Текст книги "Час нетопыря"

Автор книги: Роберт Стреттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

По поручению Пишона Руди купил в восьми магазинах спортивных товаров восемь переносных радиотелефонов, которыми пользуются охотники и рыболовы. На открытой местности они действуют в радиусе около трех километров, в застроенных районах, по-видимому, километра на полтора. В любом случае этого было достаточно, чтобы установить, о чем разговаривают по своим радиотелефонам солдаты, находящиеся в карауле. Купленные телефоны работали, правда, в одиннадцатиметровом диапазоне, но не в этом была главная трудность. Пишон за полдня установил, что армейские радиотелефоны базы работают на частотах 26,355 мегагерц. Заменить кварцевые кристаллы в рыбацких игрушках было пустяком, если не считать потраченных на это 800 марок.

Ночью археологическая экспедиция расставила в разных местах у стены базы восемь радиотелефонов. Они были настроены на постоянный прием. На чердаке у папаши Вебера стоял основной приемник, присоединенный к магнитофону с восемью дорожками.

Через двенадцать часов у Пишона была лента с полной записью всех разговоров, которые велись караульными, донесений, шуток и бесед. Этого материала было вполне достаточно, чтобы узнать, каков порядок службы. Правда, в записи трижды попадалось непонятное слово «нетопырь», которое Пишон счел обозначением какого-то важного устройства. Это его обеспокоило, так как он предположил, что в систему ЛКС ввели какой-нибудь дополнительный, неизвестный ему элемент. Но времени на разгадку новых ребусов уже не оставалось.

В караульном взводе из шестнадцати человек было четыре отделения по четверо солдат в каждом. Командир взвода и один из унтер-офицеров несли службу у главного въезда, двое остальных прохаживались по асфальтовой дорожке в пяти метрах от стены. Это расстояние Пишон вычислил по снимкам, сделанным с воздуха. По всей вероятности, параллельно стене пробегал лазерный луч, который направляли на отражатель размещенные по углам неодимовые зеркала. Нельзя было исключить, что вдоль стены, с внутренней ее стороны, установлены были какие-нибудь коварные мины. Таким образом, перелезть через почти трехметровую стену не стоило и пытаться.

Остальные солдаты располагались в общем зале караульного помещения, в пятнадцати метрах от главного въезда. Им разрешалось отдыхать, играть в карты и слушать радио, не снимая мундиров, касок, амуниции и имея при себе оружие. В случае какой-либо опасности им понадобилось бы не больше сорока секунд, чтобы открыть огонь из железобетонных бункеров, к которым из караульного помещения вели подземные коридоры. Бундесвер не жалел денег ради безопасности Секретной базы № 6. Оружие у караульных было, разумеется, снабжено тепловизорами. В каждом бункере был огнемет. Каждый солдат носил за поясом два самоуправляющихся противотанковых снаряда, вероятно, на тот случай, если стену базы проломят тяжелые танки противника.

Такой порядок службы Пишон посчитал исключительно благоприятным стечением обстоятельств. Караульное помещение было подключено к центральной установке для кондиционирования воздуха. Забор воздуха происходил (как показала аэрофотосъемка) в 38 метрах от главного въезда, где стояла не очень высокая призма, огражденная металлической сеткой. Небольшого количества термита хватит, чтобы расплавить сетку самое большее за пять секунд. И можно будет беспрепятственно подсыпать в аппаратуру один белый порошок.

