Текст книги "Служители тайной веры"
Автор книги: Роберт Святополк-Мирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Глава десятая. Макс Фон Карлофф, принц Богемский
Сначала Медведев услышал звон.
Сотни маленьких бубенцов гремели в пустоте, будто бешено мчались по степи масленичные тройки.
Потом Василий догадался, что он лежит в санях, а лошади понесли, колокольчики надрывно и тревожно заливаются, а у него нет сил подняться и подобрать брошенные вожжи. Сани болтало из стороны в сторону, от этого жутко кружилась голова, и тошнота тяжелым шаром ворочалась в груди и животе, подступая к горлу.
Потом он ясно увидел странную картину: лошади, впряженные в сани, были скованы и опутаны цепями, и это, оказывается, вовсе не бубенчики, а эти цепи звенели так громко и противно...
И вдруг над Медведевым склонилось жуткое, исхудалое, обросшее татарское лицо – оно шевелило губами – видно, говорило что-то, но звон цепей не позволял расслышать ни слова.
Теперь Василий все понял: татары напали на порубежную крепость, донскую Засечную полосу захватили, а его везут в рабство...
И тут же он удивился, что вокруг так бело от снега, ведь это невозможно – татары никогда не нападают зимой...
Почему лошади закованы в цепи и кто этот татарин, который поднял руки, а с них тоже свисали цепи – и опустил их на голову Медведева?..
Жгуче-холодное прикосновение металла заставило Василия вздрогнуть, звон сразу утих, а в глазах потемнело, как будто мгновенно растаял вокруг весь снег и опустилась черная беззвездная ночь...
Василий сделал огромное усилие и открыл глаза.
Вокруг сплошная чернота, и только где-то высоко-высоко в стороне едва светится узкое решетчатое оконце, а за ним едва брезжит рассвет...
Он осторожно повернул голову и увидел, что лежит на охапке мокрой гнилой соломы, а руки его закинуты за голову. Он попытался пошевелить ими и сразу ощутил на запястьях тяжелые кандалы. Тихо звякнула цепь, и вдруг из темноты прозвучал негромкий голос Филиппа:
– Вася? Очнулся?
– Да, леший меня раздери... – едва слышно прошептал Медведев, – но, кажется, от этого мне не стало лучше...
– Как твоя голова? – это с другой стороны спросил Картымазов.
– Как ни странно, еще действует.
Василий поморщился от боли и подтянулся на руках. Теперь он смог сесть, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Короткие цепи от его запястий тянулись к кольцу в этой стене. Если так сидеть, длины цепи хватало, только чтобы протянуть перед собой руку.
– Это когда же они успели? – спросил Медведев.
– Пока ты был без сознания, – ответил Филипп.
– А вы как?
– Точно так же, в разных углах.
– Понятно. А что ж это за странная рожа мне тут мерещилась?
– Нехорошо говоришь! – раздался из темноты резкий незнакомый голос. – Почему рожа? Я не рожа! Я – Сафат-мурза, сын мурзы и внук мурзы.
– Тут еще кто-то есть?! Прости меня, Сафат, ради Аллаха – я думал, это мне привиделось. А что ты здесь делаешь?
Раздался звон, по полу проволочилась цепь, и рядом с Медведевым присела еле различимая фигура.
– Я считаю дни, – зловеще сказал Сафат. – Сколько дней я здесь – столько раз будет умирать Семен Вельский. Когда князь попадет в мои руки, будет так: восходит солнце – князь живой, заходит солнце – князя казнят лютой смертью. Он думает, что умер, но – восходит солнце, и он опять живой... И так каждый день. Столько раз, сколько дней я в этой темнице. Я считаю дни. Я справедливый. Не хочу больше. Не хочу меньше. Ровно столько.
– Неплохо придумано. И сколько дней ты уже насчитал?
– Девять раз по десять и еще три дня.
– Ого! Похоже, у князя Семена будет долгая смерть. Ну, а в последний день, что же, он больше не почувствует, что жив?
– Зачем не почувствует? Почувствует. В последний день я отпущу его. Пусть живет. Зачем убивать? Умрет – забудет. Живой будет – запомнит.
– Недурно, Сафат, но как ты надеешься отсюда выбраться?
