Текст книги "Час нетопыря"

Автор книги: Роберт Стреттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

VI

Пятница, 12 июня, 9 часов 05 минут. Кабинет командира 14-й дивизии генерал-лейтенанта Курта Зеверинга. Присутствуют:

1. Заместитель командира по строевой части майор Эрнст Штам.

2. Заместитель командира по технической части подполковник Пауль Фретциг.

3. Начальник штаба полковник Адольф Румбейн-Визер.

4. Заместитель начальника штаба майор Гюнтер Кирш.

5. Начальник разведки подполковник Карл-Хайнц Пионтек.

6. Начальник Секретной базы № 6 майор Руно фон Чиршке.

7. Офицер контрразведки дивизии, капитан Хорст Шелер.

8. Командир комендантской роты капитан Лампрехт фон Горальски.

9. Адъютант командира дивизии лейтенант Себастьян Мюллер.

Из десяти присутствующих здесь офицеров шестеро принадлежат к тайной организации. Четверть часа назад эта шестерка успела вернуться из поездки на базу № 6, снова надеть офицерские мундиры и остыть после пережитого. План майора Штама удался полностью. Как раз в этот момент солдаты специальной части перевозят боеголовки на расположенную в безлюдном месте Секретную базу № 3. Ее начальник – член организации, в ранней молодости служивший в войсках СС и умеющий молчать. Ему спокойно можно доверить секретный груз до того времени, когда он будет использован в соответствии с решением организации.

– Начнем, господа офицеры, – говорит генерал Зеверинг. – Время идет. У нас только двадцать минут на обсуждение этого неслыханного происшествия. В девять тридцать я ожидаю прилета инспектора Главного командования бундесвера и должен знать все, что можно по этому поводу сказать. Генеральный инспектор ждет нашего доклада не позднее десяти, поскольку в одиннадцать министр обороны будет на заседании правительства и должен выступить с отчетом.

Генерал строго оглядывает собравшихся офицеров и выдерживает небольшую паузу.

– Прежде чем перейти к событиям на Секретной базе № 6, – очень медленно говорит Зеверинг, что всегда означает у него высшую степень негодования, – я не могу не выразить своего глубочайшего неудовольствия по поводу вялых, чтобы не сказать скандально медленных, темпов тех предварительных действий, которые вами предприняты. Специальная комиссия изучит все документы по этому делу. Виновные понесут наказание. Я хотел бы напомнить, что кража столь строго охраняемых нейтронных боеголовок произошла впервые в истории и еще неизвестно, каковы будут последствия. Каждый кадровый офицер должен понимать, что это может означать. И вообще, господа, я замечаю в нашей дивизии признаки явного ослабления дисциплины и предупреждаю, что этого не потерплю. Например, у майора Кирша на ногах обыкновенные солдатские ботинки вместо офицерских штиблет. Майор Штам не выбрит, что я воспринимаю как личное оскорбление. Чем вы, господа, занимались и почему я был извещен о налете на базу спустя целый час после того, как это произошло? Почему офицер контрразведки был разбужен только за пять минут перед возвращением первой инженерной группы? Впрочем, пока оставим это. Прошу докладывать. Пожалуйста, майор фон Чиршке.

– Что ж, господин генерал, – говорит начальник базы, – факты в основном известны. Меня не было на месте, но я успел в общих чертах восстановить ход событий. Около шести утра, как раз в тот момент, когда на базе должен был смениться дежурный офицер, на нее был произведен дерзкий налет, в результате которого убиты дежурный офицер и четверо караульных, после чего со склада вывезены одиннадцать нейтронных боеголовок мощностью от половины до трехсот килотонн. Подробный перечень прилагается. По нашему мнению, группа нападения состояла примерно из тридцати человек, превосходно вооруженных с военной точки зрения и наверняка состоявших в сговоре с кем-то из гарнизона базы, потому что ничем другим нельзя объяснить полный выход из строя Главной сети безопасности и беспрепятственное вторжение в караульное помещение с целью отравить отдыхавших после службы солдат. Точнее говоря, это не отравление со смертельным исходом, а поражение каким-то сильным психотропным или психохимическим средством. К числу потерь следует также отнести таинственное исчезновение взводного, унтер-офицера Паушке. Принимая во внимание личность этого офицера и всем известную деятельность его отца, к этому исчезновению следует отнестись со всей серьезностью. Кроме того, неизвестно, какова судьба обер-лейтенанта Вейтмарка, который в положенное время покинул казарму в Эшерпфаре, но до базы не доехал.