Проще было бы, разумеется, уморить всех до одного этих паршивых вояк, в пользу чего решительно высказался Рыба. По Пишон, как всегда, имел другое мнение. У него не было под рукой достаточно сильного и быстродействующего яда, который просочился бы сквозь фильтры установки за несколько секунд и в достаточно высокой концентрации. К тому же для изготовления такого яда понадобились бы новые и немалые расходы, а также несколько недель небезопасной работы. Пишон считал, что гораздо вернее подействует сильное одурманивающее средство его собственного изготовления – дешевое, легко распыляющееся с помощью пульверизатора и к тому же обладающее тем неоценимым качеством, что люди, подвергшиеся его воздействию, ни за что не хотят просыпаться. Пишон уже дважды опробовал свою великолепную смесь: первый раз – на охраннике в туринском банке, второй – на знаменитом голландском прокуроре, который нанес несколько чувствительных ударов «Группе М». Из-за него восемь ее членов получили пожизненное заключение. Человек, который вдохнет с полсотни миллиграммов Пишоновой смеси, тут же превратится в жалкую тряпку. И речи быть не могло, чтоб он нажал спусковой крючок.

А смесь не представляла собой ничего сложного. Она состояла главным образом из производных лизергиновой кислоты: то, что полегче, называлось ЛСД-25 и когда-то было в ходу у хиппи, вызывая не поддающиеся описанию галлюцинации, а второе, более вредоносное, было известно как боевое отравляющее вещество ЛСД-21 и приводило к труднообратимым мозговым заболеваниям шизофренического типа. А в добавление – чуть-чуть псилоцибина, который Пишон изготовлял потехи ради из оригинального мексиканского сырья, плюс микроскопические дозы сильнодействующих психолептиков, которые можно извлечь из имеющихся в аптеке совершенно невинных лекарств. Да еще активатор, ускоряющий действие смеси. Это было изобретение, которым Пишон особенно гордился, считая активатор плодом изящного решения химической задачи. Впрочем, для человека, который только между прочим занимался производством кристаллического героина из каннабиса, чтобы поправить финансовое положение группы, изготовление такой смеси было довольно простым делом в сравнении с теми трудностями, которые возникли при конструировании лазера.

Итак, были приготовлены заряд термита и пять небольших шариков Пишоновой смеси, тщательно завернутых в фольгу.

Пятого июня «Группа М» была почти готова приступить к операции.

Почти. Из-за одного этого слова доктор Пишон засыпал только в половине шестого и просыпался в семь.

Оставалось решить еще одну, но самую трудную задачу: как устроить, чтобы въездные ворота, единственное место, через которое группа могла пробраться внутрь базы, соизволили открыться перед непрошеными гостями.

Секретная база № 6 действительно строго охранялась и была готова ко всяким неожиданностям. Въездные ворота, изготовленные из толстой листовой стали, с крепкими засовами, вообще не имели обычного замка и ключей, а также петель, то есть наиболее уязвимого места всех ворот и запоров. Их створками были вертикальные тридцатимиллиметровые стальные листы, которые, когда ворота открывались, непонятным образом словно бы вбирались один в другой. По-видимому, всем этим управляло очень сложное гидравлическое устройство, скрытое или в укрепленном углу стены, или внутри ворот.

Через сильный бинокль археологи с поля папаши Вебера увидели, что обычным путем ворота открыть нельзя. Транспортер, доставлявший солдат караульного взвода, задерживался перед воротами примерно на двадцать секунд, а потом, без всяких признаков воздействия изнутри, ворота начинали медленно раскрываться. Было ясно, что их приводит в движение радиосигнал, посылаемый с транспортера или с автомашины, на которой приезжает дежурный офицер.

Целых два дня потратил Пишон, чтобы узнать, на какой частоте подавался сигнал. Она была так высока, что ее с большим трудом удалось определить, пользуясь имевшейся в продаже электронной аппаратурой. Сначала Пишону показалось, что сигнал нельзя расшифровать, вернее, нельзя воспроизвести. На осциллографе он выглядел как детские каракули. Но спустя сутки, которые Пишон провел без сна в своей «берлоге», он раскрыл тайну сигнала. Это был просто длинный ряд цифр, только передаваемых с огромной скоростью. Прочесть их не составило труда. При этом Пишону было не столь важно, что это такое: цифры, буквы или еще какие-нибудь символы. Дело заключалось в величине уровня сигнала, выраженной, несомненно, в десятичной системе. А вдруг двенадцатеричной? Но даже при этом условии при прочтении не обнаруживалось никакого смысла. Первый зарегистрированный сигнал выглядел так:

08675734409925

Пишон выждал еще двенадцать часов, а когда к воротам базы подъехал следующий транспортер со взводом охраны, он снова зарегистрировал сигнал. На этот раз он выглядел иначе:

0878609543312201

Значит, код менялся дважды в день! Легко заметить, что две первые цифры и через двенадцать часов не изменились, а к каждой из последующих трех прибавили единицу. Да, но количество цифр стало на две больше. Как же было угадать их порядок на следующий раз? На другой день Пишон повторил опыт. Две первые цифры опять не изменились, а три последующие на единицу увеличились. По-видимому, первая группа связана была с каким-то сравнительно длительным отрезком времени, вторая обозначала, скорее всего, порядковый номер въезда на базу или что-нибудь в этом роде, во всяком случае – нечто поддающееся последовательной нумерации.

Еще через шесть часов Пишон зарегистрировал сигнал, по которому ворота открылись не перед транспортером, а перед едущим на дежурство офицером. Первые пять цифр остались без изменений, что опровергало прежнюю гипотезу насчет последовательной нумерации. Зато следующие четыре цифры… уменьшились каждая на единицу. Пишон бросил авторучку и выругался. Чтобы разобраться в этой галиматье, ему понадобятся еще месяцев шесть, компьютер с большим объемом памяти и голова, ничем другим не занятая.

Челли издевательски прокомментировал неудачу Пишона. Он спросил: что уважаемый доктор намерен теперь делать со своими идиотскими железками, на которые ушло около двадцати тысяч марок? Пригрозил революционным судом. Заявил, что не намерен выслушивать какие-либо оправдания. Созвал группу и сообщил ее членам, что они потеряли три месяца из-за бредовых, как всегда, выдумок господина доктора.

Пишон готовился к решающей схватке с Челли, собираясь вправить ему мозги. Вдруг его осенила какая-то мысль, и он на минуту застыл с открытым ртом, что действительно не прибавило ему привлекательности и заставило Лючию неудержимо расхохотаться.

Пишон понял, что въездной код вообще не расшифровывается. На машинах и в открывающем ворота устройстве действует, должно быть, нечто вроде часов, показания которых имеют мало общего с астрономическим временем. Пишон представил себе что-то похожее на барабан, вращающийся со скоростью, допустим, одна седьмая оборота в минуту. А вернее думать, что там имеется десять и больше барабанов, которые концентрически расположены на одной оси, а может, и на нескольких осях и приводятся в движение сложной системой шестерен. Пишон и сам бы мог изготовить такое устройство. Надо полагать, на каждом из барабанов наугад проставлены цифры, как в шифровальной машине. На одном их может быть пять, на другом – четырнадцать и даже двадцать семь: этого никогда никому не отгадать. Не существует компьютера, который мог бы в обозримый период времени разобраться в таком количестве перестановок. Каждая из наугад проставленных цифр связана, по всей вероятности, с определенной величиной уровня радиосигнала. Все дело в том, что это устройство запломбировано или просто не разбирается, а скорость его вращения синхронизирована по радио со скоростью вращения идентичного устройства в механизме, раскрывающем ворота. Таким образом, код меняется не раз в несколько часов, а беспрерывно, может быть, несколько раз в минуту. Не раздобыв оригинального устройства, нечего и мечтать о том, чтобы открыть ворота.

Пишон забыл про ссору с «команданте» и, волнуясь, рассказал группе про свое внезапное открытие. И тут же добавил, что ручается за успех операции, если получит такой передатчик, а он, Пишон, как всем известно, слов на ветер не бросает.