– Аллах велик!
– Вот оно что! Тогда надежды мало.
– Опять плохо говоришь! Надежды всегда много. Есть надежда – живой. Нет надежды – умер.
– Ладно, Сафат, ты уж не сердись на меня за «рожу»...
– А я не сержусь. Зачем сердиться? Когда человека, как тебя, бьют по башке, он всегда такой...
– Это верно А как ты здесь очутился?
– Нордуалет и Айдар знаешь?
– Как же, слыхал, – родичи Менгли-Гирея, крымского хана.
– Молодец. Правильно знаешь. А я в их свите был. Нордуалет и Айдар пошли служить вашему Ивану, потому что они родные Менгли-Гирея – большого друга московского князя и врага короля Казимира. А у короля друг – Ахмат, хан Золотой
Орды. Ахмат – враг Менгли-Гирею! Когда король Казимир скажет Ахмату: «Сядь на конь воевать русскую землю» – Ахмат садится и воюет. Тогда Иван Московский говорит Менгли-Гирею: «Сядь на конь воевать литовскую землю!» – и Менгли-Гирей сразу воюет. Потому что братья Менгли-Гирей и Иван Московский, одни друзья у них, одни враги. Вот и сказал Менгли-Гирей брату Норду ал ету и племяннику Айдару: «Езжайте на Русь, воюйте за Ивана, а когда умру – мое место займете!» Нордуалет и Айдар пошли к Ивану. Через литовскую землю пошли. Никто их не трогал, и они никого не трогали. А когда рубеж на Угре переходили – хотел их схватить какой-то Кожух, по прозванию Кроткий, слуга князя Вельского. Но не смог – своих людей потерял восемнадцать, и наших пало девять. Перешли Айдар с Нордуалетом рубеж – служат Ивану. Я с коня упал раненый, и они подумали, что убит. А Кожух подобрал и отправил к своему князю. Князь посадил сюда и сказал: «Поклянешься Аллахом своим королю Казимиру служить – отпущу, а нет – так и сгниешь здесь!» Глупый князь. Думал, я какой-нибудь безродный кочевник. А я мурза, сын мурзы и внук мурзы. Менгли-Гирей – враг Казимиру, и я – враг Казимиру. Сгнию здесь – не буду королю служить. А дни считать буду. Аллах велик. Не оставит. Твои друзья рассказали – ты тоже Ивану служишь, значит, и ты мне друг. Я тебе рану на башке росой смочил. Паутину собрал – приложил. Меня не ковали к стене. Только руки с ногами скованы. А ходить могу.
– Спасибо, Сафат, не забуду. Отныне я тебе тоже друг! А теперь скажи – ты пробовал отсюда выбраться?
– Много пробовал. Ничего нельзя. Стена кругом – камень. Пол – камень. Окно высоко – не достанешь. А достанешь – не вылезешь – узкое и решетка.
– Так. – Медведев секунду подумал. – А кто еду приносит?
– На это не надейся. Я тоже сперва так думал. Ударишь башка, за дверь пойдешь, а там – опять дверь и двое с оружием стоят.
– Ясно. А сверху что? Нельзя ли в бронный зал пробраться тем же путем, каким меня из него сюда переправили?
– Никак нельзя. Потолок высоко. Тоже – камень. Плита опускался – вниз падал. Только упал – обратно закрывался. Можно только чтоб сверху плита открывался, оттуда лестница кто-то спускать, нас расковать и по лестнице наверх залезать в зал князя...
– Да... Надо думать.
– Конечно, Вася, – подхватил Филипп. – Мы обязательно что-нибудь придумаем. Чтоб мне с коня упасть! Если бы не Настенька, нас бы не взяли. Я семь человек уложил да Лукич – двоих. Мы уж в коридор пробились – за тобой пошли, да Настенька упала. Я – к ней, а они и навалились... А где Алеша?
– Думаю – у Никифора.
– Значит, все в порядке, – бодро отозвался Федор Лукич. – Мальчик сообразит, в чем дело, и чем-нибудь нам поможет.
– В крайнем случае он найдет Андрея.
– Вот и славно! – Картымазов звякнул цепями. – А если сами не выберемся, Алеша не поможет и Андрей не успеет – постараемся, чтобы Семен на всю жизнь запомнил, с кем имел дело.
