Текст книги "Герцогиня и "конюх""

Автор книги: Роман Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

   Анна Иоанновна совсем простодушно залюбовалась им.

   – Я полагал бы, ваша светлость, что его высочеству не мешало бы подкрепить свои силы бокалом доброго старого польского меда или золотистого токайского? – обратился к своей повелительнице хитроумный гофмаршал Бестужев.

   – Ах, да, да! Спасибо тебе... вам, Петр Михайлович, что вы напомнили мне о моих обязанностях гостеприимной хозяйки, – засуетилась Анна Иоанновна. Она повернулась к изящнейшему принцу Морицу и с попыткой на кокетство спросила: – Вы не откажетесь, ваше высочество?

   Мориц, прижав руку к сердцу, произнес:

   – Но только с одним условием, ваша светлость...

   – С каким же?

   – Чтобы я, ваш скромный рыцарь, удостоился высокой чести выпить первый кубок из ваших рук! – с пафосом, низко склоняясь, воскликнул Мориц.

   Бестужев налил два кубка меда.

   – А себе? – бросила ему герцогиня.

   – Там, где племянница императора изволит чокаться с сыном короля, кубку простого смертного, не августейшего, нет места, – почтительно склонился Бестужев.

   И, если бы Анна Иоанновна была чуть-чуть проницательнее, она заметила бы ироническую усмешку, тронувшую углы губ ловкого царедворца.

   Бестужев скрылся за портьерой.

   Анна Иоанновна протянула кубок Морицу.

   – За что же мы выпьем, ваше высочество? – взволнованно спросила она.

   – А как бы вы думали, ваша светлость? – дрогнувшим голосом ответил он вопросом на вопрос и впился долгим, пристальным, горящим взглядом в лицо гергцогини.

   Та сомлела. И бесконечно жутко стало "Измайловской" царевне, герцогине Курляндской, и бесконечно сладостно.

   "Ах, этот взгляд!.. Как он глядит на меня!" – все так и запело и заликовало в ней.

   А лицо чужеземного, сказочного "прынца" все ближе и ближе склонялось к ней, а голос, бархатный, нежный, так и лился в душу.

   – Вы молчите, ваша светлость? Хорошо, я дерзну сказать вам, за что я подымаю мои кубок. Слушайте же, царица моей души!.. Вы держитесь рукой за одну часть герцогской короны, но другая часть этой короны свободна, она как бы висит в воздухе. И вам одной тяжело держать ее. Правда?

   – Правда... – еле слышно слетело с уст Анны Иоанновны.

   – Вы задыхаетесь здесь? Да?

   – Да...

   – И вот является к вам человек, которому день и ночь снится ваш дивный образ. Этот человек говорит вам: "Вам не следует самой держать корону над собой; надо, чтобы другой держал ее над вашей прелестной, царственной головкой. Позвольте, чтобы я облегчил вашу работу..." Скажете, ваша светлость, что вы ответили бы этому человеку?

   Рука Анны Иоанновны, державшая кубок, сильно дрожала.

   – Я... – с трудом выжимая из себя слова, начала она. – Я... сказала бы этому человеку: "Что ж, помогите мне, подержите корону надо мной!"

   – А?! Так?! Ну, в таком случае я гордо, смело поднимаю мой кубок за наше совместное счастье! О, Анна, Анна!

   Ликующий возглас пронесся по небольшой гостиной мрачного кетлеровского замка, и Мориц, залпом осушив кубок меда, бросился к племяннице великого Петра и с силой прижал ее к своей груди.

   Бешеным градом посыпались поцелуи на ее лицо, ее грудь, ее открытые руки.

   – Моя! Моя! Моя невеста, моя будущая герцогиня Курляндская. Le due Frederick Wilhelm est mort vive le duc Moritz de Saxe! {Герцог Фридрих-Вильгельм умер, да здравствует герцог Мориц Саксонский! (фр.).} – пылко произнес Мориц.

   – Милый мой... милый... – лепетала словно в бреду Анна Иоанновна.– Я все ждала принца, который пришел бы ко мне, скучающей затворнице, и вызволил бы меня из постылого заключения. И вот явился ты, такой гордый, сильный, смелый...

   Портьера зашевелилась.

   – И я смело отдаю тебе мою руку! – горячо сказала герцогиня. – Мой Мориц, мой долгожданный жених!..