– Напротив, господин майор, – вмешивается офицер контрразведки. – Судьба Вейтмарка, к сожалению, известна. Он был застрелен из автомата в двух километрах от Эшерпфара в пять часов сорок семь минут. Это время показывали часы на его руке. Прошу прощения, что я вас прервал.

– Что еще установлено нашей контрразведкой? – спрашивает генерал.

– Немного. Но через несколько часов будем знать больше. Исключено, чтобы дежурный офицер, капитан фон Випрехт, был в сговоре с нападавшими…

– А почему? – сердито спрашивает майор Штам.

– Господин майор! – резко прерывает его генерал. – Здесь вопросы задаю я. Докладывайте, капитан Шелер.

– Мы исключаем участие капитана фон Випрехта по той простой причине, что он направил в штаб дивизии все предусмотренные инструкцией донесения, а дверь в контрольное помещение открыл потому, что никакая сигнализация не действовала. Что касается числа участников нападения, то мы совершенно уверены на основании оставленных следов и некоторых других данных, что их было пять или шесть человек, в том числе одна женщина.

– Женщина? – не скрывая злости, говорит майор Штам. – Вы хотите нас уверить, что у русских не хватает мужчин для такой работы? Хорошо же работает наша контрразведка, ничего не скажешь.

– Майор Штам, объявляю вам выговор, – сквозь зубы цедит генерал. – Кажется, я ясно запретил прерывать? Капитан Шелер, продолжайте доклад.

– Что касается исчезновения унтер-офицера Паушке, оно действительно наводит на размышления, – продолжает офицер контрразведки. – С одной стороны, есть данные, что Паушке вел огонь по нападавшим. Но, с другой стороны, тонкая полоска крови внезапно обрывается неподалеку от главного въезда, а метров через шестьдесят появляется снова. Напрашивается вывод: или это кровь одного из участников налета, что нами еще не установлено, или тяжело раненного Паушке несли до какой-то машины целых шестьдесят метров, что представляется маловероятным. Если до вечера дело удастся сохранить в тайне, мы с большей точностью восстановим случившееся. Наконец, последнее: из того, что пока удалось установить, следует, что главная система была выведена из строя посредством какого-то неизвестного электронного устройства, изготовить которое – дело необычайно сложное и дорогостоящее. Это аргумент против предположения насчет террористов, так как, насколько нам известно, среди них нет лиц со столь выдающимся конструкторским талантом и столь обширными профессиональными знаниями. Я кончил, господин генерал.

– Кто следующий? – спрашивает Зеверинг. – У нас есть еще десять минут.

– Разрешите, господин генерал? – спрашивает майор Штам, не смущаясь полученным выговором. – Я хотел бы изложить свою версию событий.

– Ваши версии, Штам, меня не интересуют, меня интересуют факты. Пожалуйста, капитан фон Горальски.

– Я хотел бы доложить, – неуверенно начинает командир комендантской роты, – что сразу же, как была получена информация о случившемся на базе, я принял все необходимые меры для обеспечения безопасности штаба и командования дивизии. К сожалению, я обнаружил много нарушений и не вполне понятных, на мой взгляд, упущений. Например, отсутствие на своих местах нескольких офицеров, а также необоснованный вызов водителей дивизионных машин. Впрочем, не знаю, уместно ли сейчас докладывать об этих происшествиях…

– Нет, – прерывает его генерал. – У нас нет времени. Позже явитесь ко мне с докладом. Кто еще?

Молчание.

– В таком случае совещание закончено. Не могу сказать, что я, господа, много от вас узнал. Надеюсь, вы будете разговорчивее, когда генеральный инспектор пришлет сюда следственную комиссию, а за ней явится специальная комиссия бундестага, чего, вероятно, следует ожидать. Не думаю, что кто-нибудь из нас долго продержится на своей должности. Вы, господа, видимо, еще не понимаете, что произошло в дивизии.

В эту минуту дверь открывается и вступает – не входит, а именно вступает – инспектор Главного командования. Окинув недружелюбным взглядом собравшихся офицеров, он иронически ухмыляется:

– Приветствую героев дня. Кроме всех возможных вопросов, какие будут заданы, у меня к вам, господа, есть еще один, довольно существенный. Неужели никто из вас не помнит, что мы являемся членами НАТО? И никому не пришло в голову после налета немедленно известить дежурного офицера в штаб-квартире пакта?

