Текст книги "Герцогиня и "конюх""

Автор книги: Роман Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Р. Антропов

Герцогиня и "конюх"

Роман

ПРЕДИСЛОВИЕ

   В галерее исторических русских царственных женщин, волею капризной судьбы и случаем занимавших в то время трон, Анна Иоанновна является едва ли не самым главным лицом.

   Интерес проистекает не из положительных или отрицательных сторон Анны, потому что как первые, так и вторые, по правде сказать, заурядны, далеко не ярки, не полны.

   Анна Иоанновна была, бесспорно, умна, но умом грубым, неотесанным, не отшлифованным гранью просвещения. В этом отношении любой из ее царевичей мог быть на голову выше ее. Она была, как и большинство "властных" женщин тогдашнего темного русского времени, жестока, но... что стоят все ее жестокие шутки, забавы и наказания в сравнении с припадками гнева великого Петра, ее царственного дяди? Анна Иоанновна обладала и некоторыми чисто женскими слабостями, но что они – наряду с неукротимыми царственными прихотями Екатерины Великой?

   Что же в таком случае привлекает внимание историков и романистов к этой личности?

   Только одно: удивительная трагичность рока, который преследовал ее всю жизнь.

   Словно какое-то проклятие нависло над частной жизнью Анны Иоанновны, составив длинную, прихотливую цепь. Что ни звено – то удар, удар и удар.

   Казалось, грехи былых поколений властелинов отрыгнулись на ней с фатальной силой.

   Анна Иоанновна была безвольна, как последняя из "подлых рабынь"; достаточно сказать, что у нее было чуть не пятнадцать женихов и ни за одного из них она не имела права выйти замуж по чувству и влечению собственного сердца, по своей воле. Это была живая кукла-игрушка в руках и царей, и бесчисленных дворцово-политических партий.

   Ввиду того, что наш роман касается последних лет пребывания, "сидения" Анны в Митаве в качестве герцогини Курляндской, скажем несколько слов о ее прошлом.

   Дочь покойного царя Иоанна Алексеевича, брата и соправителя по престолу Петра Великого, Анна Иоанновна не помнила своего отца, умершего, когда ей было всего три года. Детство и отрочество она провела в родном селе Измайлове у своей матери, царицы Прасковьи, вместе с двумя своими сестрами, из которых сама она была среднею.

   Когда Анне исполнилось пятнадцать лет, она уже пышно расцвела и казалась вполне сформировавшейся девушкой. Из Петербурга пришел властный приказ грозного Петра, и туда прибыли все его родственники; послушная велениям своего деверя, царица Прасковья прибыла туда с дочерьми.

   Петр чрезвычайно ласково встретил вдову своего "названого" брата и своих племянниц.

   После мирной, "тишайшей" жизни Москвы старого уклада, в которой выросла царевна Анна Иоанновна, непривычный блеск и шум петербургской придворной жизни совсем ошеломили ее.

   – Матушка! Весело-то тут как! – говорила Анна матери, царице Прасковье.

   А та только брови сурово сдвигала.

   Прошло два года такой новой, чудно-прекрасной жизни, пролетевшей как волшебный, сказочный сон.

   Царская роскошь... блеск... почитание... поклонение.

   И первый удар уже готовился для Анны Иоанновны.

   Петр Великий приготовил племяннице жениха. Еще в октябре 1709 года он в Мариенвердере сговорился со своим союзником, королем Пруссии, обвенчать русскую царевну Анну с племянником короля – Фридрихом-Вильгельмом, герцогом Курляндским.

   На этот брак Петр возлагал много надежд: во-первых, вступить в родство (свойство) с прусским королевским домом, а во-вторых, приобрести влияние на курляндские дела.

   И участь несчастной Анны была решена. Политических целей ради Петр принудил ее идти замуж за Фридриха-Вильгельма.

   Двадцатилетняя девушка-царевна была принесена на заклание... и кем же? – собственным родным дядей!.. Отсюда начинается трагическая жизнь горемычной герцогини, позднее – императрицы.

   – Матушка, – скорбно вырвалось раз у Анны Иоанновны, – а если он мне не люб?

   Но грозная фигура страшного деверя стояла "денно и нощно" перед глазами царицы Прасковьи.

