Текст книги "Заговор князей"
Автор книги: Роберт Святополк-Мирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Роберт Зиновьевич Святополк‑Мирский
Заговор князей
Рука Москвы, или Собирание земли – 3
Роберт Святополк‑Мирский
ЗАГОВОР КНЯЗЕЙ
РУКА МОСКВЫ
ИЛИ
СОБИРАНИЕ ЗЕМЛИ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ХРОНИКА
XV–XVII столетий,
которая, рассказав понемногу о великих князьях, боярах и вельможах московских и литовских, о королях Запада и ханах Востока, о служителях церкви и еретиках, о тайных заговорах и открытых войнах, о славных победах и горьких поражениях, о мирных делах и великих смутах, словом, о разных лицах и событиях, хорошо известных по летописям и документам, главным образом повествует о множестве
НЕОБЫЧАЙНЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ И УДИВИТЕЛЬНЫХ ПОДВИГОВ
дворянина Василия Медведева и его потомков,
а также многих других
ОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ,
чьи жизнеописания не вошли ни в одну летопись, чьих имен невозможно отыскать в исторических сочинениях, но
ЧЬИ ДЕЛА,
слившись воедино с делами миллионов таких же простых смертных грешников,
вольно или невольно для них самих, но неизменно по воле Господа нашего
ТВОРИЛИ ИСТОРИЮ.
Смерти, дети, не бойтесь, ни войны, ни зверя, дело исполняйте мужское, как вам Бог пошлёт.
Поучение Владимира Мономаха.
ЗАГОВОР КНЯЗЕЙ
Посвящается моим друзьям
Владиславу Попову,
Владимиру Кукуне,
а также
Сергею Цецко
и Валерию Романюку («Роме»),
которые всегда в меня верили.
Древний трон находился в руках у Ахмат‑хана из Большой орды. Его владения простирались от Волги до Днепра.
Москва перестала платить дань татарам, и Ахмат стал готовить новое наступление, чтобы сокрушить Русь.
Обстановка, казалось бы, благоприятствовала осуществлению его планов.
Против России ополчились все ее соседи.
Король Казимир грозил нанести удар с запада.
Войска ливонского ордена напали на Псков.
В довершение бед в стране началась смута.
Удельные князья Андрей Большой и Борис подняли мятеж…
Р. Г. Скрынников
«У истоков самодержавия»
ПРОЛОГ,
где описаны события, которые произошли в разных концах земли 8 октября 1479 года в ту минуту, когда дворянин московский Василий Медведев вел под венец дворянку московскую Анну Бартеневу в храме имения Медведевка, что на берегу Угры, на рубеже двух великих княжеств, перед лицом посаженных отцов: со стороны жениха – дворянина московского Федора Картымазова, со стороны невесты – дворянина московского Филиппа Бартенева, а также свидетелей – дворян литовских князя Андрея Святополка‑Мирского и Леваша Копыто.
ВОЛОК ЛАМСКИЙ.
ДВОР КНЯЗЯ БОРИСА ВОЛОЦКОГО
Борис Васильевич, князь Волоцкий принимает своего старшего брата Андрея Васильевича Большого, князя Углицкого.
Еще недавно у великого князя московского Ивана Васильевича четыре младших брата было, да вдруг умер семь лет назад Юрий – а ведь всего на год младше его, и вот теперь только трое остались – Борис да два Андрея – Большой и Молодой. Ну, тот, самый младший – ничего, спокойный, а эти двое – глаз да глаз за ними нужен… Великий князь даже повелел, чтоб не встречались меж собой без его ведома, – а ну заговор какой затеют…
Обед уже подходит к концу, и тут внезапно появляется слегка взволнованный дворецкий князя Бориса и докладывает:
– Посланец от великого князя московского, государь!
Братья, умолкнув, переглядываются.
– О волке речь – а он уж тут! – улыбается Андрей.
– Слушай, может Ивану не стоит знать, что мы встретились, не сообщив ему… – осторожно говорит Борис.
– Ну, вот еще! – вспыхивает Андрей. – Не хватало, чтоб мы при слугах свой страх перед ним показывали!
Андрей горячий и вспыльчивый – не зря еще с детства прилипла к нему кличка – «Горяй».
Дворецкий, оглядываясь и понизив голос, сообщает:
– С ним шестеро вооруженных людей и крытая повозка…
Братья снова переглядываются.
