Текст книги "Заговор князей"
Автор книги: Роберт Святополк-Мирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
– Вот, – гордо сказал он. – Сегодня знатная добыча.
– Что это? – удивился Филипп.
– Как что? Твоя доля, – удивился Олешка. – Ну и воеводы, сам знаешь.
– Не знаю, – сказал Филипп, – я впервые это… Сотником… А что – так положено?
– Ясно дело! – ухмыльнулся Олешко. – Это ж военная добыча! А для чего ж воюем?
– Как, – не понял Филипп, – я думал это… Помочь…
– Ну да, конечно! А как же! Помочь оно надо, ясно дело! Но мы то с войны тоже должны что‑то иметь, так ведь? Вон покойный Петров, царство ему небесное, первым делом в мешок заглядывал, да все приговаривал – мало, мол, собрали, сучьи дети, глядите у меня! И точно бывало – заныкивали то да се. Но с тобой, Филипп Алексеевич – Боже упаси – ни‑ни! Тебя все у нас уважают – самое лучшее собрали – сам увидишь. Так‑то. Ну, я пошел.
Он поклонился и вышел.
Филипп протрезвел.
Он осторожно открыл мешок и заглянул внутрь.
Там лежали вперемешку золотые и серебряные монеты, медальоны, броши, перстни, застежки и пуговицы, иконки, украшенные драгоценными камнями, золотые крестики и распятия, казалось, еще хранящие тепло шей, с которых были сорваны, хотя, конечно это только казалось, потому что некоторые из них были в крови, густой, засохшей и черной.
Филиппу стало не по себе.
Он быстро встал и вышел.
– Еще не спишь, герой? – весело хлопнул его по плечу сильно выпивший князь Оболенский. – ну ты был молодцом! Ты наверно, один сотню ливонцев нарубил – он расхохотался и, размахивая руками, стал показывать, как рубил ливонцев Филипп – Рррраз – щитом! Ррраз – булавой! Я доложу о тебе великому князю! Да‑да, непременно! – Вдруг он стал серьезным. – Тебе принесли воинскую добычу?
– Да, – смутился Филипп, – но я…
– Сегодня я тебя жалую за твои героические заслуги своей долей – все твое! И даже не спорь – все твое! У тебя жена, дети есть?
Филипп машинально кивнул.
– Вот порадуешь! Ну, спи, отдыхай! О делах воинских поговорим завтра!
Он, пошатываясь, удалился.
Филипп вернулся в шатер и некоторое время смотрел на мешок. Потом он взял его положил в угол и лег.
Но сон почему‑то не шел.
Особенно вспоминались распятия, крестики и иконки.
Филипп помолился, сжав в ладони образок, пересланный ему Настенькой, но сон все равно не шел.
Он встал, взял тяжелый большой щит великого магистра и накрыл им мешок.
Сразу стало легче.
Теперь мешка не видно было – только щит.
Но ведь воевода прав.
Настенька, конечно, очень обрадуется, если он вернется с войны богатым.
А дети, которых обязательно будет много – им тоже нужно будет что‑то после себя оставить…
Он представил себе Настеньку, окруженной целой толпой детишек и постепенно успокоился.
Потом уснул.
Ему снились подвиги.
Глава десятая
ОЗАРЕНИЕ БРАТА ТРОФИМА
– Матушка, матушка, смотри, как я еще умею! – закричал пятнадцатилетний Ерема и исчез с головой в проруби.
– Господи, что он вытворяет! – в сердцах воскликнула Ульяна, собирая, начинающее твердеть на морозце только что прополосканное в проруби белье, – Ефим, скажи ему, чтоб перестал! Ну, где это видано – мальчишке зимой в проруби нырять!
– Успокойся, Ульяна, – Ефим Селиванов помог ей нагрузить белье на саночки. – Ничего ему не будет – он всю зиму так закаляется – ну и пусть, здоровее будет.
– А коли потонет, аль застудится насмерть?
– Ладно, брось, уж нас‑то с тобой он точно переживет!
Запыхавшийся Ерема с шумом вынырнул из проруби.