   Портьера распахнулась, и в гостиную вошел Бестужев.

   Анна Иоанновна высвободилась из объятий Морица Саксонского. Ее лицо пылало румянцем счастья. Она со счастливой улыбкой подошла к своему гофмаршалу и прерывистым от волнения голосом радостно проговорила:

   – Поздравь нас, Петр Михайлович!

   За нею подошел и Мориц.

   – Да, да, наш добрый, верный друг, – сказал он, – все кончено: вы видите перед собою жениха и невесту, Бестужев.

   Лицо резидента и гофмаршала было бесстрастно. Ни один мускул не дрогнул на нем.

   – Ваше высочество, сейм еще не состоялся... Еще неизвестно его решение,– спокойно произнес он.

   Анна Иоанновна отшатнулась. Краска гнева бросилась ей в лицо.

   – Петр Михайлович! Ты забываешься! О чем ты говоришь? При чем тут сейм, раз я, я желаю этого?! – воскликнула герцогиня и гневно топнула ногой.

   – Увы, ваша светлость, вы не вольны избирать кого бы то ни было в герцоги Курляндские, – усмехнулся Бестужев.

   – Но ведь завтра все это решится, ваше превосходительство, – смутился Мориц. – Позвольте, разве к вам не явился генерал-кригс-комиссар литовского войска Карп с веряющим письмом от литовского гетмана Потея к курляндским обер-ратам?

   – Да, он был у меня.

   – Так в чем же дело? Разве обер-раты пойдут против ясно определенных инструкций?

   – Не пойдут, ваше высочество, – невозмутимо продолжал Бестужев. – Я, со своей стороны, сделал все возможное... Более того, я не сомневаюсь, что завтра сейм провозгласит вас своим герцогом. Но... – Бестужев, глядя в упор на Анну Иоанновну, докончил: – Но не забывайте Петербурга, не забывайте Меншикова.

   – Я усмирю этого подлого раба! – гневно воскликнула герцогиня-царевна.

   – Предостерегаю вашу светлость: пока он – всесилен, – уклончиво ответил Бестужев.

   Анна Иоанновна хотела что-то ответить, но вдруг ее бриллиантовая корона, прикрепленная к высокой, пышной прическе, сорвалась и упала на пол.

   Мориц бросился поднимать ее, но был предупрежден Бестужевым. Последний поднял корону и подал герцогине.

   Суеверная Анна Иоанновна побледнела как полотно.

   – Что это... что это должно означать?.. – тихо, упавшим голосом прошептала она.

   – О, моя дорогая невеста, не придавайте слишком большого значения этому ничтожному факту! – пылко воскликнул Мориц Саксонский.

   – Разумеется, разумеется, – поддакнул Бестужев. – Голова вашей светлости не может остаться без короны.

   Анне Иоанновне, выпившей два кубка, вино бросилось в голову.

   – Я знаю, что за мной многие бегают, но я хочу сама распоряжаться своей судьбой! – резко произнесла она. – Мне не нужно ваших ставленных женихов...

   – Ваша светлость... – строго произнес гофмаршал.

   – Да, да, да! Ты слышишь это, Петр Михайлович?! – уже грозно, бешено докончила герцогиня.

   В дверь гостиной раздался стук. На секунду все как бы оцепенели.

   – Кто это?.. – первая спросила герцогиня.

   Бестужев спокойно вошел в будуар Анны Иоанновны и вышел оттуда с черным плащом Морица Саксонского.

   – Наденьте его на себя, ваше высочество, закутайтесь в него хорошенько, – тихо по-французски произнес Бестужев, подавая плащ Морицу. – Иногда бывают случаи, когда инкогнито лучше открытого забрала. А выйти вам отсюда некуда.

   Претендент на курляндский престол быстро задрапировался в плащ, опустив капюшон на лицо.

   Бестужев подошел к двери, в которую стучали, и настежь раскрыл обе ее половины.

   На пороге стояла гофмейстерина ее светлости Анны Иоанновны баронесса Эльза фон Клюгёнау, красивая, уже пожилая женщина с хищным и хитрым выражением лица.

   – Что вам надо? – несколько взволнованно и грубо бросила своей придворной по-немецки Анна Иоанновна.

