого происхождения не имеете и представления. А вот за те фразы, которые вы изволили произнести о моем царственном, – Мориц ударил себя в грудь, – происхождении, я от вас потребую сатисфакции.

   – Что?! – вскочил Меншиков. – Вы мне грозите? – Он распахнул окно, ведущее во двор. – Вы видите этих солдат, мой конвой, отряды войск?

   – Вижу.

   – Так я... так я сию же минуту велю схватить вас, как дерзкого безумца-авантюриста! – крикнул светлейший.

   Мориц огляделся. Они были одни.

   Он высоко взмахнул правой рукой и ударил Меншbкова в лицо.

   – Вот как принц крови отвечает на дерзости таких хамов-выскочек, как ты! – крикнул он.

   Меншиков пошатнулся и совсем растерялся. Прежде чем он опомнился, Мориц уже вышел и в дверях бросил ему:

   – А секундантов своих я вам пришлю!

   Нетрудно вообразить, что происходило со "светлейшим". Когда к нему по его зову явились маршал и канцлер

   Кейзерлинг, он в припадке неукротимого бешенства перешел все границы благопристойности.

   Он брызгал слюной и, ударяя себя по Андреевской ленте, кричал, как одержимый:

   – Не допущу! К черту этого Морица! Я вас заставлю отменить выборы! Я... я вас в Сибирь сошлю!

   – Ваша светлость! – удерживала Меншикова его свита.

   Но он, ругаясь скверными словами, входил все в большее и большее возбуждение.

   – Я введу в Митаву двадцать тысяч войск! Я... я разрушу весь этот проклятый город!

   Под вечер от Морица был прислан торжественный вызов на дуэль.

   Разъяренный Меншиков вместо ответа послал отряд схватить этого "авантюриста". Но это безумное в чисто политическом отношении приказание не увенчалось успехом. Мориц скрылся.

   Так окончился один из главных актов митавской трагедии, в которой несчастная Анна Иоанновна сыграла роль жертвы вечерней.

   Началась долгая политическая митавская "заваруха".

VII

ПЕРЕД ПРИЕЗДОМ ВЕЛИКОГО ЧАРОДЕЯ

   Прошло несколько недель после тех событий, которые шквалом налетели на Митаву.

   Тоска, уныние царили в герцогском замке. Анна Иоанновна, потрясенная неудачным романом с принцем Морицем, впала в состояние глубокой апатии. Целыми днями она бродила, как тень, по унылым комнатам своей раззолоченной "темницы", а то просто переворачивалась с боку на бок на софе.

   Злоба, глухое раздражение овладевали герцогиней все с большей силой. И, точно нарочно, словно издеваясь над ней, перед глазами вставали картины веселой, блестящей придворной петербургской жизни.

   Ах, этот блеск, эти величественные дворцовые залы, наполненные толпой раболепных, угодливых придворных, жадно ловящих мимолетно-небрежный взгляд повелителей! Как манил он к себе, как страстно хотелось бы изведать упоение властью!

   Анна Иоанновна была теперь уже не прежней молодой царевной, глупенькой, чуть-чуть забитой, растерянной. Это была уже достаточно пожилая женщина, в самом опасном критическом возрасте: ей шел тридцать восьмой год.

   Безвозвратно схоронив лучшие годы в митавском заточении, претерпев массу уколов самолюбию, изведав, правда" кое-какую любовь, любовь "тайную", иной раз вовсе не извлечению сердца, Анна Иоанновна неудержимо рвалась к другой жизни, более яркой, лучезарной.

   И в это-то вот время то, что составляло отличительную Черточку ее характера – суеверие, достигло наивысшего напряжения.

   Случайно горящие три свечи приводили ее в ужас.

   – Вон одну! Вон! – кричала герцогиня на своих придворных.

   Если же к этому злосчастному предзнаменованию примешивалось еще заунывное вытье ветра в старых печах Кетлеровского замка, несчастная Анна Иоанновна совсем падала духом, тряслась, бледнела.

   "Смерть... Неужели я должна умереть, когда меня так тянет к иной, блистательной жизни?" – мелькала у нее страшная мысль.

   Она глубокой ночью подымала трезвон, призывала к себе то одну, то другую гофмейстерину, приказывала зажечь все канделябры и рассказывать ей какие-нибудь "сказания", но только не мрачного характера.

   Так проходила ночь, за которой следовал тоскливо-унылый день.

