Текст книги "Час нетопыря"

Автор книги: Роберт Стреттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

XLII

Пятница, 12 июня, 17 часов 05 минут по московскому времени. В генеральской комнате на пункте командования ракетных войск стратегического назначения сидят двое пожилых мужчин с усталыми, в морщинах лицами: министр обороны СССР и командующий ракетными войсками. Они ждут, когда закончится беседа Генерального секретаря с министром иностранных дел и с председателем Комитета государственной безопасности. Через десять минут должно начаться заседание Политбюро, которое впервые в истории созвано не в Кремле, а на командном пункте. Время идет, а международная ситуация вовсе не проясняется. Обнаруживается все больше загадочных случаев и необъяснимых сложностей.

– Так что же, – говорит министр, – это действительно война? Возможно ли, чтобы она начиналась так вяло, при таких неясностях, в обстановке такой неуверенности? Неужели мы до последней минуты будем действовать вслепую, лишь для того, чтобы нас не застигли врасплох?

– Мне самому в это не хочется верить, – отвечает командующий ракетными войсками. – Помните, как началось в сорок первом? Я командовал тогда орудийным расчетом недалеко от западной границы…

– Да, помню. Столько лет прошло, а я помню как сейчас. Ясное июньское утро, телефонный звонок из штаба западного военного округа… Сколько еще раз мы должны воевать с немцами?

– Покамест похоже на то, что немцы во всем этом играют второстепенную роль.

– Второстепенную?! Что вы говорите! Я их знаю, товарищ маршал. Хорошо знаю. Я много повидал на фронте. Даже на минуту не поверю, чтобы ко всему, что сейчас происходит, не приложили рук эти, из-за Эльбы. Наверняка они впутали американцев в какую-нибудь интригу. Я вам рассказывал, как в апреле сорок пятого мой полк встретился с американцами в Торгау на Эльбе? И подумать только, что через минуту мы, может быть, начнем стрелять друг в друга…

– Пока трудно говорить наверняка, товарищ маршал. Нет никаких признаков, что война неизбежна.

Министр вытирает лоб, снимает очки.

– Я это себе твержу уже два часа, – задумчиво говорит он. – Но у нас есть долг перед Родиной, и тут нас никто не заменит. Ответственности с нас никто не снимет. Слишком мало времени на обсуждение. Где гарантии, что все эти рассказы Гаррисона – не хитрость, чтобы усыпить нашу бдительность?

– Нет таких гарантий. Сам Гаррисон, может быть, и не решился бы на столь опасную провокацию. Но его окружение способно на все. Этот Рубин… Этот Магорски…

– Я подумал, что американцы вывели из строя нашу «космическую систему С», и поэтому нет никаких сведений, как она действует. Может быть, в нашу сторону уже летят их ракеты?

– Выход из строя «системы С» теоретически невозможен. Можно случайно уничтожить один из ее элементов, но никак нельзя уничтожить полностью.

– А если Генеральный секретарь нас сейчас спросит: что вы предлагаете, товарищи маршалы?

С минуту маршалы сидят молча. Потом открывается дверь, и появляются министр иностранных дел и председатель КГБ. Лица их озабочены и нахмурены.

– Генеральный секретарь просит начать заседание Политбюро, – говорит министр иностранных дел, вертя в руках авторучку. – Нельзя терять времени.

– Есть что-нибудь новое? – спрашивает министр обороны.

– С этой минуты новости будут поступать только от вас, товарищ маршал, – отвечает министр иностранных дел. – Моя роль, как видно, кончилась, во всяком случае на ближайшие часы.

Председатель КГБ просматривает ворох сообщений, врученных ему адъютантом.

– Любопытно, – говорит он маршалам. – Похоже на то, что пакт развалился, раньше чем прозвучал первый выстрел. Неужели мы останемся один на один с американцами?

– Как? – восклицает министр обороны. – А Германия?

– Да, действительно, – отвечает председатель КГБ, продолжая просматривать телеграммы. – Из Западной Германии поступили самые дурные вести.

XLIII

В 14 часов 20 минут по среднеевропейскому времени канцлер Лютнер вызвал к себе руководителя Ведомства по охране конституции доктора Пфейфера для решающего разговора.