   – Приношу тысячу извинений вашей светлости, что осмеливаюсь беспокоить вас, но господин обер-камер-юнкер Бирон домогается видеть вас по важному делу, – быстро проговорила гофмейстерина.

   Анна Иоанновна недовольно сдвинула брови; Бестужев закусил губу.

   – Что ему надо? – неудачно вырвалось у ее светлости. – Обер-камер-юнкер двора вашей светлости не считает меня в числе своих конфиденток и потому не поверяет мне сущности разговоров с вашей светлостью, – запутанным немецким периодом злобно-торжествующе ответила придворная герцогини Курляндской, а взгляд ее быстрых, острых глаз не сходил с задрапированной черной фигуры.

   – Так в чем же дело, ваша светлость? – встал Бестужев. – Если Бирону надо что-либо сообщить вашей светлости, пусть он войдет. Просите его, любезная баронесса! – властно отдал он приказ гофмейстерине, захудалой вдове одного из митавских баронов.

   Через секунду в гостиную вошел среднего роста, склонный к полноте человек в придворном мундире. Его лицо нельзя было назвать красивым, за исключением глаз, в которых сверкали какая-то скрытая внутренняя сила и, главное, поразительная самоуверенность.

   Его движения были ловки, смелы, едва ли не повелительны. Несмотря на то, что в нем не виднелось ни йоты аристократизма, "породы", он как-то невольно привлекал к себе внимание.

   – Очевидно, произошло что-либо чрезвычайно важное, любезный Бирон, если вы дерзнули утруждать ее светлость в такой неурочный час? – Бестужев выпрямился во весь рост перед своим ставленником.

   Бирон, низко поклонившись герцогине, с улыбкой посмотрел на Бестужева и ответил:

   – Вы не ошиблись, ваше высокопревосходительство... но, разумеется, если бы я знал, что у ее светлости находится ее гофмаршал, я не минул бы вас за разрешением предстать перед ее светлостью.

   Бирон говорил с сильным акцентом.

   – И сделали бы хорошо, мой милый Бирон, так как у ее светлости находится доктор. Ее светлость нездорова..

   – Что вы хотели... – начала было герцогиня. Но Бирон фамильярно перебил ее:

   – Ах, ваша светлость, у вас доктор? Благодарите судьбу!

   – Послушайте, Бирон!.. – вспыхнул Бестужев.

   – Ах, оставьте, ваше высокопревосходительство! – все так же преувеличенно громко и развязно продолжал обер-камер-юнкер. – Во-первых, моя уехавшая сестра шлет вам, свой поклон, а во-вторых, я продолжаю настаивать, что я чрезвычайно рад, что у ее светлости находятся доктор.

   При словах "моя сестра шлет вам поклон" Бестужев изменился в лице.

   – А... а на что вам понадобился доктор? – быстро оправился от еле заметного волнения резидент и гофмаршал.

   – Дело в том, ваша светлость, что ваша любимая лошадь Маркиза Помпадур серьезно захворала. Зная, как вы, ваша светлость, любите ее, я решился потревожить вас в столь поздний час. Но, может быть, это к лучшему? Может быть, присутствующий здесь доктор не откажет в милосердия бедному животному?

   Мориц вскочил. Край его плаща распахнулся и обнажил блестящий мундир.

   – Наглец! – загремел Мориц. – Бели ты – конюх, так ты должен знать, что животных лечат не те доктора, которые лечат людей.

   Бирон смертельно побледнел и отшатнулся.

   Это слово "конюх", случайно вырвавшееся у принца и брошенное прямо в лицо обер-камер-юнкеру, было равносильно для того удару хлыста, потому что Бирон (Бирен) не мог похвастаться знатностью происхождения: он был сын низшего служащего при дворе прежних Кетлеров.

   – За подобное оскорбление вы дадите мне сатисфакцию! – перехваченным от бешенства голосом прохрипел Бирон.

   – Я?! Тебе? Да ты, любезный лошадник, с ума сошел! – расхохотался Мориц, но вдруг спохватился и повернулся к герцогине: – Простите, ваша светлость, что в вашем высоком присутствии я позволил себе произнести несколько резких слов по адресу этого шута. Но его нахальство взорвало меня.

   Бирон не сводил горящего гневом взора с лица Анны Иоанновны. А та совсем растерялась, не знала, что ей делать, как поступить.

