Текст книги "Герцогиня и "конюх""

Автор книги: Роман Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

   – Вы видите, – обратился Черкасский к "конспирантам", – великий птенец Петра Первого, знаменитый Остерман, сам член Верховного тайного совета, заявляет вам, что это мрачное учреждение надо уничтожить. Или и теперь вы станете сомневаться в том, что мы ведем безумную, опасную игру, которая может окончиться неудачей? Да разве, если бы это была неверная ставка, господин Остерман примкнул бы к нам?

   Почти до утра шло тайное заседание заговорщиков во главе с будущим канцлером Остерманом.

XVII

СОН АННЫ ИОАННОВНЫ

   После ухода «смелого» Ивана Долгорукого, долго не могла прийти в себя Анна Иоанновна – а был уже час поздний, предутренний... Ужас овладел ею.

   – Как могла я до того дойти? – охала она. – Что ж теперь будет? В полон попала я к князьям Долгоруким. Ежели строгость приму –они мне сейчас же о гуслях вспомнят. А Эрнст мой? Ну, как он узнает?.. – Несколько раз, чтобы успокоить себя, она подкреплялась стаканчиками вина, и с каждым новым приемом отравы у нее становилось легче на душе. – А что я сделала такого?.. Эка важность, подумаешь! Да разве я не царица? Что хочу, то и буду делать... – подбодряла она себя.

   Красавец Иван Долгорукий неотступно стоял перед ее глазами. Она точно еще чувствовала его прерывистое дыхание, силу его медвежьих объятий.

   С большим трудом ей удалось заснуть... Сначала сон был тревожный, часто прерывающийся. Анна Иоанновна вскакивала на постели и кричала диким, испуганным голосом: "Ой, ой!.. Пусти!" Но постепенно она успокоилась, и вскоре сон перешел в глубокий.

   И страшное, диковинное стало сниться ей {Это был вещий сон: впоследствии все, за исключением личного присутствия Анны Иоанновны, сбылось наяву.}.

   Мрачная комната со сводчатым потолком – не то вроде огромного склепа, не то погреба – озарена багрово-красным светом. Этот страшный свет вырывается из пасти огромной печи, стоящей в углу. Целая масса каких-то странных, непонятных предметов заполняет почти все пространство унылого подземелья. Анну вводят и говорят ей:

   – Ваше величество, садитесь на этот стул. Сейчас вы увидите, как мы будем расправляться с врагами.

   – Чьими врагами? – спрашивает она, стараясь рассмотреть лица тех, кто привел ее сюда.

   – С моими! – слышится ей знакомый голос.

   – Ах, это ты, Эрнст? – узнав Бирона, задает она вопрос.

   – Да, это я. Ты, для которой я достал трон, изменила мне. За это ты обречена на страшную пытку: на твоих глазах первым будет замучен Иван Долгорукий.

   Жутко, страшно царице. С тоской всматривается она в диковинные предметы, которыми заставлена комната.

   – Что это, Эрнст? – робко спрашивает она, указывая на какое-то сооружение, похожее на качели.

   – Это – дыба, – отвечает с отвратительной усмешкой ее фаворит.

   – А это?

   – Это – железные гвозди, которые вбивают под ногти пытаемым. Два гвоздя будут вбиты и Ивану.

   – А что вот это такое? – показывает Анна Иоанновна на кресло.

   – Это – для особо важных преступников: кресло раскаливают добела и потом на него сажают пытаемого...

   Около печки сидит на корточках палач... Он подбрасывает поленья дров в печь, откуда летят искры.

   Все больший и больший ужас овладевает Анной Иоанновной. Она пытается бежать, но ее грубо схватывает за руку Бирон.

   – Куда?! – хрипло спрашивает он. – Бежать задумала? Нет, посмотри до конца!..

   – Пусти меня, пусти, Эрнст! Мне страшно!.. – молит она. – Смотри, какие-то страшные руки хотят схватить меня.

   Но Бирон молчит.

   – Введите его! – кидает он затем приказ заплечному мастеру.

