Текст книги "Герцогиня и "конюх""

Автор книги: Роман Антропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

   – Смотрите, ваше высочество, вы узнаете эту картину?.. – властно прозвучал голос Джиолотти.

   – Это он, наш трагически умерший герцог! Это – видение его смерти в Дудергофе! – прокатился по залу испуганный гул голосов.

   Анна Иоанновна, глубоко потрясенная, бессильно свесилась на руку великого чародея.

   – Не надо больше... не надо... Мне дурно!.. – умоляюще произнесла она.

   Бестужев, грубо схватив Джиолотти за рукав, дрожащим голосом произнес:

   – Довольно! Или вы хотите уморить ее... и всех нас?

   Люстры и канделябры зажглись сами собой снова. Анна Иоанновна стояла, тяжело дыша. Лица других были не менее бледны и взволнованны.

   – Я... я не знаю, как назвать это, но... покажите мне лучше, что ожидает меня впереди... – сказала герцогиня.

   Джиолотти поклонился и вышел из зала. Вскоре он появился, держа в руке большой бокал тонкого стекла. По дороге, как на грех, он столкнулся с Кейзерлингом.

   – Вы, высокоученый господин Джиолотти, быть может, покажете и нам, скромным гостям ее светлости герцогини, наше будущее?– спросил канцлер, отвешивая церемонный поклон чародею.

   – Сделайте одолжение, господин канцлер! – ответил Джиолотти, с улыбкой поглядывая на него. – Но прежде я поговорю с вами о настоящем. Великий Боже! Ах! Что это такое?! – в испуге закричал он, отшатываясь от курляндского канцлера.

   Кейзерлинг, в свою очередь, перепуганный до смерти, отскочил от великого магистра.

   – Что это? Что это с вами?! – продолжал Джиолотти.

   – Что? Что со мной?!

   – Да вы посмотрите, что происходит с вашим носом! Ведь он растет, как сук дерева! О, Боже! Это – уже не простой нос, а... какой-то чудо-нос.

   В смертельном страхе схватился чопорный курляндский вельможа за свой злополучный нос, но кончик его он мог ущипнуть лишь на расстоянии не менее четверти аршина от его законного, обычного места.

   Все сначала замерли, так как видели собственными глазами (как рассказывали позже), что достопочтенный нос Кейзерлинга действительно вытянулся в несуразную длину.

   – Donner-wetter! Was haben Sie gemacht mit raeinem. Nase?! {Черт побери! Что сделали вы с моим носом? (нем.).} – заорал как полоумный, забывая об этикете, Кейзерлинг.

   Несмотря на то, что весь зал был настроен "мистически-страшно", дружный хохот прокатился среди гостей.

   Анна Иоанновна хохотала как сумасшедшая.

   А Джиолотти продолжал:

   – Я? Да Бог с вами, любезный господин Кейзерлинг! Мне просто показалось, я ошибся... Ваш уважаемый нос находится в вожделенном порядке... Посмотрите, пощупайте сами!..

   Кейзерлинг дотронулся до носа и в негодовании тихо воскликнул:

   – Какая глупая шутка! Но черт меня возьми на этом месте, если я сам не видел, что мой нос вырос, как большой огурец...

   Великий магистр бережно, осторожно поставил бокал с водой на столик перед герцогиней, затем выпрямился, гордым взглядом своих удивительных глаз обвел ряды гостей и произнес:

   – Я попрошу вас всех думать о том, что ожидает в будущем ее светлость, герцогиню Курляндскую. – Он подошел к столику и, не сводя горящего взора с лица Бестужева, сказал: – Вы – единственный человек, кто сомневался в моем могуществе! Посмотрите в бокал!

   Бестужев стал смотреть. Он глядел долго и пристально.

   – Видите? – спросил Джиолотти.

   – Неясно... какие-то круги...

   – Еще смотрите!

   И вдруг Бестужев отпрянул назад.

   – Ну?..

   – Да, я увидел... – глухо произнес резидент. – Господи!..

   Холодный пот выступил на его лбу.

   Анна Иоанновна, довольно грубо оттолкнув Петра Михайловича, жадно склонилась над стаканом и, вглядевшись, произнесла:

   – Вода... просто вода... Ах! Что это?.. Ко... коро...

   – Да, это корона!– вырвалось у Бирона.

   Все в изумлении переглянулись. Откуда он, этот выскочка, может знать, что видит герцогиня в бокале?

   Счастливое, блаженное выражение разлилось на лице Анны Иоанновны.

   Она приложила руку к сильно бьющемуся сердцу и дважды повторила:

   – Корона... корона! – а затем в порыве радости и благодарности быстро сняла с пальца бриллиантовое кольцо и протянула его Джиолотти. – Возьмите на память о сегодняшнем вашем чудесном предсказании эту безделушку, любезный синьор Джиолотти.

   Великий магистр опустился на одно колено и, почтительно принимая драгоценный дар из рук герцогини, произнес настолько тихо, что это расслышали только Анна Иоанновна, Бестужев и Бирон:

   – Благодарю вас, ваше будущее императорское величество!

   Вся эта сцена с короной никого из придворных гостей особенно не удивила. Корона... О какой короне шла речь? Какую корону увидела герцогиня в таинственном фиале? Ну, разумеется, герцогскую, то есть корону своего будущего супруга, будущего герцога Курляндии. Ни для кого из митавских высших сановников и обер-ратов не являлось секретом пламенное желание вдовствующей герцогини во что бы то ни стало выскочить вновь замуж, и они решили, что, очевидно, чародей предсказал Анне Иоанновне нового мужа.

   Бал окончился большим ужином, после которого танцы уже не возобновились и начался разъезд.

   На этот раз митавцы были более чем довольны балом своей "скучной" герцогини: чудеса Джиолотти явились столь диковинным зрелищем, что Матова – в лице ее аристократии – не спала и остаток ночи. Единственным недовольным был Кейзерлинг: он не мог простить этому "ферфлюхтеру" {Проклятому.} Джиолотти историю со своим носом. Сделать его, канцлера, посмешищем всего блестящего собрания... Да ведь это – дерзость, превышающая всякую меру.

XI

ПОЗДНЯЯ ГОСТЬЯ

   – Ну, вы довольны, синьор Бирон? – обратился Джиолотти к Бирону, когда он после бала очутился в помещении фаворита герцогини.

   – Честное слово, дорогой Джиолотти, я не мог ожидать ничего подобного! Вы превзошли мои самые смелые ожидания.

   Джиолотти загадочно улыбнулся.

   – То, что видели вы и все, – это еще не полное проявление моей силы, – промолвил он. – Если хотите, уговорите герцогиню присутствовать завтра sa тайном сеансе, на котором кроме вас может находиться еще и Бестужев.

   – А что же будет происходить на этом сеансе?

   – Это вы увидите, дорогой господин Бирон! – с пафосом и с таинственностью ответил великий магистр. – А теперь я хотел бы отдохнуть, так как вследствие большой затраты энергии я чувствую легкую слабость.

   Бирон провел великого чародея-гостя в его комнату, и, обменявшись пожеланиями спокойной ночи, они разошлись.

   Отделение Бирона находилось в западной части замка. Та комната, в которой поселился Джиолотти, непосредственно примыкала к коридору.

   Великий чародей разоблачался. Он уже снял с себя свою роскошную, таинственную цепь, скинул мантию и только что принялся было расстегивать камзол, как в дверь его комнаты, со стороны коридора, послышался легкий-легкий стук.

   Джиолотти удивленно поднял брони:

   "Кто это жалует ко мне? Бирон? Но мы уже простились с ним? А-а, может быть, кто-нибудь из прислуги".

   Он подошел к двери и тихо спросил:

   – Кто там?..

   – Ради Бога, отворите дверь и впустите меня... Мне очень надо видеть вас... – тихо ответил приятный женский голос.

   Облако искреннего изумления пронеслось по лицу Джиолотти. Он наскоро застегнул камзол и столь же поспешно надел на грудь чудесную цепь. Отворив дверь, он ласково произнес:

   – Грядите с миром, дитя мое.

   В комнату чужеземного кудесника поспешно вошла высокая, стройная женщина, закутанная в черный тюль, с атласной полумаской на лице.

   – Вы одни, синьор Джиолотти? – взволнованным, вздрагивающим голосом начала таинственная маска, закрывая дверь на ключ.

   – Как видите, сударыня!.. – улыбнулся тот. – Впрочем, идя сюда, вы отлично знали это, так как в противном случае вы ни за какие блага мира не сделали бы этого рискованного шага. Не правда ли?

   Дама вздрогнула, смутилась.

   Джиолотти, предупредительно пододвинув своей поздней ночной гостье кресло, сказал:

   – Прошу вас, сударыня, сесть. Вы так взволнованны, что нуждаетесь в этом.

   Та послушно, как автомат, опустилась в кресло.

   – Я не спрашиваю вас, кто вы, с кем я имею честь говорить, потому что, судя по вашей маске, вы желаете сохранить инкогнито,– улыбаясь, продолжал "венецейский" чародей. – Но... не кажется ли вам самим смешным то обстоятельство, что вы, являясь к кудеснику, пытаетесь обмануть его путем какой-то атласной безделицы? Неужели вы полагаете, что для меня такая преграда непроницаема?..

   – Ах! – вырвалось у посетительницы. – Вы должны понять, синьор Джиолотти, что бывают вещи, о которых не совсем-то приятно беседовать с открытым лицом. И она в волнении хрустнула пальцами

   – Ну-с, что же вам угодно от меня, сударыня?

   – Скажите, синьор, говорят... Я слышала, что вы всемогущи? – начала дама робко, неуверенно, причем сквозь разрез маски сверкнули красивые синие глаза.

   Джиолотти отрицательно покачал головой:

   – Тот, кто сказал вам это, сказал неправду. Я не могу быть всемогущим, так как всемогущей мы называем лишь ту Силу, которая образовала мир. Двух, трех, пяти, десяти "всемогущих" быть не может, потому что при равнозначащих силах одна не может довлеть над другой. Нет, я не всемогущий, а только многомогущий, я – тот, которому удалось овладеть многими великими тайнами Непостижимого и сделать их послушными себе {В этом самоопределении Джиолотти мы видим сокровенное "кредо" великих адептов храма Изиды.}.

   – Ах, все, что вы говорите, для меня так неясно, непонятно! И для чего мне все это знать? – раздраженно вырвалось у маски. – Я знаю одно: вы – чародей, а поэтому вы, если захотите, можете помочь мне.

   – А в чем должна выразиться моя помощь, сударыня? – спросил Джиолотти.

   Таинственная незнакомка дрожащими руками раскрыла маленькую сумочку и стала лихорадочно-торопливо вынимать из нее разные предметы.

   Тут были несколько колец, брошей, серег с драгоценными камнями, золотая табакерка, много золотых монет И пачки денег. Все это она нервно положила на стол и спросила Джиолотти:

   – Вы видите эти сокровища, синьор?

   – Вижу, но ни вполне понимаю, для чего вы изволили положить все это на стол,– пожал тот плечами.

   – Все это я отдам вам, если вы поможете мне в моем великом горе.

   – Я буду беседовать с вами при одном условии: вы должны немедленно спрятать ваши... сокровища обратно в вашу сумочку, сударыня. – Джиолотти гордо выпрямился. Его взгляд загорелся очевидным негодованием, и он резко произнес: – Кто дал вам право оскорблять меня? Или вы принимаете меня за шарлатана, продающего свои фокусы за деньги и побрякушки? Прячьте, скорее прячьте все это! Вот так... хорошо!.. Ну а теперь говорите, что вам надо. Впрочем, вы лучше отвечайте мне на вопросы. Вы любите?

   – Да, – послышался тихий ответ маски.

   – И, очевидно, несчастливо?

   – О, да, да! Были минуты, когда я была счастлива! Тот человек, которого я полюбила, отвечал мне взаимностью... Все, все сулило нам радостную будущность... Но...

   – Но на вашем пути встала соперница? Да?

   – Да. Она похитила, украла дорогого мне человека. И теперь она торжествует! – И вдруг таинственная незнакомка порывисто встала и опустилась на колени перед Джиолотти. – О, умоляю вас, спасите меня, верните мне мое счастье, верните мне счастливую любовь! Вы, только вы одни можете сделать это! Вы – чародей, вам послушны все таинственные силы природы.

   Умоляюще протягивая к Джиолотти руки, она являла собою живое воплощение тяжелого страдания. Великий магистр поднял женщину.

   – Садитесь... Ах, бедное дитя, ах, бедная женщина! Ну, успокойтесь, придите в себя... Я вам приказываю успокоиться! Слышите?!

   Эти слова произвели магически-сильное действие на незнакомку. Она откинула голову на спинку кресла.

   Джиолотти простер руки над ее головой и сделал несколько продольных пассов от головы до ног.

   – Отделись! Отделись! Отделись! – произнес он и три раза дунул широко раскрытым ртом {Дыхание людей, владеющих высшею мерой оккультных знаний, обладает неисчерпаемой силой.} в лицо женщины, находившейся в состоянии полнейшей каталепсии, после чего властно спросил: – Что ты чувствуешь?

   – Я чувствую, что я умираю.

   – Неправда! Ты жива. Ты хочешь быть счастлива?

   – Хочу.

   – Вы любите Бирона?

   – Да, я люблю его, безумно, страстно.

   – А та женщина, которую вы ненавидите, – это ее светлость Анна?

   – Да, она, она.

   – Вы – фрейлина герцогини?

   – Нет, я – ее гофмейcтерина.

   – Скажите, как вас зовут! – властно продолжал Джиолотти.

   – Я – баронесса... я – Эльза фон Клюгенау...

   – Теперь проснитесь! Вы слышите, что я вам приказываю? Проснитесь!

   Прошло несколько секунд... Баронесса очнулась и как-то растерянно оглянулась по сторонам.

   – Ну-с, сударыня, так вы хотите, чтобы я помог вам. А как вы думаете, чем именно я могу сделать это? – спросил Джиолотти.

   – Я слышала, мне говорили, что великие чародеи, алхимики, обладают удивительными эликсирами, которые могут моментально приворожить одного человека к другому. Так вот дайте мне несколько капель этой чудесной жидкости и научите, как распорядиться ими.

   – Это для привораживания? Да?

   – Да.

   – А для мести? Для мести вы тоже просите у меня снадобья? – каким-то странным тоном спросил Джиолотти.

   По-видимому, глухая борьба происходила в душе обезумевшей от любви, ревности и злобы молодой женщины.

   – Да! – вдруг воскликнула она. – Я прошу вас и об этой милости.

   – Хорошо! Ступайте к себе! Завтра вы получите от меня ответ.

   Баронесса покинула комнату великого чародея.

   Проводив несчастную гофмейстерину ее светлости, Джиолотти прошел к Бирону.

   Фаворит уже собирался ложиться и был несказанно удивлен появлением итальянца.

   – Что случилось, дорогой синьор Джиолотти? – тревожно спросил он.

   – Нечто такое, что я хотел сейчас же сообщить вам, – ответил чародей и подробно рассказал своему "русскому покровителю" сцену, происшедшую между ним и баронессой.

   Бирон вскочил как ужаленный.

   – О, эта Клюгенау – проклятая баба! Она доведет меня до несчастия! – злобно зарычал он. – От вас, синьор Джиолотти, я не могу иметь секретов. Анна ревнива в свою очередь, как только может быть ревнива старая баба. Но ведь она будет императрицей. А поэтому вы должны помочь мне избавиться от этой баронессы.

   Джиолотти побледнел.

   – Я не отравитель, Бирон! – глухо произнес он.

   – Да я и не намерен ее отравлять, черт побери. Надо только устроить так, чтобы она навсегда покинула этот замок. А для этого необходим веский предлог. Бестужев, эта старая, хитрая лисица, горой стоит за нее.

   – Хорошо, – начал Джиолотти, – у меня созрел один чудесный план. Спите спокойно!.. Только помните, что завтра Анна должна присутствовать на тайном свидании с нами, на магическом сеансе.

XII

ВИДЕНИЕ АННЫ ИОАННОВНЫ. ОБМОРОК

   Жизнь в замке после бала началась поздно, но Анна Иоанновна чувствовала себя великолепно. То, что произошло вчера на бале, наполнило ее душу такой безумной радостью, что она не знала, за что приняться, что делать.

   За завтраком, очень поздним, присутствовали Бестужев, Бирон и Джиолотти.

   Петр Михайлович был угрюм, как никогда: он только что получил секретное сообщение из Петербурга, что над головой его дочери, княгини Аграфены Петровны Волконской, стоящей во главе политического заговора, собираются грозные тучи. Он отлично понимал, что это грозит и ему смертельной бедой.

   Бирон, наоборот, был несказанно радостен, оживлен, а Анна Иоанновна – та просто ликовала. Разговор шел о чудесах синьора Джиолотти, который сидел, как и подобает великому чародею, с важным, сосредоточенным видом.

   – Если бы я не видела всего этого собственными глазами, я подумала бы, что это – сказка, – произнесла герцогиня. – Не правда ли, Петр Михайлович?

   Бестужев, оторвавшись от своих тяжелых дум, ответил:

   – Вы правы, ваше высочество: я поражен не менее вас чудесами господина Джиолотти. Но...

   – Ах, Петр Михайлович, ты все еще сомневаешься? – с досадой воскликнула Анна Иоанновна.

   – Если вы, ваше превосходительство, желаете еще в большей степени и ясности увидеть вашу повелительницу в императорской короне, будьте любезны присутствовать сегодня на сеансе, – предложил Джиолотти.

   – Ведь вы, ваше высочество, дали уже ваше милостивое согласие быть на нем? – склонился Бирон к герцогине.

   – Да, да! Хоть это и страшно, но я желаю до конца убедиться в справедливости предсказания синьора Джиолотти.

   Большая гостиная, прилегающая к тронному залу, тонула в полумраке. Всего только одна свеча, стоявшая на столе в высоком подсвечнике, освещала ее. Двери гостиной были настежь открыты в зал.

   В гостиную вошли Анна Иоанновна, великий магистр, Бестужев и Бирон.

   – У-у, как тут темно, как страшно. Жуть берет! – попробовала пошутить герцогиня.

   – Я вас попросил бы, ваша светлость, настроить себя на несколько иной лад, – сурово произнес Джиолотти. – А теперь, прежде чем мы приступим к сеансу, будьте добры вымыть ваши руки. Умывальник вот здесь. Я приготовил его.

   Все поочередно вымыли руки.

   – Садитесь, господа, за стол! – предложил чародей. – Вы, ваша светлость, займите место в этом кресле. Вам ясно виден проход в зал?

   – Да. Но там темно.

   Суеверный страх уже начинал пробирать Анну Иоанновну.

   – Об этом вы не беспокойтесь, ваша светлость. Если наш сеанс удастся, вы увидите там то, что очень заинтересует вас. А теперь я попрошу вас всех составить из рук цепь.

   Джиолотти показал, как надо сделать и составить цель, в которой сам он не принял участия.

   Свеча в высоком шандале продолжала тускло гореть красноватым светом.

   – Я,– начал Джиолотти, – как великий магистр, приказываю вам думать только об одном: о том существе, которое неисповедимыми путями Всемогущего должно сделаться порфироносным. Думайте. Сильнее! Сильнее! Пусть разорвутся в искрах и стуке страстное томление и сила вашего флюида...

   Неведомый доселе страх объял души присутствующих.

   Анна Иоанновна, за ней Бестужев и Бирон явно почувствовали, как пальцы их рук стали вздрагивать. Что-то нестерпимо остро-колючее пронизало все их существо.

   Великий магистр что-то бормотал. Была ли это жаркая молитва правоверного католика, магическое ли заклинание индийского брамина, торжествующий ли гимн самого Сатаны, – это не могли решить испуганные, смятенные участники кабалистического "действа".

   Джиолотти, стоя позади Анны Иоанновны, крестообразно производил над ней пассы.

   И вдруг словно сильный ветер ворвался в комнату. Испуганно заколебалось пламя свечи и сразу потухло. Полная тьма воцарилась кругом.

   Но вот в этой тьме таинственно-трепетным зеленоватым огнем загорелось какое-то пятно. Оно стало расти, шириться, принимать определенные контуры, формы.

   И все ясно увидели пред собою высокую, полную женщину, газообразную, как бы сотканную из пара.

   – Трр... трр... стук-стук-стук... – ясно прозвучало в гостиной.

   – Ободритесь! Смотрите!.. – прошептал Джиолотти Анне Иоанжовне.

   Та широко открытыми глазами глядела на страшное привидение.

   Таинственная женщина выплыла медленной походкой из гостиной и подошла к ступеням трона... Вот она всходит по ступеням, вот садится... И сразу как бы сияние пошло от нее и осветило зал.

   Заколебались колонны, кресло, верхушка трона... Казалось, что все это вот-вот разрушится... А на смену старому кетлеровскому трону выступило новое, иное: орел, скипетр и держава Российской империи. На голове газообразной женской фигуры горела императорская корона...

   – Господи! Да ведь это – я, яй – дико вскрикнула Анна Иоанновна и навзничь, во весь рост грохнулась на пол.

* * *

   Герцогиня заболела серьезно и опасно. Ввиду того, что в ту минуту, когда ее в обморочном состоянии вносили в ее спальню, там находилась гофмейстерина Клюгенау, опрыскивавшая ее постель какими-то таинственными каплями, последнюю обвинили в покушении на драгоценное здоровье августейшей герцогини и через несколько дней удалили в ссылку. А «капли-яд» эти были – ловкая «шутка» Бирона, вернее – синьора Джиолотти.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

РОССИЙСКАЯ ХМАРА

   Был конец декабря 1730 года.

   Императрица Екатерина Первая, процарствовав всего два года, отошла уже в вечность, и царем сделался мальчик-отрок, Петр II Алексеевич, сын царевича Алексея.

   Что-то тревожно-тоскливое уже давно черным пологом нависло над Россией... Все притихли, прижались и с испуганными лицами на ушко передавали друг другу политические вести. Великая "хмара" колыхалась над несчастной империей.

   И неудивительно: этот короткий период времени ознаменовался чуть ли не ежедневно неожиданными событиями, волновавшими умы. Никогда, быть может, дворцовая, придворная жизнь не приносила столь часто таких сюрпризов, как в те годы. Дворцовые интриги, козни, сплетни, опалы ("сильнейших", возвеличивание "ничтожнейших", ссылки – все это составило какой-то безобразный клубок, опутавший столицу Российской империи. Это был апофеоз "императорского временщичества" со всеми его темными сторонами.

   "Священность особы" императриц и императоров, а главное, их самодержавность являлись на деле лишь пустыми, громкими словами: благодаря тому, что была нарушена прямая линия престолонаследия, российские венценосцы оказывались в руках той и иной могущественной партии, которая способствовала их воцарению, которая "добыла им трон", А за эту услугу партии и временщики брали Такие "награды", что являлись едва ли не полновластными руководителями и делателями судеб российских.

   Иностранные историки и дипломаты писали: "Что делается в России – не поддается описанию: все в разгроме. Правят всем фавориты и фаворитки".

   "Остерман, этот блестящий основатель "русской дипломатии", хотел дельно воспитать способного и доброго Петра II и покорить его своей воле; он привлек к своему плану сестру царя. Наталья Алексеевна была воспитана иностранцами, вместе с дочерьми Петра I, отлично говорила по-французски и по-немецки, любила серьезное чтение. Задумчивая, великодушная четырнадцатилетняя царевна проявляла волю и проницательность: она была "Минервой царя", увещевая его учиться и слушаться Остермана. Но она вскоре умерла от чахотки, и Петр II подчинился совсем другому влиянию. Его друзьями стали Долгорукие – князь Алексей и его сын Иван. Это были грубые, невежественные люди; двадцатилетний Иван был образцом кутилы высшего круга того времени. Долгорукие задумали овладеть Петром, развивая в нем самоволие, леность и страсть к забавам. Они постоянно возили его на прогулки, особенно на охоту, и устраивали пирушки. Весь этот кружок не терпел Меншикова. Мальчик, восстановленный против временщика, начал делать ему сцены и кричать: "Я покажу, кто император: я или он!" Меншикова сослали в Березов, власть перешла к Долгоруким. Под предлогом коронации двор переехал в Москву, где Петр совсем предался забавам. Сестра князя Ивана, грубая, но разбитная Екатерина, была объявлена невестой царя, а Иван, уже обручившийся с богатой красавицей, дочерью Бориса Шереметева, стал все позволять себе, рыская по Москве с отрядом драгун" {Проф. А. Трачевский.}.

* * *

   Было около двенадцати часов ночи, когда в подъезд дворца вошел человек в меховой шинели и в такой же щапке, надвинутой глубоко на глаза.

   – Кого вам? – грубо спросил один из дежурных, преграждая дорогу прибывшему.

   Незнакомец спокойно вынул бумажку, приготовленную, очевидно, заранее, и протянул ее строгому церберу:

   – Пойди и отдай! – властно приказал он.

   – Кому? – захлопал тот глазами.

   – Дурак! Кому, кому? Конечно, его превосходительству.

   Через несколько минут прибывший, не снимая шинели, вошел в кабинет знаменитого "дипломата" Остермана.

   Последний сидел за столом, заваленным бумагами.

   – Вы? Вот, признаюсь, не ожидал вас видеть, Бирон! – удивленно и как будто чуть-чуть насмешливо воскликнул лукавейший из всех российских царедворцев, недаром прозванный "немецкой лисицей".

   – Прошу извинить меня, ваше превосходительство, что я позволил себе войти к вам в шапке и шинели, – низко поклонился Бирон. – Но я полагаю, что иногда бывает лучше хранить инкогнито.

   С этими словами Бирон быстро снял шапку и шинель и положил все это на широкий диван.

   – Откуда вы, Бирон? – спросил Остерман.

   – Прямо из Митавы.

   Разговор шел по-немецки.

   – Как же это вы решились оставить нашу Анну Ивановну одну? Она, бедняжка, рискует умереть со скуки, или же вы, любезный Бирон, рискуете очутиться с головным украшением, от которого открещивается всякий добрый немец.

   Остерман находился в отличнейшем настроении духа, а потому особенно сыпал излюбленными "вицами" (остротами).

   – Ни первое, ни второе для меня не страшны, ваше превосходительство, – спокойно ответил Бирон. – Я к вам приехал по важнейшему делу.

   – От нее? По ее поручению? – спросил Остерман.

   – Нет, от себя, для себя и для вас.

   – О! – высоко поднял палец Остерман. – Садитесь и давайте беседовать.

   При первом упоминании Бироном имени Джиолотти Остерман расхохотался и воскликнул:

   – Ах, вы опять о глупых предсказаниях вашего таинственного чародея? Оставьте, Бирон, ей-Богу, вы меня уморите со смеху!..

   – Сейчас вы перестанете смеяться, когда узнаете, что сообщил мне этот великий человек.

   Сказав это, Бирон протянул Остерману какое-то письмо, и тот стал с интересом читать его. И по мере того как подвигалось чтение, лицо знаменитого царедворца принимало все более и более удивленное выражение. – Как?! – воскликнул он. – В январе?

   – Да, в январе. Джиолотти пишет, как вы сами изволили прочесть, что ошибки быть не может, что гороскоп безусловно предсказывает это,–ответил Бирон.

   – Но ведь это – явная бессмыслица: с чего, от какой причины может скончаться четырнадцатилетний мальчуган? Помилуйте! Он здоров, как бычок, и еще вот на днях на охоте собственноручно убил огромного медведя. И подумать, что через месяц, а то и менее, его не станет!.. Нет, нет, Бирон, я не верю в это; ваш Джиолотти просто водит вас за нос. Очевидно, ему понравилось получать драгоценные подарки, и он врет напропалую.

   – Получив от великого магистра это извещение, я счел долгом немедленно приехать к вам, ваше превосходительства. Вы можете верить или не верить, – но вам необходимо знать это.

   – И вы убеждены, что император умрет?

   – Убежден.

   Остерман, покачав головой, промолвил:

   – Ай-ай-ай, Бирон!.. Этот маг заразил вас своим итальянским суеверием. Мы с вами – немцы, а потому нам стыдно верить в фантастические сказки. Ну-с, давайте, однако, обсудим этот вопрос. Допустим, что император умрет. Кто же, Бирон, по-вашему, наследует престол?

   – Моя Анна Ивановна, – ни на секунду не задумываясь, ответил Бирон и горделиво выпрямился.

   – А кем же я буду тогда? – улыбнулся Остерман.

   – Вы – канцлером, а я – герцогом и первым человеком в империи. Вся власть России сосредоточится в моих руках. Черт возьми! Я покажу этим варварам, как надо жить! – повторил он свою любимую фразу.

   Долго сидел в глубоком раздумье Остерман. Какая-то тревожная мысль проносилась по его лицу. Наконец он сказал:

   – А знаете, Бирон, вы с вашим кудесником, пожалуй, правы...

   – Ага! И вы, Остерман, приходите к этому выводу? – "конюх" фамильярно хлопнул по плечу знаменитого государственного человека.

   Того покоробило, но он стерпел.

   – Да! – спокойно произнес Остерман. – Уже давно Верховный совет – в лице голицынско-долгоруковской партии и многих иных – мечтает об ограничении царской власти. Что ж! Если император действительно умрет, им не найти более удобного преемника, чем Анна... – Остерман оживился. С довольством потирая руки, он стал засыпать Бирона вопросами: – А как она себя чувствует?

   – Отвратительно!.. На нее опять напала хандра. Чрезвычайно хорошо, что событие приближается с головокружительной быстротой. Знаете ли вы, Остерман, что она сказала мне на прощание перед моим отъездом в Москву? "Если вы обманули меня, если я осуждена влачить в Митаве эти постылые, унылые дни, – я руки наложу на себя". А? Хорошо?

   – Хороню!.. – усмехнулся Остерман.

   – Я ответил ей: я еду в Москву, а скоро и вы поедете в Москву, а оттуда – в Петербург.

   – О Бестужеве она скучает?

   – Нет. Но вообще Анна Ивановна как-то сразу опустилась... Только кое-когда она чувствует прилив энергии. Клянусь вам, Остерман, она будет в наших руках! – Бирон подошел к Остерману и тихо прошептал ему: – Я хотел бы видеть императора. Устройте мне это!

   – Зачем? – спросил Остерман.

   – Чтобы увидеть на его челе signum mortis {Знак смерти (лат.).}, Джиолотти научил меня, как распознавать это.

   Беседа шла до утра. Бирон остался ночевать у Остермана.

II

ЗАБАВЫ ЮНОГО "ЦЕЗАРЯ"

   Несмотря на ранний утренний час, в великолепной спальне четырнадцатилетнего императора Петра II царила не тишина, а, наоборот, большая «шумиха».

   Император был еще не одет. Он вскочил с кровати, потому что его юная голова нестерпимо болела, а болела она потому, что накануне его напоил чуть не до бесчувствия князь Иван Долгорукий.

   – Иван... Ваня... худо мне что-то!.. – подошел Петр Алексеевич к Долгорукому, храпевшему на двух вместе составленных креслах.

   Тот мигом очнулся.

   – Что с тоб... что с вами, ваше величество?.. – хрипло спросил он, протирая глаза и слегка пошатываясь.

   Это был высокий, стройный молодой человек, на лицо которого, однако, непрерывные кутежи успели уже наложить свою отвратительную печать.

   Юный император казался старше своих лет. Его нельзя было назвать ни красивым, ни уродом: так, что-то среднее, но глубоко безличное, обыденное.

   – Силушки нет, как трещит голова, Ваня! – жалобно произнес Петр Алексеевич.

   – Ничего, государь, это мы сейчас вылечим, – тряхнул головой наперсник юного императора, хотя тоже чувствовал себя отвратительно.

   – И зачем это ты мне так много вина наливал вчера!.. – с легкой досадой попенял император.

   – А не пить, государь, вы не могли: кто же из смиренных рабов дерзнет прикоснуться к вину, раз сам августейший цезарь не делает этого? – улыбнулся наглой улыбкой князь Иван Долгорукий.

   Этим "августейшим цезарем" он постоянно потчевал своего юного повелителя. Он знал, что это страшно льстит самолюбию венценосного отрока, фантазия которого при этих словах всегда распалялась.

   "Я – могущественный монарх, я – сам цезарь!" – проносилось тогда в голове Петра II.

   Так было и на этот раз. Петр Алексеевич гордо выпрямился всей своей еще не сформировавшейся фигурой и, облачаясь в платье, уже весело спросил:

   – А чем же ты будешь лечить твоего августейшего цезаря, князь Иван?