– Клянусь тарпаном! – сказал Филипп. – Если придется здесь умереть, я уложу с десяток людей этими цепями, а может, и до самою Семена дотянусь.
– Зачем умереть? – сердито спросил Сафат. – Надо ждать. Терпеть надо. Аллах велик. Аллах поможет.
...Утром, когда узкий пыльный луч заглянул в высокое окошко, в подземелье спустился князь Семен в сопровождении Степана Ярого и Осгаша. Двое арбалетчиков остались на лестнице с факелом. Широко улыбаясь, князь Семен медленно обошел темницу, разглядывая по очереди узников... Увидев Сафата, князь удивленно спросил:
– Как, ты еще жив?
– Хорошие слова сказал, князь, – улыбнулся Сафат. – Аллах велик. Я запомню. Каждое утро буду говорить тебе эти слова.
– Паршивый татарский пес! – сквозь зубы сказал князь. – Ты никогда не выйдешь отсюда!
Он повернулся к татарину спиной и обратился к новым узникам:
– Я буду говорить с вами прямо. Время любезностей кончилось. Мальчишка, которого вы называли Алешей, убит. Так что надеяться больше не на кого. Ваша судьба решится сегодня же. И времени на размышление я вам давать не буду. Вы достаточно долго размышляли. Вот грамоты, в которых Медведев и Картымазов присягают королю Казимиру на верную службу и переходят на сторону Великого княжества Литовского со всеми своими землями. Подпишите их, и через полчаса, целые и невредимые, вместе с вашей Настасьей отправитесь домой. Если же вы этого не сделаете, через те же полчаса вас проведут в одну небольшую комнату, здесь рядом, в подземелье. В этой комнате есть полный набор приспособлений, при помощи которых можно убедить кого угодно в чем угодно. Да, да, – я знаю – вы сильные люди и не боитесь пыток... Но я и не собираюсь пытать вас. – Семен вздохнул. – Жаль бедную Настеньку... Она очень хороша... Настолько хороша, что Степан, увидев ее, посчитал Бартенева недостойным обладания такой девушкой. Степан полагает, что она должна расплатиться с ним за увечье, нанесенное его некогда красивому лицу рукой ее жениха... Он также думает, что Филиппу будет интересно взглянуть, как это произойдет... А после этого, – князь повернулся к Филиппу, – Бартенев, погляди на переломанный нос и разорванную щеку Степана... Так будет выглядеть твоя невеста. Подумай хорошенько да поговори с друзьями – они легко могут выручить тебя. От них требуется всею лишь простой росчерк пера...
Филипп не шелохнулся.
Картымазов взглянул на него и увидел, что Филипп изо всех сил натянул за спиной цепь, сковывающую его руки. Толстое кольцо, торчащее из камня, начало приобретать овальную форму. Вот оно вытянулось совсем, и Федор Лукич понял: еще секунда и кольцо не выдержит.
– Филипп... – предостерегающе сказал он.
Цепь ослабла.
Осташ протянул Картымазову развернутую бумагу и перо.
Картымазов посмотрел в глаза Семену и спокойно ответил:
– Ни я, ни Медведев ничего подобного никогда не подпишем, князь. И ты правильно предположил, что никакие пытки не заставят нас это сделать. За совершенные преступления тебя постигнет суровое возмездие. Но мы – мужчины, и наше дело жить и умирать, как подобает воинам. Что же касается моей дочери, то и этими угрозами тебе не сломить нашей воли. Ты плохо нас знаешь. Я принесу в жертву свое дитя, и пусть мое отцовское проклятие всегда будет тяготеть над твоей черной совестью.
– Прекрасно, – сказал князь Семен и, повернувшись на каблуках, пошел к выходу.
Осташ и Степан молча направились за ним.
На пороге князь обернулся и сказал:
– Вы сами решили свою судьбу. Готовьтесь.
Когда шаги стихли в гулких лабиринтах подземелья, Картымазов с прежним спокойствием обратился к татарину:
– Сафат, ты говорил, что тебе удалось выточить острое лезвие из обломка стального прута, который ты нашел под окном. Дай его мне.
– Зачем тебе лезвий?