   И вводят человека, полуобнаженного. Он молод, красив, но дрожит мелкой-мелкой дрожью.

   – За что вы схватили меня? Я – Иван Долгорукий, а вы кто? – исступленно кричит он.

   – А мы – палачи!

   "Палачи?! Господи, где же я?" – с тоской думает Анна Иоанновна.

   – Где ты? Знай, Анна, что ты в комнате пыток, тайных сыскных дел канцелярии, – шепчет, наклоняясь к ней, Бирон.

   – Кто же учредил эту канцелярию?

   – Я!– гордо отвечает Бирон. – Начинайте допрос с пристрастием!

   И Ивана Долгорукого начинают допрашивать.

   – Хотел ли ты простудить государя?

   – Нет, не хотел. Сами посудите: какая мне от того могла польза быть, когда он меня другом своим ближним считал? – отвечает Долгорукий.

   – А зачем же ты спаивал его?

   – Сам он пить хотел...

   – А девиц непотребных, заморских блудниц доставлял ты ему?

   – Нет, не доставлял, – трясет головой Иван Долгорукий.

   – Врешь, негодяй! – слышится ответ. – Ну-ка, ребята, взденьте его на дыбу!..

   И князя Ивана вздымают. Слышится легкий хруст костей, и князь кричит:

   – Ой-ой! Снимите, снимите, палачи! Тяжко мне, больно!..

   – Сознаешься?.. – захлебываются от удовольствия палачи, в особенности Бирон.

   – Сознаюсь!.. – еле слышно шепчет Долгорукий.

   – Доставлял царю?

   – Доставлял...

   – А сестру свою, проклятую девку Екатеринку, хотел окрутить с царем?..

   – Я тут ни при чем. Сжальтесь! Люди вы или звери?.. – рвется из рук палачей добрый молодец.

   А один из палачей уже вбивает ему под ноготь блестящий гвоздь.

   – Говори! Сознавайся! – гремит голос Бирона.

   – Хот... хотели...

   – Завещание подделали?

   – Подделали, – извиваясь от боли, кричит Иван Долгорукий.

   Анне Иоанновне душно... Она чувствует, что еще минута – и ее сердце разорвется на куски.

   – Пустите его! Пустите! Что вы с ним делаете? – в ужасе кричит она и пытается броситься к Долгорукому на помощь, но не может: ноги словно приросли к тому стулу, на котором она сидит; она только замечает, что Бирон с раскаленной палкой подходит к ней и, грозя ей этой палкой, кричит:

   – За него заступаешься? За того, кто тебя с трона хотел удалить? Разве ты не понимаешь, глупая женщина, что если бы их план удался, то ты и я – мы сгнили бы в Митаве?.. Жгите его!.. А только я один вопрос ему задать хочу. – И Бирон вплотную подходит к замученному Долгорукому и спрашивает: – Сладко тебе, князь Иван?

   – Сладко...

   – А почему тебе сладко?

   – А потому, что в харю твою плюнуть могу! – исступленно кричит Долгорукий и плюет прямо в лицо "лошаднику".

   Этот плевок – какая-то кровавая пена...

   Отшатывается Бирон...

   Анна Иоанновна громко вскрикнула и проснулась. Она хотела вскочить с кровати, но не могла... Какая-то непреодолимая сила тянула ее возбужденную вином голову к подушке. И она снова забылась сном, тем больным, кошмарным сном, который часто мучил ее и довел до серьезных припадков, которые тогдашние врачи не умели определить, на которые теперешняя медицина определяет приступами histeria magna {Одна из форм тяжкого нервного заболевания.}.

   Большая площадь битком набита народом. Целое море голов. На высоком помосте в ожидании своей жертвы разгуливают палачи. Они в красных рубахах, с ременным кнутом за поясом и в своих страшных колпаках.

   – Везут! Везут!.. – проносится рев толпы.

   Она, эта толпа, уже соскучилась в ожидании вида крови.

   – Царица едет! Царица! – еще громче прокатывается громкий крик народа.

   И вот Анна Иоанновна в парадной карете подъезжает к лобному месту. Рядом с ней Бирон.