– Матушка, отец, я до самой середины речки доплыл подо льдом и обратно вернулся! – Он выкарабкался на лед, накинул на себя заранее приготовленную шубу, а ноги сунул в валенки и догнал родителей, – мать тащила санки с бельем вверх по крутому берегу, отец подталкивал их сзади.
Поднявшись на берег, Ерема огляделся. Конечно, Мухавец не такая уж широкая речка и летом он без труда переплывал ее туда и обратно несколько раз, но зимой, да подо льдом, доплыть и вернуться это уже то, чем можно будет похвастаться перед тришинскими мальчишками! Пусть еще кто так попробует! Жаль, только, зима кончается, – лед хоть и толстый еще, но уже подтаивал сверху несколько раз – еще две три недели – и весна начнется!
Красивый зимний пейзаж открылся перед Еремой.
Спуск к реке, поросший кустарником, белым от снега и блестящим на солнце искорками мороза, черная аккуратно вырубленная отцом прорубь, чуть поодаль от берега, совсем не видна, пока не подойдешь близко – она вырублена за вмерзшим в лед стволом упавшей прошлым летом от удара молнии огромной старой ивы, но на глубокой яме и на течении, – чтоб удобнее белье стирать в быстро текущей воде, а на стволе ивы раскладывать, да и Ереме хорошо – как раз по самую шею глубина, а если присесть, то изумительно красивый вид подо льдом открывается в солнечный день…
Левее через Мухавец тянется наезженная санная колея прямо к лежащей на той стороне деревне Тришин.
Когда Селивановы переехали сюда жить, то вначале хотели в самом Тришине поселиться, но Ефим, подумав, решил, что все же, ввиду разных тайных дел, которыми ему время от времени приходилось заниматься, лучше будет остановиться чуть поодаль, а тут как раз помер старый рыбак, живущий одиноко в доме, на противоположном берегу Мухавца, чуть наискосок от Тришина, и Селивановы недорого купили этот дом у сына рыбка, приехавшего на похороны отца из Берестья, где он учился на мастерового.
Берестье – большой и богатый город, лежит совсем недалеко, менее чем в десяти верстах от Тришина, при впадении Мухавца в Западный Буг, и многие местные жители находили там себе работу, а те, которые предпочитали сельскую жизнь, прекрасно зарабатывали, сбывая извечные деревенские продукты – молоко, масло, сыр, яйца ленивым и избалованным горожанам. Кроме того, Тришин стоял на широком проезжем Варшавском тракте, и до Кобрина – центра ближайшего Кобринского княжества – тоже рукой подать – каких то сорок верст, так что место это для жизни оказалось вполне удачным и бойким.
Одни словом, поселились Селивановы чуть поодаль, отделившись от Тришина рекой Мухавец. Но это было весьма условное отделение – летом пять минут на лодке – и ты в Тришине, а зимой – прямой санный путь всегда проложен через речку, потому что тришинцы на эту сторону тоже часто ездили – то в Красный двор, то в Пугачево, то на Вульку, – много было вокруг на обеих сторонах реки сел и деревушек, связанным кровными и семейными узами.
Ерема хотел уже пуститься вдогонку родителям, но тут увидел одинокого всадника, который выехал, должно быть, из Тришина и теперь спускался к реке.
– К нам кто‑то едет! – крикнул Ерема, догоняя санки.
Родители переглянулись.
– Может, не к нам, – сказал Ефим.
– К нам! К нам! К Нам! – весело закричал Ерема и, сбросив валенки, помчался босиком по снегу к стоящему на пригорке дому! – Я оденусь!
– Обуй валенки, ноги поранишь! – крикнула ему вслед мать, но он уже был далеко.
Всадник догнал их в тот момент, когда они находились у ворот своего дома.
– Ефим! Ульяна! Здорово! – весело позвал он, спрыгивая с коня.
Ефим и Ульяна посмотрели на юного пришельца, потом переглянулись.
– Извини, добрый молодец, я не знаю, откуда тебе известны наши имена, но мы тебя не знаем, – настороженно сказал Ефим.
Степан расхохотался.
Его смех показался Селивановым очень знакомым, и они еще внимательнее вгляделись в лицо гостя.
Оно ужасно напоминало кого‑то, и в то же время было совершенно незнакомым.