– Я спрячу его под рубахой, и когда нас поведут на пытку, попрошу разрешения попрощаться с дочерью. Они не откажут, ибо будут надеяться, что, поцеловав родное дитя, я не выдержу и сделаю все, что они хотят. Я крепко обниму дочь в последний раз...
Воцарилась мертвая тишина.
Картымазов продолжал:
– А если мне что-нибудь помешает, – ты, Филипп, незаметно возьмешь у меня лезвие, шепнешь Настеньке, что такова была моя воля, и пусть она нас простит. Поклянись выполнить это.
– Клянусь! – едва слышно прошептал Филипп.
– Если же не удастся нам обоим – это сделаешь ты, Василий. Обещай, чтобы я был спокоен.
– Обещаю! – чуть помедлив, выдохнул Медведев.
Сафат поднялся со своего места, звеня цепями, подошел к Картымазову, присел на корточки и по татарскому обычаю поклонился ему до самой земли, прикоснувшись ладонями к полу. Потом он выпрямился, протянул Федору Лукичу острое тонкое лезвие и молча вернулся в свой угол. Там он уселся, скрестив ноги, и, подняв глаза к небу, прошептал на родном языке:
– О, Аллах! Благодарю тебя за то, что ты позволил мне встретить настоящих людей. Только, по-моему, это несправедливо, чтобы такие люди умирали в таком возрасте и такой смертью. Если ты можешь спасти их, сделай это, и я пожертвую для тебя самым дорогим, что у меня есть, тем, что для меня дороже самой жизни. О, Аллах! Спаси этих людей, и я принесу тебе в жертву свою месть. Ты ведь знаешь, что только одна мысль о ней и поддерживает во мне огонь жизни. Но если эти люди останутся живыми и невредимыми, я обещаю тебе не считать больше дни, а если сам я выйду отсюда живым, я не буду мстить князю. О, Аллах, ты велик и всемогущ! Погляди – я готов отдать тебе самое дорогое...
...В комнате пыток шли последние приготовления.
Багровый отсвет падал из широкой пасти печи. Рядом находился стол, на который ногами к огню клали пытаемых. По мере пытки стальная верхняя доска могла медленно подвигаться в глубь этой огнедышащей пасти – и ноги живого человека начинали гореть.
В идеальном порядке стояли вдоль стен орудия пыток – дыба, высокие кресла, ощетинившиеся шипами, и особый станок для дробления суставов. С потолка свисали цепи и кандалы. В небольшом тигле с углями розовым отсветом бледнели раскаленные концы щипцов и ухватов.
Обнаженный по пояс кузнец, тело которого, все покрытое шрамами, блестело от пота, раздувал большими мехами жар в печи.
Князь Семен Вельский, грея руки у огня, слушал Степана Ярого.
– Я все же не понимаю, князь, – говорил Степан, – зачем тебе нужны эти подписи. Ты в любое время можешь без особого труда за один день захватить их земли. Ты ведь послал к Сапеге своих людей. Пусть пересекут Угру, и дело с концом!
– Мой мальчик! – благодушно отвечал князь. – Сразу видно, что ты еще совсем новичок в политике. Во-первых, вооруженный захват земель будет стоить жизни трем-четырем десяткам людей. Во– вторых, Иван пошлет Казимиру грамоту с протестом, немедленно двинет большое войско, возьмет обратно эти земли и под шумок прихватит половину наших, за что король Казимир снимет с меня голову. Я могу пойти на этот риск только в самом крайнем случае, когда другого выхода уже не будет. Если же Медведев и Картымазов сами, добровольно присягнут Казимиру, мы законно введем войска на их земли. И если Иван попробует отвоевать их обратно, то это он, а не мы, будет выглядеть захватчиком, и тогда уже Казимир сможет открыто послать войска, чтобы защитить СВОЮ территорию. Понимаешь? Вот почему необходимо получить их подписи. Я думаю, нам это удастся. Какая жалость, что нет Кожуха – он, оказывается, большой мастер таких дел. Я-то сам, к сожалению, не владею искусством пытки – меня выводит из себя упорство допрашиваемых, я впадаю в ярость и приканчиваю их одним ударом... Потом, конечно, жалею об этом... Мне недостает выдержки. Я думаю, что у того, кто пытает, терпения должно быть гораздо больше, чем у того, кого пытают... Вот этот кузнец, бывший надсмотрщик на турецких галерах, – большой специалист... Но все равно – до Кожуха ему далеко.
