Текст книги "Свобода Маски (ЛП)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

Глава одиннадцатая

– Спокойно, – сказал Лиллехорн, но его ослабевший голос не навевал Мэтью мыслей о спокойствии, потому что через зарешеченное окно экипажа он видел, как приближаются к нему ворота Ньюгейтской тюрьмы.

Темный замок Ньюгейт, еще более мрачный от холода и дождливой погоды с нависшими тяжелыми серыми облаками, стоял по соседству от здания суда Олд-Бейли. Они были связаны тяжелой каменной стеной. Мэтью знал из того, что ему удавалось прочесть в «Газетт», что многие тысячи людей проходили по этому пути, который назывался «путем мертвеца», потому что огромный процент этих узников вскоре должен был попасть на свидание с гробовщиком. Также эта твердыня называлась «Птичьей клеткой», потому что даже проходы там перекрывали железные прутья. Лиллехорн организовал для Мэтью экипаж с возницей и двумя стражами, которые сопровождали его на этом коротком пути до тюрьмы и, судя по их поведению, помощник главного констебля не забыл упомянуть, что Мэтью еще не был признан виновным, и пока не следует относиться к нему, как к преступнику.

Молодой человек подумал, что как представитель закона Лиллехорн, возможно, был далеко не самым плохим… равно как и судья Уильям Атертон Арчер явно был не самым хорошим.

Помощник главного констебля наклонился к заключенному. Два стражника сидели по обе стороны от Мэтью, еще больше ограничивая свободу его движений, но в их демонстрации силы не было никакой необходимости, так как в своих тяжелых цепях молодой человек и так был практически беспомощен.

– Послушайте меня внимательно, – сказал Лиллехорн тихо и многозначительно, когда экипаж под мерное цоканье лошадиных копыт все ближе подбирался к этому памятнику отчаяния. – Я собираюсь поговорить с начальником тюрьмы в ваших интересах. Возможно, с ним и получится договориться, чтобы он не был с вами жесток, но с остальными заключенными вы будете предоставлены сами себе. Разумеется… внутри Ньюгейта находится другой мир… и он не будет добр к вам.

– Потому что в нем нет Санта-Клауса.

– Время острот закончено, начинается время ума. Если вы когда-либо использовали свой здравый смысл и свою осторожность на полную мощность, приготовьтесь делать это снова, – глаза Лиллехорна превратились в две маленьких черных дыры. – Я не могу в достаточной мере подготовить вас к звериной природе этого…

Экипаж остановился. Возница крикнул:

– Новое топливо для печи!

Затем послышался звук поднимающейся по средневековой моде железной решетки, деревянные зубчатые колеса принялись создавать шум, напоминающий то, как дубинки молотят по плоти.

– … к звериной природе этого места, – продолжил Лиллехорн. – Как я уже говорил… я сделаю для вас все, что смогу, но… я не так давно стал одним из представителей закона в этом городе… надеюсь, вы понимаете, что мои силы и возможности здесь ограничены.

Кнут щелкнул. Лошади вновь начали набирать скорость. Решетка опустилась позади экипажа.

– Я сожалею, – сказал Лиллехорн. Он отклонился назад на сидение, обтянутое потрескавшейся кожей, показывая тем самым, что закончил этот разговор.

Мэтью кивнул. Его сердце колотилось, но он знал, что уже проходил через многое, поэтому не позволит себе лишиться чувств на этой ранней стадии. Как просто было бы, если б можно было воззвать к милосердию, уповая на такого далекого Господа, противопоставляя эти мольбы холодному мрамору закона и бесстрастному игнорированию со стороны высокопоставленных людей! Как просто… но, похоже, Господь уготовил пламени свечи души этого молодого человека лишь новые мучения, коим предстояло открыть себя теперь.

Экипаж снова начал замедляться. Лошади почти остановились, место назначения было достигнуто.

