Текст книги "Герцогиня и "конюх""

Автор книги: Роман Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

   – А нам-то до всего этого какое дело? Пусть они грызутся – нам будет легче жить в чужой стране.

   – "Чужой", сказали вы, Бирон? Почему вы так назвали Россию? Я считаю Россию теперь своей второй родиной.

   – Вам, ваше превосходительство, сразу повезло... Вы еще никогда не получали в лицо оскорблений от этих дикарей. Легко вам говорить! Но мне...

   – Бирон! Вы с ума сошли! Ведь вы – интимный друг русской царевны! Неужели вы станете утверждать, что вам не повезло тоже сразу? Не забывайте одного: ведь и я – человек образованный – и то не сразу завоевал себе то положение, которое занимаю. А вы?.. Мы говорим с вами с глазу на глаз... Кто вы? Имеете ли вы право... претендовать на положение еще более блестящее, чем то, которое вы занимаете?

   Бирона передернуло.

   – Не будем об этом говорить, ваше превосходительство! – произнес он. – Недалеко то время, когда вы будете величать меня не Бироном, а "ваша светлость". Итак, император умирает. Теперь вы верите в это?

   Остерман встал и в волнении прошелся по кабинету. А Бирон, не встречая его возражений, продолжал:

   – И я вам говорю: действуйте, действуйте, Остерман! Глубокая складка прорезала лоб дипломата.

   – Вы верите в Анну Иоанновну, Бирон? – спросил он.

   – Это насчет чего?

   – Насчет того, что она будет верна нашей партии? Я хочу сказать, что, если мы изберем ее императрицей, не забудет ли она наших услуг?

   Бирон расхохотался:

   – Будет ли она верна – спрашиваете вы? Ха-ха-ха!

   Хохот Бирона был неожиданно прерван стуком распахнувшейся двери. На пороге стоял доктор-немец. Он был сильно взволнован.

   – Я... я к вам... Надо переговорить! – произнес он запыхавшимся голосом и вынул стеклянную банку с трубкой.

   Остерман вскочил и пошел ему навстречу.

   – Мой дорогой Оскар, – начал было он, но сразу отшатнулся: распыленная струя какой-то едкой, отвратительно пахнущей жидкости ударила прямо в лицо ему. – Что вы делаете? – закричал великий дипломат.

   – Так нужно... Это – легкое противодействие против той заразной болезни, от которой послезавтра должен скончаться русский император!

   Запах дезинфекционного средства распространился по кабинету Остермана.

   – А он? Он умирает? – быстро спросил Бирон.

   Доктор выразительно посмотрел на Остермана и вместо ответа спросил:

   – Могу я говорить?

   – Да, да, говорите все, любезный Оскар Карлович! Это – свой, наш человек. Это – господин Бирон, который, быть может, очень скоро будет полновластным хозяином России.

   Немец-доктор отвесил Бирону поклон и сказал:

   – Виноват, я не знал... В таком случае я могу сказать то, что видел и слышал, а так как вы – немец, то я буду говорить на нашем языке.

   И он начал рассказывать все, что видел и слышал в спальне умирающего императора. Оказалось, что только одно ухо почтенного доктора было приковано к телу Петра Алексеевича, другое – воспринимало слова всех сцен семейки Долгоруких.

   – Я слышал все, все! Да! Я забыл упомянуть, что я видел, как вошел старый человек, похожий на обезьяну, которому этот князь сказал: "Все ли ты принес, чтобы сделать фальшивое завещание?"

   Остерман и Бирон переглянулись.

   – Куда вошел этот человек? – спросил Остерман.

   – В комнату рядом со спальней государя.

   – Долго они там пробыли?

   – О, нет! Минут пять... – Доктор громко расхохотался. – Вы думаете, откуда я это знаю? Слушайте! Я сказал Долгорукому, что мне надо ехать приготовлять лекарство для императора, а сам, выйдя из одной двери опочивальни государя, вошел в нее обратно через другую, секретную, и спрятался за кровать бедного мальчика. И я видел, как этот варвар снимал перстень с руки императора, как он громко говорил: "Прощай, Петр Алексеевич!" Тогда я торопливо побежал к вам, чтобы предупредить вас. О, они замышляют что-то недоброе!..