   – Молчи, дитятко, нишкни! Сам того требует, – давясь слезами, утешала она дочь. – Кто ж против его пойти может?..

   И "политический" брак был заключен.

   Но этот "политический" брак известен в истории более под кличкой "пьяного" брака.

   Свадьба справлялась целым рядом "зело неумеренных празднеств", с таким гомерическим приношением "Бахусу и Венусу" (Венере), что даже не все петровские животы вынесли "сие потребство".

   Для Анны, молодой герцогини Курляндской, все это окончилось непредвиденной катастрофой. После "прощальной" зверско-пьяной попойки ее молодого супруга чуть не замертво уложили в возок, который должен был везти герцогскую чету в Митаву.

   В сорока верстах от Петербурга, на мызе Дудергофе, оправдалась старинная русская поговорка – "что русскому здорово, то для немца – смерть": неумеренно опоенный петровскими кубками "большого орла" Фридрих-Вильгельм, герцог Курляндский, супруг Анны, скоропостижно скончался.

   Итак, мы видим, что Анна осталась двадцатилетней вдовой, прожив супружеской жизнью, угарной, полупьяной, всего два месяца и несколько дней.

   Казалось бы, трагическое вдовство могло избавить несчастную русскую царевну от заключения в Митаве. Но не тут-то было. Петр опять-таки ради политических соображений отправил ее в Курляндию. После смерти Фридриха-Вильгельма герцогский жезл Курляндии достался в руки последнего потомка Кетлеров, первоначальных герцогов Курляндии, семидесятилетнего Фердинанда. Трусливый и слабый, не любимый народом, чувствуя свою неспособность управлять герцогством, он, проживая в Данциге, отказался явиться в Митаву, и вместо него кукольным герцогством стал управлять совет обер-ратов, людей, думавших более "о добром пиве и кнастере", чем о государственных делах.

   Отправив в Митаву свою племянницу Анну, Петр назначил резидентом Курляндии Петра Михайловича Бестужева. Кроме назначения на должность полномочного резидента, он был командирован туда и в качестве гофмаршала вдовствующей герцогини.

   И началось "великое сидение" Анны Иоанновны в Митаве, продолжавшееся без малого семнадцать лет. Вступив туда совсем юной, двадцатилетней, она вырвалась из курляндского пленения, чудом сделавшись русской императрицей, женщиной уже пожилой, тридцатисемилетней, надломленной, раздраженной на всех и на все озлобленной.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

ГЕРЦОГИНЯ И РЕЗИДЕНТ

   Над Митавой стояло еще солнце, хотя оно и близилось к закату. Своими прощальными, нежно-ласковыми лучами оно золотило черепичные крыши домов" зелень садов и особенно играло на шпицах кирок.

   Один лишь герцогский замок, это мрачное, типичное жилище средневековых феодалов, с его толстыми, выпуклыми, неуклюжими стенами, с его узкими, готическими окнами, с его подъемным мостом, весь полный какого-то мистического ужаса, казалось, был глубоко равнодушен в закатной улыбке великого жизнедавца. Ни один солнечный блеск не играл на темном камне.

   Не веселее было и внутри замка старых Кетлеров, в котором томилась, проклиная свое царственное происхождение, Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.

   Мрачные комнаты с готическими потолками, залы с потемневшими амбразурами окон, вой и свист ветра в старых печах навевали на нее какой-то непреодолимый страх, жуткость, робость. По ее приказанию все залы замка, лишь только, бывало, стемнеет, освещались массой свечей, вставленных в канделябры. Но даже эти канделябры навевали на нее еще больший страх.

   – Не люблю я их... боюсь их... Какие-то рогатые, "когтистые" звери... – часто шептала Анна Иоанновна сама про себя, тихонько творя крестное знамение.

   И в эти секунды ей с поразительной наглядностью представлялись картины тихого, безмятежного житья в богобоязненном селе Измайлове.

   Матушка... сестры... странницы... "говорливые" бабы и девки... Заведут, бывало: "А послухайте, царица-матушка и царевны распрекрасные, сказ про то, как явился одного раза молодчик, разудалой прынц-красавец". И Анна Иоанновна, вся охваченная жгучим порывом воспоминаний, частенько забывала о своем положении, о том, что она – герцогиня Курляндекая. Она давала резкий звонок, из своих "покоев", но вместо "говорливой" матушки к ней быстро входила какая-нибудь то обер-гофмейстерина, то просто – гофмейстерина.

