Текст книги "Служители тайной веры"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

И только когда возок тронулся и Василий, обернувшись, увидел, как со двора Патрикеева вылетела нарядная повозка, а в ней мелькнула черная крашеная борода великокняжеского дьяка Алексея Полуехтова, он ужаснулся от мысли, которая пришла ему в голову.

В остроге Медведева бесцеремонно обыскали и отвели в маленькую комнатушку без окон, в которой не было ничего, кроме сена на полу.

Медведев слышал, как пристав сказал стражникам:

– Воевода князь Патрикеев, именем великого князя, приказал охранять этого человека и его товарища со всей строгостью, как полагается при охране опасных государственных преступников.

Медведев улегся на сене и второй раз за сегодняшний день вспомнил Антипа.

Все-таки в его словах что-то было!

Глава десятая. Первая верста

На рассвете Медведева со связанными руками вывели под конвоем и, усадив в окованную железом кибитку, перевезли в подземелье башни из белого камня – одной из тех башен, которые вознеслись вокруг Кремля при Дмитрии Донском.

В пути стражник добродушно утешил Василия сообщением о том, что Филипп будет доставлен туда же следом за ним, и удивился, что Медведева это почему-то не порадовало.

После формальностей, связанных с передачей узника из рук в руки, Медведева отвели вниз по крутой лестнице и заперли в темнице. Здесь было не так сыро, как в замке Горваль, и немного светлее благодаря цвету камня. Кроме того, Василий утешал себя мыслью, что на нем нет цепей, но это обстоятельство уравновешивалось тем, что здесь, в отличие от горвальской темницы, рядом не было друзей. С минуты на минуту Василий ожидал, что за ним придут, чтобы отвести к великому князю, но до самого вечера никто не явился, кроме тюремщика, который принес похлебку.

Ночь Медведев провел без сна, и под утро ему стало казаться, что он находится здесь уже много лет, а выйти отсюда никогда не удастся. Василий решительно отбросил эти мысли и с рассветом снова принялся перебирать в памяти все случившееся, начиная с разговора седого нищего и мужика в кольчуге и кончая вчерашними событиями.

В полдень следующего дня звякнул засов и на пороге показался Иван Юрьевич Патрикеев собственной персоной. Его одежда, обильно украшенная собольим мехом, чем-то напоминала шубу, в которой щеголял по Татьему лесу Епифаний Коровин.

Лицо боярина было мрачным и неприветливым.

Он уселся на единственный колченогий табурет и сказал:

– Государь в гневе.

– Князь... – начал было Медведев.

– Не перебивай меня, – остановил его Патрикеев и, расстегнув воротник, тяжело и шумно вздохнул. Потом глянул в упор на Василия и вдруг спросил тихо и вкрадчиво: – Ты кому служишь, Медведев?

Василий вспыхнул.

– Князь, – сказал он, отчеканивая каждое слово, – я при тебе целовал крест великому князю.

– Крест целовал, крест целовал, – передразнил Патрикеев. – Ты же разбойник, Медведев! Самый что ни на есть тать окаянный! Имей в виду – великий князь все знает! Все! И о твоей дружбе с вором и смутьяном Антипом Русиновым, которому ты, несмотря на великокняжеский указ, помог бежать в Литву, и о том, как ты вместе с ним участвовал в грабеже замка Горваль... Да за одно это тебя повесить надо! А что это за друзья у тебя появились в последнее время?! Великому князю известно, что ты отбил у Антипа пленника, да не простого рода – княжеского. Сказывают, пленник тот – верный слуга короля Казимира – гостил у тебя и ты вместе с ним, да еще с Бартеневым и Картымазовым, целыми вечерами обсуждали на той стороне Угры, в Бартеневке, какие-то замыслы! О чем вы там сговаривались, а?! Может, ты и королю польскому тоже успел крест поцеловать, Медведев?! А то, что вы с Бартеневым учинили вчера, – это же черт знает, что такое! Напасть с оружием в руках на знатного человека, великокняжеского дьяка, к тому же старика, который вам в отцы годится! Великий князь очень разгневан, Медведев! Я раскаиваюсь, что порекомендовал тебя ему. Не думал, не думал, что, пользуясь доверием государя, ты будешь такими делами заниматься... Ай-ай-ай-ай... Ну – что можешь сказать в свое оправдание?!