   "Своего" Петра Михайловича герцогиня почти не видела: Бестужев, "влопавшийся в зело опасную для него переделку по курляндско-морицевской заварухе", отчитывался и отписывался вовсю... Призрак грозной опалы стоял перед ним неотступно. Курьеры мчались из Митавы в Петербург и обратно

   В Петербурге происходили "по сей оказии курляндской" заседания Верховного тайного совета, в которых принимала участие сама императрица Екатерина Первая.

   Дикое, необузданное нашествие Меншикова на Митаву, его более чем неприличное поведение с курляндскими властями и с Морицем не на шутку испугали Петербург. Там совершенно правильно поняли, что от вандализма "светлейшего" может выйти изрядный скандал.

   В Верховном тайном совете был получен указ императрицы:

   "Понеже ныне курляндские дела находятся в великой конфузил, и не можем узнать, кто в том деле нрав или виноват, того для надлежит освидетельствовать и исследовать о поступках тайного советника Бестужева..."

   Совет оправдал Бестужева; но на другой день императрица, сама присутствовавшая на заседании, объявила, что по ее мнению Петр Бестужев не без вины: указы ему были посланы, а он поступил обратно им.

   Несмотря на это, Екатерина приказала прекратить дело. ...

   – Ваше императорское величество, а как вам благоугодно смотреть на притязания светлейшего князя Меншикова на герцогскую курляндскую корону? – задали императрице вопрос некоторые из верховников.

   – Я рассуждаю так, господа, что желание светлейшего быть герцогом Курляндским несостоятельна. До сего король прусский и поляки допустить не могут, – ответила императрица.

   Это был первый удар грома той грозы, которая собиралась над головой зазнавшегося выскочки-вельможи.

* * *

   В последнее время Анна Иоанновна стала замечать, что баронесса Эльза фон Клюгенау упорно, под всевозможными предлогами, старается избегать встречи с ней.

   "Что это с ней?" – пришло как-то на ум герцогине, и она пригласила к себе свою гофмейстерину.

   Красавица вдова не осмелилась ослушаться воли ее светлости: слишком уж повелительно и настоятельно было это приглашение.

   – Что с вами, любезная баронесса? Я вас не вижу по целым дням... Вы все хвораете? – спросила Анна Иоанновна.

   – Да, ваша светлость... Мне нездоровится, – стараясь не глядеть в лицо своей повелительнице, хмуро ответила та.

   – Что же происходит с вами? И, если вы больны, отчего не обратитесь к доктору?

   Насмешливая улыбка пробежала по губам баронессы, но она, поспешив скрыть ее, ответила:

   – Ах, ваша светлость, вы так добры... Но...

   – Что "но"? Договаривайте!

   – Но не все доктора могут принести облегчение. Быть может, вы согласитесь с этим сами?

   – Я? С какой стати? – вспыхнула герцогиня.

   Она сразу поняла все: эта "красивая баба" намекала ей на Морица, который под видом доктора явился на их первое тайное свидание. Так вот какова она, эта "преданная немецкая божья коровка"! Она жалит, язвит...

   – Потрудитесь, милая, говорить яснее! – гневно произнесла Анна Иоанновна. – Почему я должна быть осведомлена в искусстве докторов?

   – Прошу простить меня, ваша светлость, но вы, кажется, не так изволили понять меня, – печально ответила баронесса. – Я хотела сказать, что врачи тела часто бессильны врачевать душу.

   – А ваша душа болит?

   – О да, ваша светлость!

   – Что же с вами происходит? – удивилась герцогиня, обладавшая короткой памятью.

   – Вы должны это знать, ваша светлость, – прозвучал вдруг ответ гофмейстерины.

   – Я?!

   – Да, вы,.. Помните ли вы, ваша светлость, что вы обещали сделать для меня? – И Эльза Клюгенау в упор посмотрела на свою повелительницу. – Вы обещали великодушно быть моей "свахой", как вы изволили выразиться... Я люблю Эрнста Бирона... Прежде он выказывал ко мне симпатию, любовь... Но призвание никогда не могло сойти с моих уст...

   Анна Иоанновна отпихнула ногой обитую атласом скамеечку.

   – А, вы вот о чем!.. – каким-то странным, не своим голосом начала она. – Вы о Бироне?.. Но, послушайте, моя милая баронесса, мне кажется, что если мужчина любит женщину, а женщина – его, мужчину, то... какое же тут требуется еще посредничество третьего лица? В подобных случаях оно скорей нежелательно...