– Я понимаю, – холодно начал канцлер, – что во время такого рода кризиса вступает в действие цепная реакция. Одна ошибка влечет за собой другую, нервная обстановка приводит к непродуманным решениям. Вместе с тем я не могу понять, почему вы, доктор Пфейфер, способствуете своими действиями обострению и так чрезвычайно напряженной ситуации. Это похоже на умышленные действия, противоречащие нашей конституции и направленные против существующего политического порядка. Я не говорю уже о том, что после нашей утренней беседы вы мне не представили никакого доклада о ходе расследования, ибо я надеюсь, что вы все-таки ведете какое-то расследование дела о похищении боеголовок. От министра Граудера поступило уже четыре рапорта, весьма ценных и свидетельствующих о хорошей работе министерства обороны. Но дело не только в этом. Прошу мне сказать – и извольте отнестись к моему вопросу вполне официально, – на каком основании вы дали распоряжение об аресте Уго Фельзенштейна? К тому же незадолго до его объявленного заранее телевизионного выступления? Что с рукописью статьи, которую он писал для еженедельника «Дабай»? Отдаете ли вы себе отчет в политических последствиях, которые это за собой повлечет? Неужели вы думаете, что исчезновение Фельзенштейна как раз в данный момент перепугает или принудит к молчанию кого-нибудь в этой стране?

Отто Пфейфер удобно уселся в кресле и закурил сигару.

– Что касается Фельзенштейна, – сказал он с каменным спокойствием, – тут все просто и ясно как день. Помните ли вы дело Зеппа Крауса, который работал на восточную зону? Так вот, мы располагаем доказательствами, что часть материалов, компрометирующих деятельность некоторых лиц во время второй мировой войны, Фельзенштейн получал именно от Крауса, а после его ареста – непосредственно из Восточного Берлина.

– И вы это установили только сегодня?

– Нет, господин канцлер. Я лишь счел уместным именно сегодня произвести арест.

– Пфейфер, это отдает провокацией. Сколько времени у вас в руках находятся эти доказательства?

– Примерно два года.

– И вы никогда не предостерегали Фельзенштейна, что эти контакты могут ему повредить?

– Предостерегать не имело смысла. К тому же министр фрау Швелленберг…

– Меня не интересуют альковные сплетни. Рената Швелленберг – мой лояльный и дисциплинированный сотрудник.

– Может быть, только в служебное время, господин канцлер.

– И что, вы намерены устроить Фельзенштейну судебный процесс?

– Разумеется. Так же, как и Арниму Паушке. Так же, как и всем, кто клевещет на Федеративную Республику и вредит ее жизненным интересам.

– Как вы объясните общественному мнению тот факт, что Фельзенштейн арестован именно сегодня? Ведь все считают это провокацией, особенно потому, что еженедельник «Дабай» выйдет с тремя чистыми страницами, а об отмене телевизионной передачи из-за отсутствия выступающего шумит уже вся страна. Так-то вы собираетесь делать политику.

– Не совсем, господин канцлер. Прежде всего, у нас есть выданный прокурором ордер на арест, который датирован, скажем, вчерашним днем. Речь идет о неприятной для Фельзенштейна истории, которая касается одной несовершеннолетней в Дуйсбурге…

– Я слышал.

– Вот именно. Таким образом, мы сразу лишим Фельзенштейна героического ореола. Только тогда, когда это дело выяснится – ибо я думаю, что после долгого процесса все-таки окажется, что эта несовершеннолетняя, в сущности, не была такой уж несовершеннолетней, – мое ведомство предъявит очередное обвинение. Получается так, что обещанная Фельзенштейном журналу «Дабай» статья весьма пригодится как материал для обвинения. Она написана на основании рассказов одного человека, которого уже нет в живых, но это случайная… совершенно случайная смерть. Его звали Георг Пфёртнер. Мы можем представить какое угодно количество доказательств, что Пфёртнер был агентом восточной зоны. Мы можем представить в прокуратуру его шифры, донесения, а также его обширную переписку с Фельзенштейном. Итак, с одной стороны – Пфёртнер, с другой – Зепп Краус. Ни один прокурор не отвергнет эти доказательства. А если он проиграет процесс, тем хуже для него. Тогда и вам будет легче жить, господин канцлер. Мне не надо напоминать, сколько раз Фельзенштейн мешал вашей ответственной работе, сколько ударов нанес вам публично.

– Ладно, – сказал Лютнер после минутного размышления, – оставим пока Фельзенштейна. Я должен это обдумать. Позже я к этому вернусь. Но что с вашим следствием? Что происходит с украденными боеголовками?