– Мне не в чем оправдываться, князь. Я ничем не нарушил клятвы государю и не уронил своей чести. Что касается людей, о которых ты говоришь, я не вижу ничего предосудительного в моей дружбе с ними. Я действительно вынудил Антипа уйти из наших земель, ибо счел это полезным – прекратились разбойные дела на рубеже. Что до замка Горваль, то там Антип освободил меня из рук князя Семена Вельского и тем содействовал мне выполнить поручение, данное великим князем. Литовский дворянин, о котором ты говоришь, действительно мой друг, и я не намерен этого скрывать, но наша дружба не имеет никакого отношения к службе и выполнению долга перед государем. А если говорить о вчерашнем, то нападал я не на дьяка, а на убийцу и лазутчика с литовской стороны!

Патрикеев вздрогнул.

– Ну-ка, ну-ка – что ты сказал? Это Полуехтов – лазутчик? У тебя есть доказательства?

Слишком поспешно задал этот вопрос боярин, и что-то особенное было в его заинтересованности. Медведев придержал уже готовую сорваться фразу. Он сделал короткую паузу и сказал:

– Я незнаком с великокняжеским дьяком Полуехтовым. Я преследовал другого человека. Его зовут Степан. Это слуга князя Семена Вельского – изменник и убийца. Он участвовал в похищении дочери Картымазова, своей рукой убил отца Бартенева, когда тот ехал в Москву, чтобы перейти под власть великого князя, и который, наконец, едва не помешал мне выполнить волю государя!

– Ты уверен, что это тот человек?

– Готов поклясться на кресте!

Патрикеев помолчал, потом насупил брови и произнес:

– Послушай, Медведев, последуй моему доброму совету. Не вздумай сказать об этом великому князю, иначе не миновать тебе топора. Никто в это не поверит. Понял?

– Нет, князь, не понял! Я буду всюду говорить правду. Есть много людей, которые подтвердят мои слова.

– Что это за люди? Назови их! – живо потребовал Патрикеев.

Медведев улыбнулся.

– Нет уж, князь, прости! Я назову этих людей только государю!

– Как хочешь, Медведев, – угрожающе сказал Патрикеев. – Боюсь, ты не скоро выйдешь из этой темницы. Я больше сюда не приду. Но слова мои запомни!

Боярин тяжело встал и вышел, не оглядываясь.

Что это за чертовщина? Откуда такие сведения обо мне? Филипп? Нет! Ах, вот оно в чем дело! Степан! Степан – сын Полуехтова – сообщает отцу сведения о делах на той стороне и на рубеже. Старый Полуехтов – Патрикееву. Патрикеев – великому князю. А государь, восхищаясь всеведением двоюродного брата, наверняка даже не подозревает, откуда тот получает все эти сведения... Степан служит на две стороны! Полуехтов оказывает услуги Патрикееву, и тот, вероятно, убедил великого князя простить дьяку какой-то старый грех, о котором намекал вчера десятник... А теперь Патрикеев хочет выручить Полуехтова, который прячет у себя сына-изменника. ...Хорош, однако, великий князь! Поверил всему, что сказал Патрикеев... Впрочем – чему удивляться? Патрикеев – первый советник, а я – простой гонец... Дескать, можно и другого найти! Они думают, что Медведевы кругом на дорогах валяются – только подбирай! Посмотрим, посмотрим... Я и не из таких переделок выбирался...

Впрочем – нет! В таких еще не бывал... Но все равно – выберусь. Притом с честью! Интересно, сколько дней езды отсюда до Волоколамского? Дня три, что ли... Не зря же Мефодий выпустил голубя! Иосиф, наверно, уже здесь. А раз так – непременно поинтересуется моей судьбой... А он далеко не простой служитель, каким хочет казаться... У митрополита бывает... Правильно! Вот ему-то я и могу все рассказать... Отлично. Подождем Иосифа, и не быть мне Медведевым, если он не явится позже завтрашнего дня!

Медведев остался Медведевым.