– Я знал одного человека, которого ты мне напоминаешь, – медленно произнес Ефим, – но он был гораздо старше и к тому же еще в прошлом году умер.
– Не на пожаре ли сгорел часом? – хитро сощурился Степан.
– Да‑а… – Ефим начал бледнеть, а Ульяна закрыла рот рукой в извечном женском жесте удивления.
– А может, его звали Степаном? – подмигнул пришелец.
– Неужели… – прошептал Ефим, вслушиваясь в знакомый голос и характерный московский выговор, – Степан… Ты?!!
– Конечно, я, собственной персоной, не просто живой, но даже помолодевший!
– Господи, – прошептала Ульяна и перекрестилась, – кто же тебя так… преобразил?
– По‑моему, в мире есть только один такой человек, и вы его хорошо знаете.
– Я никого такого не знаю, – недоверчиво ответил Ефим.
– Уж будто бы! А имя доктора Корнелиуса Моркуса тебе знакомо?
Ефим побледнел, как полотно, и отрицательно замотал головой.
– Да не бойся ты, Ефимушка, – рассмеялся Степан, обнимая его за плечо. – Мы теперь совсем свои, потому что я теперь – ваш! Не верите? Вот, смотрите!
Степан вынул из‑за пазухи свернутое в трубку письмо и чуть отогнул кончик.
Ефим сразу увидел в правом верхнем уголке крестик, обозначавший, что письмо написано тайнописью Х и, стало быть, оно от кого то из братьев или сестер тайной веры.
– Я надеюсь, ты не собираешься читать прямо здесь, – весело сказал Степан, – Ульяна, вон, совсем замерзла! Приглашайте в дом, или как?
– Да‑да, засуетилась Ульяна, к которой едва вернулся дар речи, – конечно, добро пожаловать!
Тайнопись Х
От брата Симона Черного
Через
Брата Корнелиуса Моркуса
3 марта 1480 года
Брату Ефиму Селиванову
Сестре Ульяне Селивавановой
Тришин под Берестьем
Великое Литовское княжество
1. Согласно решению Высшей Рады Братства вам надлежало собрать и приготовить к передаче все старые символы – перстни и кресты со скрижалями. По прежним сообщениям у вас должно находиться тридцать шесть колец и восемь крестиков. Передайте все, собранные вами символы подателю сего, брату Степану, который доставит их куда следует.
2. В связи с прекращением работы над старыми символами, все формы, отливки и прочие устройства для их изготовления уничтожьте в присутствии брата Степана.
3. Собрав наиболее ценные вещи, вам надлежит немедленно поменять место жительства на указанное братом Степаном.
Член Высшей Рады
Брат Десятой заповеди
Симон Черный
– Невероятно! – воскликнул Ефим, прочтя послание и разглядывая измененное лицо Степана. – И давно ты в нашем братстве?
Селивановы угощали Степана обедом.
– Не очень. Сразу после того пожара в Новгороде Симон отправил меня к брату Корнелиусу, а он спас мне лицо и я сразу вступил в братство.
– Уже есть заслуги? – спросил с ноткой зависти Ефим, пытаясь определить старшинство Степана.
Селивановы считали себя обиженными – они вон сколько сделали для братства, а повысили их всего лишь до второй заповеди, а некоторые, вроде этого Степана, только приходят и их сразу на пару степеней за какие‑то подвиги повышают…
– Да есть кое‑какие, – скромно ответил Степан, стремясь поднять себя в глазах Ефима.
– Ну ладно, – удрученно вздохнул тот. – Командуй. Когда тебе передать побрякушки, что я пособирал у наших в округе?
– Да прямо сейчас и передай. Потом мы уничтожим твои заготовки и прочее – сам знаешь, а затем вы начнете собираться в дорогу, а я отправлюсь в Берестье, там у меня одно дело есть, а к полуночи вернусь? и тронем в путь.
– Известно куда?
– Конечно, никаких секретов. Переселяетесь в Кобрин – там вас дом уже ждет – все в нем есть, так что отсюда только самое ценное берите – инструменты все свои не забудь. Скажу тебе по секрету – будешь служить у княгини Кобринской – все уже устроено! Грузитесь на сани, и к полуночи ждите меня. Я вас проведу до самого дома, поселю – и обратно, – таково мое задание.