   – Ваша светлость изволите звать? – на чистейшем немецком языке спрашивала вошедшая.

   Вздрагивала тогда "герцогиня", недоумевающе-испуганно глядела на вошедшую и отрывисто бросала:

   – Ах, нет, я не вас звала... Ступайте!

   И, когда та уходила, племянница великого Петра склоняла свою голову на руки и плакала холодными, едкими слезами.

   – Одна! Одна! Разве его считать?.. – проносился тоскливый шепот в комнате.

   И так шли годы, долгие годы...

   Но вот уже несколько недель до того момента, с которого начинается наш роман, Анна Ивановна (ее так и величали при дворе "Ивановной") стала неузнаваема: весела, бодра, жизнерадостна.

   Какая-то волшебная, чудесная перемена произошла с митавской пленницей-затворницей. Куда девались ее апатия, ее сонливость, ее раздражительность! В самой ее фигуре, рыхлой, склонной к изрядной полноте, появились подвижность, порывистость движений; в глазах засиял блеск еще молодой женщины, мучительно-страстно хотевшей любить и быть взаимно любимой.

   В этот тихий, наступивший над Митавой вечер Анна Иоанновна взволнованно ходила по будуару, убранному роскошно, но тяжело, неуклюже. Она то и дело поглядывала на фарфоровые часы "венецейской" работы. Видимо, она кого-то нетерпеливо ожидала.

   – Наконец-то! – воскликнула герцогиня, когда дверь будуара тихо растворилась и на пороге появилась фигура высокого, пожилого, но все еще красивого человека.

   Это был гофмаршал ее светлости и резидент российского двора Петр Михайлович Бестужев.

   Заметная седина уже тронула его волосы, но лицо было моложаво, приятно. Это был тип настоящего русского вельможи-царедворца.

   При порывистом восклицании Анны Иоанновны Бестужев еле заметно улыбнулся тонкой царедворской улыбкой, а затем, не торопясь, подошел к герцогине и, целуя руку, спросил:

   – Ваша светлость изволили ожидать меня с таким лестным для меня нетерпением?

   Анна Иоанновна, с досадой вырвав руку, воскликнула:

   – Ах, Боже мой, Петр Михайлович, избавь меня от своих кудреватых фраз! Неужто ты не видишь, что мне не до них!..

   Какая-то растерянность, а вместе с тем и ласковость зазвучали в голосе герцогини-вдовы.

   Бестужев быстрым взглядом окинул ее фигуру. Анна Иоанновна была одета в красное бархатное платье с массой кружев" Все драгоценности, не слишком многочисленные, были на ней. На пышной, высокой прическе, не шедшей к лицу Анны Иоанновны, ярко переливаясь радужными огнями, горела маленькая герцогская корона.

   – О, ваша светлость, сегодня у вас поистине царственный вид! – все с той же иронической усмешкой проговорил Бестужев.

   Анна Иоанновна топнула ногой и горделиво откинула голову.

   – А разве тебе, Петр Михайлович, неведомо, что я – царского рода, что я –племянница царя Петра? Или вы все здесь, в этой проклятой Курляндии, забыли об этом? Или я для всех вас только несчастная вдовка какого-то замухрышки-герцога?

   Этот взрыв сознания своего высокого положения у безвольной герцогини несколько смутил стареющего вельможу.

   "Что с ней? Однако ее сильно захватило новое чувство!..

   Бестужев низко поклонился ей и счел необходимым возразить на слова Анны:

   – Ваша светлость, кажется, изволили не точно выразиться, сказав "вы все"... С каких же пор вы причисляете меня к числу ваших недругов?

   И Бестужев прямо посмотрел в глаза Анны Иоанновны. И под этим взглядом она вспыхнула, несмотря на слой румян и белил.