– Прошу прощения, – громко говорит начальник штаба дивизии. – Я лично передал сообщение в восемь часов сорок пять минут, но его там не приняли.

– Как это не приняли? Что это, армия или игра в испорченный телефон?

– Похоже, второе. У телефона сидел дежурный офицер штаб-квартиры, некто капитан Резо. Вероятно, бельгиец, потому что по-английски говорил ужасно, а по-немецки не знал ни слова. Так как я, естественно, включил демодулятор, чтобы нас не подслушивали, на линии появились какие-то помехи, и пришлось говорить очень громко. Когда я ему сообщил, что совершен налет на базу и похищены нейтронные боеголовки, он расхохотался и сказал… простите, но я вынужден это повторить… он сказал, что немцы обзавелись наконец чувством юмора и что это самый лучший анекдот из всех, которые он слышал. Потом спросил, есть ли в штабе нашей дивизии психиатр. Я его оборвал и предупредил, что ответственность за задержку информации целиком ложится на него и что я доложу командиру дивизии, дабы он мог обратиться с жалобой к главнокомандующему. Бельгиец хохотал во все горло, а потом спросил, неужели я действительно настаиваю на том, чтобы он пошел к главнокомандующему и доложил, что в Федеративной Республике украдены нейтронные боеголовки. Я решил, что продолжать разговор бесполезно.

– Господа, – пожимает плечами инспектор, – это же цирк, а не армия! Ваш ответ напомнил мне номер из гамбургского кабаре с коммунистическим душком. Представляю себе, что вы мне скажете дальше…

VII

Пятница, 12 июня, 10 часов 05 минут. На столе начальника секретариата федерального канцлера Лютнера раздается приглушенный сигнал из небольшого ящичка цвета замороженных помидоров, без диска и без трубки. Сетью, абсолютно защищенной от подслушивания и от помех, пользуются всего восемь абонентов.

– Секретариат канцлера. Говорит Пфейфер, начальник Ведомства по охране конституции. В ближайшие десять минут я должен увидеться с канцлером.

– Господин доктор, – отвечает начальник секретариата, – боюсь, что это невозможно. Канцлер беседует сейчас с британским послом, затем он примет министра фрау Швелленберг, после этого у него делегация молодежи из Майнца, в одиннадцать – заседание правительства…

– Исключено, – заявляет доктор Пфейфер, – это дело такой важности и срочности, что я не могу ждать ни минуты. Прошу доложить канцлеру, что я буду через десять минут.

Действительно, ровно в 10 часов 15 минут доктор Пфейфер, рослый, медлительный, некрасивый, входит в секретариат канцлера, столкнувшись в дверях с фрау Швелленберг.

– Я как раз иду к канцлеру, – говорит она.

– Дамы проходят первыми, – сквозь зубы цедит Пфейфер, – но на этот раз я не могу уступить, фрау министр. Это я пойду к канцлеру.

– Но я договорилась с канцлером, жду этой беседы уже две недели!

– Мне очень жаль, фрау министр. Но бывают ситуации, когда все другие дела…

– А что случилось? – восклицает фрау Швелленберг и тут же понимает, как неуместен этот вопрос. Уж кто-кто, а доктор Пфейфер не из болтливых.

Канцлер Дагоберт Лютнер встает из-за громадного письменного стола и подает Пфейферу руку.

– Что вас привело ко мне, доктор? И к тому же так внезапно, что вы ломаете мне весь распорядок дня?

– Прошу прощения, господин канцлер. Но дело, которое меня к вам привело, представляется настолько важным, что я позволил себе нарушить ход ваших занятий. Особенно в связи с тем, что можно ожидать непредвиденных международных осложнений, кто знает, может быть, и войны.

Канцлер Лютнер хмурит брови и вместе с креслом отодвигается от стола. Он занимает свой пост всего полтора года, но уже успел усвоить, что слова доктора Пфейфера надо слушать, каждое из них мысленно опровергая.

– Вы это всерьез, господин доктор? – спрашивает он, с недоверием глядя на Пфейфера. – С каких пор Ведомство по охране конституции информирует меня о вещах, которыми всегда интересовались военные?

Усилием воли Лютнер подавляет приступ гнева. Он никогда не доверял людям из этого ведомства и подозревал, что рано или поздно они втянут его в какую-нибудь историю. Ну и дождался наконец.