– Ну ладно! – повеселел Ефим, – У княгини Кобринской – это хорошо, а то надоело по лесам да селам шататься…
– Это я вам такое место выпросил, – сказал, улыбаясь, Степан – В благодарность за мое спасение от Медведева.
– Не забыл? – усмехнулась Ульяна. – А меня так все совесть мучает за то, что я их тогда потравила…
– Скоро перестанет мучить, – заверил Степан. – Вас ждет прекрасное будущее. Только вот еще что, и это не моя просьба, это приказ, сам знаешь откуда: вы должны сегодня же предупредить трех разных жителей Тришина о вашем отъезде, но только говорите всем, что едете не в Кобрин, а в Киев, вы поняли?
– Ясно, конечно, – подмигнул Ефим. – В Киев, так в Киев. У нас всегда одни тайны!
Он был очень доволен новыми перспективами жизни при дворе княгини, и ничего дурного не мог заподозрить.
После обеда они со Степаном уничтожили, разбив молотом в маленькой кузнице Ефима, все его заготовки для изготовления перстней и крестов со скрижалями, и Степан отправился в Берестье, еще раз попросив Селивановых погрузить весь свой скарб на сани и ждать его к полуночи, а сам отправился верхом через Мухавец в Тришин.
Но он не поехал ни в какое Берестье, потому что ему туда и не надо было, а надо было убедиться, что Селивановы выполнят, все, что им было велено.
И они выполнили.
Степан за всем наблюдал.
Он объехал кругом Тришин, и вернувшись с другой стороны к берегу Мухавца, нашел удобный наблюдательный пункт, с которого ему был виден как одинокий дом Селивановых на одном берегу реки, так и вся деревенька на другом.
Но Степан не знал, что был в тех местах еще лучший наблюдательный пункт, с которого кроме дома Селивановых и деревеньки был виден и он сам.
Охотник и следопыт, брат восьмой заповеди, Трофим с Черного озера, тоже выполнял задание братства и, поскольку он прибыл сюда на два дня раньше, то приготовился к выполнению порученного ему дела основательно.
Перед тем, как стемнело все трое Селивановых пешком перешли реку, и каждый из них посетил один из домов – сообщали о своем переезде в Киев. Через полчаса они встретились на берегу и вернулись домой.
Когда совсем стемнело, и огоньки в окнах тришинских домов погасли, Степан, оставив своего коня на привязи там, откуда он вел наблюдение, направился по берегу реки к санному пути через Мухавец.
Порывшись в кустах, он достал еще вчера припрятанный здесь острый топорик, и направился прямо по санному пути через реку от Тришина к дому Селивановых.
Посреди дороги он огляделся, убедился, что никого вокруг не видно и быстро прорубил в самом центре дороги глубокую выемку в уже мягком, весеннем, но еще толстом льду. От этой лунки он прорубил несколько глубоких борозд как бы лучей отходящих от солнца и аккуратно присыпал их, как и лунку снегом.
Сначала он собирался вырубить окружность, но потом подумал, что если круг льда в центре провалится, то потом можно будет обнаружить вырубленные края и понять, что кто‑то нарочно подрубил лед, а вот при такой подрубке центр провалиться внутрь, а края будут с естественными подломами…
Он спрятал топор за пазуху – а вдруг еще пригодится, – вернулся за конем и вскоре после полуночи приехал верхом к Селивановым.
Трофиму было видно, как все трое сели в тяжело нагруженные сани и двинулись к реке.
Трофим был немолодым человеком, опытным, преданным и верным членом братства, понимавшим необходимость разных мер, в том числе и крайних, но все же хладнокровное наблюдение за готовящимся убийством не могло оставить его равнодушным.
Ему даже захотелось помолиться, но он уже давно не был христианином, а его вера говорила, что Бог не нуждается в человеческих молитвах и сам решает, как и что должно произойти.
Ефим был холостяком, у него никогда не было детей, и втайне он мечтал о сыне, а потому мальчишку жалел больше всего.
Но не он, а Бог принимал окончательное решение.
Степан прихватил во дворе длинный шест, и Трофим понял зачем, но доверчивые и наивные Селивановы все еще ничего не подозревали.