   – Так вот... тебе больше, чем кому иному, Петр Михайлович, не приличествовало бы изводить меня, – начала Анна Иоанновна, подходя к Бестужеву и кладя руку на его плечо. – Сейчас, здесь, в этой комнате, мы с тобой untervier Auqen, наедине. Зачем же все это лукавство с твоей стороны, зачем эти постоянные "ваша светлость" и "вы изволили"... Ах! – Несчастная герцогиня, русская царевна, порывисто вздохнула, словно ей не хватало воздуха, словно ее душила затхлая атмосфера герцогского замка старых Кетлеров. – Ах, Петр Михайлович! – бурно продолжала она. – Если бы ты знал, что творится вот здесь, в этом сердце, ты пожалел бы меня! Ты... ты помнишь эту комнату?

   Бестужев молча наклонил голову.

   – Ты помнишь, что в этой комнате случилось? Я, забыв свое царское происхождение, сделала тебя своим интимным другом...

   – Ваша светлость...

   – Молчи! Молчи! Дай высказаться, дай излиться сердцу. ^. Ну, да, да! Я приблизила тебя к себе. Почему? Спроси женщину, а не царицу, не царевну, почему она может пойти на это... Ты знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть за это от царицы-матушки. О, как она поносила меня в своей опочивальне! И раз я ей сказала: "Лучше бы мне, матушка, девкой простой родиться, чем царевной. Хорошо вам всем говорить, убеждать меня, а побывали бы вы в моей ситуации. Разве жила я? Разве изведала я счастье молодой женщины? Силком меня замуж выдали, мужа лишили, в замок к немцам заточили... Руки, что ли, мне на себя накладывать?"

   Высокая, полная грудь Анны Иоанновны порывисто подымалась. Крупные слезы лились из глаз и медленно текли по ее накрашенным щекам.

   Что-то глубоко-страшное, трагическое сквозило в фигуре этой женщины, одетой царственно-великолепно, со сверкающей короной, и плачущей холодными, едко-жгучими слезами.

   Бестужев вмиг преобразился. Лицо "лукавого царедворца" сбросило маску и стало простым, хорошим лицом. Он порывисто шагнул к своей курляндской повелительнице и голосом, перехваченным волнением, прошептал:

   – Ваша светлость... Анна... зачем вы про это говорите? Оставьте... не надо... не тревожьте меня!.. Ведь все это – кончено, быльем поросло...

   Анна Иоанновна склонилась к голове Бестужева и, поцеловав его в лоб, промолвила:

   – Так, так, мой хороший, мой милый Петр Михайлович... Я знала, я чувствовала, что ты – не такой, как другие. А говорю я про это потому, что хочется видеть мне в тебе друга моего настоящего. Ты правду молвил: то, что было между нами, окончено. Наваждение ли то было по младости вдовьего положения или что иное – не все ли равно? А теперь... – Анна Иоанновна вновь вспыхнула и тихо добавила: – А только теперь, Петр Михайлович, на тебя надежду мою возлагаю. Ты знаешь, о чем я говорю. Помоги мне! Страшно мне думать, что и ты против меня пойдешь...

   И она в каком-то тревожном ожидании уставилась взором на своего бывшего интимного друга – гофмаршала и резидента Бестужева.

   – Никогда! – вырвалось у него. – Ах, Анна, Анна, если бы вы знали, какого преданного друга вы имеете во мне! Клянусь вам, что ни кнут, ни Сибирь, ни даже плаха не заставили бы меня изменить вам. И это я вам докажу сегодня же! – Он вынул из кармана золотую "луковицу" и, посмотрев, который час, продолжал: – Сейчас, ваша светлость, я побеседую с вами подробно о том, что живо волнует ваше доброе сердце.

   – О нем? О Морице? – живо воскликнула Анна Иоанновна.

   – Да, да... Но пока нам необходимо сделать маленькое приготовление.

   – Какое?

   – Нам необходимо сервировать стол на два лица, при этом надо сделать так, чтобы обойтись без ваших придворных служащих.

   – Что это значит, Петр Михайлович? – с удивлением спросила герцогиня.

   – Ничего особенного, ваша светлость... Быть может, сегодня вечером, вот сейчас, скоро, явится один нужный для нас человек... Так необходимо по русскому обычаю угостить его хлебом-солью. Кстати, ваша свет-, лость, в ваших погребах имеется добрый, старый польский мед?