   – Как когда!.. – глухо, неопределенно ответила баронесса.

   Анна Иоанновна холодно бросила ей:

   – Ступайте!.. Вы больше мне не нужны сейчас. А с моим обер-камер-юнкером я поговорю...

   Этот холодный, суровый ответ многое объяснил баронессе: недаром в это последнее время она подметила ревнивым взором женщины, что Эрнст слишком часто посещает герцогиню.

   – Ради Бога, ваша светлость, сделайте милость, не говорите ему ничего об этом! – умоляюще воскликнула она.

   – Ступайте! – последовал вторичный властный приказ.

   Клюгенау покорно вышла.

   По ее уходе Анна Иоанновна, чисто по-московски, "по-измайловски" всплеснув руками, воскликнула:

   – Да что же это такое, матушки? Или весь свет белый пошел против меня? Замуж захочешь идти – не смей, потому какие-то проклятые "конъюнктуры" не сходятся; если так просто, поразвлечься желаешь – тоже не смей: немка какая-нибудь протестует: "Мой он, дескать, а не ваш". А что же мне на сем свете принадлежит? Ничего, кроме тоски, скуки, слез да одиночества?

   И Анна Иоанновна решила объясниться с Эрнстом.

   Бирон явился в этот вечер к ее светлости в особенно бодром, приподнятом настроении духа. Он понимал, что герцогиню необходимо "подстегивать", по его любимому "лошадному" выражению, иначе она совсем сомлеет со скуки и наделает, чего доброго, таких чудес, за которые ее удалят из Митавы. А ведь еще большой вопрос: потянет ли она его за собой?.. Случай с Морицем, только чудом не разрушивший всех его горделивых, честолюбивых планов, заставил "милого Эрнста" стоять настороже, быть начеку.

   – Ваша светлость, вы опять скучаете? Это видно по вашему лицу, – начал ловкий "конюх", склоняясь на одно колено перед герцогиней и покрывая поцелуями ее руку.

   Анна Иоанновна отдернула ее, хотя без гнева.

   – А тебе весело, Эрнст Иванович? – насмешливо спросила она. – Ишь, как ты разгорелся...

   Бирон улыбнулся:

   – Я не могу веселиться, ваша светлость, когда моя повелительница скучает.

   – Ого? Ты – такой верный раб?

   При слове "раб" Биррна передернуло. Впрочем, эту резкую фразу он сейчас же поспешил "смягчить", переделать по-своему:

   – Когда солнце не светит, все люди становятся несчастными, хмурыми... Я хотел предложить вам, ваша светлость, какое-нибудь развлечение... Вполне необходимо встряхнуться...

   – Какое же развлечение может быть в этой проклятой Митаве? – апатично произнесла Анна Иоанновна.

   Бирон, знавший слабость герцогини к охоте, живо воскликнул:

   – А охоту устроить, ваша светлость? Мои егери напали на след нескольких кабанов. Правда, это – опасная охота, но такой великолепный Немврод, как вы, не должен бояться ничего! – И он близко нагнулся к Анне. – И притом ведь около вас буду я, который готов отдать последнюю каплю крови за счастье увидеть хоть одну улыбку на вашем лице!.. – страстно произнес он.

   Анна Иоанновна блаженно улыбнулась. – Ах, до охоты ли теперь, Эрнст Иванович! – уже расчувствовалась она. – Да как-то и неловко теперь выйдет. Время такое тревожное, сам знаешь. "Вот, – скажут, – вдет заваруха, а наша герцогиня охотами себя тешит". Пообождем уж малость...

   – В таком случае не устроить ли бал? Вы, ваша светлость, не должны забывать, что вы – герцогиня Курляндская. Отчего бы вам не показать митавскому обществу, что все происшедшее – пустяшная комедия для вас, герцогини и племянницы императора?

   – Пожалуй... А то на самом деле подумают, что презренный раб Меншиков нагнал и на меня, русскую царевну, такого страха, что я боюсь высунуть нос из своих покоев. А я на него плевать хочу! – сразу всколыхнулась Анна Иоанновна.

   Одна лишь имя ненавистного ей человека привело ее в состояние бешенства.

   Бирон довольно улыбнулся и тотчас произнес:

   – Я говорил по этому поводу с Петром Михайловичем. Он одобряет мой план...

   Анна Иоанновна пытливо поглядела на своего тайного фаворита.

   – А ты давно стал дружить с Бестужевым?

   – Мы сошлись с ним в исходной точке политических взглядов, – важно ответил "конюх".