Борис приказывает дворецкому:
– Вели страже запереть ворота и не спускать глаз с московитов, а посланца зови сюда!
Андрей шепчет на ухо своему слуге:
– Ступай во двор да скажи нашим людям, чтоб держали оружие наготове.
– Боюсь, Иван решил окончательно поссорится с нами, – говорит Борис.
– Он хочет нас извести, но мы легко не дадимся! – сквозь зубы отвечает Андрей.
Входит посланец и, низко поклонившись, протягивает верительную грамоту. Борис читает и слегка насмешливо говорит Андрею:
– Наш любезный старший брат и государь великий князь Иван Васильевич посылает ко мне слугу своего Якова Татищева, а что он станет говорить, чтоб я тому верил, ибо то государевы слова.… Ну, что ж, Татищев, говори, мы тебя слушаем.
– Государь наш Иван Васильевич, великий князь московский, владимирский, новгородский…
Пока посланец перечисляет титулы, Борис демонстративно зевает, берет из серебряной вазы большое яблоко, с хрустом надкусывает его, будто удивляется, что оно такое вкусное и жестом предлагает Андрею отведать.
Татищев невозмутимо продолжает:
– … велел говорить так: «Жаловались нам жители Великих Лук и Ржевы на нашего наместника князя Ивана Владимировича Оболенского‑Лыко, что он без нашей на то воли стал самолично расправу над ними чинить, многих людей безвинно убил, дома их пожег, а имущество на себя взял. Когда же послали мы за князем, чтоб суд над ним учинить, он изменным обычаем нарушил крестное целование и бежал, укрывшись при дворе брата нашего младшего Бориса, князя Волоцкого. Проведав о том, повелеваем боярскому сыну Якову Татищеву схватить изменника там, где он его найдет, и немедля в Москву доставить, а брата нашего Бориса просим в деле том Татищеву не препятствовать, дабы воля наша государева была надлежаще исполнена».
Князь Борис опускает огрызок яблока в подставленную стольником чашу, вытирает руки углом льняной скатерти, и любезно улыбаясь, говорит:
– Слово государя и брата старшего – закон для нас. Да только, сдается мне, – напутал ты что‑то, Яков Татищев. Князь Оболенский‑Лыко написал грамоту, в которой снял с себя крестное целование великому князю. Грамоту эту государь получил в свои руки, и мне о том доподлинно ведомо. Испокон веков в земле нашей было у бояр право оставлять службу у одного господина и переходить к другому. Боярин Оболенский‑Лыко присягнул служить мне. А великий князь и любимый брат наш хорошо знает и чтит старые обычаи – с особым сарказмом произносит Борис, – так что никак не мог он дать тебе такого наказа. Если у жителей Лук и Ржевы до князя Лыко дело есть – пусть ко мне обращаются – отныне я на него суд да управа. Так и передай государю. Ступай.
Татищев слегка бледнеет.
– Но князь…
– Я сказал – ступай вон! – Обрывает его Борис и тут же мягко добавляет. – Да не забудь передать великому князю мой братский привет и нижайший поклон.
Посланник низко кланяется и выходит, а Борис начинает закипать:
– Нет, ты видал, что делается?! Уже никому нельзя отъехать к нам! Мы ему все смолчали: брат Юрий умер – князю великому все его земли достались – нам ничего из них не дал, нарушая обычай предков, – Новгород Великий с нами взял – все себе забрал! А теперь вот кто от него к нам отъедет – хочет брать как у себя дома! Да он что – братию свою ниже бояр считает?! Завещание отца забыл – как ему с нами жить приказано?!
Андрей не успевает ответить. Со двора слышны крики и звон оружия. В горницу вбегает дворецкий:
– Государь! Какой позор! Прямо посреди нашего двора при всем честном народе московские люди схватили князя Оболенского‑Лыко!
Обычно сдержанный и спокойный Борис взрывается:
– Что?? Да как посмели?! Всю стражу на них! Князя освободить – москвичей порубить насмерть – всех до единого!!
Дворецкий выбегает.
Вспыльчивый Андрей, напротив, берет себя в руки:
– Борис, опомнись! Если ты побьешь москвичей… Ивану только и нужен повод…
– Плевать на него!
– Еще не время! Останови их!