   – Ты же, голубчик, доставил мне его, – улыбнулась Анна Иоанновна веселой, довольной улыбкой.

   – Ну вот и отлично! – весело потер руки Бестужев. – Итак, ваша светлость, не угодно ли вам помочь своему гофмаршалу в чисто хозяйственных приготовлениях?

   – А кто прибудет, Петр Михайлович? – спросила заинтригованная Анна Иоанновна.

   – Один важный посетитель от него, – уклончиво ответил Бестужев.

   Анна Иоанновна, стоявшая у окна, тревожно проговорила:

   – Судя по той таинственности, которой ты, Петр Михайлович, облекаешь посещение твоего гостя, я заключаю, что оно должно быть секретным. Но как же этот человек проникнет в замок? Смотри: подъемный мост уже поднят.

   Бестужев, улыбнувшись, ответил:

   – Не беспокойтесь, Анна: тому человеку дан пароль, и мост спустят для него. Примемся за работу, ваша светлость.

   Рядом с "бодоаром" герцогини Курляндской находилась небольшая уютная гостиная. Анна Иоанновна перешла в нее.

   Бестужев скрылся и вскоре вернулся с белоснежной скатертью и несколькими бутылками. Он поставил посреди гостиной стол и кратко бросил герцогине:

   – Накрывайте, ваша светлость.

   И герцогиня и будущая российская императрица, слегка засучив рукава своего богатого бархатного туалета, стала накрывать на стол, как простая камер-фрау.

   – Работайте, работайте, ваша светлость, а я пока озабочусь закусками и иными деликатесами, – оживленно продолжал Бестужев.

   Вскоре стол был сервирован.

   Анна Иоанновна поставила посреди него вазу с ярко-пунцовыми розами.

   – Ну а теперь, ваша светлость, давайте побеседуем немного... – начал Бестужев. – Садитесь!

   Анна Иоанновна покорно села в вычурное золотое кресло.

   – Итак, вы упорно желаете, чтобы принц Мориц Саксонский сделался, вашим супругом, приняв курляндскую герцогскую корону? – спросил Бестужев.

   – Да, – еле слышно слетело с уст Анны Иоанновны.

   – Вы полюбили его, Анна? Но как могло это случиться? Вы видели его мельком у меня.

   Герцогиня, передернув плечами, возразила:

   – Ну и что ж из того, Петр Михайлович, что только мельком? Он – ты прости меня за откровенность! – сразу завладел моим сердцем, лишь только я увидела его... Такой красивый, смелый, решительный. И потом, истомилась я во вдовстве моем. Посуди ты сам: каково сладко мне живется?.. Что такое я? Жена без мужа, герцогиня без настоящей короны, без власти, без силы. А годы идут, мой старый друг, идут неумолимой чередой... И какие годы! Лучшие, молодые уже прошли.

   Бестужев, сострадательно поглядев на Анну Иоанновну, произнес:

   – Вы, ваша светлость, все говорите, как женщина, а не как лицо из царственного дома... Но мы, дипломаты, царедворцы, должны глядеть несколько глубже, соображаясь с массой побочных обстоятельств.

   Анна Иоанновна сделала нетерпеливый жест рукой.

   – Одну минуту внимания, ваша светлость! – остановил ее Бестужев. – Дело в том, что лично я сильно сомневаюсь, чтобы ваше пламенное желание могло осуществиться. И, если это дело провалится, вините только свое рождение: все, имеющие право носить горностаевые мантии, – несчастнейшие из всех смертных, так как все их желания зависят не от их воли, а обязаны согласовываться с известными конъюнктурами...

   – Я не понимаю тебя, Петр Михайлович! – слегка побледнев, сказала герцогиня.

   – Сейчас вы поймете, ваша светлость. – Бестужев налил в стакан золотистого токайского и стал мелкими глотками прихлебывать ароматную, крепкую влагу, продолжая: – Вам, Ан... ваша светлость, отлично известно, что такое представляет собой Курляндия. Это – тот лакомый кусок, на который точат зубы и Речь Посполитая, и Пруссия, и мы – русские. Весь вопрос заключается в том, кто окажется хитрее и за кем этот лакомый кусочек останется.