   Эту тяжелую сцену окончил Бестужев. Он заявил:

   – Я, как гофмаршал двора ее светлости, принимаю на себя миссию выяснить завтра же для обоюдного соглашения то печальное недоразумение, которое только что произошло. А пока, опять-таки как гофмаршал, я хочу напомнить, что в настоящую минуту ее светлость нуждается в покое. Доктор, мы можем отправиться с вами вместе. До свидания, господин Бирон, завтра мы увидимся.

   Бирон, никому не поклонившись, вышел из гостиной. Бестужев направился в будуар герцогини.

   – Следуйте за мною, ваше высочество, – тихо шепнул он принцу и скрылся в будуаре.

   Мориц порывисто обнял Анну Иоанновну.

   – Итак, дорогая Анна, все кончено? Вы согласны быть моей женой? – спросил он.

   – Да!.. – счастливым шепотом вырвалось у герцогини.

   – О, в таком случае я буду гордо и смело бороться за корону! Знаете ли вы, какие силы таятся во мне, как я безумно горд и честолюбив, как владею шпагой и какой я великий полководец?

   – Ваше высочество, пора!.. – послышался голос Бестужева из будуара.

   – Прощайте, Анна, моя дорогая невеста, нет, нет; до свидания! – воскликнул Мориц.

   Когда он вместе с Бестужевым ушел, у Анны Иоанновны вырвалось восклицание:

   – Наконец-то счастье улыбается и мне!..

III

ЧЕРНЫЕ ТУЧИ

   Митава ликовала.

   Последнее заседание сейма ознаменовалось событием огромной важности: подавляющим большинством голосов был избран новый герцог, и этим герцогом стал граф Мориц Саксонский.

   Тихие, буколические улицы и площади старонемецкого городка расцветились яркой иллюминацией.

   – Да здравствует герцог! Да здравствует герцогиня! – неслись по улицам громкие возгласы.

   Почти ни для кого в Митаве не являлось секретом, что, получив курляндскую герцогскую корону, Мориц возьмет за ней и ее приданое: вдовствующую герцогиню Анну Иоанновну.

   Когда эти возгласы толпы ворвались в окна мрачного герцогского замка, Анна Иоанновна задрожала от радостного волнения.

   – Он победил! Он победил, мой красивый, блестящий принц Мориц! Где же он? Что же он не едет ко мне?

   Анна Иоанновна, эта тучная, рыхлая женщина, словно по волшебству преобразилась. Она бегала по анфиладе комнат своего замка-темницы и возбужденно шептала:

   – А где же Петр Михайлович? И он не едет. Да что они все, с ума посходили, что ль? – Она набросилась на свою гофмейстерину Эльзу фон Клюгенау. – Милая баронесса, вы слышите эти клики?

   – Да, ваша светлость...

   – А знаете ли вы, милая, что это значит?

   – Избрание нового герцога, ваша светлость, – еле заметно усмехнулась придворная дама.

   – И только? – гневно вспыхнула Анна Иоанновна. – Вы ошибаетесь, любезная. Это означает и избрание народом мне супруга.

   Это нетактичное, более чем странное в устах герцогини и русской царевны восклицание повергло в изумление чопорную немку.

   – О! – только и вырвалось из ее уст, сложенных бантиком;

   – Да, да, да! – все более и более ажитировалась Анна Иоанновна, закусывая, по русской натуре, удила. – Знаете, баронесса, что скоро у вас будет новый повелитель: принц Мориц Саксонский, герцог Курляндскйй, мой муж?

   Непритворная радость осветила лицо пожилой красавица гофмейстерины.

   – Ваша светлость!.. – воскликнула она. – Какое счастье! Позвольте мне, вашей нижайшей слуге, принести вам мое почтительнейшее поздравление!

   И баронесса Эльза фон Клюгенау схватила руку Анны Иоанновны и прижала ее к своим губам.

   Герцогиня была растроганна:

   – Спасибо... Я, откровенно говоря, не полагала, что вы так любите меня...

   Анна Иоанновна совсем размягчилась, слезы выступили на ее глазах. И в эту минуту она готова была всех обласкать, всем сделать приятное.