   С тоской и тревогой глядел Бирон на Остермана, думая в то же время:

   "Ну, если ты, великий искусник в интригах, не найдешься, как надо теперь поступать, то что же я могу поделать?"

   Остерман, казалось, прочел это в глазах Бирона.

   – Так, так! – произнес он. – Игра задумана мастерски, но...

   – Но вы надеетесь помешать им? – перебил Бирон.

   – Да, думаю... А вам, Оскар Карлович, большое спасибо за сообщение. Оно вовремя и кстати. Эту услугу не должен забыть господин Бирон, если случится то, что мы предполагаем.

   – О, да! – воскликнул Бирон. – Вы будете щедро награждены императрицей.

   – Императрицей? Какой? Разве у нас будет императрица?

   – Ну, об этом еще нечего говорить. Поезжайте лучше поскорее к императору. Кстати, он непременно должен умереть послезавтра? – спросил доктора Остерман.

   – Я уверен в этом.

   – А дольше он может протянуть?

   – Это будет зависеть от работы его сердца.

   – А поддержать нельзя какими-нибудь возбудительными средствами?

   Немец-доктор, пожав плечами, ответил:

   – Можно, но надежды на отсрочку мало.

   – А вы все-таки попытайтесь, милый Оскар Карлович! Для меня важен каждый лишний час жизни императора,– выразительно поглядел на доктора Остерман.

   Когда доктор удалился, Бирон спросил Остермана:

   – Я не могу понять, какое же подложное завещание собирается сфабриковать Долгорукий? В чью пользу?

   Остерман усмехнулся:

   – Это доказывает, мой милый друг, что из вас никогда не выработается дальнозоркий государственный человек. Неужели вы не догадываетесь, о ком будет идти речь в подложном тестаменте императора?

   Бирона осенило.

   – Как? – воскликнул он. – Неужели у Долгорукого явилась безумная мысль, что российский престол может перейти к его дочери Екатерине, нареченной – по пьяному делу – невесте умирающего Петра?

   – А почему бы у него и не могла зародиться подобная безумная мысль? – невозмутимо продолжал Остерман. – Скажите, Бирон, положив руку на сердце: по какому праву Анна Иоанновна может надеяться на корону?

   – Позвольте, Остерман, но ведь она – русская царевна, племянница Петра Великого.

   – Ну, и что же? А разве у Петра нет двух дочерей, Анны и Елизаветы? Заметьте, они – дочери царя, а не племянницы, как Анна Иоанновна. С сегодняшнего вечера, когда стало известно о смертельной болезни императора, уже началась подпольная работа всех партий. В ту минуту, когда мы с вами говорим, я могу поклясться, что и у Голицыных, и у Долгоруких, и у... нас идут тайные совещания! – Остерман рассмеялся я продолжал: – Только я, право, не знаю, стоит ли мне принимать участие в хлопотах за Анну Иоанновну?..

   – Как? Вы, Остерман, хотите изменить нашей партии? – в страшном испуге воскликнул Бирон.

   – Подождите, подождите, мой милый Эрнст! – насмешливо произнес Остерман. – Я хочу только сказать, что в случае нашей победы вы весь успех припишете Джиолотти.

   Бирон только руками замахал.

VI

НОЧЬ ВО ДВОРЦЕ В МОМЕНТ СМЕРТИ ИМПЕРАТОРА

   Прошел день после страшного приговора доктора-немца над участью несчастного венценосного страдальца.

   Москва оглашалась звоном церковных колоколов: это во всех сорока сороков служили молебны о ниспослании исцеления страждущему государю императору Петру Алексеевичу Второму. Но слух о том, что надежды на выздоровление царя нет никакой, проник в народ и во все слои населения первопрестольной столицы.

   – Кончается наш молодой царь!

   И Петр Алексеевич действительно кончался. В течение дня он несколько раз ненадолго приходил в сознание.

   – Что это... что со мной? – еле слышно говорил он.

   – Вы тяжко больны, государь, – склонялся к его лицу бесстрастный Алексей Долгорукий,

   – Я не умру? – с трудом шевелил языком император.

   – Бог даст, оправитесь, ваше величество...

   – Где Катя? Пусть она придет ко мне... Отчего она бросила меня?