   – Но я-то тут при чем? – негодующе вырвалось у Анны Иоанновны.

   Старый царедворец проснулся в Бестужеве. Он вынул золотую, осыпанную бриллиантами, табакерку и, запустив в нос изрядную понюшку душистого табака, продолжал:

   – Как "при чем" вы, ваша светлость? Разве вы не знаете, что вы – законный придаток к сему герцогству?

   Бешенство исказило грубое, не особенно красивое лицо Анны Иоанновны.

   О, эти молнии гнева, бороздившие ее лицо! Как часто потом, когда она сделалась императрицей, устрашали они толпившихся у ее трона.

   – Как, как ты сказал: законный придаток? – задыхаясь от злобы, выкрикнула она. – Кто же из меня чучело сделал?

   – Ваш дядюшка, ваша светлость, великий император Петр.

   Анна Иоанновна схватила серебряный кованый графин и с силой швырнула его в стену, но попала в зеркало, и последнее разбилось вдребезги.

   Бестужев вздрогнул.

   – Вы суеверны, Анна? – дрогнувшим голосом спросил он.

   – О, да!

   – В таком случае поздравляю вас: кто-то скоро должен умереть... Дорога вам очищается, но... пока все еще темно... Однако вы, ваша светлость, перебили меня. Л возвращаюсь к курляндским делам. Итак, прошу вас внимательно слушать меня! Дело вкратце заключается в следующем. Побочный сын польского короля Августа Второго, саксонский принц Мориц, с тайного согласия своего отца, домогается и вашей руки, и курляндской короны... Так, ваша светлость?

   – Так, Петр Михайлович.

   – Теперь ответьте мне: все ли ведомо вам о принце Морице? – Бестужев подошел к Анне Иоанновне и схватил ее за руку. – Все ли ты, Анна, знаешь о нем? – повторил он глухим, вздрагивающим голосом.

   Это давно, почти никогда не слыханное "ты" поразило Анну Иоанновну.

   – А что... что именно? Какая тайна?

   – А то, что ведомо ли тебе... вам, ваша светлость, что этот Мориц – авантюрист, искатель грандиозных предприятий?

   Анна Иоанновна схватилась за сердце.

   – Знаете ли вы, ваша светлость,– продолжал Бестужев, – что он, этот блестящий, великолепный Мориц Саксонский, уже раз заключил брак по расчету с богатою наследницею Викториею фон Лебен, развелся с ней и теперь – кто знает? – отыскивает, быть может, лишь более блестящий, выгодный брак?

   Анна Иоанновна была бледна как полотно.

   – Это жестоко, Петр Михайлович, ты ранишь меня прямо в сердце, – прошептала она.

   – Я только предупреждаю вас, ваша светлость, на правах вашего искреннего, любящего вас друга. Слушайте дальше.

   Бестужев вынул из бокового кармана толстый, вчетверо сложенный пакет, состоявший из нескольких листов.

   – Что это? – спросила Анна Иоанновна.

   – Секретнейший указ, ваша светлость, который я получил из Петербурга. Вот его содержание! – ответил Бестужев и начал читать вполголоса: – "Избрание Морица противно интересам русским и курляндским: 1) Мориц, находясь в руках королевских, принужден будет поступать по частным интересам короля, который через это получит большую возможность приводить в исполнение свои планы в Дольше, а эти планы и нам, и всем прочим соседям курляндским могут быть иногда очень противны, от чего и для самой Курляндии могут быть всякие сомнительные последствия. 2) Между Россиею и Пруссиею существует соглашение удержать Курляндию при прежних ее правах; Россия не хочет навязать курляндским чинам герцога из бранденбургского дома; но если они согласятся на избрание Морица, то прусский двор будет иметь полное право сердиться, зачем бранденбургскому принцу предпочтен Мориц? И тогда Курляндия со стороны Пруссии не будет иметь покоя; Пруссия скорее согласится на разделение Курляндии на воеводства, чем на возведение в ее герцоги саксонского принца; 3) Поляки никогда не позволят, чтобы Мориц был избран герцогом Курляндским и помогал отцу своему в его замыслах относительно Речи Посполитой".

   Бестужев окончил чтение и посмотрел на Анну Иоанновну.