– Этого я еще не знаю, господин канцлер. И не думаю, что смогу об этом скоро узнать.

– Как я должен это понимать?

Пфейфер наклоняется в сторону канцлера и понижает голос:

– Господин канцлер, пришло время для откровенного разговора. Совершенно откровенного. Мы наверняка расходимся во взглядах по разным вопросам – что касается меня, я никогда этого не скрывал, – но думаю, что благо немецкой нации одинаково близко нам обоим.

– Не люблю таких вступлений, доктор Пфейфер. Пожалуйста, к делу.

– Это как раз относится к делу. И больше, чем вы думаете. Так вот, к настоящему моменту неопровержимо доказано, что боеголовки с базы номер шесть похищены агентами противника. Действовали ли они по указанию русских, или это самостоятельный замысел восточной зоны – мы еще не знаем. Но не думаю, что это самое важное. Проблема заключается в том, что, может быть, не все боеголовки попали в руки противника. Одну удалось вернуть почти сразу же, и не все из остальных послужат, надо полагать, нашим врагам в соответствии с их намерениями.

– Что такое? О чем вы говорите, Пфейфер? Я ничего не понимаю.

– Господин канцлер, я бы вам предложил хотя бы на миг проникнуться полным, стопроцентным реализмом политического мышления. Правда, я еще не знаю ничего настолько конкретного, чтобы документально подтвердить мои предположения. Но знаете, при нашей службе интуиция становится в какой-то момент настолько же важной, как и подкрепленное доказательствами подозрение. И я, разумеется, не исключение. Поэтому…

– Доктор Пфейфер, мне представляется необходимым включить магнитофон и сохранить ваш монолог для будущих историков. Впервые вам удалось меня заинтриговать.

– Включать магнитофон – это совершенно лишнее, хотя бы потому, что магнитофонная лента очень непрочный материал, и в критические моменты, как вы, вероятно, помните по опыту президента Никсона, запись может исчезать, как пятно под действием пятновыводителя. Но пожалуйста, если это вам необходимо, можете включить магнитофон.

– О’кей, достаточно моей собственной памяти. Продолжайте.

– Я уже говорил, что дерзкий и опасный план агентов противника, увы, полностью удался. Судя по числу людей, внедренных в штаб 14-й дивизии, они давно готовились к этому налету. Я надеюсь, что наш доблестный министр Граудер выяснит все обстоятельства нападения на СБ-6 и представит вам соответствующие выводы на будущее. Но у меня создается впечатление – пока не подтвержденное никакими конкретными фактами, – что определенное количество этих боеголовок наши бравые военнослужащие все-таки сумели разыскать.

– Сколько? Кто это сделал?

– Не знаю, господин канцлер, и предпочел бы не вникать в такие детали. Я имею в виду скорее принцип наших действий, а не игру в сыщиков. На определенном уровне контрразведка перестает быть просто следственной машиной.

– Ну и что же произошло с этими боеголовками?

– Тоже не знаю. Однако…

– Так что же вы, в конце концов, знаете, доктор Пфейфер, после пяти часов интенсивного расследования? Для чего вы сюда явились: представить доклад федеральному канцлеру или ради светской беседы? Если второе, то боюсь, что мое время ограничено.

– Господин федеральный канцлер, никто больше меня не питает надлежащего уважения к занимаемой вами должности. Но позвольте мне высказаться до конца. У меня есть основания предполагать, что часть боеголовок нашим вооруженным силам удалось возвратить, хотя, по-видимому, они уже не попадут на склады базы номер шесть. Я не даю оценки, никого не защищаю и не осуждаю, просто пытаюсь мыслить. Я уверен, что сведения о судьбе похищенных боеголовок скоро дойдут до вас. И тогда разные люди будут вас уговаривать предпринять так называемые энергичные действия. Будут говорить, что определенные круги в бундесвере присвоили нейтронное оружие без ведома министерства обороны и Генерального инспектората. Они потребуют от вас положить конец заговорам и своеволию армии. Этих людей (а я их хорошо знаю, господин канцлер, так как ежедневно сталкиваюсь с их вредоносной деятельностью) вообще не будет интересовать то обстоятельство, что нападение на базу номер шесть совершили агенты противника. Для них важно будет лишь то, что какое-то количество боеголовок надежно сохранится в руках тех, кто в той или иной степени имеет право распоряжаться нейтронным оружием.