   – Недужится и ей, государь, – ответил Долгорукий, Но вслед за этими короткими секундами просветления

   Петр Алексеевич опять впадал в предсмертное забытье.

   Бедняга доктор Оскар Карлович еле держался на ногах от утомления, так как он не спал уже третью ночь. Несколько раз, для усиления деятельности сердца, он вводил под кожу императора возбуждающую жидкость камфоры.

   В опочивальне Петра Алексеевича стоял отвратительный запах. Гнойные чернооспенные нарывы лопнули, и зловонная жидкость струила страшную заразу.

   – Хоть подушили бы вы чем-нибудь, докториус! – не выдержав, обратился Алексей Долгорукий к доктору.

   – Наденьте на лицо вот эту маску. Это предохранит вас от заразы, – сумрачно произнес немец и подал Долгорукому маску из марли, насыщенную карболкой.

   – Не надену! – гневно воскликнул вельможа. – Негоже русскому князю щеголять в машкерадной личине!

   – Как вам угодно!.. – пожал плечами Оскар Карлович. – Как врач, я обязан был предупредить вас об опасности заразы.

   Волнение Долгорукого было понятно: он знал, что там, за дверями спальни, в комнатах дворца, сидят и ведут потайную беседу все власть имущие верховники, разбившиеся на различные партии.

* * *

   В одной из отдаленнейших гостиных находилось несколько человек. Во главе их был князь Дмитрий Голицын.

   – Я, господа, пригласил вас сюда, чтобы мы могли, пока не поздно, порешить, что следует нам делать, к_о_г_д_а э_т_о с_л_у_ч_и_т_с_я, – начал он. – Не только дни, но и часы Петра Алексеевича сочтены. Ему остается жить очень недолго. Мы – члены Верховного тайного совета; на нашей обязанности лежит попечение о судьбе России. К сожалению, не все наши держатся одинаковых взглядов. Так вот, нам необходимо сговориться.

   – Просим вас высказаться!.. – послышался голос второго Голицына.

   Остальные хранили молчание. – – Не имея еще доказательств в руках, я не буду пояснять вам, почему князь Алексей Долгорукий упорно не желает, чтобы в спальне умирающего царя присутствовал кто-либо из нас, – продолжал Дмитрий Голицын. – Но я догадываюсь, в чем тут дело. Скоро и вы это узнаете, помяните мое слово! Но я полагал бы так: нам надо себе полегчать, воли себе прибавить.

   – А как же нам удастся это? – послышался чей-то насмешливый голос.

   – Очень просто: мы должны ограничить самодержавие. Разве не ведомо вам, сколь много Россия претерпела от самодержавия {Исторически точные слова князя Дмитрия Голицына, произнесенные им в частном собрании, на заседании Верховного тайного совета.} и от иностранцев? – спросил Голицын.

   – Ведомо. Но как нам обойтись без самодержцев и без иностранцев? – задал вопрос другой голос.

   – И это не трудно устроить. Мы должны выбрать на престол лицо, которое отказалось бы от полного самодержавии, которое предоставило бы нам, членам Верховного тайного совета, нести тяготу государственных забот.

   – И кто же согласится на это?

   Голицын тихо промолвил:

   – Царевна Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.

   Гробовое молчание было ответом.

   – Но ведь она не имеет права на престол! – воскликнул один из верховников.

   – Почему? – вырвалось у Дмитрия Голицына. – И потом, разве мы не можем установить право? Вопрос о престолонаследии слишком запутан, чтобы церемониться с ним. Даете ли вы мне слово, что в заседании совета вы поддержите меня?

   – Да! Да! Да! – послышались голоса.

* * *

   А в это время во дворец прибыло духовенство для соборования Петра. Наступало утро...

   Дверь опочивальни раскрылась, и на пороге выросли две фигуры: митрополита с крестом в руках и Алексея Долгорукого.

   – С глубокой сердечной тоской имею честь сообщить высокому собранию вельмож и иных верноподданных, что его императорское величество, государь император Петр Алексеевич Второй, приобщившись Святых Тайн и получив обряд соборования, в Бозе почил, – дрогнувшим голосом громко произнес князь Алексей Долгорукий.

   – А-ах!..– ответил зал подавленным шепотом страха.