   – А-а... тем лучше, тем лучше... Лучше иметь двух друзей, чем...

   – Чем двух врагов?

   – Да, да... Ты большой умница, Эрнст Иванович.

   – Но это еще не все, что я хотел сообщить вам, ваша светлость, – радостно-возбужденно продолжал "поощренный" Бирон. – Я готовлю вам к этому балу сюрприз.

   Вдруг, сразу Анне Иоанновне почему-то вспомнился только, что происшедший разговор ее с гофмейстериной Клюгенау. Она вздрогнула и отшатнулась от своего Биро-на, который совсем было уж близко придвинулся к ней.

   – Если это тот самый сюрприз, который и я готовлю тебе, – промолвила герцогиня, – то советую...

   Бирон в недоумении широко раскрыл глаза.

   – Какой "тот самый сюрприз", ваша светлость? – воскликнул он. – Откуда вы можете знать?..

   – От нее самой, – резко промолвила Анна Иоанновна.

   – От нее? – еще с большим удивлением переспросил Бирон. – Позвольте, ваша светлость, я решительно не понимаю, о чем и о ком вы говорите.

   Лицо герцогини покрылось румянцем гнева.

   – Ты лукавишь, Эрнст!– гневно вырвалось у нее.

   – Я? Я лукавлю? Перед вами? Да что с вами, ваша светлость?..

   В голосе будущего временщика зазвучали столь искренние ноты изумления, что Анну Иоанновну сразу взяло сомнение.

   Тут какая-то путаница... Не может он так притворяться", – пронеслось в ее голове.

   – Ну, хорошо... Расскажи сначала ты мне о твоем сюрпризе, а потом я поведаю тебе о своем, – насмешливо бросила митавская затворница.

   – Извольте, ваша светлость. Со дня на день, а теперь с часу на час я ожидаю прибытия в Митаву одного великого человека, которого я выписал.

   – Ты выписал? – воскликнула Анна Иоанновна.

   – Да, я.

   – Великого человека?

   – Да, именно великого.

   – Кто же он? – помимо своей воли испуганно спросила герцогиня.

   Бирон промолчал. Только его глаза, властные, самоуверенные, все пытливее впивались в глаза царственной затворницы. И в это время – был уже одиннадцатый час ночи–в старых печах кетлеровского замка послышался скорбный, заунывный вой...

   "У-у-у!.. А-а-а!" – доносились тоскливые звуки.

   Анна Иоанновна побледнела. Она бросилась к Бирону и, охватив его шею своими пышными руками, затрепетала на его груди.

   – Ты слышишь? Слышишь? – воскликнула она. – Опять этот страшный вой... Спаси меня, Эрнст, я не хочу умирать... Господи, как мне страшно!..

   – Анна... милая моя!.. – актерски-сладким голосом воскликнул Бирон. – Приди в себя... придите в себя, ваша светлость...

   "Ах!" – тихо пронесся чей-то подавленный шепот отчаяния за портьерой.

   Анна Иоанновна, оттолкнув от себя Бирона, стояла в позе холодного ужаса, с широко раскрытыми глазами.

   – Ты слышал? Слышал? – пробормотала она.

   – Что? Я ничего не слыхал... Голос Бирона тоже задрожал.

   "Ах, эти проклятые бабы! – промелькнуло в его голове. – Они могут хоть кого свести с ума своими нелепыми страхами!.."

   – Там... за портьерой... кто-то плакал и кричал страшным страданием, – продолжала лепетать Анна Иоанновна.

   Бирон стал успокаивать ее. Он "воровски" поцелуем" целовал пышные волосы русской царевны, и та, чувствуя около себя присутствие сильного мужчины, мало-помалу успокоилась.

   – Так кто же этот "великий" человек, о котором ты говоришь, Эрнст Иванович?– спросила она.

   – Это – тот человек, для которого прошлое, настоящее и будущее является открытой книгой. Он всемогущ; он может все предвидеть, все предугадать, все предсказать.

   – Колдун?– по-московски затряслась "ее светлость". Бирон, презрительно усмехнувшись, произнес:

   – Ах, ваша светлость, вам, казалось бы, давно было пора отрешиться от "мамушкиных сказок"! Колдуны, бабы-яги, домовые и лешие – не по вашему сану. Нет, тот человек, о котором я говорю, которого я выписал и который скоро должен прибыть в Митаву, – не колдун, а величайший ученый, прозорливец. Он изучил тайны великого Востока, разодрав завесу таинственной Индии, этой колыбели человечества. Он постиг ту высшую премудрость, перед которой все наши познания– жалкий лепет ребенка. Для него нет неведомого, ибо он – великий магистр.