– Сегодня утром, – спокойно говорит Пфейфер, – в маленьком городке Майергоф, неподалеку от французской границы, наши люди нашли брошенный фургон с французским номерным знаком. В кузове оказался тяжело раненный унтер-офицер Виллиберт Паушке, сын Арнима Паушке. Сейчас он находится в больнице под строгим наблюдением, но в сознание еще не пришел. Однако – что гораздо важнее – в фургоне обнаружена нейтронная боеголовка мощностью в полкилотонны.

– Что такое?! – Лютнер выскакивает из-за стола. – Что за боеголовка? Откуда она?

– К сожалению, мы еще не знаем. Номер на ракете стерт, и поэтому нельзя спросить у американцев, где эта боеголовка находилась и американского ли она производства. К тому же, господин канцлер, я не могу обратиться по такому вопросу к американцам без вашего разрешения.

– А вы, доктор, что об этом думаете?

– У нас нет пока никакой версии, которая бы это объясняла. Но думаю, что в конце дня я смогу вам представить более подробный доклад.

– А этот Паушке может иметь отношение к перевозке боеголовки?

– Безусловно. Он служил в охране одной секретной базы, где хранятся нейтронные боеголовки.

– Представляю себе, что начнется, когда об этом узнает пресса. А откуда вы знаете, что это нейтронная боеголовка?

– Во-первых, на броне есть полустертая надпись на английском языке. Во-вторых, один наш сотрудник, который служил когда-то в ракетных войсках, установил это по внешнему виду.

– Вы уже связывались с министерством обороны?

– Что вы, господин канцлер. Вы первый человек не из нашего ведомства, и вообще только седьмой, кто об этом проинформирован. Начальник полиции в Майергофе, который ведет по делу предварительное следствие, тоже наш сотрудник.

В полуоткрытую дверь заглядывает начальник секретариата. Глаза у него совершенно круглые.

– Прошу прощения, господин канцлер. Министр обороны просит немедленно принять его по делу чрезвычайной важности и непременно до заседания правительства. Что ему сказать?

Лютнер потирает лоб. Теперь он точно знает, что ведется крупная игра на самую высокую ставку, но по-прежнему не может уловить ее смысла. Жаль, что умер старый, мудрый президент Вестерманн: он наверняка бы знал, как поступить.

– Во-первых, – обращается канцлер к начальнику секретариата, – перенесите заседание правительства на одиннадцать часов тридцать минут. Во-вторых, пусть министр обороны явится как можно скорее. В-третьих, вызовите моего военного адъютанта и трех дежурных переводчиков: на английский, на французский… да, и на русский.

На лице доктора Пфейфера не дрогнул ни один мускул. Этот человек мог бы нажить состояние игрой в покер.

– Ну хорошо, господин доктор, – говорит Лютнер. – Благодарю, что поспешили с информацией. Я согласен с вами: это очень важно, хотя, откровенно говоря, пока не вижу повода для паники.

Лютнер хочет выглядеть перед Ведомством по охране конституции как человек, который владеет своими чувствами, уверен в себе и способен быстро реагировать в кризисный момент.

– Но прежде чем мы расстанемся, я надеюсь услышать от вас какую-нибудь предварительную, сугубо рабочую версию насчет этого странного происшествия. Вы уверены, что боеголовка, если это действительно она, американского производства? Может быть, она другого, то есть вражеского, происхождения? Как могло получиться, что она вдруг оказалась в Майергофе, где, насколько мне известно, нет никаких военных объектов? Откуда и куда ее перевозили и кто это мог сделать? Почему молодой Паушке оказался в фургоне с боеголовкой?

– По первому вопросу, – говорит Пфейфер, – мы сможем что-нибудь сказать только вечером, когда боеголовку осмотрят эксперты. Что же касается обстоятельств, при которых боеголовка найдена в Майергофе, откровенно скажу, что опасаюсь самого худшего. В фургоне найден, например, дамский носовой платок, который, как известно, не является предметом армейской амуниции. Кроме того, есть и некоторые другие приметы, которые заставляют предполагать, что боеголовка – рискну высказать не обоснованное пока предположение – выкрадена террористами. Может быть, даже «Группой М», с которой мы боремся уже несколько лет, к сожалению с переменным успехом.

Лютнер внимательно смотрит на Пфейфера. Интересно: сколько в этом надувательства и сколько правды? Но версия насчет террористов, кажется, наиболее правдоподобна. Кому еще придет в голову украсть нейтронную боеголовку? Разумеется, если считать, что Пфейфер говорит правду и Ведомство по охране конституции не выдумало всю историю с какой-то темной целью. От него всего можно ожидать. Даже такого.