   – Пощади их! – умоляюще обращается она к Бирону.

   – Ни за что! Они должны умереть. Первым будет четвертован князь Иван Долгорукий! – отвратительно смеется "конюх". – Смотри, Анна, вот он уже на помосте.

   Захолонуло сердце Анны Иоанновны. И все увидели, как палачи разложили на кобылке князя Ивана Долгорукого, как привязали его ремнями, как топором рубили ему ноги и руки...

XVIII

"УСЛУГИ" КНЯЖНЫ ЕКАТЕРИНЫ ДОЛГОРУКОЙ

   Чуть свет проснулась Анна Иоанновна.

   Как радовалась она пробуждению от мучительного кошмара!

   Лишь только она успела одеться, как в ее опочивальню вошел князь Алексей Долгорукий.

   – Хорошо ли изволили почивать, ваше величество? – спросил он, поглядывая на нее с какой-то особенной, колдовской улыбкой.

   Анна Иоанновна вспыхнула, отвернулась и тихо промолвила:

   – Спасибо, хорошо! Только сон один нехороший видела.

   – Сохрани и помилуй, ваше величество! Какой же сон? – воскликнул князь Алексей.

   – Не буду тебе говорить, князь Алексей. Тебя и твоих касается он, – замялась Анна Иоанновна.

   Побледнел Долгорукий.

   – Про меня? Про моих? А что же такое во сне видели? – опасливо прошептал он. – Кого из нас, Долгоруких, вы видели?

   – Ивана, – прошептала Анна Иоанновна.

   – А-а! Ну, что ж, это не беда, государыня... А вот я понапомнить дерзаю вам, что день сегодняшний – великий день.

   – А что? Какой день? – отрываясь от дум, спросила она.

   – Сегодня вы, ваше величество, должны будете официально подписать ту грамоту, сегодня вы будете объявлены всенародно императрицей российской, – произнес Алексей Долгорукий.

   Вздрогнула Анна Иоанновна. В эту историческую минуту в ней происходила страшная борьба: кому отдаться, С одной стороны – немцы: Остерман, ее Бирон, Миних, Левенвольд и вся их сильная немецкая партия; с другой – эти Голицыны, Долгорукие, Ягужинский и прочие. Кто более твердо будет держать ее трон? Те или другие? Как русская женщина, она тяготела, безусловно, к своим.

   Но Бирон? Разве не он старался для нее? Разве не он откопал в дальней Венеции таинственного мага, который предрек ей судьбу?

   – Ах, да, я и забыла. Сегодня ведь! – возбужденно ответила Анна Иоанновна.

   – Там, в приемном зале, ожидает вас Остерман! – сообщил Долгорукий. – Дозволите ему войти?..

   Анна Иоанновна провела рукой по лбу. Она еще не совсем пришла в себя после угарной ночи. Наконец она ответила:

   – Он, князь Алексей, входит ко мне без доклада. Впустите!

   Через несколько секунд в комнате "императрицы" появилась фигура великого дипломата.

   – Ваше величество! – почтительно склонился великий немец к руке еще не коронованной государыни. – Вы кажетесь подавленной...

   – Я плохо спала, – понуро ответила Анна Иоанновна.

   – Ай-ай-ай! – покачал головой Остерман, бросая на Долгорукого странный взгляд. – Что же это вы, любезный князь Алексей, плохо помогаете нашей повелительнице?

   – А вы помогите лучше! – усмехнулся Алексей Долгорукий.

   – А вот сейчас, одним словом. Не верите, князь Алексей? – И Остерман, подойдя к Анне Иоанновне, громко произнес, пристально глядя ей в глаза: – Радуйтесь, государыня, с_е_г_о_д_н_я.

   Анна Иоанновна долго глядела в глаза Остерману.

   – Вы говорите, что сегодня? – произнесла она побелевшими губами.