– А если все же не удастся добиться их подписей?
– Тогда поступим иначе – грамоты подпишем сами и заявим, что этих людей убили московиты в отместку за то, что они перешли на нашу сторону... Пока дело дойдет до проверки подлинности подписей покойников, утечет много времени... Но это крайний случай. Он грозит неприятностями. Лучше всего собственноручные подписи.
– Князь, – сказал Степан, – я, конечно, не берусь тягаться с Яном в его искусстве, но ты ведь ничего не потеряешь, если позволишь мне заняться ими сейчас. Ручаюсь, что у меня терпения хватит. Было время, когда они меня пытали – все трое, а я стоял перед ними со связанными руками и выкручивался, как мог. Позволь мне свести с этими людьми маленькие счеты. Настала моя пора поглядеть, как они будут выкручиваться передо мной.
– Ну что же, это может оказаться интересным зрелищем, и я с удовольствием посмотрю его...
– Все готово, – угрюмо доложил кузнец.
– Осташ! – высунулся князь в коридор. – Пусть приведут сюда московитов!
– И девчонку! – добавил Степан.
– Да, и девчонку! – крикнул князь вслед Осташу.
Через несколько минут в комнату пыток ввели узников. Филиппа всего обмотали толстыми цепями, глубоко впившимися в мускулистое тело, а ноги сковали такой короткой цепью, что он едва мог передвигаться. Медведев, помимо скованных рук и ног, был еще крепко связан веревкой, и лишь маленького худощавого Картымазова оставили без цепей, хотя и со связанными за спиной руками.
Князь уселся в темном углу на табурете. Степан стоял посреди комнаты.
– Приятно видеть знакомые лица! – добродушно сказал он и кивнул кузнецу. – Сейчас вас разместят поудобнее, и мы отлично развлечемся... Вспомним старое доброе время, когда сиживали с вами вот так же, друг против друга в доме на берегу Угры...
Шестеро людей подвели Филиппа к большому кольцу в плите пола, и кузнец двумя ловкими ударами приковал к этому кольцу цепь на ногах Филиппа. Зацепив крюком цепь за его спиной, он взялся за какой-то рычаг. Тяжело скрипнул блок под потолком, и Филипп медленно оторвался от пола. Цепи натянулись. Филипп повис, растянутый во всю длину могучего тела. Лицо его продолжало оставаться невозмутимо спокойным.
Цепь на руках Медведева разбили, и каждый обрывок приковали к стене так, что он оказался распятым на широко растянутых руках, а ноги его только кончиками пальцев касались пола.
Кузнец подошел к креслу с шипами и начал вращать небольшое колесо сбоку. Острые шипы в сиденье, подлокотниках и спинке медленно спрятались в отверстия, как жала ос. Картымазова усадили в кресло и привязали к нему. Теперь все трое находились перед Степаном.
– Не передумали? – сощурившись, спросил он.
Никто ему не ответил.
– Тем лучше. Сейчас посмотрим, так ли вы крепки в своих убеждениях.
Он подал знак, и в комнату ввели Настеньку. Она была в рваном платье и непричесанна. Бледное исхудавшее лицо, бескровные губы, руки, связанные за спиной...
– И не стыдно тебе, Настасья, показываться в таком виде перед отцом и женихом?! Ай-ай-ай! – сокрушенно вздохнул Степан. – Они ведь могут подумать, что это мы довели тебя до такого состояния. А ведь тебе предлагали переодеться и причесаться... Но ты, видно, больше привыкла к такому виду... Подумать только, – пояснил Степан, повернувшись к Картымазову, – твоя дочь так царапалась и кусалась, что пришлось ее связать... Боюсь, она лишилась рассудка. Но это мы сейчас проверим. Развяжите ее и разденьте! Федор Лукич! – обратился Степан к Картымазову с насмешливой почтительностью. – У меня появилась прекрасная мысль. Почему бы тебе не выдать Настеньку за меня замуж? Ты даешь ей в приданое свою землю, Медведев в качестве свадебного подарка подносит нам свою, и тогда все спасены, – вам не придется подписывать присягу королю и изменять своему великому князю, которого вы все так любите...