   Тогда выступил митрополит:

   – Мои возлюбленные во Христе чада! Восплачьте и предайтесь великой скорби! Се бо Царь Царей призвал в лоно Свое праведную душу Своего помазанника. Не стало возлюбленного государя императора Петра Алексеевича. Помолимся об упокоении души и о вечном его покое!..

   И вскоре залы дворца огласились заунывным панихидным пением.

   Похоронный звон всех церквей разбудил Москву.

   – Царь умер! – заволновалась первопрестольная. И только одного не знала Москва, а с нею и вся Россия: кто явится преемником скончавшегося Петра II.

VII

ЯГУЖИНСКИЙ У ОСТЕРМАНА.

ДВА ГОНЦА К АННЕ ИОАННОВНЕ

   Бирон продолжал находиться секретным гостем у Остермана. Они, пробеседовав всю ночь, только что собирались разойтись спать, как вдруг сильнейший стук в дверь заставил их вздрогнуть и насторожиться.

   – Кто это? – испуганно спросил Бирон.

   Остерман стал прислушиваться.

   – Спрячьтесь, Бирон, за этой портьерой. Я догадываюсь, кто пожаловал ко мне, – совершенно спокойно произнес великий дипломат.

   – Кто же это? – взволнованно спросил Бирон.

   Голоса уже слышались из передней. "Помилуйте-с!.. Говорю вам; болен его превосходительство... Нельзя к ним!.." – испуганно сказал личный камердинер Остермана, не пуская гостя. "Брысь, немецкая харя! Раз я говорю тебе, что я должен видеть твоего господина, то как ты смеешь прекословить мне?!"

   – Это Ягужинский, – тихо, с улыбкой бросил Остерман Бирону, который уже скрылся за портьерой двери.

   – Он?! Ягужинский?! – пролепетал "конюх". – Для чего же это он?

   – Вы услышите, Бирон! – ответил Остерман, распахнул дверь своего кабинета и произнес:– Пожалуйте, дорогой Ягужинский, я вас ожидал...

   Ягужинский порывисто вошел и рявкнул:

   – Больны?

   – Болен.

   – Но, черт возьми, вы смотритесь великолепно! А ваш лакей – каналья: он чуть меня в шею не выпроводил. Знаете, что случилось, Остерман? Император скончался!

   Остерман покачал головой, спокойно произнес:

   – Бедный мальчик! Я предчувствовал, что он плохо кончит...

   – Я прямо из дворца к вам... Мне необходимо побеседовать с вами тайно.

   – Як вашим услугам... Только нездоровится мне сильно.

   Ягужинский нетерпеливо передернул плечами.

   – Вы извините меня, ваше превосходительство, но в вашу болезнь я мало верю. Россия знает, что такое, когда "великий Остерман" жалуется на насморк. Но, повторяю, теперь не до него. Теперь надо спасать Россию.

   Эту последнюю фразу Ягужинский произнес такой страшной октавой, что Остерман вздрогнул и моментально вытащил табакерку.

   – Не угодно ли? – бесстрастно произнес он, протягивая ее своему гостю.

   Ягужинский даже побагровел.

   – Вы извините меня, но вы – диковинный человек, господин Остерман! – воскликнул он.

   – Это чем же?

   – Я сообщаю вам о кончине императора, а вы меня нюхательным табаком угощаете!

   – Одно другому, любезный господин Ягужинский, нисколько не мешает, – ответил Остерман. – И потом – а это главное – табак чудесно действует на голову, освежая мозги. Прошу вас, возьмите добрую понюшку. Ну-с, а теперь приступим. Что вы имеете мне сказать?

   – Сейчас необходимо решить вопрос: кто заступит Петра Второго, – сильно волнуясь, начал Ягужинский. – Во дворце я случайно попал в ту гостиную, где шло тайное совещание князя Дмитрия Голицына с некоторыми членами совета.

   – А-пчхи! – чихнул Остерман.

   – Будьте здоровы! – насмешливо сказал Ягужинский.

   – Благодарю вас!

   – И я услышал, – продолжал Ягужинский, – что они прочат в императрицы Анну Иоанновну.

   – А? Да неужели? – тоном искреннего изумления спросил Остерман.