Борис уступает.
– Ты прав, брат…
Они выходят вовремя.
Посреди двора шестеро москвичей под командой Татищева пытаются тащить к повозке князя Лыко. Князь могуч и силен, он прекрасный борец, и ему удается сбросить повисших на нем людей, но они снова яростно бросаются на него, как свора собак на затравленного зверя, – и хотя их шестеро, а он один, лишь с огромным трудом удается повалить его, однако тут дюжина стражников Бориса с обнаженными саблями и десяток воинов Андрея с пиками наперевес подбегают к ним.
– Брать живыми! – кричит князь Борис.
И вот москвичи схвачены и обезоружены.
Борис подходит к Татищеву, которого крепко держат двое стражников.
– Прости князь, – выплевывает выбитый зуб Татищев. – Я получил приказ и должен был его выполнить. Я сделал все, что мог.
– Это верно, – подтвердил Борис, – и любого другого я велел бы тотчас посадить на кол за такую дерзость. Только из почтения к великому князю, моему старшему брату и государю я отпускаю тебя и твоих людей живыми. Не забудь напомнить ему об этом, когда будешь передавать мой ответ.
Борис приказал отпустить москвичей, и вот они с Андреем снова одни в горнице.
– Надо что‑то делать, – говорит Андрей. – Так дальше быть не может.
– Надо, – соглашается Борис.
– Я‑то как раз и приехал, чтобы поговорить об этом. Послушай. Мне передали тайную весть – в Новгороде готовится восстание. Они приглашают меня на княжение.
– Это несерьезно. Иван бросит туда свое огромное войско и город, как всегда, сдастся.
– А если кто‑то отвлечет это войско совсем в другую сторону?
– Кто и в какую?
– Хан Ахмат – на юг. Москва давно не возит дань в орду. Ахмат в бешенстве.
– Да, но мы не можем иметь ничего общего с врагами всего русского народа.… Вот иное дело – король Казимир… – задумчиво говорит Борис, – Отец завещал обращаться к нему за помощью, если Иван начнет притеснять нас…
– Конечно! – подхватил Андрей. – Ахмат с юга, король с запада, а если еще вдруг Ливония зашевелится.… Тогда Ивану без нас – никуда. Вот тут‑то мы ему и припомним все обиды. И либо он выполнит все наши справедливые требования, либо…
– Ну что ж… Придумано неплохо.… Только король сейчас в Польше…
– Он должен скоро вернуться. Литвины очень его торопят.… Срок‑то давно прошел…[1].
Ларя, присутствующий на церемонии, подал Филиппу мешочек из красного бархата с кожаными, затяжными шнурками.
– Ларя сообщит, когда государь изволит принять тебя, – сказал на прощанье Патрикеев.
Филипп, сияя от счастья, еще раз поклонился и вышел.
– Ну, как? – с нетерпением воскликнул ожидающий его с лошадьми Данилка, – Получили?
– Вот он! – Гордо сказал Филипп и вынул из мешочка рубль.
– Ух, ты! – восхитился Данилка, – Я еще никогда такого не видал.
– Я тоже, – признался Филипп.
– Ну, так что – на торг за конями?
– Нет, сейчас уже не успеем, – Филипп глянул на небо, жмурясь от солнца, – Скоро полдень – нас Алеша ждать будет.
Алеша снова был в образе девочки‑подростка.
– Привет вам от Василия Ивановича! – весело сказал он. – Только что был у него.
– За привет спасибо, но ты главное дело говори – нашел ты этого Власа Большихина?
– Найти‑то нашел, да только не хочет он ни в какую возвращаться, потому как боится, что повесят его в войске за трусость и дезертирство. И он прав – стоит ему показаться на глаза сотнику Дубине и тот его если и не повесит, то засечет до смерти – точно.
– Гм, что же делать? – наморщил лоб Филипп.
– Я только что спрашивал совета у Василия Ивановича, но он сказал так: «Раз здесь Филипп, я за свою судьбу спокоен! Слушайся его во всем, а он придумает, что надо делать!»
– Так он сказал? – поразился Филипп.
– Да, это его подлинные слова!
– Йо‑ххо! – Слегка растерялся Филипп. – Нет я, конечно, это… Я конечно могу, да только… я это… как его… О! – Я ведь совсем не знаю Новгорода – как утопающий за соломинку, ухватился Филипп за первый же аргумент, который пришел ему в голову.
– Я уже хорошо изучил город – невозмутимо сказал Алеша, – и могу провести вас куда угодно даже с закрытыми глазами!
– Вы же так ловко поймали Оболенского, – вставил Данилка. – Сами тогда говорили – мол, Медведев бы лучше не придумал!
– А ты чего в разговор встреваешь, когда хозяин тебя не спрашивает? – рассердился Филипп. – А ну давай сюда остатки денег, что нам Образец дал!
Данилка смущенно вынул мешочек и показал, что он пуст:
– Давно уже нету, а как вы хотите? Коней и сбрую покупали? Покупали. Кушать надо было? Надо. А вы, между прочим, два раза сами целого барана съели и один раз – теленка! Так что – нет денег – вышли все.
Филипп угрюмо посмотрел на него.
– Так. Ну‑ка слезай с коня.
– Зачем? – испугался Данилка.
– Слезай, говорю! – прикрикнул Филипп, и Данилку из седла, как ветром выдуло.
Филипп взял коня под уздцы и сказал Данилке:
– А теперь ступай домой, в шатер, и жди меня там – да чтоб носу никуда не высовывал, понял?
– Понял, понял, только не кричите так, а то люди сбегутся! И к тому же…
Данилка хотел еще что‑то добавить, но Филипп поднял коня на дыбы и щелкнул нагайкой.
Данилка мгновенно исчез за углом.
– А теперь, – сказал Филипп Алеше, – веди меня к сотнику Дубине!
… – Уважаемый господин сотник, – поклонился уже переодетый в свое мужское платье Алеша, – Позволь представить тебе дворянина московского Филиппа Алексеева сына Бартенева, соседа, близкого друга и шурина Василия Медведева. – он поднялся на цыпочки и шепнул сотнику на ухо. – Очень богатый!
– Восхищен! – воскликнул Дубина, – Мне бы десять воинов такого роста и сложения – цены сотне бы той не было! Чем могу служить?
– Позволь мне выразить взаимное восхищение твоей мудростью и воинской славой, о которой Василий целыми вечерами рассказывал нам на Угре.
Дубина зарделся от удовольствия и хотел что‑то сказать, но Филипп продолжал:
– И позволь мне в знак симпатии и по случаю нашего знакомства сделать тебе маленький скромный подарок, – он протянул Дубине повод коня, на котором еще недавно сидел Данилка.
– Мне? – поразился Дубина. – Такого коня? Нет, что ты, что ты, я не могу принять такой дорогой подарок, – возразил он, охотно принимая уздечку из рук Филиппа.
– Э‑э‑э, пустяки, – небрежно сказал Филипп, – у меня этих коней больше чем у тебя воинов!
И громко расхохотавшись своей шутке, так хлопнул Дубину по спине, что тот чуть не упал.
– Благодарю за поистине царский подарок, – растрогался Дубина. – Я всегда любил Медведева и как только увидел его, сразу сказал всем – попомните мое слово, этот парень далеко пойдет!
– Чтоб мне с коня упасть, это точно сказано! – воскликнул Филипп. – Да вот только, кто‑то остановить его хочет! Ты ведь знаешь, что он сейчас под стражей.
– Да‑да, конечно и если бы я мог что‑нибудь для него сделать…
– Йо‑ххо! – перебил Филипп. – Клянусь тарпаном – можешь.
– А что же я могу? – слегка растерялся Дубина.
– Послушай меня! – воскликнул Филипп. – Я тебе сейчас все объясню!
… Через час Филипп и Алеша тихонько стучали условным стуком в дверь тихого дома, притаившегося в самом конце маленькой Северной улицы.
Им открыла молодая беременная женщина и, испуганно крестясь, уставилась на Алешу:
– Свят! Свят! Свят! – Что это с тобой? Ты зачем в мужское переоделась?
– Извини, Пелагея, – сказал Алеша, – это до сих пор я переодетым был, а на самом деле я Алексей, человек того самого Василия Медведева.
– Да‑да я тебя вспомнил – вышел в прихожую Влас, – ты был вместе с ним и еще один молодой парень, кажется, его ранило…
– Все верно, это Ивашко, он и сейчас еще не оправился от той раны.
– Ну что ж, заходите, коль пришли, – в горницу прошу.
Алеша рассказал Власу о Филиппе, и Филипп обратился к Власу:
– А теперь выслушай меня внимательно, парень. Василий Медведев – человек честный и справедливый. Я говорю так не потому, что он мне друг и шурин. Я говорю так, потому что это могут подтвердить десятки живых людей и даже десятки мертвых, если бы они смогли говорить. Ты – единственный из людей сотника Дубины, что напали на Василия тогда, на купеческом дворе. Ты сам видел, какой Медведев воин, – он не против десяти, он недавно против пятидесяти один стоял и победил. Если бы Василий был таким, каким его теперь хотят представить, ты никогда бы не ушел оттуда живым… Согласись, что ему ничего не стоило тебя убить, но он этого не сделал.
– Это верно, – подтвердил Влас. – Он видел, что я ухожу, и не стрелял в меня.
– Быть может, Господь не зря сохранил тебе жизнь. Это его ребенок? – спросил Филипп Пелагею, кивнув на ее большой живот.
Пелагея закивала головой и, закрыв лицо руками, расплакалась.
– Ты ведь не хочешь, чтобы твой ребенок вырос без отца? – сурово спросил Филипп.
– Да, я не хочу, чтобы мой ребенок вырос без отца! – запальчиво воскликнул в ответ Влас, – я как раз потому и ушел из этого проклятого войска, а вы хотите, чтобы я снова туда вернулся, и чтобы меня там повесили! Так в чем же справедливость ваша? Медведев не убил меня, но теперь я должен прийти к сотнику, подтвердить его невиновность, а потом меня за измену лишат жизни? Так не лучше ли было мне погибнуть той ночью от руки Медведева, не подвергаясь тем пыткам, какие вы мне сейчас устраиваете? Мне всего двадцать семь лет, а я настрадался, будто длинную жизнь прожил! А ведь я никогда никого не трогал! Ни с кем не ссорился! Я жил тихо и мирно, научился грамоте, стал работать переписчиком у своего хозяина, небогатого дворянина из Одоева. У меня была молодая любимая жена, которая ждала ребенка и, казалось, что жизнь прекрасна! Но у нас там, в Верховских княжествах, постоянно война идет за землю, и князья наши, как у нас говориться, «на две стороны служат» – сегодня Москве, завтра Литве, а послезавтра снова наоборот. Так и мой хозяин служил то одним, то другим, пока не дослужился до того, что напали на нас какие‑то люди, да поубивали и самого хозяина и всю его семью и еще много живущих в имении, в том числе и жену мою, так ребенка и не родившую. Я чудом спасся, но чуть не повесился от горя, однако, удержали меня люди добрые. Они же, эти люди добрые потом утешили меня да напоили, чтоб, значит, горе мое заглохло, сами же потом пьяного и беспамятного в войско великого князя Московского записали, а деньги, что мне при вступлении полагались, себе забрали. Чего только не повидал я в том войске! Не знаю, как выдержала душа моя все те ужасы, что вокруг творились – ни копейки жизнь людская не стоит там – одно вокруг – кровь, муки, смерть да разорение. И снова я чуть было не наложил на себя руки, в отчаянии, что не могу так больше жить, да вот повстречалась мне в прошлом году, во время того еще новгородского похода, милая моя Пелагея, такая же как я одинокая – мужа ее ни в чем не повинного московиты просто так, играючи, на улице застрелили. И решил я, что не бывать мне больше в этом проклятом войске, и ни в каком другом, и стал я готовиться к бегству. И как только в этом году прибыли мы в Новгород, тут же сотник Дубина послал нас на Медведева. Я сразу решил – если жив останусь – уйду и спрячусь у Пелагеи, – авось сочтут убитым да позабудут, а потом уйдет войско московское и, может, заживем мы в Новгороде, как люди… И думал уже, что Господь способствует мне – спросите вашего Медведева, он вам скажет – я не стрелял в него ни разу, я все время сзади держался, чтобы, как только случай представится – уйти незаметно. Но уж очень селен оказался Медведев этот – в две минуты со всеми покончил, так что едва успел я ноги унести и только Богу молился, благодаря Его за спасение, а тут – на тебе – вы меня отыскали и теперь требуете, чтоб я обратно в войско пошел. Так вот вам мой ответ – можете меня убить прямо здесь, но я больше к Дубине не пойду и никому из московского войска на глаза не покажусь. А если будете еще настаивать, то я и сам уйти могу – он быстро выхватил из‑за пазухи остро сверкнувший нож и приставил к своему сердцу его кончик – Вот ударю сейчас ладонью по черенку, и нету меня! Бог и Пелагея, да будущее дитя поймут меня и простят!
Филипп внимательно слушал этого худого, изможденного, преждевременно постаревшего человека, и все больше убеждался, что он может сделать то, чем угрожает – уж очень глубокое отчаяние горело в его сверкающих глазах.
– Вот что, – сказал Филипп Алеше и Пелагее, – оставьте нас одних, у нас тут серьезный разговор будет.
– Если только подойдете ко мне – вобью нож в сердце – пригрозил Влас.
– А это мы еще увидим, – спокойно сказал Филипп.
Алеша вывел рыдающую Пелагею из горницы.
– Не бойтесь, – утешал он ее, – все образуется. Все будет хорошо, вот увидите.
Но Пелагея не верила, и все прислушивалась, однако ничего не было слышно из‑за плотно закрытой двери.
Через полчаса Филипп вышел и сказал:
– Влас согласился дать письменные показания сотнику Дубине о том, что на самом деле произошло в ту ночь во дворе купца Манина. Ты, Алеша поезжай за Дубиной – я с ним договорился и он ждет твоего приезда, а ты, Пелагея, ступай во двор, да зарежь одну курицу – я видел во дворе их больше десятка в клети сидит.
… – Вот такое дело, – печально и тихо говорил Филипп слезающему с коня Дубине. – Бедный Влас получил столько ран, что, думаю, долго не протянет. Но он все написал. Пойдем!
Они вошли в горницу и сняли шапки.
На кровати лежал весь обмотанный кровавыми тряпками Влас и хрипло, тяжело дышал. Свежая алая кровь сочилась из‑под повязки на горле.
– А‑а‑а, это ты, сотник – прохрипел он, увидев Дубину, – хорошо, что ты пришел, я просил этих добрых людей, чтоб нашли тебя. Я не дезертировал и не скрывался, я шел к тебе после того боя, чтобы все рассказать, но на меня напали новгородцы и чуть не убили, а эта добрая женщина подобрала меня, да видно зря – все равно чую – конец мне приходит.
– Что там было, во дворе купца‑то этого, расскажи, – спросил Дубина.
– Вот, – протянул Влас исписанный еще не высохшими чернилами лист бумаги. – Тут все написано. Медведев ни в чем не виноват. Он два раза предупреждал… что служит Москве… – голос его начал слабеть, – но этот наш Козел… дал команду… чтоб убивали его… Он не виноват… не вино… – Влас умолк и голова его откинулась набок.
Филипп осторожно вынул из его рук лист бумаги, передал Дубине и приложил ухо к груди Власа.
– Не дышит, – сказал он и перекрестился, – Отошел.
Сотник Дубина был опытным воином и повидал на своем веку очень много покойников.
Но он и глазом не моргнул.
Во‑первых, конь был дорогой и хороший.
Во‑вторых, Медведеву помочь стоило.
А этот Влас – совершенно никчемный воин, но для репутации сотни гораздо лучше избавиться от него, как от павшего в бою героя, чем как от предателя и дезертира, которого еще искать надо!
Поэтому сотник Дубина торжественно перекрестился и произнес маленькую речь.
– Хоть ты был неважным воином, Влас, но умер смертью героя от ран, полученных в бою с нашими врагами – и это хорошая смерть! Я сегодня же доложу обо всем боярину Щукину, а завтра самому Патрикееву. Я думаю, все будут благодарны тебе, за то, что ты нашел силы в последнюю минуту рассказать правду, которая снимет вину с несправедливо обвиненного честного воина. А я с чистой совестью могу подтвердить, что ты на смертном ложе при свидетелях рассказал и записал все, как было! Отправляйся с миром туда, куда тебя направит Господь! Аминь.
Он еще раз перекрестился и вышел.
Филипп последовал за ним.
– Ну, что же, – сказал Дубина, садясь на коня. – Все хорошо, что хорошо кончается. Надеюсь, мне теперь дадут лучших людей, чем до сих пор давали! Я выполню все, что пообещал нашему гм‑гм… покойнику, а завтра увидимся утром у Патрикеева – я обо все ему доложу.
… Когда Филипп вернулся в шатер, Данилка уже весь изнемог от нетерпения.
– Ну что, Филипп Алексеевич – за конями на торг?
– Ты знаешь, Данилка, – сказал Филипп, – я тут подумал, подумал и решил – может ты и прав – зачем нам эти кони, у нас их и так полно…
… Две недели спустя поздней ночью в маленький домик на Северной улице крадучись вошел человек в черном.
Должно быть его ждали, потому что дверь сразу же открылась, пропустив его внутрь.
При плотно занавешенных окнах зажгли свечи, человек в черном уселся за стол и вытащил из‑за пазухи целый сверток каких‑то документов.
– Пелагея правильно сделала, что обратилась ко мне, – сказал он. – Только я один в этом городе и мог это сделать. Вот купчая на дом в городе Рославле на землях Великого Литовского княжества. Теперь дом принадлежит вам. А вот охранные грамоты и всевозможные документы на ваши новые имена – отныне вы супруги Ян и Янина Куриловичи, получающие весьма высокий оклад на службе у самого богатого купца города Рославля – Елизара Быка: Ян, как его писарь, а Янина, как горничная. Разумеется, приложено разрешение московских властей на обратный выезд литовских подданных Куриловичей в свое княжество. Карета ждет вас у литовского купеческого двора завтра на рассвете.
– Вы даже не представляете себе, как мы вам благодарны, – сказала бывшая Пелагея а ныне Янина, а бывший Влас, ныне Ян, торжественно вручил человеку в черном маленький, но тяжелый сверток.
Человек в черном принял сверток, развернул его, развязав кожаные шнурки мешочка из красного бархата, вынул оттуда тяжелый серебряный слиток с рубцом посредине. Он внимательно осмотрел слиток, вложил его в мешочек, завязал кожаные тесемки и опустил мешочек в свой карман.
– Все в порядке, – улыбнулся он – Желаю счастья на новой родине!
Глава пятая
ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ
Леваш Копыто появился в Медведевке через два дня после знаменитого состязания по стрельбе из лука, о котором теперь во всей округе только и говорили.
Он был, как обычно, навеселе и в очень хорошем настроении. По литовско‑польскому обычаю Леваш галантно поцеловал Аннице ручку и рассыпался в комплиментах:
– Моя прекрасная соседка! Поскольку я не имел счастья видеть тебя с минуты твоей блестящей победы, ибо находился, как говорится, в стане врага, позволь мне принести тебе поздравления и выразить свое восхищение! Поверь, дорогая Анница, за всю свою отнюдь не короткую жизнь, проведенную на разных войнах, а также в многочисленных стычках и драках, я насмотрелся всякого, и видел множество ловких и замечательных людей, но такого стрелка как ты я еще никогда и нигде не встречал! Уверен – ты лучшая в мире! Наливай!
Он плюхнулся на скамью и вытер вспотевший лоб.
– Василий стреляет не хуже, – сказала Анница, вышла и вернулась с кубком и большой оплетенной бутылью Медведева, в которой находилось когда‑то знаменитое греческое вино Микиса, а сейчас крепкий мед собственного приготовления – Однако, скажи как там татары? Они действительно ушли?
– Все до одного! – Леваш залпом выпил первый кубок и крякнул. – Я провел их до нашей границы, шатры и прочее барахло было у них собрано и сложено, как для дальнего похода, и Богадур распрощался со мной, обещав появиться лишь летом вместе с отцом и большим войском, о чем Сафат, я надеюсь, уже доложил вашему московскому князю. Так что, благодаря тебе и только тебе мы избавились от незваных гостей, а до лета и нам и им еще дожить надо! Как Настенька?
– К счастью здорова и бодра. Она очень мужественная женщина и перенесла все тяготы плена с выдержкой и терпением. Говорит, что обращались с ней, действительно, хорошо.
– Вот и отлично. Поскольку нам теперь ничего не грозит, я забираю два десятка своих дармоедов, а то ты разоришься на их содержании!
– Да, Леваш, конечно, только… – Анница замялась.
– Только что? – насторожился Леваш.
– Видишь ли, мне не верится, что татары ушли совсем… Больше того, если быть до конца откровенной – я просто уверена, что они через день‑два вернуться.