   – Что вы скажете на это, ваша светлость? – спросил он.

   – Значит, нет никакой надежды? – с отчаянием в голосе воскликнула герцогиня.

   Гофмаршал, сделав какой-то неопределенный жест рукой, произнес:

   – Попытаемся... Вы видите сами, ваша светлость, какую трудную партию мне приходится вести ради вас: с одной стороны, мне хочется сделать угодное для вас, с другой – я не должен забывать, что я – резидент ее величества. В Верховном тайном совете решили навязать вам и Курляндии двоюродного брата герцога Голштинского, второго сына умершего епископа Любского. Императрица с этим согласилась. -

   – Ни за что! – гневно воскликнула Анна Иоанновна, ее лицо покрылось красными пятнами бешенства.

   – Но главный ваш враг – это Меншиков, ваше высочество, – продолжал Бестужев. – Знаете ли вы, что он сам метит на Курляндское герцогство?

   – Он? Этот презренный раб? – задрожала герцогиня.

   – Да, он, ваша светлость. Затем могу сообщить вам еще одну, заслуживающую внимания новость.

   – Добивай!.. – растерянно, упавшим голосом вырвалось у Анны Иоанновны.

   – Вы, конечно, хорошо знаете Лефорта? – спросил Бестужев.

   – Я думаю.

   – Так вот представьте, он писал Морицу, что Курляндию можно приобрести еще иным путем: стоит только жениться на Елизавете Петровне... {Елизавета Петровна – вторая дочь императрицы Екатерины I. (Все подстрочные примечания принадлежат автору.)}

   – Что?! – воскликнула герцогиня.

   – То, что вы изволите слышать, ваша светлость, – невозмутимо продолжал Бестужев. – Но этого мало. Лефорт вообще принял на себя роль свата принца Морица. Не угодно ли вам познакомиться с отрывком одного из его писем к Морицу?

   И Бестужев вынул из бокового кармана изящную записную книжку.

   – А как же... как же, Петр Михайлович, ты ознакомился с содержанием этого письма? – удивилась Анна Иоанновна.

   Тонкая, ироническая усмешка пробежала по губам дипломата.

   – Мой совет вам, ваша светлость, – ответил он, – никогда не спрашивать дипломатов и царедворцев, как, каким путем они узнают то, что им необходимо звать. Это все равно что – по французской поговорке – говорить в доме повешенного о веревке. Итак, Лефорт настаивает, чтобы Мориц сам приехал в Петербург. – Бестужев, вытащив крошечные листки бумаги, начал читать: – "Вы должны явить собою важную особу, держать открытый дом, устраивать празднества, делать подарки, ибо русские самки любят веселье, что входит в ритуал русской жизни. Осмелюсь также указать вам, что в иных случаях необходима широкая щедрость".

   – О! – негодующе вырвалось у Анны Иоанновны. – "Русские самки"! Ах, он...

   И она произнесла слово, не совсем удобное в устах русской царевны и герцогини Курляндской. Бестужев закашлялся.

   – Ну-с, ваша светлость, – через минуту продолжал он, – а вот, что граф Мантейфель спрашивает Лефорта: сколько будет стоить Морицу приобретение симпатии и друзей в ваших губерниях? И вот что отвечает Лефорт: "Трудно сказать. Вели говорить о Нан – надо уметь, если о Лиз – надо знать" {Это трудно определить точно, все зависит от того, кого иметь в виду: Анну или Елизавету.}.

   – Что это за "Нан"? – спросила Анна.

   – "Нан"? Это – вы, ваша светлость, "Анна", – ответил Бестужев, – а "Лиз" – это Елизавета Петровна. Я не буду далее читать вам это интереснейшее письмо, а скажу только следующее: Лефорт пишет, что взять Елизавету будет стоить дороже, чем вас, а если вообще похерить вопрос о Елизавете, то, безусловно, лучше и выгоднее предпочесть вам дочь Меншикова.

   Анна Иоанновна, дрожа от волнения, подошла к окну и резким движением распахнула его.