   – Да, да, но с одним непременным условием: ограничить до последней степени царскую власть. Они, конечно, нарочно остановили свой выбор на этой безвольной божьей коровке, которая с радостью из-за призрачной короны императрицы согласится на все их условия. Ваше мнение?

   – А-пчхи! А-пчхи! – дважды чихнул Остерман.

   – Экий, простите меня, чертовский насморк разобрал вас, ваше превосходительство! – побагровел от досады Ягужинский.

   – А вы еще не верите, что я болен! – улыбнулся Остерман, забивая на всякий случай новую понюшку табака в нос. – Итак, Анну Иоанновну хотят просить царствовать?

   – Да! – рявкнул Ягужинский..– Я лично ничего не имею против этого, но только при одном условии: ее власть ни на одну йоту не должна быть ограничена. Помилуйте! Разве нам не понятно, для чего Голицын, другие и их присные домогаются этого? Ведь только для того, чтобы захватить тогда всю власть в свои руки. Виноват, вы ответите или... чихнете опять на этот вопрос, ваше превосходительство?

   И Ягужинский впился пытливым взором в лицо великого дипломата.

   Остерман вынул цветной шелковый платок и, высморкавшись, произнес:

   – Слава Богу, теперь насморку легче, любезный господин Ягужинский. Да, я отвечу вам: они не желают, чтобы продолжалось так, как шло прежде. А поэтому необходимо выбрать Анну Иоанновну.

   – С ограничением? – вскочил как ужаленный Ягужинский.

   – С самым суровым, добавьте. Пусть они свяжут ее по рукам и по ногам своими "конъюнктурами" и "кондициями". Пусть! И я вам советую не противиться этому.

   – Как? – вскочил с кресла Ягужинский. – Это что же: из огня попасть в полымя?

   Остерман, пожав плечами, возразил:

   – Вы ошибаетесь. Это значит раз навсегда отделаться от них.

   – Как так?

   – Очень просто. Ограниченное самодержавие – еще непонятная для русских, для России штука. Когда это совершится, когда императрицу почти насильно свяжут ограничительной грамотой, – вот тогда только наступит время вашего активного вмешательства в расстройство планов Дмитрия Голицына и его присных. Вы поняли меня?

   Ягужинский отрицательно покачал головой.

   – Очень уж вы мудрено, господа дипломаты, объясняетесь! – с досадой вырвалось у него.

   – А между тем нет ничего более легкого, как понять эту премудрость. Вы лично ничего не имеете против избрания императрицей Анны Иоанновны?

   – Ровно ничего.

   – Так вот вы и не мешайте, чтобы ее выбрали...

   – А дальше-то что будет? – затопал ногами пылкий Ягужинский.

   – Понюхайте, это успокаивает нервы, – с тонкой усмешкой опять протянул Остерман табакерку. – Вы спрашиваете, что тогда будет? Да то самое, чего вы добиваетесь: абсолютное самодержавие, которое сосредоточится в руках Анны Иоанновны. Я вижу опять облако изумления на вашем лице? Как же вы, Ягужинский, не понимаете? Ведь императрицу с ограниченной властью, вернее – совсем безвластную, выберут... кто? – одни верховники, в числе коих состою и я. Прекрасно! Но, скажите, разве вся Россия состоит только из членов Верховного тайного совета? А о народе, о духовенстве, о "шляхетстве" {По образцу Речи Посполитой так величалось в то время простое нетитулованное дворянство.} – дворянстве – и, главное, о войске вы забыли? Задавались ли вы вопросом: как они взглянут на действия верховников?..

   Теперь Ягужинский начал кое-что понимать. Он сел против Остермана и, не спуская взора с его лица, произнес:

   – Так, так! Как будто я начинаю понимать вас!

   – Давно бы пора! Итак, императрицу ограничили. Тогда вы и другие обращаетесь ко всем сословиям России и, повторяю, главное – к войску: "Братцы, караул! Смотрите, православные, что поделали с нашей царицей эти жадные, корыстолюбивые бояре-князья! Они, дав ей корону, лишили ее власти, исконного самодержавия. Неужели вам любо, чтобы вами правили они, а не помазанница Божия – государыня? Ведь они только о своем кармане будут думать, тогда как самодержавная императрица – наша матушка, настоящая печальница о всей православной Руси". И когда вы скажете это всей России – все "ограничения" падут сами собой.