– А почему ты в этом так уверена?
Анница помолчала, потом сказала.
– Женщина никогда не ошибается, когда видит, как на нее смотрит мужчина.
– Ты полагаешь, что Богадур…
– Думаю, что он вскоре внезапно нападет на нас, и главной целью этого нападения буду я.
– Гм‑гм. – Леваш задумчиво теребил свой ус. – Я был далеко у мишеней и не видел, что тут происходило, но раз ты почувствовала, что он… к тебе…
– Да, – подтвердила Анница твердо.
– Гм‑гм, – это меняет дело. – Леваш снова выпил. – Может быть… Может быть… Он совсем молод… А страсть ослепляет и лишает рассудка… Я видел это в жизни много раз… И что ты намерена делать?
– Самым серьезным образом подготовиться и ждать нападения всю ближайшую неделю.
– Ну что ж – это правильно. Но если твои опасения справедливы, то прежде чем напасть они обязательно пошлют, несколько опытных разведчиков, чтобы узнать, что здесь происходит.
– Я думаю, что они уже сейчас оставили наблюдателей где‑нибудь на той стороне Угры в твоих или Бартеневских лесах. Когда Богадур вернется, они расскажут им обо всех наших передвижениях. Но я его опережу. Я пошлю моих лучших людей, они выследят и захватят татарских наблюдателей.
Леваш скривился.
– Это рискованно. Во‑первых, их будет очень трудно найти. Увидев, что кто‑то рыщет по лесу, они начнут менять свои места наблюдений и прятаться. И даже если, допустить, что твои люди найдут и поймают трех таких наблюдателей, где гарантия, что их было только трое, а не, скажем, пятеро или шестеро? Кстати, я сосчитал всех воинов Богадура – их восемьдесят три, не считая двух юношей, которые прислуживают ханскому сыну. Если из сотни мы вычтем девятерых, который по твоей милости покоятся на вашем кладбище, то до сотни недостает, по крайней мере, восьми. И поэтому, я думаю, что ты права. Конечно, можно допустить, что сотня вышла в поход неполной или что в пути погибло несколько воинов, но можно также предположить, что вначале в сотне было и более ста человек. Так тоже бывает. – Он выпил третий кубок и решительно продолжил: – Я предлагаю тебе лучший выход. На войне виноватых нет, есть лишь победители и потерпевшие поражение. А мы же не хотим поражения! Нам нужна только победа – и мы ее одержим! Но для этого давай‑ка применим маленькую военную хитрость – сделаем вид, что мы не догадываемся ни о каких наблюдателях…
… Утром следующего дня после расставания с Левашом, Богадура ждал неприятный сюрприз.
Испуганный юноша – один из двух его слуг, разбудил хозяина ранее обычного и тревожно прошептал:
– О всемогущий, прости, что потревожил так рано, но, мне кажется, происходит что‑то недоброе…
– Что случилось? – протирая глаза, пробормотал Богадур.
– Саид просит тебя выйти…
– Зачем?
– Он уходит.
– Как уходит? Куда уходит?
Богадур накинул теплый стеганый халат, натянул с помощью слуги мягкие меховые сапоги и вышел из шатра.
Саид и с ним около пятидесяти воинов стояли в боевом порядке напротив, а шатер Богадура окружили остальные.
– Что здесь происходит? – спросил Богадур.
Саид, сидя верхом поклонился.
– Перед тем как отправиться в этот поход я был приглашен твоим отцом великим ханом Ахматом, да продлит Аллах его лета. И сказал мне великий хан: «Мой сын Богадур смел и быстр, как степная рысь, но горяч и яростен, как необъезженный конь. Если в пути случится что‑то, что может отвлечь его от порученного мной дела, и тебе не удастся убедить его поступать разумно, я приказываю взять своих людей и вернуться обратно. Если он не последует за тобой, а будет упорствовать в своих заблуждениях – Аллах ему судья, а ты возвращайся и доложи мне обо всем. Я сам решу, как поступать дальше.» К моему огромному сожалению, такой день настал и я, выполняя приказ моего господина, спрашиваю тебя – намерен ли ты последовать за мной и вернуться в нашу благословенную столицу, либо ты будешь упорствовать в своей слепой и губительной страсти?