Иосиф явился на следующее утро.

В полумраке темницы Медведеву показалось, что монах еще больше побледнел и осунулся с тех пор, как стал Волоцким игуменом. Его борода и усы теперь стали длиннее, выглядел он солиднее, очевидно в соответствии с новым саном, и если бы Василий не видел его раньше, то подумал бы, что игумену уже лет сорок. Впрочем, Иосиф прежнему держался уверенно, с достоинством и еще больше прежнего стал походить на воина, переодетого в рясу.

Остановившись на пороге, Иосиф улыбнулся одними кончиками губ и мягко произнес своим мелодичным голосом:

– Рад тебя снова видеть, Василий, даже несмотря на тягостное место нашей нынешней встречи. Но Господь справедлив и великодушен – он посылает мне случай отплатить тебе старый долг!

– Здравствуй, отец Иосиф! Ты еще не забыл о том пустяке!

– Я никогда ни о чем нс забываю. Потому-то я и здесь.

– Значит, голубь поспел вовремя? – прищурил один глаз Медведев.

– От тебя ничего нельзя скрыть! – добродушно улыбнулся Иосиф. – Но все, как видишь, к лучшему. Я живо интересуюсь твоей судьбой и надеюсь, ты не в обиде на меня и Мефодия за то, что мы изредка обмениваемся весточками?

– О, нисколько! Кстати, Мефодий просил кланяться и передать, что благодарит за назначение ко мне. Я, в свою очередь, доволен им – это как раз то, что нужно в тех местах.

Иосиф казался польщенным.

– Я рад. Ему, конечно, не следовало делать тайны из своей голубиной почты, но он, видно, опасался, что ты будешь недоволен. Он ведь, как и никто другой, не знает о нашей дружбе, которая и привела меня сюда. Дела твои, насколько мне удалось выяснить, довольно плохи, но не хуже, чем мои полгода назад в Татьем лесу...

– Если они не хуже, то, во всяком случае, не лучше, и я опасаюсь, как бы не нашлось тут для меня подходящего Софрона, как для тебя тогда!

И Медведев рассказал о вчерашнем визите Патрикеева.

Иосиф слегка встревожился.

– Это странно, – сказал он, – при дворе Патрикеев изо всех сил вступается за тебя и делает вид, что хочет защитить перед разгневанным великим князем... Послушай, Василий, я хочу помочь вам с Бартеневым выбраться отсюда, но ты должен мне честно рассказать, что заставило вас броситься среди ночи на старого Полуехтова... Ведь я знаю, что ты не обнажаешь меча без важного повода.

Медведев стал серьезным.

– Иосиф, я расскажу тебе кое-что... Возможно, это будет для тебя неожиданным, но несомненно интересным открытием. Но дело в том, что мне самому еще не все ясно, и, чтобы рассказать тебе толково, я должен сначала кое-что понять... Ты, если сможешь, ответь подробнее на несколько вопросов, потому что это тесно связано с тем, что я хочу тебе рассказать...

– Ну, что ж, спрашивай. – Иосиф явно был заинтригован.

– Расскажи мне, что тебе известно о Полуехтове и его жизни?

Иосиф посмотрел на Василия настороженно, словно ожидал какой-то ловушки, и медленно начал рассказывать:

– Алексей Полуехтов вот уже тридцать лет служит дьяком у великого князя. Особыми талантами не блещет и не блистал, но пользуется некоторым уважением государя... Возможно, он добился бы большего, если бы не один случай, который повлек его опалу... После этого случая...

– А ты не можешь рассказать мне, что это был за случай?

Иосиф колебался.

– Не должно бы тебе это рассказывать... Давно это было и не имеет сейчас никакого значения.

– В каких отношениях Полуехтов с Патрикеевым?

– Говорят, дьяк оказывает Патрикееву какие-то мелкие услуги, а тот его за это поддерживает при дворе.