   – Да! – твердо произнес Остерман. – Позвольте же вам, государыня, как я и обещал, преподать последний урок политической мудрости относительно конституционного образа правления, который вам угодно ввести в уклад жизни Российской империи. Но... а-ппчхи. – Остерман, вынув табакерку, понюхав, снова Чихнул и продолжал: – Но вам надо сначала сделать диспозицию сегодняшнего дня. Правда, князь Алексей?

   – Правда, наш великий оракул!.. – ответил Долгорукий.

   – Кто будет одевать вас к парадному выходу, ваше величество? – обратился Остерман к Анне Иоанновне. – Я советовал бы вам попросить князя Алексея Долгорукого пригласить для сей оказии его дочь Екатерину. За то счастье, что она будет присутствовать при вашем туалете и помогать вам облачаться в мантию императрицы, вы, ваше величество, не откажете в милости пожаловать ее в ваши обер-гофмейстерины. Правду я говорю, князь Алексей? – насмешливо обратился Остерман к Долгорукому.

   Анну йоанновну словно осенило. Она все поняла. Поняла она то, что сила, стало быть, на стороне Остермана, раз он так уверенно говорит за нее; поняла, что надо слушать его, не противоречить ему; поняла, что надо мстить этой "подлой Катерине", которая хотела вырвать у нее трон.

   Долгорукий побледнел.

   – Она больна, ваше величество... навряд ли она сможет подняться с кровати, – пробормотал он, бросая недоумевающие взгляды на Остермана, своего "единомышленника".

   – Я желаю этого!.. – топнула ногой Анна Иоанновна. – Она, твоя, князь Алексей, Екатерина, должна присутствовать при позорном акте, когда вы будете лишать меня самодержавия.

   "Дура! Ах, дура! Она, того гляди, проболтается!" – подумал великий "оракул" и тотчас произнес:

   – Ваше величество, я должен заметить вам, что вы выразились резко: ограничение прав монарха – вовсе не позорный акт. Сейчас я убежу вас в этом... Все это время вы разделяли со мной тот взгляд, что пора дать империи большую самостоятельную волю... А-п-пчхи! – Остерман подошел к Алексею Долгорукому и еле слышно бросил ему: – Ступайте скорей за Екатериной!

   – А вы зачем надумали доставить ей это унижение? А? Ловушка немецкая? – прохрипел Долгорукий.

   – Что вы, что вы, князь Алексей? Для политики это надо. Пусть все видят, до чего любовь Долгоруких к царице простирается: бывшую невесту царя, а потом и кандидатку на престол в услужающие к ее величеству поставили.

   Долгорукий не мог понять: правду говорит "лукавый немец" или он просто издевается над ним?

   – Что же ты, князь Алексей, не слыхал, что ли, моего приказания? – нетерпеливо воскликнула Анна Иоанновна.

   – Сейчас, ваше величество, я отправляюсь за ней, – дрожащим от бешенства голосом произнес Долгорукий.

   "Что это с ней? Откуда взялся вдруг этот властный тон, эта горделивая осанка?" – недоумевал он, выходя из покоев государыни.

* * *

   – Вставай, Ваня! – тормошил Алексей Долгорукий красавца Ивана, отдыхавшего после бессонной ночи.

   – А... мм... – промычал тот в богатырском сне.

   – Вставай, говорю!

   С трудом очухался князь Иван.

   – Что надо? – недовольно спросил он.

   Алексей Долгорукий принялся рассказывать только что происшедшую сцену в покоях Анны Иоанновны, прибытие Остермана и диковинный приказ о том, чтобы Екатерина одевала ее к парадному выходу. По мере того как говорил Алексей Долгорукий, все большее и большее изумление появлялось на лице князя Ивана. Сон с него сразу слетел.

   – Да ну?

   – Вот тебе и "ну"! Не чаял я, что после вчерашнего дня так дело пойдет!.. – развел руками Алексей Долгорукий. – Что же, разве ты не повеселил ее?

   Иван усмехнулся. – Разве меня не знаешь? – вопросом ответил он.

   – Так чего же она фордыбачиться начала?

   – А это – штуки проклятого немца.