Тяжело груженые сани, запряженные парой лошадей, ступили на лед Мухавца, а Степан верхом с шестом в руке отстал от них на десяток саженей.
В середине дороги, как раз между двумя берегами лед угрожающе захрустел и подломился.
Все произошло в несколько секунд.
Тяжелые сани, потащив лошадей, сразу ушли на дно.
Вода бурлила и кипела пузырями, постепенно успокаиваясь.
Всплывали какие‑то мелкие вещи…
И вдруг у самого края полыньи с шумом вынырнул Ерема и, хватая ртом воздух, ухватился за край льдины.
Но Степан был готов к этому.
Он ударил его шестом по рукам, столкнул мальчика в воду и, придержал его тело шестом под водой.
Тело обмякло и ушло вниз.
Степан подождал еще несколько минут, пока вода в полынье не успокоилась окончательно, и никаких пузырьков больше не всплывало, затем неторопливо вернулся к дому, повозился немного у сарая, готовя смолу и солому, зажег несколько пучков и подложил под углы и под крышу.
Через несколько минут дом уже пылал.
Степан огляделся, и с чувством хорошо выполненного долга вскочил на коня и помчался обратно в Тришин, но уже не по дороге с промоиной посредине, в которой зловеще отражался факел пылающего дома, а, минуя деревню, чтобы сразу попасть на Варшавский тракт, куда он вскоре и выбрался.
Здесь он повернул в сторону Кобрина, – его первое дело на службе братству было сделано, и он спокойно и уверенно отправился в обратный путь.
Но тот, кто обязан был проверить его работу, выполнил свой долг еще добросовестнее.
Трофим видел все, что произошло, видел, как Степан уехал и знал, что вот‑вот в Тришине проснуться разбуженные огнем люди, чуть позже они попытаются чем‑то помочь, бросятся через речку, обнаружат полынью…
Прежде чем все это произойдет, ему предстояло еще кое‑что сделать.
Степан не завершил своей работы.
Его ошибку следовало исправить.
У Трофима перед Степаном было три преимущества.
Во‑первых, Трофим, наблюдая за домом два последних дня, видел, как Ерема купается каждый день в проруби, и как он хорошо ныряет.
Во‑вторых, он выбрал свой наблюдательный пункт в прямо противоположном от Степана месте, и если Степан не мог видеть проруби, которую ему заслонял вмерзший в воду толстый ствол ивы, то Трофим находился с другой стороны и прорубь видел.
В‑третьих, в отличие от Степана, Трофим был звероловом, а стало быть, обладал очень чутким слухом и очень острым зрением.
Он увидел и услышал то, чего не увидел и не услышал Степан.
Ерема не утонул.
Когда мальчик с ужасом понял, что это Степан все устроил, он глубоко нырнул и по памяти, проплыл подо льдом нужное расстояние – как будто не зря к этому готовился – и осторожно вынырнул в своей проруби за ивой.
Он сбросил намокшую одежду, но боялся вылезать, слыша, что Степан неподалеку. Когда загорелся дом и Степан ушел, Ерема так замерз и был настолько обессилен, что уже не мог выбраться из проруби.
Брат восьмой заповеди Трофим, одетый в куртку из меха горностая и шубу из меха бобрового, спустился с дерева, откуда наблюдал за работой своего подопечного и направился к проруби, чтобы исправить ошибку – приказ был точным: вся семья Селивановых должна погибнуть.
Но когда он подошел к проруби и увидел совершенно окоченевшего мальчика, который, уже теряя сознание, мертвой хваткой вцепившись белыми, как снег руками в край льдины, смотрел на него умоляющими глазами, его вдруг пронзило озарение.
Да, да не мысль, не чувство, а именно ОЗАРЕНИЕ.
Самое настоящее религиозное озарение, именуемое также иллюминацией.
Господь, тот самый, Единый и Всемогущий вдруг появился между ним и мальчиком.
Он посмотрел на Трофима и сказал:
– Ты хотел сына? Я даю его тебе. Возьми его и заботься о нем.
Трофим вовсе не удивился.
Он просто шагнул к мальчику прямо сквозь Господа, который сразу растворился, бережно вытащил Ерему из проруби, укутал своей бобровой шубой и ласково сказал:
– Ну, ну, держись сынок! Все будет хорошо… Вот увидишь…
… Уже совсем рассвело, когда Степан миновал Кобрин.
Навстречу ему в сторону Кобрина ехал Медведев.
Степан, конечно, узнал его сразу.
Медведев же, просто увидев встречного всадника, проявил обычную осторожность, глянув на него пристально.
Что‑то знакомое почудилось ему в самой фигуре встречного молодого человека, в его посадке на лошади, но лицо… Лицо было незнакомым, а у Медведева была отличная память на лица.
Кого же он мне напоминает… Степана… Но чем? Не пойму…
Степан тоже проехал мимо, не задерживаясь.
Ничего, Медведев, погоди еще чуток. Не узнал меня? Вот и славненько. Я для тебя еще приготовлю подарочек…
И если Степан еще долго думал о Медведеве, Медведев о встречном всаднике забыл тут же.
У него было о чем подумать.
ЭПИЛОГ
29 апреля 1480 года, около полуночи.
Великие Луки,
ставка князей Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого
Князь Борис Волоцкий страшно закричал во сне, и проснулся весь в поту, с бешено колотившимся сердцем. Ему приснился страшный сон, будто он умирает в сырой, мрачной темнице, брошенный туда старшим братом за измену.
Весна в этом году наступила рано и была необыкновенно теплой, предвещая жаркое лето и суровую зиму.
Князь Борис распахнул окно и, глядя на яркий диск полной луны, тяжело дышал, втягивая в легкие наполненный ароматами весеннего цветения почти горячий воздух.
Никогда еще не было ему так тяжело на душе.
Сомнения и колебания одолевали князя.
Правильно ли они с Андреем поступили, противясь воле Ивана?
Что делать дальше?
Сорокатысячное войско дворян и служилых людей, находясь уже несколько месяцев в бездействии, разлагается.
Запасы продовольствия кончаются, начинаются грабежи местного населения, а это приведет к бунту, деморализации армии и всевозможным волнениям…
Гонцы с востока доносят о том, что Ахмат уже собрал войско и полон решимости двинуться на Москву.
Как поступить, если это действительно произойдет?
Забыть обиды и присоединится к Ивану в борьбе против общего врага?
Но это будет означать полную капитуляцию и признание своей вины.
Выдвинуть свои требования, как предлагает Андрей?
Но это значит перед лицом всего княжества показать себя людьми, для которых личные интересы важнее судьбы державы, на которую движется враг!
Как теперь быть?
Иосиф!
Мудрый Иосиф должен знать – он подскажет правильно решение…
Да‑да, только он и больше никто!
Надо написать ему, нет, надо отправить гонца и просить, умолять, чтобы он сам сюда приехал…
Он один знает ответ…
Волоколамский монастырь
Игумен Иосиф, все чаще именуемый теперь Волоцким тоже не спал.
Вот уже третий час, стоя на коленях перед маленькой иконой Богородицы, он молился о ниспослании ему мудрости.
Время от времени он прерывал молитву, углублялся в размышления, а затем молился снова.
Необходимо было принять важнейшее решение, от которого, возможно, будет зависеть не только его личная судьба, но и судьба всей православной церкви.
Дав еще в детстве обет положить всю свою жизнь на укрепление силы и могущества православия на Руси, Иосиф, принимал любое решение, руководствуясь собственной, уже давно выстроенной им иерархией внутренних ценностей, и в этой иерархии первое и высшее место занимала церковь.
Иосиф ежемесячно получал от своих православных коллег, находящихся во многих европейских странах, донесения, касающиеся текущих событий, связанных с церковью и не только; они же регулярно посылали ему новейшие религиозные трактаты, издающиеся в Европе. Он внимательно следил за тенденциями развития католической церкви. Особенно его интересовала далекая Испания, где некий ревностный служитель веры по имени Томас Торквемада, доминиканец, духовник самой королевы Изабеллы, еще в прошлом году в каждой испанской провинции создал специальные трибуналы, которые жестоко пресекали и наказывали любые проявления ереси.
Иосиф отчетливо видел, что и православную церковь подстерегают сейчас две страшные опасности: множащиеся ереси и недавно выявленная внутренняя язва – идея нестяжательства.
Еретики угрожали извне – если их вера распространится в народе, или, не приведи Господь, зацепится при дворе – тяжелые испытания ждут русское православие, но не менее страшна язва внутренняя.
Совсем недавно хороший друг и последователь Иосифа, новопоставленный после изменника Феофила Новгородский архиепископ Геннадий сообщил о том, что известный старец Нил Сорский, живущий в пустыни недалеко от Белоозера, стал высказывать странные и богопротивные мысли о том, что, дескать, церковь не должна иметь никакого имущества – ни земель, ни деревень, ни даже скота и утвари!
Ереси, безверию и шатаниям надо было противопоставить сильную церковную власть.
Но чтобы церковная власть была сильной, необходимо чтобы она всемерно поддерживалась властью светской…
А это значит…
Это значит – надо пересмотреть все свои прежние взгляды и идти вперед, не отставая от времени…
По всей Европе видны тенденции к укреплению единовластия монархов и Великий князь московский тоже явно идет по этому пути.
Не сам он до этого дошел – это ясно.
Софья, воспитанная в Европе, племянница великого императора Византии Константина Палеолога, просвещает его в этом направлении..
И правильно делает…
Софья, вне всякого сомнения, привержена православию…
Да, надо менять ошибочную политику поддержки древних традиций…
Надо максимально приблизиться к великокняжеской власти, и воспользоваться ее силой для укрепления власти церковной…
Но так ли уж сильна власть великокняжеская?
Это покажет ближайшее время.
Если Ивану удастся успешно отразить неумолимо грядущее нашествие Ахмата – его трон укрепиться стократно!
Значит надо помогать ему, а вовсе не его взбунтовавшимся братьям …
Следует укреплять самодержавие, а вовсе не старые родовые порядки…
Что ж, а может, все получилось к лучшему.
Появляется хороший шанс напомнить о себе..
Надо помирить Ивана с братьями.
Надо помочь ему одержать победу над Ахматом…
Но действовать надо тонко и осторожно…
Иосиф прервал размышления и вернулся к молитве.
Теперь он молился о будущей победе в будущей битве с могущественным ханом Золотой орды Ахматом…
Столица Золотой Орды Сарай‑Берке
Тем временем хан Ахмат, глубоко задумавшись, рассматривал огромную (десять на десять шагов!) карту, выложенную в библиотеке его дворца прямо на мозаике пола. Здесь были отражены пространства от Волги и Сарай‑Берке в правой её части, до Днепра и Киева в левой, от Черного моря и Крыма внизу, до Новгорода и Пскова вверху. Реки – не только могучие, такие как Волга, Дон, Днепр, но даже те, поменьше – Ока, Угра, Десна и подобные им, были выложены голубыми искрящимися камешками, поля и степи – зелеными, горы и долины – выглядели рельефными, а леса, покрывавшие большую часть карты, зеленели густым мхом, создавая иллюзию огромного пространства земли, увиденного с высоты птичьего полета.
Путь от нижней Волги до Оки и ее притоков предстояло пройти огромной стотысячной ордынской армии в походе на Москву за давно не плаченой данью.
Затем необходимо выдержать сражение с не менее большой и сильной армией неприятеля, победить в этом сражении, захватить Москву, поставить Ивана Московского на колени и вынудить его заплатить, наконец, за все шесть неоплаченных лет!
Зимняя неудача Богадура, о которой доложил Саид, и смерть сына, о которой поведали двое отпущенных московитами людей, опечалила отцовское сердце, но не удивила Ахмата, как полководца. Он хорошо знал, что Богадур – младший из его многочисленных сыновей, слишком горяч, вспыльчив и самолюбив, чтобы командовать хотя бы тысячей. Да ведь он, как показали недавние события, даже с одной сотней не справился и порученное ему дело полностью провалил…
А все эти фантастические рассказы о какой‑то молодой московитке‑лучнице, несомненно преувеличены – у страха глаза велики, а побежденные всегда склонны переоценивать силу победителя…
Но все же есть во всей этой истории что‑то странное, что бередит отцовское сердце…
Саид рассказал о мгновенной гибели девяти своих людей на льду Угры, а те двое раненных – о смерти его сына – прекрасного лучника! – от руки какой‑то девчонки… Возможно ли это? Нет ли здесь какого‑нибудь тайного предзнаменования? Что кроется в грядущем? Одному Аллаху ведомо…
В этот поход он возьмет с собой Азов‑Шаха – старшего своего сына, опытного полководца, уже не раз наносившего московитам сокрушительные поражения…
Но не это самое главное.