Память утянула Мэтью назад в Фаунт-Ройал, в колонию Каролина 1699 года, в то время, когда Рэйчел Ховарт была обвинена в колдовстве. Тот, кто творил в этом городке истинные злодеяния, рассказывал о том, как сам отбывал срок в тюрьме Ньюгейт, и теперь Мэтью воскрешал в своих воспоминаниях каждое слово отвратительной тирады этого человека, чтобы подготовиться к тому, как выжить в этих стенах.

Дни были достаточно ужасными, сказал он, но потом наступали ночи! О радостное благословение тьмы! Я его ощущаю даже сейчас! Слушайте! Слышите их? Вот они зашевелились, слышите? Поползли с матрасов, крадутся в ночи – слышите? Вон скрипнула кровать, вон там – и там тоже! О, прислушайтесь – кто-то плачет! Кто-то взывает к Богу… но отвечает всегда Дьявол.

Даже если там так ужасно, вспомнил Мэтью, что он ответил тогда почти демоническому убийце, вы вышли оттуда живым.

И его ответ: Да?

Колеса экипажа скрипнули и замерли. Одна из лошадей фыркнула. Кто-то издал приглушенный гортанный звук.

Новое топливо для печи.

Дверь открылась снаружи. Двое мужчин, одетых в темные плащи и кожаные треуголки стояли, готовясь принять узника, оба имели при себе дубинки, на одной из которых виднелись куски смолы и битого стекла. Не говоря ни слова, два стража стали по обе стороны от Мэтью, практически подняли его с его сидения и вытащили из повозки на голую землю, которая была усыпана галькой и золой. Молодой человек оказался во дворе темного здания с высокими стенами, со всех сторон запачканными копотью.

Из зарешеченных окон выглядывали лица – из каждого окна, вплоть до самого верха этой твердыни, в которой было четыре этажа. Башенки с коническими крышами венчали угол каждой стены. В небе черные знамена угольного дыма уносились прочь от труб, которые не входили в состав тюрьмы, но были частью индустрии Лондона, и Мэтью опасался в глубине души, что с этой золой кусочками убитых комет испаряются и множественные души, нашедшие в Ньюгейте свой последний приют.

– Давай, шагай, – сказал мужчина с битым стеклом на дубинке. Его голос был резким и грубым, и Мэтью тут же понял, что любое непослушание будет непростительной и очень кровавой ошибкой. Его толкнули вперед в раскрытый рот тюрьмы, который на самом деле являлся входом в туннель, где несколько факелов горели на стенах. За звоном своих цепей молодой человек услышал резкий звук, напоминающий звериный рев, дрожь земли и гром одновременно. Он понял, когда вошел в туннель, что это звук самой тюрьмы – то есть шум, издаваемый заключенными, поскольку тюрьма была переполнена ими, и узники приникали к прутьям решеток, толкались и боролись, чтобы посмотреть на вновь прибывшее топливо для печи.

– Я пойду вперед, поговорю с начальником, – сказал Лиллехорн Мэтью, пока они продолжали идти по туннелю. Ему пришлось повысить голос, чтобы следующее предложение услышали все, хотя оно и не было адресовано кому-то конкретному. – Я надеюсь, господа стражи не забудут о том, что они здесь для обеспечения безопасности, а не для наказания, потому что суд еще не вынес официального обвинения этому человеку.

Взгляд Лиллехорна вернулся к Мэтью, и у молодого человека не прибавилось уверенности, когда он увидел, что Лиллехорн напуган до смерти и готов покинуть это ужасное место вместе с падающей на пол золой печи почти бегом.

– Удачи вам, – сказал помощник главного констебля своему подопечному, затем опустил голову и поспешил вперед. Вскоре он повернул направо и пропал из виду: мерцающий свет факелов скрыл даже его тень.

Один из четырех охранников Мэтью издал короткий, жесткий смешок. Человек с опасной дубинкой сказал:

– Ты, должно быть, попал сюда за дело, неважно, что говорит этот напыщенный петух!

А затем:

– Пошевеливайся, рыбья наживка! У меня нет времени нянчиться с тобой!