   – О! – простонала она. – Какой ужас, как все это низко, гадко!.. – Теплый ветер, ворвавшись в комнату, заиграл пламенем свечей в канделябрах и пышной прической царственной пленницы. – Ты прав, ты прав, Петр Михайлович, – продолжала она, – горе тем, кто носит горностаевые мантии!.. Сколько дрязг, хитрых интриг сплетается клубком вокруг них!..

   Бестужев, подойдя к герцогине, произнес:

   – Не сердитесь на меня, Анна... ваша светлость, за то, что я раскрыл вам все это. Я не считал себя вправе держать вас во тьме неведения.

   – Сердиться? На тебя? Бог с тобой! – воскликнула Анна Иоанновна. – Я тебя благодарить должна, Петр Михайлович. И знай: если это случится – ты будешь первым из первых. Ну, чем я виновна, что он понравился мне? Разве я – не женщина? Разве я могу заказать моему сердцу: молчи, не рвись, потому что ты – царевна, герцогиня...

   Резкий свист донесся из глубины парка. Бестужев захлопнул окно.

   – Что это? – отшатнулась Анна Иоанновна.

   – Идите в ваш "бодоар", ваша светлость! – ответил резидент. – Тот человек, которого мы ждем, прибыл. Это его сигнал.

   Бестужев довел Анну Иоанновну до будуара, а затем быстро вышел.

II

ТАЙНОЕ СВИДАНИЕ МОРИЦА САКСОНСКОГО С АННОЙ ИОАННОВНОЙ

   Анна Иоанновна, опершись на высокую спинку кресла, застыла в каком-то безмерно-жутком немом ожидании.

   "Кого это он пригласил? Кто этот таинственный гость?" – проносилось в голове герцогини, вконец измученной тяжелым разговором с Бестужевым.

   Дверь будуара распахнулась.

   Первым вошел Бестужев, за ним порывистой походкой высокий, стройный человек, закутанный в черный плащ.

   Анна Иоанновна вздрогнула. Мысль, что ее, быть может, пришел убить какой-нибудь наемщик, пронизала все ее существо.

   – Ваша светлость! – торжественно возгласил Бестужев. – Как гофмаршал вашего двора, я принял смелость пригласить сюда для совещания его высочество принца Морица Саксонского.

   Прибывший сбросил с себя плащ.

   Вздох облегчения и радости вырвался из груди Анны Иоанновны.

   – Ах, ваше высочество... вы?! – воскликнула она.

   А высокий, красивый, в раззолоченном мундире Мориц Саксонский опустился перед ней на одно колено и осторожно-почтительно поднес ее руку к губам.

   – О, ваша светлость! Сегодняшний вечер – счастливейший в моей жизни: я вижу вас... – пылко произнес претендент на Курляндское герцогство.

   В этой чрезмерной порывистости чувствовалось больше театральности, поддельной аффектации, чем истинного рыцарства.

   Но не Анне Иоанновне, взволнованной радостью неожиданного свидания и вообще, по свойству своей грубоватой натуры, не понимавшей тонкостей, было понять, подметить это.

   Она низко склонилась к Морицу {Относительно этого поцелуя Мориц позже говорил: "Это был поцелуй коровы".} и вопреки этикету горячо поцеловала его в лоб.

   Бестужев кашлянул и вмешался в эту "трогательную встречу".

   – Ваше высочество! Вы вооружены с ног до головы? Эти пистолеты... – резидент указал на шарф мундира Морица, за который были заткнуты два пистолета.

   Побочный сын короля Августа II вспыхнул.

   – Что делать, ваше превосходительство, если здесь, в Митаве, на своего будущего герцога собираются охотиться, как на вепря или дикого кабана, – раздраженно вырвалось у него.

   – Как? – всколыхнулась Анна Иоанновна. – Вы, ваше высочество, подвергаетесь здесь такой опасности?

   Тревога влюбленной женщины зазвучала в голосе герцогини.

   – Да, да, ваша светлость! – ответил Мориц. – Вам должно быть известно, какое сильное противодействие встречает в Петербурге мое желание сделаться герцогом Курляндским. А вы знаете, что в политике все средства хороши и допустимы, раз они ведут к определенной цели. Поэтому мне приходится быть зорким, охраняя свою жизнь.

   И Мориц Саксонский, этот гениальный политический авантюрист с "нечистой царственной кровью", горделиво откинул голову назад.