Главное – поддержка короля Казимира с запада.
Легкая татарская конница бессильна и беспомощна в лесах и болотах, окружающих Москву – необходимо чтобы литовская пехота, для которой эти леса и болота – дом родной, шла, впереди, расчищая путь.
Литовский гонец доставил устное заверение короля Казимира в готовности поддержать Ахмата в походе на Москву.
Но сдержит ли король свое устное обещание…
Захочет ли, действительно?
И главное – сможет ли?
Великое Литовское княжество
Королевский замок в Троках
И король Казимир тоже не спал в эту теплую весеннюю ночь.
Он тихо беседовал с маршалком дворным Иваном Ходкевичем, и тема этой беседы была отнюдь не радостной – татары крымского хана Менгли‑Гирея напали на южные области княжества.
– Ты полагаешь, что они сделали это по наущению Москвы? – спрашивал король, с ноткой недоверия в голосе.
– Вне всякого сомнения, ваше величество, – твердо отвечал Ходкевич. – Мои агенты, недвусмысленно подтверждают это. Сам хан не скрывает своей дружбы с Иваном Московским и вражды с нашим союзником Ахматом. Это, безусловно, сделано для того, чтобы отвлечь силы вашего величества на юг, и не допустить помощи Ахмату, когда он через месяц выступит на Москву. К осени хан Ахмат будет ожидать наше войско где‑то на Оке в районе верховских княжеств.
– Но мы ведь объявили общий сбор дворян в литовском княжестве?
– Да Ваше величество.
– Вот и прекрасно! Пусть армия полевого гетмана, князя Острожского, отражает нападение Менгли‑Гирея на юге, а мы назначим хорошего полководца на западе и направим мощное дворянское ополчение с пехотой в помощь Ахмату.
– Да, ваше величество, если вам не помешают.
– Кто же?
– Ваш главный восточный соперник – Великий Московский князь. Я не случайно усилил личную охрану вашего величества, и еще раз прошу соблюдать величайшую осторожность – московиты способны на все.
– Это верно, московский Иван, после захвата Новгорода стал очень опасным. Да еще эта его супруга‑гречанка с венецианским образованием… От этой парочки можно ожидать самых худших сюрпризов…
Москва, Кремль,
спальня Великой Московской княгини.
– Ты не спишь, мой государь, – шепотом спросила Софья, нежно гладя щеку супруга, – раньше ты всегда засыпал после любви со мной, а сейчас все думаешь, думаешь о чем‑то… О чем, скажи мне? О наших детках? О Юрии?
Чуть больше года назад Софья родила своего первого сына Василия, а уже в феврале этого года второго – Юрия. А до этого еще трех дочерей, но одна умерла в младенчестве.
– Ты не поверишь, родная. О короле Казимире, – улыбнулся Иван Васильевич.
– Чем же он тебе так дорог, что ты думаешь о нем даже в моей постели? – с обидой в голосе спросила Софья.
– Он очень опасен для меня.
– Опаснее Ахмата?
– В некотором роде. Ахмата с его ордой мы остановим. Но только если Казимир не придет ему на помощь.
– А ты сделай так, чтоб не пришел!
– Я и пытаюсь.
– А может, его просто отравить и дело с концом! – легко, как бы шутя, сказала Софья.
– Ты что говоришь, дура!? – воспринял супругу всерьез Иван Васильевич. – Во‑первых, к нему не подобраться, а во‑вторых, ты представляешь, какой разразится скандал на всю Европу, если это выявится?!
– Я пошутила, государь, – холодно и серьезно сказала Софья. – Но если уж на то пошло, мне известны такие яды, которых никто никогда не выявит. Однако, не будем об этом. Так ты нашел решение проблемы с Казимиром?