   – Пожалуй, – тревожно вырвалось у Алексея Долгорукого. – Ну, мы поборемся еще! – гордо выпрямился он. – Она в наших руках, не вывернется! Да и Остерману не резон ссориться с нами. Нет, пустяки все это, зря труса мы празднуем!.. Мало ли что глупой бабе на ум взбредет?! Ты иди к сестре, вези ее, а мне здесь прохлаждаться некогда: нельзя без себя дворец да и ее оставлять...

   Князь Иван почесал затылок и произнес:

   – Ой, заартачится Бкатеринушка, не поедет! Разве сам не знаешь ее характера дикого?

   – А ты уговори, урезонь, Ванюша!

   – А если не поможет? – спросил Иван.

   – Силком тащи, волоком!.. Не навлекать же нам на

   свои головы беды из-за ее глупостей?.. Иди, иди, а я поеду. Неспокойно что-то сердце у меня.

   – К какому часу торжество-то назначено?

   – К двум. Время есть, а все же поторопиться надо.

   Князь Алексей уехал, а Иван отправился к сестре.

   Ему пришлось разбудить ее, и, когда он сказал ей, в чем дело, Екатерина впала в такое бешенство, что, забыв о присутствии взрослого брата, вскочила с кровати в одной рубашке.

   – Что?! – затопала она о ковер своими хорошенькими маленькими ножками.– Я должна ехать одевать ее? Я?! Да ты рехнулся, что ли?

   – И не думал. Это ее желание, – ответил Иван сестре. – Не забывай, Катя, что с сего дня она станет уже официально императрицей.

   – Императрицей! Скажи, пожалуйста! Не она, а я... понимаешь – я должна была быть императрицей! – произнесла княжна, горделиво откидывая назад свою красивую головку.

   Иван Долгорукий невольно рассмеялся, глядя на свою сестренку, стоявшую перед ним в одной рубашке и мечтавшую о короне.

   Екатерина, заметив улыбку брата, окончательно вспылила.

   – Эх вы, "сильные", "могучие"!.. Прозевали вы трон для меня! – с горечью произнесла она. – Ведь я невестой же царской была.

   Это взорвало князя Ивана.

   – Да что ты дурой притворяешься? – крикнул он. – Сама ведь знаешь о подложном завещании. Что же поделаешь, если дело не выгорело? Зато теперь все едино вся власть будет в наших руках. С Голицыными мы поладим. Вот" кстати, один из них, Василий, все на тебя зенки пялит. Выйдешь за него – той же царицей будешь. Ну, собирайся скорее! Добром не поедешь, силой повезу.

   – Меня? – сверкнула глазами княжна Екатерина.

   – Тебя. Чего ты на самом деле ломаешься? Мало, что ли, у нас и так хлопот и забот, а тут из-за твоих капризов неприятности получать!..

   – Не хочу я, не могу унижение такое принять, чтобы подавать туфли да платье!..

   – Да ты, дура, то сообрази: ведь сегодня для Анны день не торжества, но унижения, ведь сегодня ей покажут, какая на Руси будет царская власть. Ха-ха-ха!.. Короче воробьиного носа, поняла ты? – цинично расхохотался Иван. – Так ты зачем же хочешь лишать себя удовольствия унижением ее насладиться? Смотри, дескать, вся Россия знает, что ежели бы меня царицей выбрали, так я без всякого ограничения государством правила бы; а выбрали тебя – на, получай, как нищая, милостыню – игрушечную корону, корону без власти.

   Помимо ожидания, эти слова Ивана произвели такое сильное впечатление на Екатерину, что она даже с радостью стала поспешно одеваться и поехала с братом во дворец.

* * *

   – Что же это вы, милая, заставляете себя так долго ждать? – резко обратилась Анна Иоанновна к вошедшей в ее покои княжне Екатерине Долгорукой и впилась воспаленным взором в ее прелестное лицо.

   "Говорят, что она уже изведала любовь. Да что-то непохоже: ишь, как свежа", – с завистью подумала Анна Иоанновна.

   Смертельно побледнела Долгорукая от такого "ласкового" приветствия.