Еще дюжину мучительных шагов Мэтью сопровождали по коридору, периодически подгоняя дубинкой – благо, что не той, которая была усеяна осколками. Массивный уродливый горбыль двери с вырезанными на ней чьей-то извращенной шуткой херувимами, открылся, и за ним оказалась холодная камера с бледно-желтыми стенами. Пол здесь выглядел так, как будто все пятна Лондона решили собраться в одном месте. Человек с носом, напоминающим клюв, одетый в плащ и коричневый галстук поправил парик – примерно одного оттенка со стенами – и уселся поудобнее за столом, на котором лежала большая книга учета, а рядом стояла чернильница и канделябр с двумя горящими свечами. Неизвестный поправил тонкие очки, стараясь найти им лучшую точку опоры на своем клюве.

– Вы Мэтью Корбетт, как сказал Лиллехорн? – спросил мужчина, не поднимая глаз и продолжая смотреть в бумагу. – Два «т» в конце?

– Верно, – очевидно, Лиллехорн прошел этим путем и выполнил свое обещание поговорить с начальником тюрьмы.

– Возраст?

– Двадцать четыре.

– Место рождения?

– Колония Массачусетс.

Это заставило начальника тюрьмы ненадолго приподнять бровь.

– Вас отправили сюда, чтобы вы дождались официального слушания, судя по тому, что сказал Лиллехорн?

– Да.

Боже, как же здесь холодно! Грязный, влажный, могильный холод…

Мужчина записывал, записывал и записывал – все больше и больше. Мэтью заметил, что почерк у него весьма неразборчивый.

– Сосчитайте-ка для меня кое-что, – резко сказал начальник. – Двадцать один плюс десять и минус четыре.

– Двадцать семь, – ответил Мэтью почти тут же.

– Хорошая память и шустрый ум, – мужчина сделал пометку к своим каракулям, которые, похоже, были именем заключенного.

– Я работал над этим.

Дубинка врезалась в основание позвоночника Мэтью – достаточно жестко, чтобы заставить его задохнуться от боли.

– Вам не задавали вопроса, – сказал важный начальник тюрьмы, и в голосе его не прозвучало ни тени эмоций. – Воздержитесь от того, чтобы говорить, если ответа не требуется. Заключенный будет содержаться в зоне… – он сделал паузу, проверяя какую-то информацию. – Каир. Господин Лиллехорн согласился оплатить вступительный взнос, а также месяц кормежки и питья.

– Вступительный взнос? Вы, верно, шутите! – осмелился высказаться Мэтью, и на этот раз дубинка подошла к делу с бóльшим усилием. Колени Мэтью почти подогнулись от боли, и в следующие несколько секунд он был уверен, что никогда не восстановит дыхание.

– Взносы делаются для каждого процесса, – быстрый взгляд окинул Мэтью с ног до головы. – Ваша одежда ничего не стоит. А вот ваша обувь, такая, какая она есть, представляет определенную ценность из-за ее кожи. Запомните это, если захотите чего-то сверх положенного. Вы свободны, господа, – сказал он двум стражам из четырех. А остальным двум приказал: – Уведите его.

Два обычных слова. Применительно к этой ситуации – ужасных.

В состоянии, близком к шоковому, Мэтью увели из регистрационной комнаты, провели по коридору мимо других различных служебных помещений к узкой железной двери, в которую, казалось, может протиснуться только один человек. Это показалось Мэтью границей между мирами. Шум тюрьмы – медленный животный рокот – здесь был выражен более ярко… и более страшно. Когда один страж приставил дубинку к затылку Мэтью, второй открыл железную дверь с помощью ключа на большом кольце. Мэтью заметил, что ключей было всего четыре, что, вероятно, свидетельствовало о том, что они отпирали множество камер, и замки в дверях не сильно отличались друг от друга. Молодой человек знал из книг, что впервые эта тюрьма была построена аж в 1188 году. И, возможно, структура ее на протяжении веков успела претерпеть немало изменений, но атмосфера страха оставалась прежней.

Железная дверь распахнулась. Петли взвизгнули, словно хор банши. Из открывшегося отверстия вылетел мерзкий запах сырости, гнили, немытых тел и чего-то еще – более тяжелого, гнилого и затхлого в своей сути. Мэтью подумал, что, возможно, именно так может пахнуть отчаяние.

– Заходи, – сказали ему, и продолжением этой фразы вполне могло быть «добро пожаловать в Ад». Первый шаг он сделал под давлением дубинки, затем проследовали охранники. Итак, снова коридор со стенами из холодного камня, покрытыми черной плесенью по всей длине. Тусклый серый свет проникал в камеру из одного зарешеченного окна, располагающегося футах в двенадцати над полом. В конце коридора была решетчатая дверь – вход в клетку – и за ней Мэтью мог разглядеть размытые фигуры, наблюдавшие за тем, как он подходит ближе. Несколько слабых свечей горели здесь в темноте, и голоса всех мастей шептали, кричали, рычали и смеялись с безумным весельем или злым умыслом, хрипели, клокотали или болезненно кашляли.

– Новое топливо для печи! – закричал кто-то оттуда. Крик подхватил другой голос, затем новый и еще один, и эти слова эхом разнеслась по всему коридору, приветствуя нового человека, приближающегося к клетке. И лишь его цепи позвякивали в ответ.

– Стоп! Не двигайся, пока я не скажу, – приказал охранник с опасной дубинкой, зашипев Мэтью прямо на ухо. Тела в лохмотьях прижимались к решетке. Почерневшие гримасы вместо лиц уставились на Мэтью и охранников своими водянистыми глазами.

– Постучи, Боудри! – сказал второй страж.

Охранник подошел к двери и со свей силы начал молотить по ней так, словно готов был начать кровопролитие прямо сейчас.

Заключенные попятились к стенам, как испуганные мыши. Мэтью заметил, что металлические прутья в нескольких местах прогнулись, учитывая то, сколько дубинок стучало в них за все это время.

– Пошли прочь, псы! – крикнул Боудри. Ключ скользнул в замочную скважину и открыл дверь. Ни один заключенный не решился более приблизиться или поторопить его, хотя десятки людей находились всего в десяти футах от решетки. – Айра Ричардс! – громко завопил он. – Тащи свою задницу сюда!

– Да, сэр, да, сэр, да, сэр… – раздался слабый голос, и впереди появилась тонкая фигура с согнутой спиной, которая сейчас больше напоминала краба, чем человека. Этот мужчина держал фонарь с едва тлевшим огарком свечи внутри. Плоть этого человека была такой же серой, как его тюремная одежда. Обувь он не носил, волосы с головы были сбриты, и на лысом черепе краснело множество укусов паразитов.

– Новый заключенный, – сказал Боудри. – Зовут Мэтти Кубитт. Его в Каир.

– Да, сэр, да, сэр, да, сэр.

– Да не стой ты и не воняй на меня своим дыханием, дворняга! Забирай его!

Мэтью, который едва не терял сознание от видов, звуков и реальности происходящего кошмара, произнес, не помня себя:

– Меня зовут не…

Боудри сжал горло Мэтью волосатой рукой и коснулся дубинкой его губ, угрожая пресечь любую провокацию.

– Твое имя, – прорычал он, его глаза – стеклянные и безжизненные – угрожающе сощурились. – Сэр Дерьмолицый, Лорд Подстилка, Леди Членолизка или все, что взбредет еще в мою проклятую голову. Мне наплевать, что ты там натворил или не натворил… здесь вы всееееееееее – одинаковый мусор. Мусор! – он закричал это всем узникам, и крабоподобный Ричардс отступил назад, безуспешно ища себе нору, в которую можно было бы спрятаться. Боуди толкнул Мэтью вперед, во внутренности Ньюгейта. – Хорошего тебе дня, рыбья наживка! – сказал он, а затем захлопнул дверь, закрыл ее и в компании второго стража удалился прочь, явно чувствуя себя самым благородным представителем закона.

– Сюда, Мэтти, – сказал человек-краб и двинул фонарем в нужную сторону.

– Мэтью, – поправил узник, но никто не слушал его. Большинство людей начали отходить и стекаться в место, которое, возможно, было чем-то наподобие столовой, потому что там находилось множество деревянных столов и стульев, но, правда, ни намека на еду. Грязное сено валялось на влажном каменном полу. Несколько заключенных собрались вокруг Мэтью, тронули его одежду, волосы и бороду. Они не на шутку напугали молодого человека, потому что наклонялись и шептали ему нечто такое, что не каждый самый смелый поклонник может прошептать своему объекту вожделения.

– Не обращай на них внимания, они только наполовину здесь, – сказал Ричардс, явно сочтя это достаточным утешением. – Пойдем, покажу, где тебя поселили.

Мэтью последовал за ним, минуя остальных. Через несколько секунд стало совершенно очевидно, что Ньюгейт действительно построен в стиле средневекового замка, судя по этому запутанному коридору, который извивался внутри и, похоже, проходил через все ответвления этой твердыни. Вонючее сено было разбросано всюду, и некоторые заключенные лежали на нем или на деревянных каркасах от кровати с совершенно неописуемым подобием постельного белья. Похоже, здесь были только заключенные-мужчины – женщин содержали в другом месте, и Мэтью заметил, что здесь можно встретить любой возраст: от четырнадцатилетних мальчиков (или, скорее, уже мужчин, ведь это место явно заставляет быстро повзрослеть) до восьмидесятилетних стариков. Повсюду были нечистоты, и, чем глубже Мэтью спускался в недра этого кошмара, тем, казалось, хуже становились условия, потому что здесь явно все забывали о том, что такое цивилизация, а внешний мир здесь терял всякий смысл.

В коридоре, который, казалось, был построен по чертежам архитектора, чьей безумной идеей было уничтожить саму душу местных заключенных, молодой человек поднялся по каменной лестнице в темноту, а затем спустился в еще более глубокий мрак. Мэтью едва мог разглядеть железные решетки на двери в верхней части одной из лестниц, и блеск водянистых глаз заключенных замечал лишь тогда, когда проходил совсем близко. Это было необъятное место с огромным количеством уровней, различающихся лишь степенью ужаса.

В свете нескольких свечей и, очевидно, очень ценного фонаря Мэтью стал свидетелем весьма странного набора достопримечательностей, пока следовал за Айрой Ричардсом по коридору и имел возможность бросать взгляды в камеры: двое заключенных в улюлюкающем кругу зрителей боролись друг с другом, уже успев превратить свои одежды в окровавленные лохмотья; в той же камере несколько мужчин сгруппировалось на сене, некоторые дымили глиняными трубками и поддерживали спокойную беседу, будто бы находились в одной из лучших чайных в Лондоне. Здесь же безумец без ног старался забраться на маленькую деревянную тележку, с которой, по-видимому, упал, и кричал Молитву Господню, надрывая легкие. Парочка обнаженных узников яростно занималась сексом, пока их сокамерники со скучающим видом смотрели на чей-то посеревший труп с открытым ртом, лежащий на сене в паре ярдов от них. Другой полностью голый и худой, как скелет, человек стоял на деревянном ящике и с жаром декламировал оттуда какие-то политические речи, хотя никто не уделял ему и толики своего внимания. В углу, сжимаясь и дрожа, рыдал какой-то старик; молодой мужчина с ужасающе обезображенным шрамом лицом с непостижимой жадностью сосал член другого узника, стоявшего с широко расставленными ногами, со звериной яростью входя в окровавленный рот в этом отвратительном акте устрашающего насилия. Хрупкий длинноволосый юноша – на вид ему было около шестнадцати – игриво прохаживался по комнате в розовой юбочке под крики и свист своих сокамерников.

Каждый раз, едва не теряя рассудок от открывшихся перед ним видов, Мэтью понимал, что угодил не просто в другой мир, а в целую вселенную других миров, перемешанных между собой, сосуществующих параллельно и не совпадающих, причем, большинство из них были извращенными, трагическими и попросту злыми. Глаза узников тоже обращались к Мэтью, пока он проходил мимо: некоторые тут же отводили взгляд, а некоторые задерживали с явными враждебными намерениями.

– Вот твое место, – сказал Ричардс. Они подошли к концу коридора. Камера, располагавшаяся шестью ступенями ниже, была такой же грязной, как те, которые они миновали, и столь же густонаселенной. Трудно было сказать, не худшая ли это камера из всех. – Это называется Каир. Я сам – в Картахене. Ты услышишь колокольчик: это сигнал, по которому надо идти есть. Будет четыре звонка. Должен тебя предупредить, что… иногда, когда звонят в этой секции, еда уже заканчивается. И не пытайся проникнуть в другую секцию, все знают, кто куда определен. Стражники тебя до слепоты изобьют, если поймают тебя за столом без звонка. А заключенные могут сотворить и чего похуже.

У Мэтью не было комментариев. Судя по тому, как выглядело оголодавшее население этой секции, эта новость не должна была стать сюрпризом.

– Я заметил, что кто-то здесь закован в цепи, а кто-то нет, – сказал он. – На тебе нет цепей. Почему на мне есть?

– Я заплатил взнос, чтобы их сняли, – объяснил Ричардс. – Его нужно платить каждый месяц. Благослови, Боже, мою любящую сестру! О… и вот еще, что… не пытайся ни у кого забрать одеяло, если только это не мертвец. С постельным бельем то же самое. Но даже если заберешь у мертвеца, за это придется побороться. Ну… я тебя привел, мое дело сделано.

Сказав это, человек-краб отвернулся, забрал свой фонарь и своей болезненной походкой удалился по коридору, оставляя эту обитель страданий.

Мэтью спустился вниз. В голове его заворочалась старая поговорка, которую он слышал еще в детстве: что ж, нервно подумал он, коготок увяз – всей птичке пропáсть. Впрочем то, чего он так опасался не произошло: сокамерники не кинулись на него с целью разорвать на куски. На деле лишь несколько человек окинули его взглядом и снова отвели глаза, а другие, судя по всему, обсуждали его прибытие, заговорщицки прикрывая руками рты, но никто не поднялся со своих одеял, с настилов из сена или с матрасов. В дальнем углу шла карточная игра между пятью или шестью игроками, а более дюжины узников были зрителями. Игра, вероятно, полностью завладела их вниманием, и им не было никакого дела до новичка. Этому Мэтью был только рад. Он хотел бы и вовсе никакого впечатления не произвести – лишь бы его просто оставили в покое. Ему было нужно время подумать, привести чувства в порядок… и сейчас главной проблемой было найти место в отдалении от этих пугающих тел.

Пока он проходил через камеру в поисках свободного места и – желательно – хотя бы настила из сена, он заметил, что разница между сокамерниками заключалась не только в наличии или отсутствии цепей: не все заключенные здесь носили обувь. Некоторые узники и вовсе были полностью голыми. И снова – здесь были представлены почти все возрасты и разные степени здоровья… правда назвать кого-то в этой клоаке хотя бы близко здоровым было чистым безумием. Несколько тонких иссушенных тел выглядели так, будто уже находились на грани отхода в мир иной. Вряд ли они дождутся своего слушания, подумал Мэтью, если только их не приговорили к наказанию в загробной жизни. Впрочем, увидев таких арестантов, даже Господь мог бы потерять равновесие.

– Шевелись! – прозвучал голос человека в лохмотьях, который сидел на потертом грязном одеяле на полу. Мэтью послушался и продолжил свое шествие через камеру, вспоминая то, что слышал от несчастного, но хитрого убийцы, которого разоблачил в Фаунт-Ройале: по трубам в полу движется грязная сточная вода и стекает к дальней стене в дыру, и, само собой, никто не горел желанием располагаться рядом с нею. Не стал и Мэтью. Сделав следующий шаг, он случайно наступил на одного из узников, который, похоже, был при смерти. Бедный мужчина испустил вздох боли, но никто не обратил на это внимания, всех куда больше интересовал шум, который производили игроки в карты, не намереваясь останавливаться.

– Сюда, молодой человек! – истощенный седобородый заключенный с грязными ногтями длиной в три дюйма кивнул ему со своего матраса. – Рядом со мной тебе найдется местечко!

В слабом мерцающем свете огней Мэтью заметил, что не ошибся насчет плесени на стене. Сегодня он понял, что такое быть новичком в этом жутком месте, поэтому, пусть этот седобородый грязный заключенный не производил впечатления надежного человека, упускать возможность обзавестись союзником не стоило. Мэтью направился к узнику, и цепи казались ему тяжелыми, как грехи Лондона.

Кто-то вдруг возник на его пути. Это был человек небольшого роста, который, возможно, прежде был мощным и коренастым, но местное питание иссушило и его. Голова у него была побрита наголо, и он тоже был в цепях.

– Не ходи туда, – предостерег человек. – Старая Победа кусается.

– Эм… Старая Победа?

– Он был мушкетером в Битве при Данбаре, я слышал, как он рассказывал об этом. Поэтому, как я уже сказал, не ходи туда. Он – настоящая чума: отгрызет от тебя кусок, даже если ты не шотландец.

– Спасибо, – Мэтью заметил, что Старая Победа уже решил, что новый узник не стоит того, чтобы пережевывать его, потому что он снова уселся на своем матрасе и занялся пристальным изучением своих восьми пальцев.

– Я новичок здесь, – осторожно сказал Мэтью. – И не знаю, что к чему.

– Нужно время, чтобы привыкнуть. Но, пока привыкаешь, надо быть осторожным. Ты носишь цепи по собственной воле?

– У меня нет денег, чтобы заплатить взнос.

– Ха! Я не заплатил бы, даже если б они были. Некоторые продолжают носить их добровольно: спустя время это не так уж плохо, – он окинул Мэтью оценивающим взглядом, прежде чем продолжить. – Меня зовут Уинн Уайлер. Торговец лодками.

– Мэтью Корбетт. Я работаю… в смысле, я был… – было бы смешно говорить о работе по решению проблем в таком месте. Смерть – единственное решение проблем здесь, и Мэтью понял, что, когда один из этих заключенных умирает, он награждается лишь саваном из плесени, после чего его смывают в мутный сток – вот и все избавление от проблем. – Я был клерком магистрата в колонии Нью-Йорк.

– Ч-черт, далеко же тебя оттуда занесло! Свалился в Преисподнюю, надо думать!

– Боюсь, я еще даже не приземлился.

– Хорошо сказано, – и стоило ему произнести эти два слова, как губы его исказились, и Уайлер кашлянул, затем еще раз. В третий раз более надсадно, в четвертый и пятый – сильнее, а на шестой по его губам потекли струйки темной крови. Содрогнувшись всем телом, Уинн с клокочущим звуком втянул в себя воздух. – Прошу прощения, – проскрипел он. – Ох… не продышаться теперь… дерьмово это… ну, умереть здесь.

– Мне жаль это слышать.

– Почему? Ты не сделал ничего, чтобы этому поспособствовать. Эй, Гимлет! Сдвинь-ка свою задницу и освободи Мэтью Корбетту место! Дэнли, ты тоже! Черт, да вы места занимаете больше, чем у толстосума гордости! Давайте, давайте, проявите немного… немного… – он посмотрел на Мэтью в поисках помощи, потому что никак не мог подобрать слово.

– Дружелюбия, – предложил молодой человек.

– Да, верно. Я знал, что ты умник, раз работал клерком. Так, давайте, вы, двигайтесь! Сегодня мы подружимся!

Человек, которого Уайлер назвал Дэнли, был полностью голым, тонким, как тростинка, и все его тело покрывали темные струпья, хотя здесь находились люди и в более убогом состоянии. И худшее еще было впереди: когда Мэтью спросил о доступной воде, ему указали вперед на открытую бочку с прикрепленной к ней чашкой на цепи, но от воды исходил такой ужасный запах, а на поверхности плавало так много плесени, что молодой человек тут же потерял жажду.

– Все в порядке, – сказал Уайлер с пониманием. – Мы все были такими. Когда действительно захочешь, и не такое будешь пить. И ожидание не поможет, воду могут не менять в течение месяца.

Мэтью опустился на сено и понял, что сидит бок о бок с обнаженным мужчиной, покрытым струпьями, и примерно в шести футах от потока медленно текущих человеческих испражнений. Дэнли повернулся на бок и заснул, но Уайлер и Гимлет – бледный маленький человек с ярко-зелеными глазами, в которых все еще блестела искра интеллекта – хотели поговорить.

Уайлера посадили за долги, он сильно пострадал осенью и не смог поднять торговлю. Вот уже шесть месяцев он находился здесь. Гимлет с гордостью называл себя профессиональным вором и объявил, что находится здесь уже около года. Уайлер услужливо разъяснил, что камеры в этой части Ньюгейта назывались Картахена, Будапешт, Хельсинки и Каир, причем, последняя является худшей, потому что расположена дальше всех от столового зала. Мэтью также узнал, что были среди сокамерников и те, кто находился здесь десять, двенадцать, пятнадцать лет… как Старая Победа, к примеру.

– Вероятно, хотят, чтобы он сдох здесь, – сказал Уайлер. – Посмотри на нас – бедных и страждущих. Все мы здесь, похоже, для того, чтобы…

Его перебила фигура, возвысившаяся над Мэтью.

– Твои ботинки, – сказал человек низким угрожающим голосом. – Давай их сюда.

Мэтью посмотрел вверх на это устрашающее лицо. У человека был широкий подбородок с серо-черной бородой, низкий и мощный лоб, похожий на могильную плиту, узкие глаза под густыми темными бровями и только половина носа. Другая половина была отсечена либо мечом, либо кинжалом, либо бритвой, и теперь носовые пазухи у этого человека почти полностью проглядывались со всем непривлекательным содержимым. Пусть этот мужчина, как и все остальные здесь, отощал, он все еще был широкоплечим и имел огромные мощные руки, не обремененные цепями. Мэтью заметил, что в одной руке этот человек держит карты – стало быть, у него закончились деньги на игру.

– Ботинки, – повторил мужчина. – Хочешь, чтоб я их с тебя сам стащил? Чтоб я тебя твои ебаные ноги переломал, пока буду их стаскивать?

– Джерриган, – сказал Уайлер. – У тебя сердце есть? Этот паренек только что…

– Хочешь отдать мне свои вместо его? – воцарилось тугое молчание. – Похоже, нет. Так что закрой свой хренов хавальник.

Мэтью видел, что игроки наблюдают за происходящим, как и все остальные заключенные, даже те, кто был болен или при смерти. Молодой человек понял: это было испытание на прочность, так испытывали любое «новое топливо для печи».

– Я хотел бы помочь вам, – сказал Мэтью. – Но боюсь, что…

Он не закончил. Кулак опустился и ударил его в челюсть с силой летящей наковальни и заставил его лишиться чувств.

Следующим, что он помнил, было то, как он пытался сесть, рот его полнился кровью, и он чувствовал себя так, будто лишился двух или трех зубов. В голове гудело, зрение было размытым, а ноги – босыми.

– Не повезло, – сказал Уайлер, пожав плечами. – Турк Джерриган раньше нанимался вышибалой… перед тем, как убил собственную мать. Поверь, тебе бы не хотелось увидеть его в гневе.

Мэтью сплюнул кровью уже второй раз за сегодняшний день. Ему казалось, будто челюсть у него существует отдельно от лица. Он покачал головой, стараясь привести себя в чувства, и заметил, как Джерриган и несколько других игроков, глядя на него, ухмыляются. Причем, в ухмылках их не было ни намека на юмор. Затем они вернулись к своей игре. Мэтью понял, что его только что пометили как слабака, неспособного защитить себя и открытого для любого, кто пожелает отобрать у него еще что-нибудь… а ведь у него было больше нечего предложить, и в этом была его основная проблема.

– Наслаждайся днем, пока можешь, – сказал Уайлер, словно прочел мысли молодого человека.

Мэтью с трудом мог говорить, его челюсть жутко болела, однако, он произнес:

– Я не думаю, что здесь есть достаточно поводов для наслаждения.

– Увидишь, – ответил Уайлер с выражением тюремной мудрости на лице. – Ночь здесь приходит очень рано.