– Я догадываюсь, что это за услуги. А теперь послушай, что известно мне. Степан, сын Полуехтова, два года назад бежал в Литву. Он стал предателем и убийцей. Человек, которого мы с тобой хоронили на моем дворе, – отец Филиппа Бартенева, а убил его своими руками Степан Полуехтов. Позавчера на улице Филипп узнал Степана и бросился на него, но нас схватили. А теперь самое интересное. В ту ночь, когда я приехал в свой разрушенный и сожженный дом в Березках, в моем дворе переодетый простым мужиком великокняжеский дьяк Алексей Полуехтов тайно встречался с таким же переодетым в нищего вельможей с литовской стороны, которого мне не удалось догнать. И вчера я снова видел этого вельможу вместе со Степаном и его отцом.

– Здесь?! В Москве?! – изумился Иосиф. – Как он выглядит?

Василий подробно описал внешность седого нищего и закончил:

– Я подозреваю, что эта компания затевает что-то недоброе. Я хотел рассказать обо всем Патрикееву, но Полуехтов опередил меня, и Патрикеев именем великого князя запер меня сюда. Я опасаюсь, что воевода заодно с ними, поэтому не обмолвлюсь ему ни словом о своих подозрениях. Теперь все в твоих руках. Ты можешь узнать от Полуехтова много интересного. Только будь осторожен! Не то окажемся соседями, – Василий кивнул на стену башни.

Иосиф пропустил мимо ушей слова Василия и глубоко задумался. Потом спросил:

– Скажи, Василий, слыхал ли ты когда-нибудь о новой, недавно явившейся ереси, основателем которой, как говорят, был некий Схария из Новгорода?

– Нет, никогда. Признаться, Иосиф, я мало интересуюсь церковными делами и занят, как ты знаешь, несколько иными...

– Я думаю, тебе следует кое-что об этом узнать. Вот послушай...

Иосиф кратко рассказал Василию об основах учения Схарии, только едва прояснившихся совсем недавно, когда один мастеровой в Новгороде рассказал на исповеди, что к нему ночью явился дьявол в облике монаха и прельщал его рассказами о новой вере, убеждая перейти в нее.

– Что касается целей тайной веры, – закончил Иосиф, – то они никому точно не известны, но можно предполагать, что это учение, как и всякое иное, стремится к широкому распространению. А поскольку главари его знают, что церковь греческая, как, впрочем, и латинская, всегда и всюду будет жестоко преследовать еретиков, они окружили свою деятельность строгой тайной. Мы без устали работаем над тем, чтобы найти хоть какие-то зацепки... Мне кажется, что у тайных еретиков должно быть нечто особенное, чего нет ни у кого другого, то, но чему они узнают друг друга...

Василий едва заметно вздрогнул.

По перстням?.. Но ни у Степана, ни у его отца не было перстней... Нет, у старого Полуехтова было целых четыре: по два на каждой руке, но совсем не такие... А у седого нищего? Ни тогда на Угре, ни сейчас – нет... А может, у них нательные крестики с таким же узором, как у Ефима? А при чем тут Любич и его дочь? Их всех что-то связывает?

– Однако ты меня не слушаешь, Василий... – заметил Иосиф. – Я понимаю, что эти сугубо церковные проблемы мало тебя интересуют, однако полагаю, ты должен знать о существовании новой угрозы для нашей церкви. Пойми, церковь – это вера. Вера – это закон. У нас господствует одна вера – греческая. Она поддерживает престол и порядок в державе. Если появится другая – все пошатнется...

– Зачем ты мне рассказываешь все это, Иосиф? Ты подозреваешь, что Полуехтовы как-то замешаны в делах тайной веры?

– Почему ты так решил? – немедленно насторожился Иосиф.

– Потому что ты начал это рассказывать в связи с Полуехтовым.

Иосиф секунду подумал, потом сказал:

– Нет. Я рассказал тебе о ереси, потому, что ты парень смекалистый, и если увидишь что-нибудь странное, необычное, знай – есть у нас еще один тайный враг и, быть может, гораздо более опасный, чем король Казимир, который, в сущности, ничем нам пока не угрожает. Если что-то узнаешь или заметишь, – сообщи сразу же мне, либо Мефодию, а я постараюсь вернуть свой долг и вызволить тебя отсюда. Ожидай в спокойствии и молись.

Осенив Медведева крестным знамением, игумен Иосиф покинул темницу.