После недолгого молчания Челли спросил, как быть. Рыба предложил часа за полтора до начала операции под каким-нибудь предлогом выманить из Эшерпфара и прикончить одного из дежурных офицеров. Потом извлечь из его машины передатчик и перенести в фургон. Предложение было отвергнуто, так как трудно предположить, что офицеры из Эшерпфара таскают с собой приемники, выезжая по личным делам. К тому же надо было узнать фамилии всех офицеров группы, а на это опять уйдет несколько дней.

Лючия считала, что надо послать к черту нейтронные боеголовки и заняться привычным для группы делом: похитить какого-нибудь буржуя или устроить шикарный взрыв. Челли пробурчал, что она мелет ерунду.

Руди полагал, что надо ворваться на территорию базы в тот момент, когда дежурный офицер будет въезжать через открытые ворота. И это предложение забраковали. Не было никакой возможности спрятаться у стены и выждать, когда откроют ворота. Даже ночью, потому что снаружи стена освещалась светом мощных ртутных ламп, от которого даже мышь не укроется.

Пишон, подавленный неудачей, сказал, что передатчик надо просто купить у какого-нибудь механика из мастерских бундесвера, а если приобрести только его схему, то это мало что даст и затянет операцию по меньшей мере на несколько недель. Конечно, сумма понадобится немалая.

Челли, не скрывая саркастической усмешки, прервал эту, как он выразился, дурацкую дискуссию и заявил, что уезжает на несколько часов. Группе он велел ждать его возвращения и готовиться к операции. Если уж уважаемый доктор Пишон ручается за успех, откладывать больше нельзя.

Действительно, к вечеру Челли появился на чердаке папаши Вебера и поставил на стол металлический шестигранник высотой в десять сантиметров с торчащими изнутри концами проводов.

Челли резко пресек всякие расспросы и заявил, что не намерен ничего объяснять. Во всяком случае, обстоятельства, при которых Челли так легко раздобыл это сверхсекретное устройство, заставили бы остолбенеть как группу, так и весь остальной мир.

В ночь с 11 на 12 июня «Группа М» интенсивно готовилась к операции.

Папаша Вебер получил дополнительную порцию вина и тройную дозу наркотика. Уснул он так крепко, что можно было свозить его на Луну и обратно.

На подоконнике установили лазерное «ружье». Пишон поместил передатчик под капотом фургона, причем в последний момент выяснилось, что нужна еще антенна. Ее наспех изготовили из найденной на чердаке бронзовой кочерги. Пишон даже вспотел. Он не взял с собой измерительных приборов и вовсе не был уверен, поможет ли старая кочерга передать радиосигнал.

Рыба вычистил и смазал свою верную «беретту». Осмотрел и оружие остальных членов группы. Изготовил термитные заряды и на всякий случай мощную гранату, сконструированную Пишоном.

Руди проверил, как работает мотор фургона, и поставил на максимальную мощность карбюратор за счет увеличения расхода горючего.

Лючия приготовила перевязочные и обезболивающие средства, затем распаковала шарики с Пишоновой смесью и обрызгала их активатором, прикрывая рот толстой тряпкой.

Четыре часа пятнадцать минут. Рыба вошел в захламленную спальню папаши Вебера и подложил под деревянный стол мощный заряд термита. Механизм взрывателя был установлен так, чтобы пожар начался ровно через три с половиной часа. Учитывая, что хозяин дома мог проснуться раньше, Рыба вонзил папаше Веберу в сердце длинный узкий кинжал.

Десятью минутами позже Рыба отправился на своем «мини-моррисе» по направлению к овражку, лежавшему на пути неизвестного дежурного офицера.

День обещал быть ясным. Над полем папаши Вебера заливались жаворонки. На лугу благоухали весенние цветы, гудели пчелы.

В пять часов три минуты доктор Андре Пишон-Лало привел «ружье» в действие.

V

Пятница, 12 июня, 9 часов 05 минут. Двадцатичетырехлетний журналист Георг Пфёртнер как раз кончил бриться и, как обычно, заспешил. Поезд, которым он каждое утро добирается из Майергофа в редакцию «Последних новостей» в Бамбахе, прибывает в девять пятьдесят, а Георгу надо еще позавтракать и добраться до вокзала, для чего потребуется не меньше пятнадцати минут.