   Вдруг она вспомнила о Бироне, которого вчера так резко "саданул" ее будущий супруг. Она помимо своей воли вспомнила те "шаловливые шутки", которые она позволяла себе со своим молодым обер-камер-юнкером.

   – А где ЭрноТ Бирон? – спросила она гофмейстерину. – Позовите его сюда, любезная баронесса.

   – Его нет в замке, ваша светлость, – угрюмо ответила Клюгенау, и ее лицо сразу потемнело.

   – А где же он?

   – Я слышала, что он поехал к обер-гофмаршалу.

   – А-а!.;– протянула Анна Иоанновна. – Постойте, постойте, баронесса, что это вы плачете? Что с вами? Да неужели... – У Анны Иоанновны словно сразу открылись глаза. Она привлекла придворную к своей широкой груди и ласково спросила: – Вы любите Эрнста?

   Лицо Клюгенау покрылось густым румянцем.

   – Говорите же, отвечайте на мой вопрос! – продолжала допрос Анна Иоанновна.

   – Да, ваша светлость, я люблю Бирона, – призналась гофмейстерина.

   "Так вот оно что! – с усмешкой подумала про себя счастливая герцогиня. – Этот хват Бирон успел влюбить в себя эту стареющую немецкую "божью коровку"... То-то она частенько так злобно поглядывает на меня!"

   – Ну, что же, милая баронесса, хотите, я буду вашей свахой? – рассмеялась Анна Иоанновна.

   – Ах, нет, нет, ваша светлость! – в испуге замахала Клюгенау руками. – Если этому суждено быть, пусть это совершится само собой. Вы не знаете, ваша светлость, какой это н_а_с_т_о_я_щ_и_й мужчина!

   – Что же значит "настоящий мужчина"? – уже громко расхохоталась Анна Иоанновна.

   – Он такой сердитый... властный... он – лев... – сентиментально закатила глазки придворная дама герцогини Курляндской.

* * *

   После свадьбы дочери Петра Михайловича Бестужева, красавицы Аграфены Петровны, вышедшей замуж за князя Никиту Федоровича Волконского, уныние и пустота воцарились в его дворце. Но в последние дни дворец резидента стал неузнаваем. Какая-то лихорадочно-суетливая жизнь била в нем ключом. То приезжали курьеры, по-видимому, с весьма важными донесениями, то прибывали влиятельнейшие обер-раты во главе с маршалом. Помещение Бестужева в эти дни походило на штаб-квартиру главнокомандующего.

   Бестужев нервно расхаживал по кабинету.

   Избрание Морица Саксонского герцогом Курляндским совершилось.

   Для Бестужева это не явилось неожиданностью, потому что он более, чем кто-либо иной, был в курсе выборов и сам активно помогал этому. Но теперь, когда это совершилось, неясное, но властное предчувствие какой-то грядущей беды и неприятностей закрадывалось в душу ловкого, хитрого царедворца.

   – А как взглянут на это там, в Петербурге? – шептал он, схватываясь по привычке за голову.

   Сегодня у Бестужева уже побывал Мориц. Новоизбранный герцог шумно благодарил его за "содействие" и обещал никогда не забыть этой услуги.

   – Мы встретимся с вами, Бестужев, у Анны сегодня вечером, – смеясь, проговорил Мориц на прощание.

   Бестужеву подали записку. Он распечатал конверт.

   "Мой милый Петр Михайлович! Что же ты не торопишься ко мне?.. При всей важной оказии желательно и любезно бы для меня было видеть в моем замке моего гофмаршала".

   Бестужев в раздражении скомкал и бросил на пол записку.

   – Дура! Эк как обрадовалась!.. Точно простая старая дева, выскакивающая замуж... Вдова... соскучилась, расторопилась, подумаешь, горемычная...

   В дверь постучали.

   – Войдите! – гневно крикнул Бестужев.

   В кабинет быстрой, уверенной походкой вошел Бирон. При виде своего ставленника ко двору светлейшей герцогини озлобление резидента еще более усилилось.

   – А-а... Это вы, Эрнст Иванович? – сухо проговорил он.