   – Так как я до сих пор горничной еще не была, то не привыкла торопиться, – надменно ответила она.

   Анна Иоанновна вскочила со стула, подошла к Долгорукой и, близко наклонившись к лицу красавицы княжны, прошипела:

   – Ах, вот как вы умеете, милая, разговаривать?

   Екатерина Долгорукая гордо выпрямилась. Резкий ответ уже готов был сорваться с ее уст, но страшным усилием воли она овладела собою и побелевшими от бешенства и волнения губами прошептала:

   – Разве я сказала что-нибудь дерзкое или оскорбительное?

   – Оскорбительное?! – воскликнула Анна Иоанновна, сжимая кулаки. – Да разве ты или иной кто можете оскорбить императрицу всея Руси?

   Еле заметная, иронически-злобная улыбка пробежала по губам красавицы Долгорукой. Она вспомнила все, что слышала от брата.

   "Погоди, скоро ты узнаешь, к_а_к_а_я ты будешь императрица всея Руси!" – пронеслось в ее голове.

   Остерман, оставшийся безмолвным зрителем этой тяжелой сцены, почтительно обратился к Анне Иоанновне:

   – Разрешите мне удалиться, ваше величество; вам пора приступать к туалету. Съезд уже начался.

   – Да, да, мой милый Остерман, вы правы! Пора, пора! – возбужденно воскликнула Анна Иоанновна.

   Остерман склонился к руке повелительницы и, целуя руку, проговорил:

   – Ах, я и забыл доложить вашему величеству, что до вашего выхода в парадный зал у вас домогаются получить аудиенцию обер-камергер Бирон и прибывший из Митавы синьор Джиолотти.

   Радость, но вместе с тем и какое-то большое смущение вспыхнули в глазах Анны Иоанновны.

   – Хорошо... Я их приму, – произнесла она.

   Остерман вышел. Начался "великий" туалет императрицы.

   На малиновой бархатной подушке сверкала, переливаясь разноцветными огнями, алмазная императорская корона. Тут же сверкали звезды; они должны были украсить грудь императрицы.

   Каким взглядом, полным тоски и печали, смотрела на эти вожделенные предметы Екатерина Долгорукая! Ведь все это, все эти символы безумно-могучей власти могла принадлежать ей. А теперь? Теперь она была унижена, оскорблена.

   – Вы заснули, милая? – послышался сердитый окрик Анны Иоанновны. – Наденьте мне на ногу туфлю! – и она протянула свою толстую ногу красавице Екатерине Долгорукой.

   – Я не могу наклоняться... у меня голова кружится...

   Анна Иоанновна побагровела от бешенства и прохрипела:

   – Если ты, тварь, не наденешь мне туфли на ноги, так я тебя в Сибирь сошлю!

   И Долгорукая надела...

   Туалет окончился. Анна Иоанновна стояла во всем великолепии и величии парадного царского одеяния. Ее лицо, искусно подкрашенное, казалось красивее обыкновенного, благодаря также необычайному блеску, каким сверкали ее глаза.

   – Теперь, княжна Екатерина Долгорукая, вы свободны и можете идти в тронный зал. Я желаю, чтобы вы присутствовали при сегодняшней торжественной церемонии, – пренебрежительно обратилась она к Долгорукой.

   Та, бледная, вышла из покоев императрицы.

   – Ступайте и вы все! – приказала Анна Иоанновна остальным фрейлинам.

   В эту минуту, "по своему праву", без доклада вошел Алексей Долгорукий. Злобно, хитро, исподлобья оглядел он величественно-пышную фигуру ненавистной Анны Иоанновны и спросил, низко кланяясь:

   – Вы готовы, ваше величество?

   – Как видишь, князь Алексей. А у вас все готово? – И Анна Иоанновна впилась каким-то особенным, загадочным взором в лицо того, кто вкупе с Голицыными подкопался под самодержавие ее трона.

   И невольно смутился Алексей Долгорукий.

   – Да, ваше величество, все готово. В тронном зале собрались все. И митрополит уже приехал, – ответил он.