...Пасмурный осенний день подошел к концу, не принеся больше ничего нового. Но сегодня Медведев чувствовал себя гораздо спокойнее и уже не так тревожился о своей дальнейшей судьбе. Утомленный бессонницей прошлой ночи, он уснул под стеной на прогнившем сене и, наверно, проспал бы всю ночь обычным крепким сном, если бы около двух часов ночи не разбудил его грозный, многоголосый звон тысячи московских колоколов. Василий вскочил на ноги и увидел, что стены его темницы мерцают красным. Кусочек неба в высоком оконце переменчиво полыхал тревожными сполохами огромного зарева. Эта осенняя ночь 1479 года вошла во многие русские летописи двумя скупыми строчками:

В четверг на пятницу загорелась Москва близ Угрешского двора и горела всю ночь и четыре часа дня. Едва сам князь великий со многими людьми переметали и угасили...

Утром тюремщик принес Медведеву еду и шепотом сообщил, что погорело много боярских и купеческих дворов и что такого большого пожара старики не помнят лет двадцать.

В середине дня за Медведевым пришел начальник стражи и отвел Василия в караульное помещение, где ему вернули оружие и все отнятые перед заключением вещи. Затем его провели в соседнюю комнату, и там он увидел Филиппа и Патрикеева.

Прежде всего Медведев крепко обнялся со своим другом и только потом повернулся к улыбающемуся боярину.

Воевода выглядел уставшим, и одна бровь у него была подпалена: видно, тоже вместе со всеми тушил ночной пожар.

– Все-таки я в тебе не ошибся, – добродушно сказал Патрикеев. – Да и везучий ты человек... Впрочем, на все воля Господа да великого князя. Отошел государев гнев после бедствия ночного. Думаю, оттого что ходил к нему митрополит с архиепископом Геннадием, спор один они полюбовно уладили, а часа два еще после того о чем-то беседовали. Потом позвал меня государь, наш батюшка, и говорит: «Погорячился я давеча насчет этих ребят с Угры, так ты распорядись, чтоб их выпустили. Но на глаза мне пусть не являются, пока я сам не велю! Бартеневу передай, что испытаю его на деле каком, лишь только подвернется достойное, а Медведев и сам знает, что ему делать. Да пусть в тот же час из Москвы ноги уносят, пока еще куда-нибудь не впутались!» Ей-ей, так и сказал, слово в слово!

– А как насчет лошадей? – деловито поинтересовался Медведев.

– Сытые и отпоенные ждут вас при выходе, а здесь, – Патрикеев протянул Филиппу грамоту, – государь жалует тебя той землей, что ты ему третьего дня в казну принес, когда подданства просил. Теперь это государева земля, московская. Не забудь королю Казимиру складную грамоту послать.

Они вышли. День был солнечный, но дымный туман висел вокруг, пахло гарью, и порывы ветра разносили черные лепестки сажи.

Пятеро холопов бросились навстречу Патрикееву, один услужливо подставил стремя, и воевода тяжело взгромоздился на коня.

– Поезжайте прямо домой да сидите там тихо! – благодушно посоветовал он и добавил, разворачивая коня: – Когда понадобитесь – о вас припомнят!

С трудом повернув толстую шею в тугом высоком воротнике, Патрикеев чуть склонил голову и, устало махнув рукой, двинулся по улице, окруженный своими холопами.

Василий с Филиппом сдержанно поклонились и глядели ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

Василий приласкал Малыша и вскочил в седло.

– Чтоб мне с коня упасть, если я уеду отсюда, прежде чем... – негромко начал было Филипп.

– Леший меня раздери, может, ты думаешь, что я уехал бы? – перебил его Медведев, и, пустив лошадей вскачь, они двинулись разыскивать дом, возле которого три ночи назад им так не повезло.

Но дома уже не было, как не осталось ни одной улицы, ни одного проулка в районе Угрешского двора.

Сплошные пепелища и черные руины, дороги, заваленные скарбом, жалобный вой голодного скота, уставшие, измученные люди, вяло и бестолково слоняющиеся по пожарищу, растерянно перетаскивая с места на место полуобгоревшие свои пожитки, женщины, оплакивающие покойников, – так выглядели теперь еще позавчера тихие и мирные московские улицы.