Картымазов уже хотел что-то ответить, как вдруг за его спиной неожиданно прозвучал звонкий и решительный голос Настеньки:
– Отец! Я прошу тебя согласиться!
Все повернули головы к Настеньке, и казалось, Степан с князем были поражены этими словами не меньше Картымазова, Бартенева и Медведева.
Настеньке уже развязали руки. Она стояла, прикрывая ими дыры в платье.
Когда Степан повернулся, она медленно двинулась к нему.
– Прости, отец, прости, Филипп, и ты прости, Василий, – тихо говорила она, проходя мимо них. – Я не могу иначе...
Настенька подошла к Степану и положила руки на его грудь.
– И даже у тебя я прошу прощения, хотя ты вынудил меня сделать это.
И, внезапно выхватив из-за пояса Степана нож, она нанесла ловкий и сильный удар прямо в его сердце.
Люди князя вскрикнули от неожиданности.
Степан Ярый расхохотался.
Настенька не успела понять, что случилось, но, поступая согласно своему первоначальному решению, вскинула нож вторично, чтобы поразить себя.
Степан схватил занесенную руку, ловко вывернул и толкнул девушку двум людям, которые крепко схватили ее.
Нож со звоном упал на каменный пол.
– Какое коварство! – воскликнул Степан, поднимая нож. – И кто бы мог подумать, что в такой хрупкой девушке столько силы и решительности...
Он расстегнул кафтан, снял его и швырнул в угол.
Под кафтаном была прочная кольчуга.
– А теперь – хватит шутить! – решительно сказал он. – Либо вы подписываете бумагу, либо эта смелая девушка на ваших глазах будет подвергнута всем самым унизительным пыткам, которые могут быть применены по отношению к женщине...
И тут Картымазов, игнорируя Степана, обратился в темный угол:
– Князь, позволь мне в последний раз обнять дочь.
Возникла короткая пауза.
– Подпиши бумагу и будешь свободен вместе с ней, – вкрадчиво ответил из темноты голос Семена.
Степан подумал немного и, подойдя к Вельскому, шепнул на ухо:
– Мне кажется, стоит позволить... Он заговорил – значит, первая брешь пробита. Он попросил – значит, дрогнул... Пусть коснется дочери – это прикосновение размягчит его сердце.
– Гм-м... – промычал князь и добавил: – Только пусть ее обыщут сначала.
– Может быть, ты прикажешь и меня обыскать, князь? – насмешливо спросил Картымазов.
Князь вспыхнул, но Степан шепнул ему:
– Умерь свой гнев, не надо его дразнить. Если бы у нее было оружие, она не пользовалась бы моим... По знаку Степана Картымазова развязали. Настеньку тоже отпустили. Они молча сошлись посреди комнаты. Федор Лукич крепко обнял дочь.
– Убей меня, отец! – прошептала Настенька.
– Сейчас, – едва слышно вымолвил он и, продолжая гладить ее волосы, осторожно опустил правую руку. Настенька почувствовала, как острая игла прикоснулась к ее телу.
– Прощай, милая! – шепнул Картымазов. – Прижмись ко мне крепче. Тебе не будет больно... и прости меня...
– Прощай, Филипп, – сказала Настенька, глядя через плечо отца, и закрыла глаза.
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился Осташ.
– Князь! – крикнул он. – Князь! К замку приближается свита богемского принца. Его гонец требует немедленного свидания с тобой!
– О, черт! Совсем забыл! – воскликнул Вельский. – Как не вовремя!
Он быстро встал.
– Подождем, пока есть надежда, – шепнул Картымазов и отстранился от Настеньки.
– Отведите их обратно в подземелье... Степан, пойдем со мной. Вечером продолжим... – свирепо распорядился князь и стремительно вышел.
– Жаль, – сказал Степан. – Так не хочется прерывать милую беседу. Ну, ничего, – кивнул он Медведеву. – До вечера! Ждать недолго!
...Если князь Семен Вельский забыл о визите его высочества, то слуги, которым он еще позавчера отдал приказание приготовиться к приему гостя, не забыли об этом. В большом обеденном зале уже стоял накрытый стол.