   – А, и он? И ему хочется поглядеть, как русская царица и императрица будет подписывать отречение от своих исконных державных прав?

   – Ваше величество!

   – Ничего, ничего, князь Алексей, я ведь шучу!.. – криво усмехнулась Анна Иоанновна. – Будь покоен: я никогда не забуду твоих услуг. Сейчас я выйду. Но прежде я хотела бы повидать тех двух лиц, кои испрашивают у меня аудиенции. Один из них – Бирон. Он был мне предан и верно служил мне, когда я была жалкой загнанной герцогиней Курляндской. Пусть он, как обер-камергер, поведет меня и к ступеням трона. Другой – синьор Джиолотти. Он спас меня от болезни. Ему тоже первое место. Так вот ты и впусти их, князь Алексей.

   – Кого же пригласить первым, ваше величество? – спросил Долгорукий, заметно вздрогнув и побледнев.

   – Синьора Джиолотти, – приказала Анна Иоанновна.

XIX

ИМПЕРАТРИЦА, КУДЕСНИК И "КОНЮХ"

   – Ваше величество! – прозвучал знакомый властный голос, и, прежде чем Анна Иоанновна успела опомниться, к ее ногам склонился великий чародей и пылко воскликнул: «Soit bêni ce jour, votre Majestê! Le dernier acte de votre tragêdie est fini...» {Да будет благословен сей день, ваше величество! Последний акт вашей трагедии сыгран... (фр.).}

   – Так это – правда? Меня не обманывают? – пролепетала Анна Иоанновна.

   – Нет, нет, ваше величество. В то время как мы говорим с вами, сюда уже тайно приближаются те силы, которые должны спасти вас.

   – И сейчас все окончится?

   – Все, все, государыня. Вчера я уже видел все то, что совершится сегодня, и сегодня вы мне дадите кольцо самодержавной императрицы.

   Анна Иоанновна была окончательно потрясена. Джиолотти, великий магистр таинственного ордена, осыпал ее руки страстными поцелуями...

   – Там, ваше величество, ожидает вас тот, кто сыграл большую роль в вашей жизни и который будет играть еще большую. Пусть он войдет. Но... – тут Джиолотти близко наклонился к уху Анны Иоанновны и таинственно зашептал: – Но, ваше величество, вчерашнюю ночь с национальным русским инструментом –гуслями – вы должны искупить.

   Анна Иоанновна вся побелела.

   – Как?! – отшатнулась она. – Вы это знаете?!

   – Это знаю не только я, но и он. Поэтому вы, лишь только он войдет, должны будете поздравить его с будущей герцогской короной Курляндии.

   – А разве это случится когда-нибудь? – затрепетала Анна Иоанновна.

   – Без сомнения. Я предрекаю вам и ему это важное событие. Или вы мне не верите? – сверкнул глазами Джиолотти.

   На пороге стоял Бирон в парадной форме.

   – Эрнст! – тихо слетело с губ императрицы.

   Бирон был бледен. Его глаза сверкали худо скрытой злобой, голова надменно запрокинулась назад. Он быстро и решительно подошел к Анне Иоанновне и хрипло произнес:

   – Я полагал, что русская императрица никогда не может так низко пасть, чтобы забавляться со своими развратными смердами. Я полагал, что к трону, который добыл я вам, вас поведу я. Но, кажется, я ошибся? Прикажете мне позвать князя Ивана Долгорукого? Может быть, и теперь, в эту страшную минуту, когда ваша судьба висит на волоске, у вас явится желание позабавиться игрой на гуслях? – И вдруг Бирон грубо схватил Анну Иоанновну за руку: – Слушайте, Анна: еще не все произошло, еще вы не освобождены, еще вся сила в наших руках. Понимаете вы это? – А затем он опустился перед смятенной императрицей на колени и пылко воскликнул: – Моя дорогая Анна, за что вы так жестоко надсмеялись надо мной? Ведь я безумно люблю вас. За вас я готов отдать последнюю каплю крови. – Бирон вскочил. – Говори, отвечай: ты моя?

   И Анна Иоанновна покорно ответила:

   – Твоя.