   – Кто? – со страхом переспросила Анна.

   – Великий магистр тайного ордена "Фиолетового креста". Зовут его Чезаре Джиолотти. Он – итальянец по происхождению, но почти все время пробыл в Индии...

   – А ты... ты откуда же знаешь его? – спросила герцогиня.

   – Я встретился с ним в Москве, когда имел честь сопровождать вас, ваша светлость, на коронование императрицы...

   – Ты виделся с ним? Говорил?

   – Говорил.

   – И что же он предрек тебе? – сильно волнуясь, спросила Анна Иоанновна.

   Бирон словно наслаждался волнением царственной женщины; прищурив глаза, он медленно ответил:

   – Он сказал мне, что я буду иметь счастье держать в своих объятиях...

   Портьера распахнулась. На пороге стояла Эльза фон Клюгенау. Лицо красавицы баронессы было искажено злобой, которую она хотела замаскировать притворным волнением.

   – Около окон нашего замка я слышала сейчас выстрелы, ваша светлость!.. – воскликнула она.

   Анна Иоанновна побелела от бешенства.

   – А кто дал вам право врываться ко мне без стука? – крикнула она. – Да я тебя, паск...

   Бирон выручил баронессу.

   – Ваша светлость! – воскликнул он. – Ваше высочество, я сию минуту разузнаю причину этих выстрелов...

   – Ступайте вон! – крикнула племянница "гневного, неистового Петра" на свою "служанку".

   Та, понурив голову и закусив губу, медленно вышла из "бодоара" герцогини.

   По ее уходе Анна Иоанновна словно преобразилась.

   – Стойте, стой, Эрнст Иванович! – промолвила она. – Твой сюрприз я знаю теперь. Не угодно ли тебе узнать и мой: эта баба устраивает мне чуть ли не сцены ревности. Она влюблена в тебя, Эрнст Иванович. Она просила меня даже быть свахой!..

   "Ложь! Вы сами обещали..." – послышалось из-за портьеры.

   – Так вот, теперь я спрашиваю вас, мой обер-камер-юнкер: что должно это означать? Бели вам угодно заводить любовные интриги, то изберите для этого другое место кроме моего замка! – Анну Иоанновну колотила дрожь сильнейшего волнения. – Я... я ничего не имею против того, чтобы...

   Бирон, не дослушав, вышел.

VIII

НАКАНУНЕ БАЛА

   Немало была удивлена митавская знать, когда получила приглашение из герцогского замка на бал.

   Полускандальная история неудавшегося претендентства Морица и его сватовства была еще слишком жива в памяти курляндской аристократии и служила поистине притчей во языцех. Да и не сезон еще был для балов.

   Однако никто не отказался от приглашения.

   Митавские модистки заработали вовсю. Супруги и дочери высших должностных лиц и почтенных обер-ратов старались друг перед другом в выдумке роскошных и богатых туалетов.

   Пришлось и Анне Иоанновне позаботиться об этом. Ее гардероб, не отличавшийся изяществом вкуса, был к тому же невелик. Причиной являлась скудость средств, получаемых герцогиней Курляндской. В своих "слезных" письмах в Москву и Петербург она нередко жаловалась, что ей "большую конфузию приходится претерпевать пред придворными и митавскими дамами, понеже нету нее достаточной толики ив нарядах и бриллиантах"; Таким образом, показания некоторых лиц в истории, что двор ее светлости блистал неслыханной роскошью, удивлявшей даже иностранцев, едва ли справедливы. -

   Анна Иоанновна долго совещалась со своей придворной поставщицей.

   – Я рекомендовала бы вам, ваша светлость, платье из белого бархата, отделанное горностаем, – предложила та.

   Анна Иоанновна, любившая яркие цвета, не соглашалась. Может быть, она и того боялась, что белый цвет будет невыгодно оттенять желтоватую блеклость ее лица.

   После долгих колебаний остановились наконец на малиновом бархатном платье с горностаем;

   Перебирая свой ларец с драгоценностями, Анна Иоанновна злобно-досадливо, печально вздыхала:

   – Не много ж украшений у меня!.. Поди, у дочери этого презренного раба Меншикова куда больше будет... Хорошо награждают они все племянницу императора!..