   Ягужинский вскочил и заорал громовым голосом:

   – Ура! Теперь я понимаю ваш гениальный план, Остерман! Вы – самый умный, самый великий человек!

   И, не будучи в силах сдержать свой восторг, Ягужинский сжал Остермана в своих медвежьих объятиях.

   – Ох! – простонал великий дипломат. – Честное слово, мой друг, вы рискуете потерять во мне мудрого советника, так как задушите меня! Фу-у! Пустите. Экая у вас медвежья сила!!

   – Я... я сейчас пошлю письмо Анне Иоанновне! – продолжал неистовствовать Ягужинский. – Как вы думаете: ведь надо предупредить ее?

   – Это не мешает, – серьезно ответил Остерман.

   – Отлично! Позвольте мне здесь, на вашем столе, написать письмо будущей монархине.

   – Пожалуйста.

   Ягужинский стал быстро, нервно писать: "Ваше Высочество! Император скончался. Есть полная надежда, что преемницей его станете Вы. Но всесильная партия Голицыных желает с тем выбрать Вас, чтобы власть Вашу царскую ограничить, а себе ее в руки забрать. Но не унывайте, Ваше Высочество, поелику многих имеете Вы преданных себе! Мы повернем дело иначе и возвратим Вам все, что от нас попытаются скрасть. Ваш покорный, нижайший слуга Ягужинский".

   – Так будет хорошо? – спросил он Остермана.

   – Отлично. Но торопитесь скорее отправить гонца к ее высочеству, – ответил Остерман.

   – Почему надо торопиться?

   – Потому что нет сомнения в том, что они поспешат отрезать Москву от Митавы, дабы держать Анну Иоанновну в полнейшем неведении того, что здесь происходит.

   – Вы правы, как и всегда, дорогой господин Остерман! – взволнованно воскликнул Ягужинский.

   Лишь только закрылась дверь за ним, как из-за портьеры вышел Бирон и изумленно, спросил:

   – Неужели Москва действительно отрезана от Митавы?

   – Безусловно! Я уже получил донесение об этом. Получит ли Анна Иоанновна пылкое послание этого пламенного монархиста, – и для нее, и для нас это не важно. Но важно и необходимо, чтобы от нас-то она получила инструкции. Поэтому вслед за гонцом Ягужинского должен мчаться наш.

   – Кто же поедет?

   – Вы.

   – Я? – удивленно воскликнул Бирон. – А как же здесь?

   – Вам делать теперь здесь нечего, ваше место около Анны Иоанновны. Вы все слышали, все знаете. Объясните, растолкуйте ей политическое значение настоящего острого момента, – спокойно сказал Остерман. – От меня передайте ей вот эту записку.

   Остерман написал:

   "Доверяйтесь мне, Ваше Высочество. Принимайте все условия, сколь бы они ни были унизительны. Остерман".

   – Вот, Бирон, – сказал он, подавая "конюху" письмо. – Я надеюсь, что Анна Иоанновна поверит мне. До сих пор Остерман еще никогда не бросал своих слов на ветер.

   Бирон взял и поцеловал записку, после чего воскликнул:

   – Остерман, только теперь я вполне уверен, что Анна сделается императрицей! Раз вы написали это – все кончено. Но как же я прорвусь сквозь кордоны застав?

   – А вот как... – И Остерман стал подробно посвящать Бирона в свой хитроумный план.

VIII

"ЗАКОЛДОВАННЫЙ СОН"

   Страшная снежная буря при двадцатипятиградусном морозе злобно выла и ревела над Москвой. Это была такая ледяная завируха, какой первопрестольная и не помнила. Суеверным москвичам в завывании ветра чудилось похоронное пение по скончавшемуся от «черной смерти» императору.

   Было около часа ночи, когда к заставе, охраняемой часовыми с ружьями, подъехала крытая повозка-сани.

   – Стой! – послышался сквозь завывание ветра грозный окрик часового. – Кто едет?

   Кибитка покорно остановилась перед сверкнувшим штыком, из нее не торопясь, спокойно вышел человек, закутанный в огромную меховую шубу.