   – Как видите, господин обер-резидент и обер-гофмаршал! – с насмешкой в голосе ответил выскочка, сын придворного конюха, непостижимым образом обратившийся в обер-камер-юнкера. – Вы, кажется, не в духе? Это меня удивляет: в Митаве ликование, целое море огней – и вдруг тот, кто способствовал всему этому, мрачнее тучи. Donner-wetter! Was soll das bedeuten, Excellenz? {Черт побери! Что же должно это означать, ваше превосходительство? (нем.).}

   – Что это за тон, который вы приняли в последнее время? – затопал ногами Бестужев. – Теперь уж я спрошу вас: что должно это означать?

   – Только одно: я чувствую под собой твердую почву.

   – И... и давно вы стали чувствовать ее, любезный Бирон?

   – С тех самых пор, как вы, ваше превосходительство,

   породнились со мной через мою сестру секретным браком, а главное – с тех пор, как вы затеяли вашу двойственную игру с Петербургом по поводу "курляндского дела".

   – Бирон! – бешено вырвалось у Бестужева.

   – Господин резидент! – в тон ему ответил Бирон.

   Они встали друг против друга, словно два смертельных врага, измеряющие свои силы, готовые к прыжку друг на друга.

   – То есть как это: я вмешался в "курляндское дело"? – первым нарушил тягостное молчание Бестужев. – Не сошли ли вы с ума, мой любезный друг Эрнст Иванович?

   – Нисколько.

   – Как же я, резидент ее величества, мог бы обойтись без вмешательства в это дело, во главе которого я стою? – спросил Бестужев.

   Бирон насмешливо улыбнулся:

   – Вы правы, Петр Михайлович, но вы только одно упустили из виду: нельзя в одно и то же время быть и строгим резидентом-дипломатом, свято отстаивающим интересы русского двора, и обер-гофмаршалом вдовствующей герцогини,! изнывающей по отсутствии постоянного супруга.

   Слова "постоянного супруга" Бирон резко подчеркнул и насмешливо поглядел на своего покровителя.

   "Ого! Этот "конюх" действительно зазнался", – подумал Бестужев.

   А "конюх" невозмутимо продолжал:

   – Слушайте меня внимательно, Петр Михайлович. Да будет вам известно, что все "митавское действо" известно мне досконально, до последнего шнура на запечатанных конвертах курьеров.

   – В самом деле, мой милый? – насмешливо бросил Бестужев, изменяясь помимо своей воли в лице.

   – Да, да, уверяю вас, ваше превосходительство!

   – Виноват, Эрнст Иванович, – вдруг круто перебил Бирона Бестужев. – Ответьте мне только на один вопрос с той откровенностью, на какую я, кажется, имею право: вы-то, вы почему так близко интересуетесь и принимаете к сердцу это "курляндское дело"?

   На секунду в кабинете воцарилось молчание.

   – Хорошо, я вам отвечу прямо и откровенно,– произнес наконец Бирон. – Я потому против всего этого, что не хочу никому – понимаете, никому!– отдать Анну.

   Это признание было до такой степени неожиданным и дико-странным, что Бестужев буквально замер в немом изумлении.

   – Что? Что вы сказали, Бирон? – не веря своим ушам, пролепетал пораженный резидент. – Вы здоровы? В своем уме?

   Бирон расхохотался:

   – Совершенно здоров! А если бы и был болен, то во всяком случае не обратился бы к тому доктору, которого вы изволили вчера привести к ее светлости. Я ведь знаю, что это за лечитель телесных недугов, ха-ха-ха! С ним я сведу счеты, будьте уверены!..

   – Ах, вы знаете? Это делает честь вашей проницательности и исключает всякую возможность сведения между вами каких-либо счетов, – пробормотал совсем сбитый с толку Бестужев.

   – Это– почему же? – надменно выпрямился "конюх" . – Не потому ли, что он – не то граф, не то принц? Но, дорогой Петр Михайлович, не забывайте, что этот граф-принц не настоящей крови и что таких господ величают...

   Резкое, отвратительное слово прозвучало в кабинете русского вельможи.

   – Вы забываетесь, Бирон! – вспыхнул Бестужев. – Всему есть предел.

   – Совершенно верно, ваше превосходительство, – невозмутимо продолжал– Бирон. – И первое, чему должен быть положен немедленно предел, – это неуместному

   и чрезмерному ликованию Митавы по поводу кукольного избрания этого авантюриста Морица герцогом. Смотрите, Петр Михайлович, как бы для вас это не явилось равносильным смертному приговору.