Князь сообщил гонцу богемского принца, что замок Горваль ждет его высочество, и гонец поскакал передать это принцу, который был уже на расстоянии получаса пути от замка.
Князь отправился переодеваться, но его потревожил Осташ.
– Срочный гонец от Яна Кожуха Кроткого, – доложил он.
Семен вздрогнул.
– Проси быстро!
Запыленный человек Кожуха, один из четверых, отъехавших с ним, протянул князю Семену бумагу.
Князь развернул ее с таким волнением, что даже надорвал край, и пробежал глазами корявый неразборчивый почерк Кожуха:
Дело сделано. Передай с этим человеком то, что ты мне обещал, и завтра утром я буду в замке. Ян.
– Какое несчастье! – воскликнул князь, и глаза его радостно сверкнули. – Мой брат Федор умер!
На секунду он забыл обо всем.
– Федор умер... – прошептал Семен, и в этот миг далекое детство возникло в его памяти... На какое-то мгновение ему вдруг, почти искренне, стало жаль брата.
Бедный Федор...
И это был последний вздох давно утраченных родственных чувств.
Князь Семен Вельский взял перо и размашисто написал:
Ян Кожух Кроткий, повинный в смерти изменника Отчизны князя Федора Вельского, сделал это, исполняя мою волю.
6 июня 1479 года.
На секунду перо повисло в воздухе, потом князь решительно подписался:
Dux Semeon de Bela.
...Князь Семен Вельский, одетый в роскошный кафтан, сверкая дорогими перстнями, выехал за ворота в сопровождении наскоро сколоченной свиты.
Он сидел на белом коне, а слева и справа от него на черных конях восседали Осташ и Степан.
Позади, выстроившись парами на лошадях красной масти, неподвижно застыли воины князя, с ног до головы увешанные оружием.
Если бы не вчерашняя схватка с Филиппом и Картымазовым, свита князя была бы на девять человек больше. Но эти девять человек, тайно похороненные ночью, уже покоились на лесном кладбище.
В замке Горваль остались только слуги да пятеро часовых.
Наконец с башни крикнули, что уже виден кортеж из трех карет и двух десятков верховых. Князь последний раз требовательным взором оглянул своих подданных и взмахнул рукой.
Вся свита двинулась за ним навстречу именитому гостю.
В половине версты от замка на лесной дороге состоялась торжественная церемония встречи и приветствий.
Принц, ехавший в первой карете, не пожелал из нее выйти, а лишь выглянул в окно. Ему было не больше двадцати двух лет, на смуглом лице с длинной челюстью и черными закрученными вверх усами поблескивали холодные карие глаза.
Князь Семен спешился, снял шапку и произнес небольшую энергичную речь, которую принц выслушал совершенно бесстрастно, но в конце милостиво улыбнулся и сказал несколько слов по-чешски. Сбоку от князя стоял желтобородый человек средних лет в богатом, отороченном мехом кафтане с перевязанной рукой. Он обратился к Семену по-русски и, назвавшись паном Сурожским, сообщил, что он сопровождает принца от имени Литовского Сейма и служит его величеству толмачом. Пан Сурожский добавил, что принц ни слова не понял из речи князя, но просил поблагодарить и не переводить, потому что он хотел бы поскорее добраться до замка и выйти из кареты, от которой у его высочества затекли ноги.
Пан Сурожский представил князя Семена придворным дамам и кавалерам, чьих трудных имен князь не запомнил. Дамы улыбались Семену, не отвечая на его приветствия, но принц торопился и не дал князю как следует познакомиться с остальными придворными.
Резким, капризным голосом его высочество потребовал поскорее ехать. Кортеж тронулся, и вскоре маленький двор замка Горваль переполнился до отказа.
Огромный обеденный стол был накрыт на пятьдесят персон. Почетная стража из десяти воинов Семена стояла с алебардами вдоль стен, остальные несли караул у покоев, занимаемых принцем и наиболее видными придворными. Этого требовал парадный церемониал.