В довершение всего звонит телефон.

– Георг? Это Петер. У меня для тебя интересная новость.

– Дружище, я тороплюсь на поезд. Старик выкинет меня из редакции, если я все время буду опаздывать.

– Когда я скажу, что случилось, ты сможешь наплевать на «Последние новости» и своего дурака шефа. Слушай, полчаса назад на Восточной улице, около магазина Кампера, нашли старый фургон с французским номерным знаком. Из кузова стекала кровь. А знаешь, кто оказался внутри? Тяжело раненный унтер-офицер бундесвера. Ну, разве это не тема для газетчика? А услышишь имя этого унтер-офицера, сразу поймешь – дело нешуточное. Его зовут Виллиберт Паушке. Понял, о ком я говорю?

– Какой Паушке? Не сын ли Арнима Паушке?

– Тот самый, дружище, тот самый. Ну, что ты на это скажешь?

– Петер, не знаю, как тебя благодарить. Бегу в полицию. К кому там обратиться?

– Никуда ты, друг, не побежишь. Я тебе об этом сказал под большим секретом. Все это дело – сверхсекретное. Комиссар уже доложил в Ведомство по охране конституции и теперь ни словечка не пикнет.

– Так зачем ты мне тогда позвонил?

– Чтобы ты вел себя, как полагается журналисту. Пиши что хочешь, но ни на кого не ссылайся. Про себя я даже не говорю.

– Кто установил личность Паушке?

– Некий капрал Фиршталь, если тебя это интересует. Но при этом были и какие-то штатские.

– А Паушке жив?

– Жив. Но случай, кажется, тяжелый. Он в госпитале Святого Иоанна.

– Ладно, Петер. Спасибо. Позвони, пожалуйста, вечером. Я приступаю к работе.

Георг Пфёртнер на минуту задумывается, затем садится за машинку и выстукивает небольшую заметку:

«Наш корреспондент в Майергофе узнал утром из заслуживающих доверия источников, что…»

Заметку он передает по телефону дежурному редактору «Последних новостей», а после этого, нервно хрустя пальцами, звонит доктору Путгоферу, владельцу, издателю и главному редактору газеты. Доктор Путгофер в это время наверняка дома: он никогда не встает раньше одиннадцати, так как по ночам ведет такой образ жизни, о котором в Бамбахе рассказывают легенды.

– Путгофер слушает.

– Доброе утро, господин доктор. Это Георг Пфёртнер. Простите, что звоню домой, но у меня есть…

– Вы с ума сошли, молодой человек! Кто вам, черт побери, дал право будить меня в такую рань? Нам придется расстаться, и быстрее, чем вы думаете, если вообще думаете.

– Прошу прощения, господин доктор. Но я напал на след дела исключительной важности.

– Пфёртнер, у вас всегда дела исключительной важности, а потом нам целыми месяцами приходится исправлять ваши глупости, мы теряем объявления и имеем неприятности с властями. Не лезьте ко мне с пустяками. Увидимся в редакции.

– Минутку. Вы помните Паушке?

– Эту отъявленную скотину, ренегата и пацифиста?

– Ну да, писателя.

– Это для вас он писатель. Для меня он жалкий трус, предатель, русский агент, растлитель и графоман. В чем дело?

– Его сына убили сегодня утром. Точнее, застрелили.

– Кто?

– Это я и пытаюсь выяснить и потому хотел просить…

– Так не приставайте с этим ко мне. Поговорите с полицией и к шестнадцати дайте две с половиной колонки на девятую или четырнадцатую полосу. Только предупреждаю: без всяких сенсаций в вашем духе и без стилистических выкрутас. Краткая и конкретная информация – вот чего хочет нынешний читатель. А если нам еще раз придется опровергать ваши выдумки, вылетите из редакции уже сегодня вечером. Сыщиков вроде вас я могу набрать хоть несколько десятков.

– Да я ничего никогда не выдумывал, господин редактор. Это вы…

– Слушайте, Пфёртнер, хватит болтать. Тут я решаю, что правда, а что нет. Прощайте. Мы еще поговорим.

Доктор Путгофер зевает и снова ложится в постель. Но сегодня ему не суждено выспаться. Через минуту телефон опять звонит.

На этот раз Путгофер вскакивает, становится, хоть и в пижаме, по стойке «смирно», угодливо поддакивает. Потом нервно набирает телефон «Последних новостей» и приказывает соединить себя с секретарем редакции.

В результате этой краткой беседы дежурный редактор получает указание немедленно послать в набор продиктованное Путгофером сообщение:

«Еще один трюк коммунистической пропаганды. Сплетня – новое средство борьбы против общественного порядка. (От нашего корреспондента Г. П.). Майергоф, 12 июня. Общественное мнение этого приграничного городка сегодня утром обеспокоено слухом, будто бы на одной из улиц убит унтер-офицер бундесвера. Наш корреспондент получил на этот счет исчерпывающую информацию. Она дает возможность самым решительным образом опровергнуть ходящие по Майергофу слухи, распространением которых занимаются, как можно полагать, антигосударственные и прокоммунистические элементы. Таких в нашей республике, к сожалению, хватает.

Факты же выглядят по-другому. Действительно, на Восточной улице обнаружен брошенный фургон марки „рено“ с французским номерным знаком. Внутри найден труп двадцатилетнего мужчины по имени Виннифред Паукаш. Это известный полицейским властям уголовный преступник, разыскиваемый по подозрению в контрабанде наркотиков и мелких кражах. Вероятно, он стал жертвою счетов между уголовниками. Служащие полицейского управления вышли на след преступников. Ярким примером изощренного цинизма бандитов является тот факт, что труп Паукаша был после убийства переодет в мундир (разумеется, краденый) офицера военно-воздушных сил. Еще раз подтверждается истина, которой всегда придерживалась наша газета: нет такой циничной лжи, к которой бы не прибегли враги Федеративной Республики».

Доктор Путгофер не привык объясняться со своими сотрудниками по поводу принимаемых им решений. И не считает нужным дискутировать с ними о тех текстах, которые печатаются в «Последних новостях» под их фамилией или инициалами. Правда, Георг Пфёртнер узнает от коллег содержание заметки до появления ее в печати. Но у него нет никаких иллюзий насчет того, что, закатив скандал Путгоферу, можно чего-либо добиться. Поэтому Пфёртнер решает вести самостоятельное расследование, используя весьма подходящее к данному моменту репортерское удостоверение. Узнав все, что можно узнать, он продаст эту историю в какой-нибудь солидный журнал. Заработает кучу денег, а заодно и приобретет известность, крайне необходимую в его профессии, чтобы выбиться в люди и не зависеть всю жизнь от такой скотины, как Путгофер.

Но с самого начала дело оказывается трудным для детектива-любителя. Дежурный врач в госпитале Святого Иоанна заявляет, что за последние сутки не был принят никакой пациент по фамилии Паушке или Паукаш. Служащая отдела кадров в Главном командовании бундесвера отказывается назвать воинскую часть, где проходит службу унтер-офицер Виллиберт Паушке. Управление полиции в Майергофе твердо придерживается той версии, которая появится в «Последних новостях». Петера, лучшего друга журналиста, с самого утра отправили из Майергофа в служебную командировку. Конечно, молодому практиканту часто дают задания, связанные с разъездами, и можно считать это просто случайностью. Отделение Ведомства по охране конституции в Бамбахе решительно отрицает, что ему что-либо известно о брошенном фургоне, ибо уголовные дела не входят, как известно, в компетенцию Ведомства.