Василий оглядывался по сторонам, не узнавая места, и вдруг увидел вдали Иосифа. Вместе с группой каких-то монахов он наблюдал за расчисткой двора, заваленного обгоревшими обломками.

Василий кивнул Филиппу, и они подъехали ближе. Это и было то самое место, где встретились седой нищий с Полуехтовым у калитки, которую открыл Степан. Среди черных обуглившихся обломков ярко выделялись желтые пятна песка и поблескивали лужи воды. Какой-то человек сидел прямо на земле и перебирал причудливой формы металлические слитки, желтые и темно-серые, похожие на застывший воск – остатки золотой и серебряной посуды, расплавившейся в огне. Чуть в стороне у обгоревшего забора на чудом сохранившемся островке зелено-бурой травы лежал аккуратный ряд покойников, вытянувших из-под длинного прожженного ковра темные обуглившиеся ноги.

Иосиф увидел Медведева.

– Подожди здесь, – сказал Василий Филиппу и, спешившись, подошел к игумену.

– Опоздал?

Иосиф молча кивнул и подозвал пожилого человека в полуобгоревшем платье.

– Иван, старый слуга Полуехтова, – представил он.

Иван поклонился.

Они направились к покойникам, и слуга откинул ковер.

Медведев, привыкший к смерти и видевший много покойников на своем веку, содрогнулся. Восемь трупов, похожих на черные мумии, обуглившиеся, с почерневшими черепами вместо лиц лежали под ковром.

Иван, указывая на каждого, называл его имя.

Все это были домочадцы Полуехтова: постельничий, повара, конюх и одна женщина – горничная. О последних трех телах слуга сказал так:

– Это хозяин. Я признал его по руке. Левый мизинец у него с молодости был обрублен. Вот поглядите – он указал на черную сморщенную руку. – Это Степан, – продолжал слуга, – сын хозяина. Четыре дня как приехал. Сабля вот его – рядом валялась, и нога была ремнем затянута и тряпками крепко обмотана – за два дня до пожара на него какие-то люди напали, об забор ударили, и ногу сломал он – вся распухла... Я сам этим ремнем затянул. Посмотрите вот – кожа с серебряным шитьем: так и влезли в тело серебряные ниточки. Как раз на эту ногу упал тяжелый щит со стены, и под ним нога не обгорела. И кусок одежды вот сохранился.

Медведев особенно пристально всматривался в это тело. Он узнал лоскут ткани темно-синего цвета – именно такой кафтан был в тот вечер на Степане. Тот же рост, то же сложение.

В душе Василия мелькнула на секунду досада, что он не выполнит теперь своей клятвы отомстить убийце Алексея Бартенева, но он тут же устыдился. В его воображении возникла картина смерти Степана: неожиданное пробуждение ночью... дым и огонь вокруг... сломанная нога мешает двигаться... стены уже пылают. Падает тяжелый щит и придавливает сломанную ногу... Адская боль, он не может встать и не может пошевелиться... Рушатся объятые пламенем балки и погребают под собой тело блудного сына, ставшего изменником и убийцей... Так или иначе, справедливость восторжествовала... Отмщен Бартенев, отмщена Настенька, отмщены другие неизвестные жертвы... Степан Ярый окончил свою недостойную жизнь в муках, и огненный ад, не дождавшись на том свете, пришел за ним на землю...

Слуга подошел к последнему телу.

– А это – старец Симон, странник божий. Хозяин приютил его на несколько дней. Утром Симон собирался уходить, да вот тоже погорел заодно со всеми, царство им небесное...

Слуга перекрестился.

– А почему ты решил, что это старец Симон? – спросил Медведев.

– Ростом похож и посох, медью окованный, в руке сжимал.

Василий поднял с земли почерневший посох и легко разломал обгоревшее дерево. Из пустого пространства внутри выкатилось несколько погнутых, оплавленных по краям золотых монет.

Слуга удивленно уставился на них. Иосиф с Медведевым переглянулись.

– Он? – спросил Иосиф.

– Похоже... – ответил Медведев и позвал Филиппа.

Филипп спешился и подошел.