   – Ты часовой? – спросил он ломаным языком.

   – Да, часовой, – довольно грубо ответил страж.

   – Где твое начальство? Где господин сержант? – резко спросил проезжающий.

   – Там они! – указал часовой на освещенные окна небольшого каменного домика.

   Проезжий направился туда, но часовой и тут преградил ему дорогу.

   – А вы кто будете? Я не могу пропустить вас туда, – решительно заявил он.

   – Я – кто? Я, любезный, придворный доктор и приехал к твоему начальству по распоряжению его сиятельства князя Голицына.

   Часовой подтянулся.

   – Коли так...

   Незнакомец (это был Бирон) отстранил часового и вошел в караульную.

   Тут было нестерпимо жарко, пахло добрым кнастером и вином. За небольшим столом сидели трое офицеров в расстегнутых мундирах. Они весело хохотали и опорожняли стаканы с вином.

   – Что вам угодно? – увидев Бирона, вскочил старший из них, наскоро застегивая мундир. – С кем имею честь?

   – Я доктор Эйхенвальд, господа офицеры, а явился я к вам потому, что мне надо произвести дезинфекцию... Вам ведь известно, от какой болезни изволил скончаться государь император?

   "Доктор" при слове "император" почтительно снял свою меховую шапку.

   – Разумеется, мы знаем, господин доктор: от черной оспы, – в один голос ответили караульные офицеры.

   – Так вот, ввиду того, что это болезнь очень заразная и может не только распространиться по всей Москве, но и выйти за ее пределы, мне начальствующими лицами приказано обеззаразить все заставы. Я полагаю, что вы будете сами рады этому, так как кому же приятно умереть в столь цветущем, как ваш, возрасте от страшной черной болезни?..

   – Черт возьми, это – правда! – воскликнул один из офицеров. – Брр! Что может быть отвратительнее такой гадости?

   Бирон потирал руки от холода.

   – Итак, я сейчас приступлю... Но я так замерз, что у меня не действуют руки! – воскликнул он.

   – Так не угодно ли, господин доктор, стаканчик винца? – обступили Бирона офицеры.

   – С удовольствием! Вы думаете, что мы – доктора-немцы – только одни лекарства употребляем вовнутрь? О, нет!.. Что может быть лучшего, как стакан-другой вина?!

   Эти слова были встречены криками одобрения. "Доктору" налили огромный стакан токайского, и он выпил его с наслаждением.

   – Молодец, доктор! Умеете пить! – захлопали в ладоши полупьяные офицеры.

   – Ну а теперь за работу! –Бирон вынул большую бутылку из кармана шубы и маленький "распылятор". – А где тот часовой, который стоит у заставы? Позовите, господа, и его. Пусть и он избежит опасности заразы.

   Один из офицеров вскоре привел часового.

   – Я буду опрыскивать каждого по отдельности, – сообщил Бирон. – Не беспокойтесь: эта жидкость не ядовита, она не испортит ваших мундиров.

   "Доктор" Бирон стал поочередно переходить от одного офицера к другому, обильно опрыскивая их таинственной жидкостью. Незаметно он выплескивал большое количество ее на полы мундиров офицеров.

   Лицо часового, дожидавшегося своей очереди, выражало страх. Он был убежден в глубине души, что эта самая жидкость и есть та страшная зараза, от которой может приключиться смерть.

   – Ну и тебя теперь опрыснем! – улыбнулся "доктор" и стал обливать часового огромной струей.

   Какой-то особенно противный, удушливо-сладкий запах распространился по комнате.

   – Я думал, что пахнуть будет хуже! – воскликнул один офицер.

   – Действительно, карболка благоухает куда ядовитее!

   – А это что же за средство, доктор? – вмешался третий офицер.

   – Новое средство, господа, – усмехнулся Бирон. – А теперь посидите спокойно... так полагается! – предложил Бирон, а сам незаметно всунул себе в обе ноздри куски ваты...

   – Ах! – послышался испуганный голос одного из офицеров. – Что это со мной? Мне дурно!.. Голова кружится.

   Он хотел вскочить, но не мог – точно какая-то непреодолимая сила властно парализовала его ноги. Он хотел крикнуть – но не мог: голоса не было.