   – Как так? – привскочил на кресле Бестужев.

   – Очень просто. В то время как в Митаве происходит ликование, возжигаются иллюминации, к Митаве приближаются два неожиданных гостя. Из Варшавы едет Василий Лукич Долгорукий, а к курляндской границе подъезжает сам светлейший Александр Данилович Меншиков.

   Бестужев вскочил так порывисто, что кресло отлетело в сторону.

   – А вы... вы откуда же это знаете? – дрогнувшим голосом спросил он.

   Бирон, насмешливо поведя плечами, ответил:

   – У меня, ваше высокопревосходительство, есть друзья, которые сообщают мне интересные новости. Ну-с, теперь вы сообразите сами: для чего сюда едут два посланца ее величества Екатерины Алексеевны, один из которых – сам всесильный Меншиков? Для того, вы полагаете, чтобы приветствовать избрание Морица Саксонского? Так вот я и спешил к вам, чтобы предупредить вас о тех черных тучах, которые сгущаются над Митавой и отчасти над вашей головой.

   – И это... это верно?

   – Вы можете ждать появления Долгорукого или извещения от светлейшего каждую секунду, – резко произнес Бирон. – Мой совет вам: немедленно отдайте распоряжение о прекращении иллюминации и народного ликования; помните, что все это учтется вам!

   Бестужев позвонил и отдал краткий приказ:

   – Тушите огни! Чтоб ни одна плошка не освещала моего дворца...

   И вскоре дворец русского резидента стоял большой черной массой.

   – Если все это подтвердится, Эрнст Иванович, я буду считать себя вашим должником, – взволнованно проговорил Бестужев.

   – Мы еще сочтемся, Петр Михайлович... Я просил бы вас только об одном: не становиться на моем пути.

   Наступило молчание.

   – Вы, вот, Эрнст Иванович, – заговорил Бестужев, – только что сказали одну фразу, смысл которой для меня не ясен, туманен: "Я не хочу никому отдать Анну". Так?

   – Так!

   – Что должна означать эта фраза? Сейчас мы наедине, мы можем говорить откровенно, – продолжал Бестужев.

   – Извольте, я сам не люблю играть в прятки. Для вас, Петр Михайлович, кажется, не должно бы быть секретом, что ее светлость, Анна Иоанновна, подарила меня своею благосклонностью... Припишите это чему угодно: моей ловкости или ее скуке – но факт остается фактом.

   Бестужев изменился в лице и закусил губу. Бирон заметил это.

   – Вы, может быть, осуждаете меня за то, что я оглашаю тайну, какую обыкновенно не принято говорить даже на исповеди священнику? – спросил он. – Но, во-первых, вы сами настаивали на полной откровенности, а во-вторых, мы – не просто мужчины, а люди придворные, которым разрешено делать такие ходы, какие не дозволяются простым смертным.

   "Ловкий он, ох ловкий!" – проносилось в голове Бестужева.

   – Итак, это совершилось, – продолжал между тем Бирон. – В том, что вы знаете это, не может быть сомнения. Лучшим доказательством служит ваше письмо к вашей дочери Аграфене Петровне Волконской.

   – Как?! Вы и это знаете?

   – Знаю. Хотите, я вам на память скажу начало его? "Я в несносной печали; едва во мне дух держится, потому что через злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш недруг (Бирон) более в кредит остался".

   – Как вы узнали содержание этого письма? – глухо спросил Бестужев.

   – А не все ли это вам равно, Петр Михайлович? Только вы одну ошибку допустили: я – вовсе не ваш недруг, а друг, а вот по отношению ко мне-то вы разные интриги пробуете подпускать.

   Бестужева передернуло.

   – Итак, я не хочу отдавать то, что мне принадлежит! – опять надменно выпрямился Бирон. – Вы извините меня, но это только русские дур... глупые люди глядят спокойно и хладнокровно, как мимо их рта проносят ложку.

   – И конечная цель вашего домогательства? – прищурился Бестужев, играя лорнетом.

   – Она так высока, что вы, donner-wetter, даже не поверите мне! – потер руки Бирон.

   Бестужев с нескрываемым удивлением глядел на тайного фаворита ее светлости.

   Бирон подошел и заглянул во все двери кабинета.