– Вот лежит Степан Ярый, который убил твоего отца, – сказал Медведев. – Посмотри на это тело, и пусть душа твоя немного утешится сознанием, что убийцу постигла заслуженная кара.

– Божья кара... – мягко вмешался Иосиф. – Господь справедлив и огненным мечом иссекает переполнивших чашу терпения его...

– Отец Иосиф, Волоцкий игумен, возложивший крест на грудь твоего отца, – представил Медведев.

Голубые глаза Филиппа встретились с голубыми глазами Иосифа.

– Благодарю тебя, святой отец, – сказал Филипп. – Дети человека, которому ты оказал последнюю милость, всегда будут помнить тебя...

Пока Иосиф беседовал с Филиппом, Медведев отвел в сторону слугу и спросил:

– Скажи, а не было ли с этим старцем высокого сутулого человека лет сорока по имени Ефим Селиванов?

– Как же – был! Да только в тот же вечер, как напали на Степана Алексеевича неизвестные люди, старец Симон послал его куда-то, и больше я его не видел, Ефима-то. Наверно, вовсе из Москвы уехал, потому что я хотел лавку ему в комнате службы поставить, да Симон сказал, что не надо, потому как Ефим больше не вернется...

...Иосиф проводил двух друзей до бывшего угла бывшей улицы.

– Я не стал встречать вас у темницы, ибо не сомневался, что вы направитесь прямо сюда.

– Ты по-прежнему проницателен, святой отец, – сказал Медведев. – Я, в свою очередь, был уверен, что ты не уйдешь отсюда до нашего прихода. Как тебе удалось повлиять на наше освобождение?

– Я рассказал все митрополиту, но ему пришлось сделать уступку в одном богословском споре, чтобы смягчить гнев государя.

– Разве одной правды было не достаточно? – удивился Медведев.

– Для митрополита – вполне. Но святая церковь не пользуется обменом своих тайн на освобождение людей, вызвавших государев гнев.

– Значит, великий князь ничего не знает?

– Почему же, он знает, за что вы напали на Степана, – этого достаточно... Кроме того, ему стали известны некоторые обстоятельства многолетней давности, связанные с семейством Полуехтовых, и он не мог сердиться на вас за этот поступок, хотя вы, разумеется, сделали это, ничего не ведая о тех старых делах...

– Я понятия не имел, что этот Полуехтов такая важная фигура! – удивленно воскликнул Филипп.

– Вот я же и говорю, – подхватил Иосиф. – Вы не подозревали, с кем имеете дело...

– Конечно, – согласился Медведев, – мы вообще ничего не знаем. А если быть честным до конца, давай признаемся, Филипп, что и не хотим знать!

– Ты, как обычно, прав, Василий, – оживился Филипп. – Я давно заметил: чем меньше знаешь о чужих делах, тем лучше, клянусь тарпаном!

...В конце сентября Медведев с Бартеневым вернулись домой. Филипп немедленно отравил складную грамоту королю Казимиру и объявил в округе, что отныне Бартеневка и все прилегающие к ней земли перешли во владение князя Ивана Васильевича, именем которого Филипп их теперь и держит.

Ранним утром, когда восходящее солнце сверкнуло искорками в первой изморози, на проезжей дороге в десяти верстах на юго-запад от Угры Бартенев, Медведев и Картымазов в присутствии трех священников и многочисленных обитателей Медведевки, Бартеневки и Картымазовки установили крепкий просмоленный столб с надписью:

ВЕЛИКОЕ МОСКОВСКОЕ КНЯЖЕСТВО. ПЕРВАЯ ВЕРСТА

Тут же состоялся торжественный молебен, во время которого Филипп Бартенев с обнаженной саблей в руке нес символический караул. Их сменяли по очереди друзья, а потом их место занял вооруженный отряд, который с этой минуты днем и ночью во все времена года должен был охранять новую линию рубежа.

Это событие прошло незамеченным за пределами Угры и не вошло ни в одну из летописей.

Но это был первый шаг.

Впервые после мира, заключенного на Угре с великим князем литовским Витовтом, западный московский рубеж перешагнул через эту реку для того, чтобы, переступив еще через много рек, остановиться на Буге.