   – Что... что с тоб... с тобой?..– попытался подняться другой, чтобы прийти на помощь товарищу, но, едва приподнявшись, он так же бессильно опустился на стул, причем его глаза сомкнулись, а по всему телу пробежали судороги.

   Часовой как стоял, так и свалился на пол. Путь был свободен. Бирон помчался к своей Анне Ивановне.

IX

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

   После чудесного появления несчастной баронессы Клюгенау в замке старых Кетлеров герцогиня Курляндская совсем преобразилась. Изнывавшая дотоле от скуки, так как с ней не было Бирона и «иного какого развлечения», Анна Иоанновна вдруг нашла живой предмет, на который могла изливать избыток «нежности» своей души, отравленной желчью, или – как она любила выражаться – «печеночной горечью». Она окружила Клюгенау самым внимательным уходом, в котором та уже, собственно говоря, и мало нуждалась, так как находилась в последнем градусе скоротечной горловой чахотки.

   Неизвестно, что заставило ожесточившуюся Анну Иоанновну столь милосердно отнестись к своей сопернице, но она поместила ее рядом со своей спальней и находилась при ней безотлучно.

   Доктор ее светлости два раза навещал страдалицу. Он первый и признал в таинственной гостье замка блестящую баронессу Эльзу фон Клюгенау.

   – Как?! – отскочил он от ее кровати. – Это вы, баронесса?

   – Да, я... Но ради Бога, тише, доктор!.. Здесь никто не должен знать, что эта умирающая женщина – изгнанная и сосланная гофмейстерина.

   Слезы выступили на глазах доктора.

   – О, бедная, бедная баронесса! Что они сделали с вами!.. – невольно вырвалось у добряка. – Какое варварство!..

   Клюгенау попыталась было ответить что-то, но не могла: припадок страшного кашля потряс ее грудь, плечи.

   – Я скоро умру, доктор? – спросила она, отдышавшись.

   Доктор отвернулся и пробормотал:

   – Бросьте думать об этом, баронесса! Я вылечу вас, поставлю на ноги...

   Печальная улыбка тронула бескровные губы умиравшей.

   – Не надо утешений, мой добрый доктор! – сказала она. – После того, что я перенесла, смерть для меня –улыбка счастья.

   В эту минуту в комнату вошла Анна Иоанновна.

   – Ну что, доктор? Как поживает наша больная? – громко спросила она.

   Она только что отобедала и потому была весьма изрядно возбуждена. Привыкшая и всегда пить довольно неумеренно, Анна Иоанновна на этот раз постаралась особенно. От нее несло запахом вина и ее излюбленными духами (мускусом). Своей огромной, пышной фигурой она заполнила пространство небольшой комнаты.

   – Эта почтенная дама очень серьезно больна, ваша светлость, – угрюмо ответил доктор.

   – Это не прилипчиво? – опасливо спросила будущая императрица.

   – Нет, не беспокойтесь: вашему драгоценному здоровью не угрожает ни малейшая опасность.

   Умирающая баронесса опять закашлялась. Анна Иоанновна склонилась над ней и охватила ее исхудавшую шею своими пухлыми руками. И вдруг огромная струя алой крови вырвалась из широко раскрытого рта Клюгенау и залила весь корсаж герцогини.

   – Ай! – закричала та в испуге, отшатываясь от баронессы, и ее лицо вмиг побледнело, а глаза широко раскрылись. И тотчас же она, смятенная, вышла из комнаты умиравшей,

   – Кровь! Опять кровь! – вырвалось у нее.

* * *

   Вечером Анну Иоанновну стало неудержимо клонить ко сну. Однако только что она прилегла и стала забываться тревожным сном (ее в последнее время мучила бессонница), как вдруг дверь ее спальни распахнулась.

   Анна Иоанновна вскочила в испуге и крикнула:

   – Кто это? Кто здесь?

   – Верноподданный вашего императорского величества! – прозвучал голос.

   Герцогиня схватилась за сердце и затрепетала: "Господи! Что это? Да ведь это – голос моего Эрнста!"

   – Эрнст! Дорогой! Это ты?! – крикнула она, а затем, вглядевшись в вошедшего, она при свете фонаря различила фигуру своего фаворита, и бросилась к нему.