   Убранство зал Кетлеровского замка происходило под непосредственным наблюдением Бирона.

   Надо сознаться, что у этого "конюха", сына низшего придворного служителя, были вкус и большой полет фантазии.

   Гирлянды живых цветов искусно переплетали мрачные люстры и высокие стенные зеркала и причудливо спускались над троном вдовствующей герцогини.

   Во время спешного приготовления к балу в замок несколько раз приезжал Бестужев.

   Печать всех пережитых и переживаемых неприятностей лежала на умном лице резидента и обер-гофмаршала.

   – Все суетитесь, любезный Эрнст Иванович? – обратился он с чуть заметной усмешкой к Бйрону.

   – Что же поделаешь, Петр Михайлович? Надо потешить ее высочество... Она так грустит.

   – После неудачного сватовства? Но отчего же вы, милый мой, так плохо утешаете ее высочество, что она впадает в тоску? Ведь вы находитесь при ней безотлучно.

   Должно быть, эта фраза не особенно понравилась Бирону, потому что он гневно набросился на слуг, убиравших зал.

   – Не так, не так, черт вас побери! Я вам показывал, проклятые олухи!

   Бестужев пошел к герцогине, улыбаясь про себя.

   "И этот старший лакей обуреваем столь честолюбивыми планами, мечтами! Что это: заведомо немецкое нахальство или действительно в истории России возможны такие поразительные чудеса?"

   Анна Иоанновна так и рванулась к своему "старому другу",

   – Петр Михайлович, как я рада тебя видеть! – искренне вырвалось у нее.

   – Спасибо, ваше высочество, что думаете обо мне, – тепло ответил Бестужев. – За мои редкие посещения проекте великодушно. Сами знаете, какое теперь положение дел.

   Анна Иоанновна внимательно посмотрела на Бестужева.

   – Как изменился ты в это время, мой милый Петр Михайлович! Поседел еще больше, согнулся...

   – Проклятая политика не красит нас, дипломатов, – усмехнулся Бестужев и круто переменил разговор: – Даете бал, ваше высочество?

   – Да, Петр Михайлович... Уговорил меня Эрнст... Большой он хлопотун! – оживилась Анна Иоанновна.

   – О, да! Он очень энергичный человек, – как-то загадочно проронил обер-гофмаршал.

   – И знаешь, Петр Михайлович, он готовит мне какой-то сюрприз! Ты ничего не слыхал об этом?..

   – Кое-что слышал...

   – Представь, он говорит, что выписал какого-то великого человека... Как, бишь, он называл его? Ах, забыла...

   – Великим магистром Джиолотти?

   – Вот, вот! Эрнст говорит, что этот самый магистр обладает чудесным даром открывать будущее. Ты веришь в это, Петр Михайлович?

   – Поживем – увидим, – уклончиво ответил Бестужев. – А вот скажите, ваше высочество, что это такое происходит с вашей гофмейстериной баронессой фон Клюгенау? Я во второй раз встречаю ее в слезах. Анна Иоанновна смутилась.

   – Однако, Петр Михайлович, я вижу, что ты" несмотря на все твои многочисленные дела, зорко следишь за всем, что происходит в моей замке, – вспыхнула она.

   – Это не должно удивлять вас, ваше высочество: я – не только резидент ее величества, но и обер-гофмаршал вашего двора.

   – Произошло то, – герцогиня заметно заволновалась, – что эта особа, влюбившись в Бирона, бегает за ним по пятам и дошла до такой дерзости, что позволила себе устраивать мне сцены ревности! Как тебе это понравится?

   – А-а!.. – протянул Бестужев, щелкая пальцем по крышке табакерки.

   – И я решила выгнать ее вон.

   Бестужев, затянувшись табаком, спокойно ответил:

   – Конечно, это ваше право, ваше высочество, но я не советовал бы вам пока прибегать к таким резким мерам: в Митаве и без того идет немало толков и пересудов. Баронесса ведь из среды митавских аристократов.

   – Ты думаешь, так будет лучше? – задумчиво произнесла герцогиня.– Но она надоела мне!

   – Советую вам, ваше высочество, сделать так, как я сказал!

   – Ну ладно, Петр Михайлович!

   Уезжав, Бестужев опять встретился с Бироном.

   – Ну, Эрнст Иванович, завтра уже бал; а где же ваш великий чародей? – спросил он. – Смотрите, вы слишком разожгли любопытство ее высочества.

   Бирон самодовольно усмехнулся: