Текст книги "Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе"

Автор книги: Роберт Рождественский

 
Мы —
         боящиеся озонной дыры, СПИДа и кооператоров,
нашпигованные с детства лекарствами,
                                                    слухами и нитратами,
молящиеся, матерящиеся,
                                  работающие и бастующие,
следователи и подследственные,
                                          стареющие и растущие,
спорящие, с чего начинать:
                                    с фундамента или с кровли,
жаждущие немедленной демократии
                                                 или крови,
мы —
        типовые, типичные,
                                   кажущиеся нетипичными,
поумневшие вдруг на «консенсусы»,
                                               «конверсии»
                                                               и «импичменты»,
ждущие указаний,
                        что делать надо, а что не надо,
обожающие:
                 кто – музыку Шнитке,
                                                кто – перетягиванье каната,
говорящие на трех языках
                                   и не знающие своего,
готовые примкнуть к пятерым,
                                         если пятеро – на одного,
мы – на страже, в долгу и в долгах,
                                                на взлете и на больничном,
хвастающие куском колбасы
                                      или теликом заграничным,
по привычке докладывающие наверх
                                                  о досрочном весеннем севе,
отъезжающие,
                   кто за свободой на Запад,
                                                     кто за деньгами на Север,
мы —
        обитающие в общежитиях,
                                            хоромах, подвалах, квартирах,
 
 
требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» —
                                                     «Хлеба и презервативов!»
объединенные, разъединенные,
                                          -фобы, – маны и – филы,
обожающие бег трусцой
                                 и детективные фильмы,
мы —
        замкнувшиеся на себе,
                                      познавшие Эрмитаж и Бутырки,
сдающие карты или экзамены,
                                         вахты или пустыe бутылки,
задыхающиеся от смога,
                                от счастья и от обид,
делающие открытия,
                            подлости,
                                         важный вид,
мы —
       озирающие со страхом воспаленные веси и грады,
 
 
мечтающие о светлом грядущем
                                           и о том, как дожить до зарплаты,
мы —
        идейные и безыдейные,
                                       вперед и назад глядящие,
непрерывно ищущие врагов
                                      и все время их находящие,
пышущие здоровьем,
                            никотинною слизью харкающие,
надежные и растерянные,
                                  побирающиеся и хапающие,
мы —
        одетые в шубы и ватники,
                                           купальники и бронежилеты,
любители флоксов и домино,
                                        березовых веников и оперетты,
шагающие на службу с утра
                                     по переулку морозному,
ругающие радикулит и Совмин,
                                           верящие Кашпировскому,
орущие на своих детей,
                                по магазинам рыскающие,
стиснутые в вагонах метро,
                                    слушающие и не слышащие,
мы —
        равняющиеся на красное,
                                          черное
                                                   или белое знамя,
спрашиваем у самих себя:
что же будет
со всеми нами?
 

 
Не поется песня,
                      не поется.
В прошлое
               глаза устремлены.
Приближается,
воссоздается
полная
         История
                    страны.
В память мертвых
                        назовут живые
подлость – подлостью
и честью – честь.
Полная История.
                       Впервые.
Наша с вами.
Та,
какая есть.
Ничего из правды не отринем,
ощутив
          ее целебный вкус…
 
 
Краткий курс Истории
                               был длинным.
Шибко долгим был он —
Краткий курс.
 

 
Время помнить наступило…
Кажется сегодня мне,
что у нас с тобою
                        было
две страны
в одной стране.
Первая страна
                   вставала
на виду у всей Земли.
Радостно рапортовала!..
 
 
А вторую
вдаль везли.
Вмиг
      перерубались корни.
Поезд
мчался по полям.
И у всех, кто есть в вагоне, —
«сто шестнадцать
пополам» [4]4
  Пресловутая 58-я статья, по которой в годы сталинских репрессий были осуждены тысячи невинных людей. ( Прим. авт.)


[Закрыть].
Поселяли их навечно
там,
     где длинная зима,
за «колючкою»,
у речки
под названьем Колыма…
 
 
Первая страна
                   мужала,
славен был ее успех.
И она уже
              летала
дальше всех
и выше всех!
К полюсу тропу
                     торила.
Самой сильною
                     слыла.
Конституция
царила!
Демократия
цвела!..
 
 
А вторая
            в днях предгрозных,
вбитая в тюремный пол,
так
    кричала на допросах,
так,
что слышно до сих пор!
Пьяною была от пыток.
И насквозь —
темным-темна.
Не сочтешь
ее убитых…
 
 
Ну, а первая страна
выплавляла сталь досрочно,
строила:
           скорей!
                    скорей!
 
 
Песни пела,
зная точно:
«Завтра
будет веселей!..»
Вся – в расцвете,
вся —
        в зените
нескончаемой весны…
 
 
Как же мне
               соединить их
в сердце —
эти две страны?
 
 
Родных.
 

 
Толпа на людей не похожа.
Колышется,
                хрипло сопя.
 
 
Зевак и случайных прохожих
неслышно вбирая в себя.
Затягивает, как трясина, —
подробностей не разглядеть…
И вот
       пробуждается сила,
которую некуда деть.
Толпа,
        как больная природа,
дрожит от неясных забот…
По виду —
частица народа.
По сути —
его антипод.
И туча плывет, вырастая.
И нет ни друзей, ни врагов…
 
 
Толпа
превращается в стаю!
И капает пена с клыков.
 

 
Он стоит перед Кремлем.
А потом,
           вздохнув глубоко,
шепчет он Отцу и Богу:
«Прикажи…
И мы умрем!..»
Бдительный,
                 полуголодный,
молодой,
знакомый мне, —
он живет в стране свободной,
самой радостной стране!
Любит детство вспоминать.
Каждый день ему —
                           награда.
Знает то, что надо знать.
Ровно столько,
сколько надо.
С ходу он вступает в спор.
как-то сразу сатанея.
Даже
       собственным сомненьям
он готов давать отпор.
Жить он хочет не напрасно,
он поклялся
                жить в борьбе.
Все ему предельно ясно.
В этом мире
и в себе.
Проклял он
                врагов народа.
Верит, что вокруг друзья.
Счастлив!..
 
 
…А ведь это я —
пятьдесят второго года.
 

 
«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!..»
РВС, ГОЭЛРО, ВЧК…
 
 
Наши марши взлетают до самых небес!
ЧТЗ, ГТО, МТС…
 
 
Кровь течет на бетон из разорванных вен.
КПЗ, ЧСШ, ВМН…
 
 
Обожженной, обугленной станет душа.
ПВО, РГК, ППШ…
 
 
Снова музыка в небе. Пора перемен.
АПК, ЭВМ, КВН…
 
 
«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!»
SOS.
тчк
 

 
«…Мы идем, несмотря на любые наветы!..»
(аплодисменты).
«…все заметнее будущего приметы!..»
(аплодисменты).
«…огромнейшая экономия сметы!..»
(аплодисменты).
«…А врагов народа – к собачьей смерти!!.»
(аплодисменты).
«…как городские, так и сельские жители!..»
(бурные, продолжительные).
 
 
«…приняв указания руководящие!..»
(бурные, переходящие).
«…что весь наш народ в едином порыве!..»
(аплодисменты).
Чай в перерыве…
 
 
«…от души поздравляем Родного-Родимого!..»
(овации).
Помню, как сам аплодировал.
«…что счастливы и народы, и нации!..»
(овации).
«…и в колоннах праздничной демонстрации!..»
(овации).
«…что построено общество новой формации!..»
(овации).
«…и сегодня жизнь веселей, чем вчера!..»
(овации, крики: «ура!»).
«…нашим прадедам это не снилось даже!!.»
(все встают).
 
 
…И не знают, что делать дальше.
 

 
Ойрот-Тура,
                Ойрот-Тура.
Слепней гудящая гора,
тугие вихри мошкары
и всемогущество жары…
В буфете водку продают.
За стенкою
               серьезно пьют!
Пьют
       за тоску Ойрот-Туры,
пьют
       за межзвездные миры,
за наступление нужды
и за безрыбье у воды.
За громкое позавчера
и – за тебя,
Ойрот-Тура.
 
 
…А что касается Туры:
дыра!
Дырее нет дыры.
 

 
Кричал:
          «Я еще не хочу умирать!..»
А руки вдоль тела текли устало.
И снежная,
               непобедимая рать
уже заметала его,
заметала…
А он шептал:
                  «Я еще живой…»
А он гадал:
               орел или решка?..
 
 
Пока не сошлись над его головой
черная бездна, —
Вторая Речка.
 

 
Дома быть кому охота,
если за окном «ура!..»
Разговорная погода.
Митинговая пора.
Будоража,
             зазывая,
возникая там и тут,
в бане,
         в поезде,
                    в трамвае,
разгораясь,
остывая,
всюду
        митинги идут!
Время крика.
                 Время спора.
Митингует каждый дом.
Митингует до упора.
Беспрерывно…
 
 
А потом
снятся
         лозунги на стенах.
И, наверное, всю ночь
женщины
             кричат в постелях:
«Протестую!..»
«Руки прочь!..»
 

 
О стену разбивая лбы,
летя
     в межзвездное пространство,
мы все-таки рабы.
Рабы!
Невытравимо наше рабство.
И ощущение стыда
живет
почти что в каждом споре…
 
 
Чем ниже кланялись тогда,
тем громче
               проклинаем после!
 

 
Мир издерган и распят.
Время – бешеное…
Вот – опять,
                  опять,
                          опять, —
зона бедствия…
Пропадая навсегда
в липкой полночи
дети,
      птицы,
               города
просят помощи.
Пепельной зари лоскут.
Слезы беженца.
Реки бедствия
                   текут
к морю бедствия.
Застываем, не дыша,
над новой
бездною…
 
 
И не душа уже душа,
а зона бедствия.
 

 
Вместо чая
               и вместо бензина,
вдоль шоссе на знакомый мотив —
повелительный оклик
                              призыва,
несгибаемый
императив.
Почему-то все время некстати
надвигаются из пустоты:
«Покупайте!..»
                   «Храните!..»
                                   «Летайте!..»
То на Вы,
то на Мы,
то на Ты…
Жаль,
        закрыто кафе на обед,
а над дверью начертано:
                                «Слава!..»
По дороге
и слева, и справа —
лишь призывы.
Политбеспросвет.
 

 
Не волнуйтесь,
                    мы умрем.
Не в петле и не на плахе.
Ваши должностные страхи
мы
с собою заберем.
Славным следуйте путем:
в душах и в бумагах шарьте,
запрещайте,
разрешайте.
Радуйтесь.
А мы уйдем.
Точка…
          Но уже сейчас
твердо знайте, дорогие:
все равно
            придут
                     другие.
Злее нас.
Слышнее нас.
 

 
Для человека национальность —
и не заслуга,
и не вина.
Если в стране
                   утверждают иначе,
значит,
несчастна эта страна!
 

Ю. Рытхэу

 
Слышен скрип лебедки стонущей.
Бочки на песке лежат.
Говорят, здесь было стойбище.
Было.
Года три назад…
И туман – сырой, растерянный —
дрожит, сходя на нет…
 
 
Проданы
            народы Севера
за северную нефть.
 

 
Коровы на фермах негожих
дают молока
                 меньше кошек.
В районе
с едой небогато,
зато
     хороша пропаганда!
Зато, как и прежде, упрямы
и лозунги,
и диаграммы!
Пусть гибнут в полях урожаи, —
зато
     не тускнеют скрижали.
Пускай не фурычат машины, —
основы зато
нерушимы.
Плевать,
           что крапива на грядке!..
 
 
Зато идеалы —
в порядке.
 

 
Мало ли, что – било!
Мало ли, что – жгло!
Мало ли, что было.
Главное —
прошло.
Прекращаем дрязги.
Дозволяем смех.
А вину
по-братски
делим мы
             на всех.
Плюнем на миноры.
Мудрости —
                 виват!..
Если все виновны,
никто не виноват.
 

 
Хоть вешайте,
                   хоть режьте,
но дело таково:
о том,
        что было прежде,
не знал я
ни-че-го.
Мой принцип неизменен.
Зачем его менять?
Ведь лично я
                  намерен
по-прежнему не знать…
Скулю,
         когда пинают.
Бегу,
      когда зовут…
Которые не знают,
те
   дольше проживут.
 

 
Знали мы,
             что нами правят наилучшие.
Но пришел доклад, а в нем иные веянья:
верить в прежнее нельзя
                                 ни в коем случае!
Оказалося,
              что мы не в тех верили.
Оказалось, был один, —
                                 так хуже некуда!
А другой, так тот вообще, —
                                       не дай господи!..
Ох, и закрутилась жизнь —
                                     выпить некогда.
То ли прямо нам шагать,
то ли вкось идти?..
 
 
Ждем мы помощи от органа партийного,
с февраля следим за гласностью внимательно…
Наш завхоз
               вчера событья комментировал.
Не могу пересказать.
Слишком матерно.
 

 
Жизнь у нас одна, —
хватит бардака!
Родине
         нужна
твердая рука!
Раз и навсегда
стройся в два ряда!
Хочется уже
ясности в душе…
Честно говоря,
хочется
царя.
 

 
Я тебе скажу без лишних фраз
относительно проблем земных:
пусть у нас
               все будет, как у нас!
Лишь бы в магазинах —
как у них…
 
 
Для того, чтоб жизнь ласкала глаз,
надо сделать
                 больше выходных.
Стану я идейным,
как у нас,
если будут фильмы,
как у них…
 
 
Не люблю я истин прописных.
Лично мне
               хватило б в самый раз,
если б я —
с зарплатой, как у них, —
ничего б не делал!
Как у нас.
 

 
Время идет,
               а киношник снимает…
Ветер
знамена к небу вздымает!
Ах, как мы любим смотры-парады!
Как вдохновляют нас транспаранты!
Марши
          заполонили Европу.
Молотов
руку жмет Риббентропу…
Ах, как ревут стадионные действа!
Ах, как клянется счастливое детство!
Как замечательна жизнь,
                                 где громадны
залы, скульптуры,
каналы,
романы!..
 
 
Время идет,
               а киношник снимает.
Два генерала парад принимают.
Два генерала, —
наш и немецкий.
Скоро настанет мир повсеместный.
 
 
Ах, как похоже
плещутся флаги!..
 
 
(Их Бухенвальды…
Наши ГУЛАГи…)
 

 
Грянул он над Родиной,
славя ратный труд, —
долгожданный,
родненький,
праздничный салют!..
Грянул над молчанием
мертвых городов,
грянул
         над отчаяньем
многодетных вдов.
Грянул над могилами
сгинувшей войны,
над огромной силою
раненой страны.
Над полями росными,
уханьем громов.
Над глазами
                взрослыми
в окнах детдомов…
Искорки ракетные
по небу текли,
будто слезы
               светлые
по щекам Земли.
 

Б. Громову

 
Вот – довоенное фото:
                                ребенок со скрипкой.
Из вундеркиндов, которыми школа гордится.
Вырастет этот мальчик.
Погибнет под Ригой.
И не узнает, что сын у него родился…
 
 
Вот – фотография сына.
                                  В Алуште с женою.
Оба смеются чему-то.
                             И оба прекрасны.
Он и она,
безутешны, сидят предо мною.
И говорят о Кабуле.
И смотрят в пространство…
 
 
Вот – фотография сына.
                                  Во взгляде надежда.
Вместе с друзьями стоит он у дома родного…
Этот задумчивый мальчик, похожий на деда,
в восьмидесятом
с войны
           не вернулся снова.
 

Позапрошлая песня

 
Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны —
                   угодники.
Полстраны —
                   доносчики.
 
 
На полях проталинки,
дышит воля вольная…
Полстраны —
                   этапники.
Полстраны —
                   конвойные.
 
 
Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны —
                   преступники.
Полстраны —
                   охранники.
 
 
Лейтенант в окно глядит.
Пьет – не остановится…
Полстраны
               уже сидит.
Полстраны
               готовится.
 

 
Утешенья слабые звучат,
и закат последний догорает…
В окруженье
                 праведных внучат
палачи и жертвы
умирают.
 
 
И, конечно, верят те и эти,
у порога
главной темноты,
что недаром
                прожили на свете.
И пред совестью своей
чисты.
 

 
Надо время осознать,
с очевидностью не спорить.
То, что знал, —
                     переузнать.
То, что помнил, —
                          перевспомнить.
Что любил, перелюбить,
как велела дисциплина.
И себя
         перелепить…
Будто я из пластилина.
 

 
Гул веков – страна,
боль времен – страна.
На земле людей
                     ты и впрямь одна.
 
 
Не возьмешь – страна.
не проймешь – страна.
Через день сыта,
                      через год голодна.
 
 
Пей-пляши – страна!
Бей-круши – страна!
Коль снаружи мир,
                         так внутри война.
 
 
Перекур – страна,
перегиб – страна.
Больше, чем другим,
                           ты себе должна.
 

 
Старца,
          которому саблю вручили,
разоблачили.
 
 
Трех торгашей,
                    что с клубникой ловчили,
разоблачили.
 
 
Этого – как его? —
                           в маршальском чине, —
разоблачили.
 
 
Двух стукачей,
                   что доносы строчили,
разоблачили.
Вроде бы жизнь начинаем сначала…
 
 
Так почему же
не полегчало?
 

 
Пятидесятый.
                  Карелия.
                              Бригада разнорабочих.
Безликое озеро.
                     Берег, где только камни растут.
Брезент, от ветра натянутый,
                                       вздрагивает и лопочет.
Люди сидят на корточках.
Молча обеда ждут.
Сидят они неподвижно.
                                Когда-то кем-то рожденные.
Ничейные на ничейной,
                                 еще не открытой земле.
Нечаянно не посаженные.
Условно освобожденные.
Сидят и смотрят, как крутится
                                        крупа в чугунном котле.
 