Князь Семен обратил внимание, что дворяне и вельможи, сопровождающие принца, отличаются мрачными и угрюмыми лицами. Они почти не разговаривали между собой и, по-видимому, испытывали огромный трепет перед принцем, потому что ни на минуту не спускали с него глаз, следя за каждым его движением. Принц тоже говорил мало, лишь изредка обращаясь на своем языке к своему шуту – ярко разодетому карлику в шапке с бубенцами, и посмеивался, когда тот что-то шептал ему на ухо с ужимками и гримасами.
Князь Семен очень боялся, чтобы не случилось какого конфуза, и не был уверен в том, как следует себя вести. Впервые приходилось ему принимать у себя особу королевской крови, но он тешил себя мыслью, что теперь такие случаи будут представляться гораздо чаще, и видел хорошее предзнаменование в том, что визит его высочества принца богемского совпал с днем, когда князь остался единственным представителем мужской ветви рода Вельских. Не отходившие от князя ни на шаг Осташ и Степан чем-то вызвали насмешливую улыбку принца, – он негромко произнес несколько слов своему шуту, тот что-то шепнул ему в ответ, и принц расхохотался. Придворные тоже заулыбались. Пан Сурожский не пожелал перевести Семену, в чем дело, но князь Семен и так догадался. Он шепнул Осташу и Степану, чтобы те не ходили за ним по пятам как тени и встали где-нибудь в сторонке, пока он не призовет их жестом.
Наконец подали еду, и князь Семен облегченно вздохнул, рассчитывая, что вино разрядит натянутую обстановку.
Принц поморщился и что-то брезгливо сказал пану Сурожскому.
Тот немедленно перевел Семену:
– Его высочество жалуется, что тряска в карете совершенно лишила его аппетита. Поэтому, прежде чем приступать к обеду, его высочество хотел бы побеседовать с князем в надежде, что тем временем появится аппетит.
Князь Семен удивился богемским обычаям, но не подал виду и вежливо предложил:
– Пусть его высочество отведает глоток старого вина из горвальских погребов. Я ручаюсь, что оно понравится его высочеству.
Пан Сурожский перевел, но принц снова поморщился и раздраженно произнес целую тираду.
– Князь, – сказал Сурожский, выслушав принца, – у них в Богемии не пьют вина перед едой. Ох, до чего же он мне надоел, этот чертов принц с его богемскими замашками, – неожиданно заявил Сурожский, продолжая изысканно улыбаться князю.
Лицо Семена вытянулось.
– Не бойся, – благодушно заверил представитель Сейма. – Никто из них ни черта не понимает по-русски. Но я скажу тебе заранее, чего он хочет. В каждом замке, где мы останавливаемся, он хочет одного и того же. Он, видишь ли, привык развлекаться перед обедом турнирами. Сейчас он начнет спрашивать, нет ли у тебя опытных воинов, которые могли бы сразиться перед ним до первой крови. Вид крови вызывает у него аппетит... Но ты не соглашайся.
Семен не успел ответить, как принц обратился к нему с вопросом, сопровождавшимся любезной улыбкой.
Пан Сурожский выслушал и сказал:
– Ну вот! Что я тебе говорил?! Так и есть – он спрашивает о воинах.
– Скажи ему, что мои лучшие люди находятся в отъезде, а двое дворян, которых он здесь видит, должны завтра ехать ко двору с важным представительством и я не могу рисковать их жизнями. Бой же простых воинов не доставит ему удовольствия...
– Молодец! – обрадовался Сурожский. – Правильно! – И тут же вежливо, но не без нотки злорадства, перевел принцу ответ князя.
Принц нахмурился и капризно топнул под столом ногой. Потом осмотрел стены и опять что-то сказал.
Сурожский перевел:
– Он говорит, что твой замок напоминает его собственный в Богемии, только тот в три раза больше. Когда в этом замке у него пропадает аппетит и под рукой нет никого, кто бы мог сразиться, он велит привести из подземелья своих узников. Он говорит, что созерцание закованных в цепи голодных людей тоже иногда возвращает ему желание перекусить.
– О! – обрадовался Семен. – Такое удовольствие я могу доставить его высочеству. У меня как раз есть несколько разбойников, которые напали в лесу на моих людей, и я могу показать их.
Принц, выслушав Сурожского, заметно оживился. Придворные тоже зашевелились и стали перешептываться.