   – Что это вы делаете, Бирон? – спросил резидент.

   – Иногда и двери имеют уши, ваше превосходительство, – прошептал "конюх", а затем, подойдя вплотную к Бестужеву и в упор глядя на него, продолжал: – Скажите, Петр Михайлович, вы верите в тайные науки магов и чародеев?

   Бестужев усмехнулся:

   – Вы положительно решили сегодня изводить меня загадками, любезный Эрнст Иванович.

   – Однако вы не пожалеете о сегодняшнем вечере... Итак, верите вы или нет?

   – Нет! – решительно ответил Бестужев.

   – Напрасно! Смотрите на мою руку. Этой руке было предсказано, что она будет поддерживать корону. Что вы скажете на это, Петр Михайлович?

   Ироническая улыбка тронула губы Бестужева.

   – Скажу, что это предсказание в некотором отношении исполнилось, – ответил он. – Вы очень близко стоите к особе, на голове которой находится герцогская корона.

   Бирон, отрицательно покачав головой, возразил:

   – Этого мало.

   – Я вас тогда не понимаю: о какой же еще короне говорите вы?

   Бирон склонился к самому уху резидента и тихо прошептал:

   – Я говорю о короне императорской!

   Бестужев вздрогнул и, во все глаза поглядев на Бирона, воскликнул:

   – Что?

   – Да, да... именно о короне императорской.

   – И будете поддерживать ее вы?

   – Я.

   – Но чью же?

   – Императорскую корону Анны Иоанновны.

   Бестужев встал в раздражении:

   – Я совершенно не понимаю, Бирон, почему у вас явилось желание мистифицировать меня. То, что вы говорите, отзывается, простите, бредом.

   – Вы так полагаете?

   – Да, я так полагаю! – резко ответил вконец измученный Бестужев.

   – Ну, так слушайте же меня внимательно!

   Бирон начал вполголоса что-то долго и подробно говорить Бестужеву, и по мере того, как говорил Бирон, все большее и большее изумление отражалось на лице резидента.

   – Да, да, там еще, в Москве, на коронации.

   – Кто же он?

   – Великий магистр, Джиолотти... Он был проездом... Я виделся с ним...

   И опять Бирон стал объяснять чудесную тайну своего открытия.

   Бестужев утирал пот со лба шелковым платком.

   – Великий Боже... если это правда?.. – глухо произнес он, и смертельная тревога послышалась в его голосе. – Слушайте, Бирон, а это – не шарлатан?

   – Нет, Петр Михайлович, он – ученейший человек. Перед ним бледнели многие сильные мира сего...

   Бестужев делал все усилия, чтобы овладеть собой.

   – Ну, хорошо, допустим! – произнес он. – Он, этот великий магистр, предсказал вам блестящую будущность. Но при чем же тут непременно Анна? Разве вы – раз вам это суждено – не можете играть такую же выдающуюся роль при другом русском венценосце? Ведь он, ваш Джиолотти, именно про Анну вам не говорил?

   – Совершенно верно. Но вы отлично понимаете, что ни при ком ином, кроме Анны, мне не суждено возвыситься на такую ступень власти, – бросил Бирон. – А если вы сомневаетесь в этом, то ведь не так трудно проверить еще раз все это.

   – Каким образом? – живо спросил Бестужев.

   – Очень простым: я выпишу этого Джиолотти из Италии сюда, к нам. Конечно, это будет сопряжено с большими деньгами, но что они в сравнении с тем великим будущим, которое нас ожидает?

   Слово "нас" Бирон особенно подчеркнул.

   – Нет, нет! Этого быть не может! – схватился за голову Бестужев. – Это пахнет волшебной сказкой, – по-немецки вырвалось у него.

   Он не видел лица Бирона, а оно было злоторжествующее и особенно вызывающее.

IV

ЦАРЕВНА И "ПРЕЗРЕННЫЙ РАБ"

   На следующее утро Бестужев, сильно взволнованный, вошел, по обыкновению, без доклада к Анне Иоанновне.

   – Что это означать должно, Петр Михайлович, что вы все меня покинули? Я скучала одна, – стала пенять герцогиня.

   – Теперь не до скуки, ваше высочество, – раздраженно вырвалось у резидента.

   Анна Иоанновна, испуганно поглядев на него, спросила: