Текст книги "Миры Роджера Желязны.Том 18"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Роберт Шекли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
– Хороший пес. Ну, иди, ляг в угол, – сказал Уэстфолл.
Молодая английская овчарка взглянула на него и гавкнула.
– Не очень-то он воспитан, – заметил Уэстфолл.
– Про воспитание ты не упоминал, – с обидой произнес Гермес. – А родословная у него длиной с твою руку.
– Симпатяга, – согласился Уэстфолл, – и золотые монеты меня вполне устраивают.
Деньги лежали у него в ногах, упакованные в прочный кожаный мешочек.
– Рад, что ты доволен, – вздохнул Гермес. – Теперь, если ты просто скажешь амулету, что отпускаешь меня и я больше не в твоей власти, мы оба сможем вернуться к своим делам.
– Ишь, разбежался! – с ухмылкой произнес Уэстфолл. – У меня еще много желаний.
– Но я занят! – возмутился Гермес.
– Потерпи. Ты мне будешь нужен еще какое-то время, дорогой Трисмегистус, а когда сделаешь все, что скажу, я подумаю: может, и отпущу тебя.
– Это нечестно! – воскликнул Гермес. – Я согласился выполнить желание-другое из уважения к твоему несчастному талисману, а ты злоупотребляешь моей добротой.
– Магия есть искусство злоупотребления, – назидательно сказал Уэстфолл.
– Не зарывайся, – предупредил Гермес. – Ты и сам не представляешь, какую игру затеял.
– Поговорили, и хватит, – отрезал Уэстфолл. – Теперь слушай внимательно, Гермес. Прежде, чем вызвать тебя, талисман показал мне кое-кого еще. Женщину. Редкую красавицу. Знаешь, о ком я говорю?
Гермес Трисмегистус закрыл глаза и сосредоточился. Открыл глаза.
– Мое чувство послевидения говорит мне, что ты вызвал Божью ангелицу, бывшую ведьму по имени Илит.
– Откуда ты знаешь? – спросил Уэстфолл.
– Ясновидение – один из моих атрибутов, – объяснил Гермес. – Отпусти меня, я и тебя научу.
– Брось. Я хочу, чтобы ты доставил мне эту особу – Илит, ты сказал? Доставь ее мне.
– Не думаю, чтобы ей того хотелось, – протянул Гермес, с любопытством разглядывая Уэстфолла. Такого поворота он не ожидал.
– Мне плевать, чего ей хочется, – заявил Уэстфолл. – Она разожгла мое воображение. Я ее возжелал.
– То-то Илит обрадуется, – заметил Гермес про себя.
Он знал Илит как очень решительную особу: она отстаивала духовное равноправие женщин задолго до того, как на Земле услышали само слово «феминистка».
– Ей придется ко мне привыкнуть, – заявил Уэстфолл. – Я намерен обладать ею, как мужчина – женщиной.
– Я не могу ее к этому принудить. Моя власть ограничена: я бессилен повлиять на женскую душу.
– Тебе не придется ее ни к чему принуждать, – сказал Уэстфолл. – Это уж мое дело. Просто предоставь ее в мое распоряжение.
Гермес подумал, потом сказал:
– Уэстфолл, буду с тобой откровенен. Обладание магией повредило твой здравый смысл. То, что ты придумал насчет Илит, никуда не годится. Ты лезешь в такие дела, куда человек опытный не полез бы ни за какие коврижки.
– Молчи! Делай, что говорят! – Глаза Уэстфолла расширились и засверкали.
– Будь по-твоему, – вздохнул Гермес и с помощью заклинания перенесся из комнаты, дивясь, как безошибочно люди находят неприятности на свою голову. Перед ним уже брезжил многообещающий план, сулящий выгоды ему и остальным олимпийцам, которые ныне прозябали в призрачном мире, так называемом Посветье. Однако прежде надо раздобыть для Уэстфолла Илит, а это задачка не из легких.
Гермес перенесся в одно из своих излюбленных мест: древнее капище на острове Делос в Эгейском море, выстроенное в его честь несколько тысячелетий назад. Там сел и, глядя на виноцветное море, принялся обдумывать ситуацию.
Несмотря на свою принадлежность к двенадцати главным олимпийцам, Гермес избежал участи остальных богов, когда вся греческая мифология развалилась к чертям собачьим вскоре после смерти Александра Великого и зарождения суеверного византийского рационализма. Другие боги не сумели приспособиться к изменившемуся эллинистическому миру, и, когда возникла новая религия, они оказались обречены. Почитатели разбежались, богов объявили выдумкой и отправили вести призрачное существование в Посветье. Это мрачное место больше всего походило на греческий аид. Гермес радовался, что не оказался там же.
Трисмегистус пережил распад древнегреческого мировоззрения благодаря своим давним связям с магией. Он с древности почитался за ловкость рук, и новую отрасль знания назвали его именем. «Корпус Герметикум», приписываемый Корнелию Агриппе и другим, лег в основу ренессансной магии; Гермес стал ее верховным божеством.
Он сумел быть полезным человечеству и в другом: например, находил потерянные вещи, к тому же слыл покровителем медицины из-за кадуцея, памятного подарка от древних египтян, которые чтили его под именем Тот.
По сравнению с другими богами Гермес всегда считался благожелательным и доступным, охотно беседовал со многими магами, те же всегда призывали его со всем возможным почтением. Теперь его впервые вызвали насильно и заставили повиноваться, не считаясь с его желаниями. Гермесу это не нравилось. Беда в том, что он не знал, как выкрутиться.
Он размышлял, сидя под дубом и глядя на море, когда услышал тихий, шелестящий голос. Гермес прислушался. Голос обращался к нему:
– Сынок, у тебя, похоже, что-то стряслось?
– Это ты, Зевс? – спросил Гермес.
– Да, я, – отвечал Зевс, – вернее, моя призрачная сущность. Истинное же мое «я» – в Посветье, где томимся мы все. Кроме тебя, конечно.
– Не моя вина, что меня оставили в качестве Гермеса Трисмегистуса.
– Я тебя и не виню, сынок. Просто говорю, как есть.
– Не понимаю, как ты здесь оказался, – произнес Гермес. – Хотя бы и в виде призрачной сущности.
– У меня специальное разрешение – являть свою призрачную сущность всюду, где зеленеет дуб, и это не так плохо, учитывая изобилие дубов и нынешние мои обстоятельства. Так все-таки что тебя беспокоит, Гермес? Скажи своему старому папочке.
Гермес колебался. Он, вместе с прочими олимпийцами, не доверял Зевсу. Все помнили, как тот обошелся со своим отцом Кроном – оскопил бедного старичка и выбросил его мужское достоинство в море. Подобной участи страшился и сам Зевс и потому следил, чтоб никому не представился сходный случай. Мысль эта страшно угнетала Зевса, его коварство и непостоянство проистекали исключительно из нежелания однажды проснуться кастратом. Гермес знал все это, но знал и другое: Зевс вполне способен дать дельный совет.
– Отец, человек подчинил меня своей власти.
– Неужели? Как такое вышло?
– Помнишь печати, которыми царь Соломон подчинил себе многих природных духов? Так вот, они еще не окончательно вышли в тираж.
Гермес поведал все по порядку и заключил:
– И что мне теперь делать? Зевс пошелестел листьями.
– Этот смертный ловко тебя заполучил. Играй дальше, но держи ухо востро. Когда подвернется случай, действуй решительно и быстро.
– Это и так понятно, – сказал Гермес. – Зачем повторять очевидное?
– Потому что знаю я вас, совестливых! Ты, сынок, повелся с этими новыми людьми и набрался у них всякой зауми насчет старых богов. Развесил уши. Возомнил невесть что об их магических штучках. Уясни наконец: всякая магия – всего лишь власть, а любая власть на девять десятых – обман.
– Ладно, хватит меня учить, – отвечал Гермес. – Лучше скажи, как раздобыть Уэстфоллу его бесовку.
– Это как раз самое простое. Отправляйся к своей сестре Афродите и одолжи у нее шкатулку Пандоры. Последнее время она хранит там свою бижутерию. Выйдет отличная душеловка.
– Конечно, душеловка, как я не подумал! И что мне с ней делать?
– Ты у нас великий маг. Пораскинь мозгами.
Некоторое время спустя Гермес появился на Йоркском кладбище, переодетый чудаковатым старым джентльменом. Под мышкой он держал сверток из коричневой бумаги, перевязанный бечевкой. Подойдя к Илит, Трисмегистус изменил голос и сказал:
– Мисс Илит? Ваш друг просил передать вам это.
– Аззи оставил мне подарок? – воскликнула Илит. – Как мило!
Она развернула бумагу и, не задумываясь, открыла шкатулку. На крышке было зеркало, блестящее, в радужных разводах; она видела такие в Египте и Вавилонии: магическая душеловка, прах побери, кто-то провернул с ней этот старый трюк! Илит отвела глаза, но поздно – в эту секунду душа прозрачным мотыльком выпорхнула у нее изо рта, тело обмякло.
Гермес подхватил безжизненную Илит, аккуратно опустил на землю и решительно захлопнул шкатулку. Потом перевязал ящик Пандоры золотым шнурком, подозвал завтракавших неподалеку могильщиков и велел им отнести тело в город, в дом Уэстфолла. «Да поосторожнее! Не повредите!» Удивленные могильщики засомневались, все ли тут чисто, но Гермес объяснил, что он – врач и собирается оживить бедную даму, которая пострадала от неблагоприятного сочетания зодиакальных созвездий. Выслушав такое внятное научное объяснение, могильщики не стали ни о чем больше спрашивать. В конце концов, они всего лишь выполнили врачебное предписание.
Уэстфолл гадал, чего Гермес мешкает, потом рассудил, что не просто достать женщину с того света, вот и все. Дивился он и себе: не в его обыкновении было действовать подобным образом. Может, им овладело нечто сверхъестественное и ненароком присоветовало потребовать эту женщину? Уэстфолл сомневался, но чувствовал вмешательство чего-то потустороннего, не связанного с магией, чего-то, что действует само по себе и проявляется – либо не проявляется – по собственному соизволению.
Долгий день клонился к вечеру; Уэстфолл нашел в кладовой кусок сыра и сухую корку. Хлеб он размочил во вчерашнем супе, который разогрел на печке в углу, запил вином и задремал в кресле. Никто его не беспокоил, цока в уши не проник звук разрываемого воздуха. Уэстфолл вскочил с криком:
– Привел женщину?
– Я свою часть выполнил, – сказал Гермес, разгоняя рукой клубы дыма, вместе с которыми появился. Одет он был, как прежде, а под мышкой держал маленькую, богато украшенную деревянную шкатулку.
– Что тут у тебя? – спросил Уэстфолл.
В это время на лестнице раздались тяжелые шаги и глухой голос позвал:
– Отворите, кто-нибудь!
Уэстфолл пошел открыть дверь. Вошли двое дюжих мужиков, они несли красивую молодую женщину. Та была без сознания и бледна как смерть.
– Куда прикажете положить? – спросил первый могильщик.
– Вот сюда, на лежанку. Осторожно! Гермес расплатился с могильщиками и проводил их до дверей. Потом сказал Уэстфоллу:
– Теперь она в твоей власти. Вот ее тело. Но не советую позволять себе лишнее без разрешения хозяйки.
– Где она? – спросил Уэстфолл. – Ее сознание, я хочу сказать.
– То есть ее душа, – поправил Гермес. – Здесь, в шкатулке. – Он поставил ящичек на стол. – Когда надумаешь, откроешь, душа вылетит и оживит тело. Но смотри, не зевай. Дама весьма сердита – никто не любит, чтоб его колдовским образом отрывали от дел.
– Ее душа и правда в шкатулке? – спросил Уэстфолл. Он поднял маленький, оправленный в серебро ящичек и потряс. Изнутри донесся визг и приглушенные ругательства.
– Теперь дело за тобой, – сказал Гермес.
– А что именно мне делать?
– Решай сам.
Уэстфолл поднял шкатулку и легонько потряс.
– Мисс Илит? Вы еще здесь?
– Сам знаешь, что здесь, непотребное ты животное, – отозвалась Илит. – Открой крышку, чтобы мне до тебя добраться.
Уэстфолл побелел и плотно придавил крышку обеими руками.
– О Господи! Гермес пожал плечами:
– Она сердится.
– Это ты мне говоришь? – сказал Трисмегистус.
– Но что я буду с ней делать?
– Ты хотел ее получить, – напомнил Гермес. – Я считал, остальное ты продумал.
– Ну, не совсем.
– Мой тебе совет: попробуй с ней договориться. Без этого не обойтись.
– Я, наверно, просто уберу шкатулку на какое-то время.
– Не стоит.
– Почему?
– Если за ящиком Пандоры не смотреть, то, что внутри, просочится наружу.
– Это нечестно!
– Я тебя не обманывал, Уэстфолл. Надо было знать, что в таких вещах всегда бывает подвох. Счастливо оставаться.
Он взмахнул рукой, чтобы перенестись прочь из комнаты.
– Помни, – воскликнул Уэстфолл. – Талисман у меня, я могу вызвать тебя, когда захочу!
– Не советую, – сказал Гермес и исчез. Уэстфолл подождал, пока рассеется дым. Потом повернулся к шкатулке. Мисс Илит?
– Чего тебе?
– Можно с вами поговорить?
– Открой ящик – поговорим.
В голосе ее звучала такая ярость, что Уэстфолл содрогнулся.
– Давайте немного подождем, – сказал он. – Мне надо подумать.
Не обращая внимания на ее проклятия, он прошел в дальний угол комнаты и сел думать. Однако глаз от шкатулки не отрывал.
Уэстфолл поставил шкатулку на ночной столик. Совсем не спать он не мог, но периодически просыпался и проверял, не ускользнула ли Илит; он очень боялся, что она сбежит. Ему снилось, что она поднимает крышку или что шкатулка открылась сама. Иногда он просыпался с криком.
– Послушайте, мисс, может, забудем это все? Давайте так: я вас выпущу, а вы меня не тронете. Идет?
– Ну уж, дудки, – отрезала Илит.
– Почему? Чего вы хотите?
– Возмещения за моральный ущерб, – сказала Илит. – Ты так легко не отделаешься, Уэстфолл.
– А что вы сделаете, если я вас выпущу?
– Еще не решила.
– Но ведь вы меня не убьете?
– Могу и убить. Это был тупик.
Пьетро Аретино немало удивился, когда в тот день 1524 года открыл дверь своего венецианского дома и увидел на пороге огненно-рыжего демона. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он изумился – Аретино взял себе за правило ничему не изумляться.
Он был высок ростом, открытый лоб обрамляли такие же рыжие, как у Аззи, локоны. В том месяце ему исполнялось тридцать два, и всю свою сознательную жизнь он зарабатывал сочинительством. Его стихи, утонченные по форме и крайне разнузданные по содержанию, цитировались и распевались во всех уголках Европы.
Аретино вполне сносно существовал на дорогие подношения от королей, вельмож и прелатов, напуганных его язвительным острословием. «Умоляю, примите этот золотой поднос, милейший Аретино, и любезно обойдите меня вниманием в следующей вашей публикации».
Когда в дверь постучали, Аретино ждал услышать нечто подобное. Он сам открыл дверь, потому что с утра отпустил слугу к родным. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять – перед ним не земной посланец. Нет, этот узколицый ясноглазый юноша явно из тех потусторонних созданий, о которых Аретино слышал, но которых ни разу не встречал.
– Добрый вечер, сударь, – вежливо поздоровался Аретино, решив не грубить незнакомцу, пока во всем не разберется. – У вас ко мне дело? Мне кажется, я вас прежде не видел.
– Нам не доводилось встречаться, – кивнул Аззи. – Однако мне кажется, я знаю божественного Аретино по искрометной мудрости его стихов, в которых сквозь смех явственно просвечивает здравость нравственных суждений.
– Очень любезно с вашей стороны, сударь, – молвил Аретино, – хотя многие считают, что в моих строках нравственность и не ночевала.
– Они слепы, – отвечал Аззи. – Смеясь над человеческим лицемерием, вы, дорогой маэстро, неизменно воспеваете то, что попы слишком охотно отметают.
– Вы, сударь, дерзновенно защищаете то, что люди обыкновенно почитают дурным.
– И все же люди совершают семь смертных грехов куда охотнее, нежели стремятся к добродетели. Даже праздности они предаются более ревностно, чем служению высоким идеалам благочестия.
– Сударь, – сказал Аретино, – наши суждения совпадают. Но не будем уподобляться болтливым старухам и судачить на пороге. Войдите в мой дом и позвольте налить вам превосходного вина, я недавно привез его из Тосканы.
Аретино провел Аззи в дом, вернее – палаццо, маленький, но очень богатый дворец. Полы устилали мягкие ковры, подарок самого дожа; в бронзовых канделябрах горели высокие восковые свечи, бросая отсветы на выбеленные стены.
Аретино пригласил демона в низкую гостиную, завешенную коврами и шпалерами. Комнату согревала небольшая жаровня с углями. Там поэт попросил Аззи устраиваться поудобнее, взял с небольшого инкрустированного столика хрустальный графин и наполнил кубки искристым красным вином.
– А теперь, сударь, – промолвил Аретино, когда хозяин выпил за здоровье гостя, а гость – за здоровье хозяина, – объясните, чем могу вам служить.
– Правильнее будет сказать, – отвечал Аззи, – что я хотел бы услужить вам, ибо вы – величайший драматург и сатирик Европы, а я – скромный покровитель искусств, моя мечта – осуществить некий артистический проект.
Что именно вы задумали, сударь?
– Я хотел бы поставить пьесу.
– Превосходная мысль! – вскричал Аретино. – У меня есть несколько сочинений, они подойдут вам как нельзя лучше. Сейчас схожу за рукописями.
Аззи жестом остановил его:
– Я ничуть не сомневаюсь, что все, вышедшее из-под вашего пера, – верх совершенства, но готовый сценарий мне не годится. Я хотел бы участвовать в новом проекте, чтобы пьеса отражала мой авторский замысел.
– Разумеется, – кивнул Аретино. Он и прежде встречал людей, жаждавших прославиться сочинительством. Все они приходили со своими замыслами, и никто не желал утруждать себя скучной черновой работой, собственно писательством, предпочитая поручить это другому. – Что за сюжет вы изволите предложить?
– Я хотел бы, чтоб моя пьеса утверждала некие простые истины, – сказал Аззи. – То, что умным людям известно уже несколько столетий, но никак не отражено нашими драматургами. Большинство писателей рабски следуют Аристотелю и настойчиво твердят: расплата за грех – смерть, обжора кончит в канаве, похоть ведет к пресыщению, а те, кто легко влюбляются, никогда не полюбят всерьез.
– Это общепринятые нравственные посылки, – заметил Аретино. – Вы желаете их опровергнуть?
– Вот именно, – сказал Аззи. – Хотя будничное сознание строится на этих самых посылках, мы-то с вами знаем, что они не всегда верны. Своей пьесой я намерен возразить всем этим шамкающим благодетелям человечества. Моя пьеса будет утверждать, что семь смертных грехов – путь к благополучию или, по крайней мере, не помеха на этом пути. Короче, милейший Аретино, я хочу поставить безнравственную пьесу.
– Какой благородный замысел! – вскричал Аретино. – Рукоплещу вам, сударь, за ваше величественное намерение в одиночку восстать против столетий медоточивой пропаганды, так и не убедившей никого действовать по предписанному вопреки влечениям своего естества. Однако позвольте указать вам, сударь, что, поставив такую пьесу, мы неизбежно навлечем на свои головы ханжеский гнев церкви и государства. И потом, где найти исполнителей? Или неподконтрольную церкви сцену?
– Пьесе, которую я хочу поставить, – сказал Аззи, – не потребуются такие условности, как актеры, сцена и зрители. Действие должно разворачиваться само собой: мы дадим нашим исполнителям самые общие представления о задуманном, а слова и поступки они пусть импровизируют сами.
– Но как вы сумеете вывести свою антимораль, если заранее не спланируете развязку?
– У меня есть некоторые соображения на этот счет, – сообщил Аззи, – которыми я поделюсь с вами, если получу ваше согласие на участие в проекте. Скажу лишь, что я способен управлять причинно-следственными механизмами этого мира для достижения поставленной цели.
– Такое может утверждать лишь сверхъестественное существо, – заметил Аретино.
– Слушай меня внимательно! – сказал Аззи.
– Слушаю, – отвечал Аретино, слегка опешив от повелительного тона гостя.
– Я – Аззи Эльбуб, демон благородных кровей, к твоим услугам, Аретино. – Аззи беспечно взмахнул рукой, и на кончиках его пальцев вспыхнули голубые огоньки.
Аретино расширил глаза.
– Черная магия!
– Я прибегну к этим театрально-инфернальным эффектам, – сказал Аззи, – чтобы ты сразу понял, с кем имеешь дело.
Он вытянул пальцы, взял из воздуха изумруд, потом другой, третий – всего шесть, и уложил их рядком на столике рядом с графином. Провел над ними рукой – изумруды задрожали и слились в один, невиданно огромный самоцвет.
– Поразительно! – воскликнул Аретино.
– Через некоторое время они вернутся в первоначальную форму, – объяснил Аззи. – Но красиво, правда?
– Поразительно! – повторил Аретино. – Этому можно научить?
– Только другого демона, – сказал Аззи. – Но я многое могу сделать и для тебя, Аретино. Соглашайся. Я не только заплачу тебе неслыханные деньги, но еще и удесятерю твою и без того заметную славу – ведь ты станешь автором пьесы, которая породит на этой старой земле новую легенду. Если повезет, она предвосхитит эру искренности, какой еще не знал этот старый лицемерный мир. – Произнося это, Аззи для убедительности метал глазами молнии.
Аретино в ужасе отпрянул, споткнулся о табурет и упал бы, не протяни Аззи длинную, покрытую рыжим пушком руку и не подхвати изумленного стихотворца.
– Не могу выразить, насколько польщен, – пролепетал Аретино, – что вы пришли с этим замечательным замыслом именно ко мне. Ваше пожелание, сиятельный Аззи, близко моему сердцу, но все не так просто. Если я соглашусь, то должен буду создать совершенное творение, никак не меньше. Дайте мне неделю срока – поразмыслить, обдумать, справиться с древними повестями и легендами, которые я слышал. Как бы вы ни ставили свою пьесу, в ее основу должно лечь некое повествование. Поискам этого сюжета я себя и посвящу. Могли бы мы встретиться через неделю в такое же время?
– Прекрасная речь, – сказал Аззи. – Я рад, что вы отнеслись к моему предложению с такой рассудительностью. Да, пусть будет неделя.
С этими словами гость взмахнул рукой и растворился в воздухе.