   – Ты больше никогда этого не сделаешь? Ты не изменишь твоему Эрнсту?

   – Не изменю.

   – Так вести тебя туда, в этот страшный зал? – Веди!..

XX

ДА ЗДРАВСТВУЕТ САМОДЕРЖАВНАЯ ИМПЕРАТРИЦА!

   Тронный зал дворца имел необычайно торжественный вид. Все верховники были уже в сборе. В своих роскошных мундирах, сверкающих алмазными звездами и золотым шитьем, они, образовав особую группу, вели тихий разговор. Здесь – как это возможно только во дворце с его интригами – «враг» дружески-любезно беседовал с «врагом».

   На лицах всех собравшихся можно было прочесть острое ожидание чего-то решительного, важного. Сегодняшнее официальное провозглашение Анны Иоанновны императрицей, событие, которое должно было случиться вот сейчас, невольно волновало всех. Но в то время как одни ликовали, другие стояли с понурыми, бледными лицами.

   К числу первых принадлежали те верховники-конституционалисты, которым удалось в Митаве вырвать подпись Анны Иоанновны на ограничительной грамоте; к числу вторых – все те, которые предчувствовали для себя ужас полновластного владычества отдельной кучки лиц вроде Голицыных и Долгоруких.

   Ни для кого не являлось тайной, что при провозглашении Анна Иоанновна вторично должна будет отречься от всех прочих прерогатив самодержавной царской власти.

   Центром всеобщего внимания являлись князья Голицыны, в особенности Дмитрий, и князья Долгорукие –

   Алексей и Иван. Это были те, кто через час-два должны были явиться настоящими вершителями судеб Российской империи.

   Как ни старался князь Алексей Долгорукий владеть собой, его волнение невольно бросалось всем в глаза. Он был бледен, как никогда. Его взоры беспокойно блуждали, отыскивая фигуру Ивана. А тот со своим красивым, развратным лицом стоял с младшим Голицыным. Он что-то рассказывал последнему и, сверкая белыми зубами, довольно громко, без стеснения хохотал.

   – Что это с князем Алексеем Долгоруким? Смотрите, как он бледен и расстроен!.. – слышались тихие голоса.

   Князь Дмитрий Голицын, беседовавший с Алексеем Долгоруким, тоже не мог не заметить его расстроенного вида и тихо спросил:

   – Что с тобой, князь Алексей? Ты взволновался, гляди: у тебя даже руки ходуном ходят.

   Какая-то судорога пробежала по лицу всесильного вельможи, и он ответил:

   – Я думаю, что и ты, князь Дмитрий, не вполне спокоен.

   – Я? И не думаю волноваться!.. – усмехнулся Голицын. – Через час все будет окончено. Она станет императрицей, но править государством будем мы.

   – Слушай, князь Дмитрий, – начал шепотом Долгорукий. – Слушай! Тяжелое предчувствие мучает мою душу. Сердце ноет, словно беду слышит.

   – Что это ты, князь Алексей, в бабьи приметы веровать стал? Стыдись, – улыбнулся князь Голицын.

   – Ах, князь Дмитрий, ты вот все шутки шутишь, а я зорко ко всему приглядываюсь.

   – Ну и что же ты увидел?

   – Большую перемену в ней. Вот уже несколько дней, как она голову подняла, на меня поглядывает насмешливо, вроде бы с издевкой. Это, помяни мое слово, неспроста.

   – Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.

   – Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.

   – Да разве он – не наш?

   – А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. – продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. – А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!

   Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее, чем Алексей Долгорукий.

   – Господи! Какой диковинный... какой страшный!..– прошептал он, хватая руку Долгорукого.

   – Я говорил тебе... Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!

   Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.

   Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.

   – Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? – послышался шепот.

   Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.

   Появление "страшного" незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:

   – Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.

   Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.

   Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.

   Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. "Великий оракул", вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.

   – Мы погибли! Остерман изменил нам! – взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.

   – Да, кажется, что так, – заскрипел тот зубами.

   И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.

   Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.

   – Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? – спросил Остермана Долгорукий.