– Вы имеете в виду бундесвер?

– Не голландскую же армию, господин канцлер.

– В таком случае я снова ничего не понимаю. Такие действия были бы равнозначны заговору, за которым должно последовать наказание по всей строгости закона. Я не очень во все это верю, доктор Пфейфер. Потому что, если бы я поверил, мне пришлось бы признать, что в этой стране произошло нечто вроде государственного переворота. А тогда я должен немедленно обратиться к народу.

– Я не знаю всех подробностей, господин канцлер, но дело даже не в них. Только представьте себе, что вы обращаетесь к народу по вопросу, как вы говорите, о заговоре правых в армии. Вы вынуждены будете пользоваться таким языком, который близок к употребляемому в ГДР. Неужели вы думаете, что это приведет в восторг ваших противников справа? Кроме того, вам надо будет убедить, например, вице-канцлера Фёдлера и все федеральное правительство, что у вас на руках доказательства существования заговора, а такие доказательства получить необычайно трудно. Ясно одно: боеголовки похищены противником и до сего времени их не удалось обнаружить. Это все. Больше ничего вы, господин канцлер, не узнаете. И с какими доказательствами вы собираетесь выступить? Перед правительством, бундестагом, общественным мнением? Нет под рукой и Фельзенштейна, который принял бы в этом случае вашу сторону и придал бы всему делу драматический характер, чтобы повлиять на общественное мнение. На меня вы тоже можете не рассчитывать, потому что я высказываю вам лишь разрозненные предположения, а факты мне неизвестны, и не думаю, что будут известны. Наконец, вы столкнетесь с невообразимыми трудностями, если надо будет все объяснить американцам, когда они успокоятся, хотя, судя по сообщениям радио, это не скоро произойдет. Вероятно, сенат захочет привлечь Гаррисона к ответственности. Допустим даже, что Гаррисон останется в Белом доме. Как вы ему объясните: возник ли заговор внезапно с целью похищения боеголовок, или он давно существовал, а вы об этом ничего не знали? Прошу также учесть, господин канцлер, что русские могут весьма нервно отреагировать на такое заявление. Восточная зона, не говоря уже о поляках, наверняка им посоветует не верить вашим словам. Они могут расценить ваше заявление как еще одно доказательство подозрительных немецких козней. Кто знает, не сочтут ли они это поводом для военных действий. Западногерманские фашисты похищают нейтронную бомбу, а правительство Лютнера бессильно. Что за великолепное подтверждение сделанных ими предостережений и что за аргумент в пользу того, чтобы окончательно покончить с фашизмом!

– Вы хотите меня убедить, что министр Граудер не говорит правды в своих докладах?

– Нет. Министр Граудер – весьма почтенный пожилой господин. Я лично очень его люблю. Опасаюсь, однако, что он располагает весьма поверхностной информацией о некоторых людях в подчиненном ему ведомстве, особенно в Генеральном инспекторате. Не думаю, чтобы он достаточно быстро напал на след этого, как вы говорите, заговора. Если бы это и произошло, то он, насколько я его знаю, сделал бы единственное, на что он способен, – подал бы в отставку, свалив на вас все хлопоты. В этом случае ведомство канцлера должно будет полагаться лишь на то, что захочет выяснить или обнародовать, например, Генеральный инспекторат. Вы не располагаете собственным следственным аппаратом и заслуживающими доверия людьми.

– У меня есть такие люди, Пфейфер.

– Вы имеете в виду Хельмута Шёрдвана, именуемого Томпсоном?

Канцлер Лютнер понял, что с Пфейфером можно теперь играть только в открытую. У него не осталось ни одного козыря в состязании с этим ловким и опасным игроком.

– Вы и об этом знаете? Я думал…

– Мы все знаем, господин канцлер.

– Но Шёрдван на вас не работает?

– Этого я не сказал. Достаточно, впрочем, что мы знаем его подлинную биографию. Ну, и ряд документов абвера.

– Они же сгорели во время битвы за Берлин?

– Разное об этом говорят.

– Пфейфер, чего вы, собственно, добиваетесь? Чтобы я вообще утаил от общественности и от союзников, а также от противника эту невероятную аферу? Чтобы я закрыл глаза на столь неслыханное проявление несубординации и примирился с тем, что кто-то припрятал собственное нейтронное оружие? Доктор, это не шутки. Шестьсот килотонн. Угроза для жизни сотен тысяч людей. Нет. Я не могу сделать вид, что это незначительный случай, попросту беспорядок в армии. Вы действительно не знаете, где эти боеголовки и в чьем они сейчас распоряжении?

– Не знаю, господин канцлер. И, как я уже сказал, очень сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю. Даже если бы все мои люди работали беспрерывно целые сутки. Есть такие дела и такие сферы, перед которыми мое ведомство полностью бессильно. Просто у меня предчувствие, что боеголовки весьма надежно укрыты.

– Но где, ради бога, где? Это же не спичечный коробок. К тому же одна из этих боеголовок… Но может быть, это неправда?

– И об этом я не знаю ничего достоверного. Мои сведения поступают из надежных армейских источников, на что, кстати сказать, я не имею полномочий. Зато упрятать взятые обратно боеголовки гораздо легче, чем вы думаете. В Федеративной Республике около полутора тысяч надежно охраняемых мест, доступ в которые имеют только лица с соответствующими полномочиями. Выдачей этих полномочий ведает контрразведка, короче говоря, примерно те же самые круги, которые, как можно думать, причастны к укрытию возвращенных боеголовок. Согласитесь, что получается какой-то порочный круг.

Лютнер сжал кулаки так, что хрустнули суставы.

Да. Этот дьявол во плоти прав. Канцлер никогда не узнает, принадлежит ли Пфейфер к этому проклятому заговору и не послали ли его, чтобы он втер ему очки, или же тут сказалась профессиональная зависть к конкурентам, а может быть, он говорит как искусный, опытный политик, который ни перед чем не останавливается.

– Доктор, что вы предлагаете? Не пришли же вы сюда, чтобы меня пугать? Как вы знаете, я не отношусь к числу слабонервных. У меня достаточно власти, и всегда, несмотря ни на что, я могу обратиться к общественному мнению. Если не сейчас – это действительно трудно, – то в недалеком будущем. Может быть, вы посвятите меня в свой гениальный замысел.

– Охотно, господин канцлер. Просто надо признать, что все одиннадцать боеголовок похищены противником. Одну из них благодаря энергичным действиям армейской контрразведки и Ведомства по охране конституции удалось обнаружить. Что с остальными – неизвестно. Энергичное расследование продолжается. О его результатах правительство будет информировать по ходу дела. Опасность существует, но не следует ее переоценивать. Все граждане должны сотрудничать с органами безопасности.

– Нонсенс. В это никто не поверит. К тому же разве вы себе не представляете, что начнет твориться, когда 60 миллионов человек будут собственными силами разыскивать спрятанные боеголовки?

– А как же. Отлично представляю. Я думаю, что, несмотря на некоторые отрицательные, но преходящие последствия для общественной жизни, итог этой операции пойдет на пользу нашей республике. Никогда прежде над нами не висела такая угроза. Все федеральные службы, призванные конституцией охранять спокойствие и порядок, будут пользоваться всеобщим признанием. Не считаете ли вы, господин федеральный канцлер, что это не такой уж плохой выход?

– Доктор Пфейфер, вы на стороне людей, которые посягнули на основные установления конституции, а теперь вы вдруг выступаете в роли горячего защитника той же самой конституции.

– Я ни на чьей стороне. Просто стараюсь реалистически мыслить. Мир таков, каков он есть, и не думаю, чтобы мы, вдвоем, могли его изменить.

– Иначе говоря, вы предлагаете, чтобы виновники вторичного захвата нескольких боеголовок не понесли наказания, кем бы они ни были? И чтобы сохранили эти боеголовки ради каких-то неизвестных собственных целей?

– У вас есть лучший выход, господин канцлер?

– Нет, доктор Пфейфер. И поэтому я на время соглашаюсь с вашими предложениями, во всяком случае до тех пор, пока все это не обдумаю. Но при одном условии: вы освободите Фельзенштейна.

– Это невозможно с технической, политической и формальной точки зрения. Фельзенштейн выступил бы против официальной версии, с удвоенной энергией бросился бы на поиски и, может быть, напал на какие-нибудь следы, что создало бы угрозу интересам Федеративной Республики. Предполагаю, что в этом случае он был бы готов сотрудничать с вами. Но вы же знаете этого человека. Никогда нельзя предвидеть, что придет ему в голову. К тому же, как вам известно, Фельзенштейн участвовал в нескольких мероприятиях Всемирного Совета Мира, высказывался насчет Вьетнама и Чили, осуждал гонку вооружений…

– Но он не принадлежит к числу левых. У него есть Рыцарский крест…

– Нет. Небольшая поправка в биографии. Этот человек – левый и правый одновременно. Он чересчур высокого мнения о себе и временами может быть опасен. Лично я глубоко уважаю свободу печати, но при условии, что она не затрагивает основных интересов страны.

– То есть интересов ваших хозяев, Пфейфер?

– У меня нет хозяев, господин федеральный канцлер. Я стараюсь выполнять свои обязанности в соответствии с оказанным мне доверием. И стремлюсь мыслить более широко, чем узколобый чиновник ведомства, которым я руковожу.

– Это ваше заявление заслуживает пятерки. Выходит, что я и мое правительство не мыслим столь широко.

– Этого я не говорил. Вы как раз дали пример такого мышления.

– Благодарю за комплимент. Еще один вопрос, господин доктор. Что будет, если те, кто, как вы выражаетесь, обеспечил сохранность части похищенных боеголовок, совершат, к примеру, нападение на территорию ГДР?

– Если мой анализ тех кругов, которые могли бы, вероятно, это совершить, достаточно верен, то ваши опасения безосновательны. Эти боеголовки гораздо лучше сыграют свою политическую роль, если будут спокойно лежать на каких-нибудь складах и базах. Впрочем, если бы что-нибудь подобное и произошло, то у вас всегда под рукой «горячая линия», дающая связь с Восточным Берлином.

– Превосходная мысль. Сперва Гаррисон объясняет русским, что он по ошибке устроил сущий ядерный ад над собственной страной. А потом наступит моя очередь объяснять Берлину, что какие-то неизвестные по ошибке совершили нападение на ГДР с применением нейтронного оружия. Великолепно. А они должны во все это терпеливо верить и даже пальцем не шевельнуть, чтобы нас не нервировать.

– Я снова спрашиваю, господин канцлер: есть ли у нас лучший выход? На мое ведомство вы не можете рассчитывать, так как в одиночку мы не установим ни виновников похищения, ни имен тех, которые взяли на хранение часть боеголовок, ни места, где находятся украденные и до сих пор не обнаруженные боеголовки. На армейскую контрразведку, Генеральный инспекторат и министерство обороны тоже нельзя положиться, потому что… Ну, я об этом уже говорил, Общественное мнение вам тоже не поможет: те, кто симпатизирует, как вы сказали, заговорщикам, правительству ни в чем не помогут. А те, чьи симпатии я определил бы как пацифистские, не смогут проникнуть в разного рода тайные места. В конце концов речь идет действительно о совсем незначительном ядерном потенциале по сравнению с тем, чем располагают великие державы. Повторяю, я не вижу никакого выхода. Зато я думаю, что в недалеком будущем можно будет осторожно вступить в переговоры с некоторыми людьми из кругов Генерального инспектората…

– Переговоры? Мне вести переговоры с какими-то заговорщиками? И о чем?

– Насчет возвращения боеголовок и, скажем так, по узловым вопросам германской политики. Не забывайте, что эти люди отныне обладают чрезвычайно красноречивыми аргументами, то есть боеголовками, с которыми они умеют обращаться, и знают, как их использовать в случае необходимости.

– Считаете ли вы, доктор, что сегодня в 19 часов я вообще не должен выступать по телевидению?

– Совсем напротив. Только искренние и подробные объяснения, которые даст народу федеральный канцлер, могут положить конец многочисленным сплетням и истерии.

– Вы говорите, искренние и подробные. Ну что ж, я попробую.

Пфейфер встал и демонстративно протянул руку канцлеру. Лютнер, с минуту поколебавшись и не скрывая антипатии, тоже подал Пфейферу руку.

– Да, еще один вопрос, – произнес Пфейфер уже от самой двери. – Куда делся ваш военный адъютант? Его не видно с самого утра. Или…

– Я вижу, – повысив голос, ответил Лютнер, – что у вас есть люди даже в моем секретариате. Я этого не потерплю, Пфейфер! Капитан Куно фон Ризенталь получил от меня особое, секретное поручение.

– Понимаю. Я надеюсь, что вы не подставите без нужды под удар этого красивого парня. Может быть, стоит его отозвать? Это очень деятельный человек, насколько мне известно. Легко может накликать на себя несчастье. Ну, я прощаюсь с вами, господин канцлер.