Д.С. Лихачеву

 
Раскачивается вагон.
                           Длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову…
Мы пишем на злобу дня
                                 и – на его добро.
Но больше, правда, – на злобу,
на злобу,
на злобу!..
Живем, озираясь вокруг.
                                 Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
                                  Привычная злоба дня…
 
 
Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.
 

 
Старший следователь Крошин
никогда
          вина не пил.
Человеком был хорошим
и прекрасным мужем был…
(Прежде занимался спортом,
нынче интерес пропал).
Приходил домой с работы,
ел
   и сразу засыпал.
 
 
Спал он странно,
спал он тяжко,
плоско —
             на прямой спине.
И храпел, как зверь.
И часто
кулаки сжимал во сне.
И скрипел зубами жутко —
(оглушительно скрипел!)
И кричал:
             «Признайся, сука!
Сволочь!!»
И опять храпел…
 
 
А жена,
на кухне сидя,
край клеенки теребя,
все вздыхала:
«Бедный Митя…
Не жалеет он
себя…»
 

 
А нам откапывать живых,
по стуку сердца находя,
из-под гранитно-вековых
обломков
статуи Вождя.
Из-под обрушившихся фраз,
не означавших ничего.
И слышать:
– Не спасайте нас!
Умрем мы
             с именем Его!..
 
 
Откапывать из-под вранья.
И плакать.
              И кричать во тьму:
– Дай руку!..
– Вам не верю я!
А верю
          одному Ему!..
– Вот факты!..
– Я плюю на них
от имени всего полка!!!
 
 
А нам
        откапывать живых.
Еще живых.
Живых пока.
А нам
        детей недармовых
своею болью убеждать.
И вновь
           откапывать живых.
Чтобы самим живыми
стать.
 

 
Государственный голос
                               всходил над страной:
«Это выполнить надо!
Любою ценой!..»
 
 
Ах, любая цена,
                     дорогая цена,
ты была нам с рождения
присуждена…
 
 
Тот же голос
                 всходил над протяжной войной:
«Нужно взять этот город!
Любою ценой…»
Нашей кровью
                    отхаркивалась война.
Мы по смертному счету
платили сполна.
Улыбался с портретов
                             отец наш родной…
Все привыкли мы делать
                                 любою ценой.
И нельзя было цену
                           хоть чуть сократить —
не имели мы права
дешевле
платить!
И в цене этой самой
                           смешались не зря
все салюты победные,
все лагеря,
гордый профиль вождя
                                над ревущей рекой
и расстрелянных маршалов
вечный покой…
Перемешаны
                 в этой безмерной цене
и Гагарин,
и засуха на целине.
Юбилейный восторг
                            раскаленных ладош,
пашни,
          ставшие пылью,
и орденский
дождь…
 
 
Ах, любая цена,
                     золотая цена!
Выручалочка наша
во все времена.
Мы богаты.
У каждого – бездна в душе.
Так богаты, что страшно.
И стыдно уже…
Вряд ли станет счастливым
                                     даже рай неземной,
если будет он создан
любою
ценой.
 

 
Необъятная страна
                         все мне снится по ночам.
Было в ней заведено
                           правило такое:
кто не знал, тот не знал.
А кто знал, тот молчал.
А кто знал и не молчал,
                                говорил другое…
 
 
Захотелось как-то людям
                                  жизнь по-новому начать.
Очень сильно захотелось!
                                   Да одно мешает:
кто не знал, не хочет знать.
Кто молчал, привык молчать.
А кто другое говорил, так и продолжает.
 

 
Небо в детстве было синим,
сыпал дождик,
                   накренясь…
Очереди к магазинам
появились раньше нас.
Мы стоять поднаторели,
знаем это
не из книг.
Мы в очередях
                    взрослели,
а теперь стареем в них.
Очереди —
                наш приют.
По привычке многолетней
спрашиваем: «Кто последний?..»
А потом уж:
«Что дают?..»
 
 
Очередь – она бессмертна.
Все мы в ней почти родня.
Это нам
           вторая смена
после трудового дня.
Наш обычай.
                  Наше иго.
Всепогодный знак нужды.
Демонстрация
во имя
доставания еды.
Рюкзаки,
            портфели,
                          сумки.
В очереди все равны.
Одинаково умны.
Одинаково безумны.
Вместе все мы здесь.
И – врозь…
 
 
Наша очередь живая
дышит, землю обвивая,
изгибаясь, как вопрос:
это
    Богом нам дано?
Или тем, кто Бога выше?!.
 
 
Я не видел лиц давно.
Я одни затылки
вижу.