Георгу Пфёртнеру остается только одна зацепка. Это Фридрих-Вильгельм Кнаупе, владелец погребальной конторы на Восточной улице, который первым сообщил полиции о фургоне с кровью и был свидетелем, когда фургон открывали. Он видел собственными глазами армейское удостоверение личности Виллиберта Паушке и не сомневается, что это сын Арнима Паушке. Портрет унтер-офицера был когда-то напечатан во всех газетах, а лицо молодого человека настолько характерное, что ошибиться невозможно.

Как подобает честному гражданину и к тому же предпринимателю, господин Кнаупе помог полицейскому вытащить раненого из фургона и присутствовал при осмотре места происшествия до прибытия следственной группы. Господин Кнаупе помнит, например, что на полу в машине лежал дамский носовой платочек со странным удушливым запахом, а внутри все было занято каким-то техническим устройством, смахивающим на бомбу. Нечто вроде ящика или клетки, внутри которой было укреплено что-то сверкающее и похожее на сигару.

– Любопытно, – говорит Георг и угощает господина Кнаупе сигаретой.

Господин Кнаупе еще не читал сегодняшнего номера «Последних новостей» и не знает, что его, как распространителя сплетен, обозвали антигосударственным и прокоммунистическим элементом.

– Любопытно, не правда ли, господин Кнаупе? – спрашивает Пфёртнер. – Это странное устройство может дать нить к установлению виновных, полиция же прикидывается, будто ничего не знает. А следственная группа заинтересовалась этим предметом?

– Ах, конечно, и даже очень. Начали измерять, фотографировать, а потом прибыли еще полицейские и оцепили всю улицу.

– А не знаете, что стало с фургоном?

– Разумеется, знаю. Он же стоял напротив моего заведения. Минут через двадцать после того, как увезли Паушке, прибыла полицейская машина и фургон отбуксировала. У него электропроводка была то ли снята, то ли перерезана. Впереди ехали двое полицейских на мотоциклах, а сзади целых три машины с тайными агентами. Это, должно быть, крупное дело, господин Пфёртнер. Я не полицейский, но скажу вам, что у того, кто стреляет в унтер-офицера бундесвера, руки наверняка замараны. Вы понимаете, что я имею в виду.

– Понимаю, господин Кнаупе. И должен вам кое-что сказать. Я хотел написать правду о том, что здесь произошло. Но мой шеф, доктор Путгофер, сочинил за меня совсем другой текст, который через пару часов вы с удивлением прочтете. Наверное, меня выкинут из редакции, но это ничего. Давайте пока что вдвоем попытаемся выяснить, в чем тут дело.

В этот момент около заведения господина Кнаупе резко затормозила машина, и из нее вышел худой и угрюмый мужчина.

– Господин Кнаупе? Я из полицейского управления в Бамбахе. Привез вам на подпись заявление для судебного следователя. Вы – важный свидетель по расследуемому делу. Подпишите, пожалуйста.

Кнаупе надевает очки и читает: «В интересах расследования я обязуюсь хранить в полной тайне все относящееся к делу, по которому являюсь свидетелем. Обязуюсь не разговаривать с посторонними лицами без разрешения судебного следователя или представителей окружного управления полиции ни на какие темы, прямо или косвенно связанные с предметом следствия. Я предупрежден о том, что разглашение тайны влечет за собой наказание в виде лишения свободы».

– И что вы на это скажете, герр Пфёртнер? – спрашивает Кнаупе, беспомощно разводя руками. – Что это значит?

– Именно то, о чем мы только что говорили, – отвечает Георг. – Теперь я уж точно знаю, что мне делать.

– О чем вы говорите, господа? – вмешивается полицейский служащий. – Если о деле, которое является предметом следствия, то вам, господин, тоже придется дать подписку о неразглашении тайны. Это важное дело государственного значения.

– Нет, – говорит Георг. – Мы говорили с господином Кнаупе о политической обстановке в нашей стране, то есть о делах, которые полицию не интересуют.