Проблема не только в том, откуда взялась эта проклятая боеголовка, найденная в Майергофе. Если каким-то образом ее выкрали со складов бундесвера или с американских пунктов складирования на территории ФРГ, будет назначено следствие, которое установит истину, а виновные, невзирая на чины и должности, предстанут перед судом. В конце концов все эти дорогостоящие системы безопасности, которыми кичится армия, должны по крайней мере защищать боеголовки от грабителей. Если же боеголовка каким-то таинственным образом контрабандой заброшена на территорию ФРГ извне, тогда просто страшно подумать, что произойдет, если об этой истории узнает пресса. Никто ведь не поручится, что в ФРГ находится в этот момент только одна боеголовка. С таким же успехом их может быть пять или пятьдесят. И никакие заверения тогда не помогут. Люди бросят все свои занятия и начнут искать боеголовки даже под кроватью у соседа. Может дойти до самочинных расправ, уличных столкновений и такого взрыва истерии, с которым уже не совладать. Да, эта злополучная пятница началась как нельзя хуже.

– Можете ли вы сколько-нибудь надежно перекрыть германо-французскую границу на всем ее протяжении? – спрашивает Лютнер. – Нельзя, вероятно, исключить и возможности того, что боеголовка тайно переброшена из Франции.

– Собственными силами нам этого не сделать, – отвечает Пфейфер. – Но если вы дадите приказ министру внутренних дел, пограничные части смогут установить что-то вроде частичной охраны границы. Подчеркиваю: частичной. Полную гарантию может дать только армия.

– Но части бундесвера не могут, как вам известно, располагаться в приграничной полосе. Об этом говорится в Парижских соглашениях 1954 года.

– Да, действительно. Я об этом забыл, – говорит Пфейфер, и в его глазах появляется издевательский оттенок, что снова вызывает у канцлера подозрения и гнев. Черт его знает, что за игру ведет этот Пфейфер. Слава богу, теперь на эту тему выскажется армия. А военным канцлер безоговорочно доверяет.

– Хорошо, – Лютнер протягивает Пфейферу руку. – Я прощаюсь с вами, доктор. Прошу регулярно меня информировать. Будем надеяться, что ваше предположение насчет террористов не оправдается. Если же оно верно, нам с вами придется бесславно уйти в отставку. Не говоря уж о бедственных последствиях для нашей страны.

Ровно в 10 часов 35 минут, к ужасу терпеливо ожидающей приема фрау Швелленберг и разобиженных молодых людей из Майнца, в кабинет канцлера проходит министр обороны Петер Граудер. Не ожидая приглашения, он садится в кресло перед письменным столом, потом встает, словно напуганный собственной невоспитанностью, и громко начинает докладывать:

– Господин федеральный канцлер! На мне лежит печальная обязанность доложить вам о совершенно невероятном событии, которое, на мой взгляд, угрожает судьбам Федеративной Республики. Полагаю, что вы должны об этом узнать еще до сегодняшнего заседания правительства. Сегодня утром группа неизвестных лиц совершила нападение на Секретную базу № 6, находящуюся в районе оперативных действий 14-й Ганноверской механизированной дивизии. Нападавшие застрелили дежурного офицера и четырех солдат. Остальная часть караула, которая отдыхала после несения службы, отравлена неизвестным химическим препаратом. Система безопасности на базе полностью выведена из строя, чего мы совершенно не можем объяснить, так как теоретически это невозможно. Похищен один унтер-офицер, который – что придает делу особый оттенок – был сыном Арнима Паушке. Мы думаем, его похитили, так как до сих пор службу он нес безупречно и ничто не говорит о том, что он был в сговоре с налетчиками. Судя по тому, как четко проведена была операция и насколько сложное техническое оснащение использовалось ее участниками, у нас есть основания предполагать, что нападение совершила десантная группа противника или состоящие у него на службе диверсанты из числа гражданских лиц. Но самая большая опасность заключается в том, что напавшие вывезли с базы одиннадцать нейтронных боеголовок мощностью от половины до трехсот килотонн.

Лютнер бледнеет и встает из-за стола.

– Что вы сказали? Сколько боеголовок?

– Одиннадцать, господин канцлер.

– Вы в этом совершенно уверены?

– Разумеется, господин канцлер. На место происшествия направлен надежный и опытный офицер Генерального инспектората бундесвера. Четверть часа назад он передал мне эту информацию, основываясь на рапорте командира дивизии и собственных наблюдениях.

– Вы исключаете возможность какой-нибудь ошибки или недоразумения?

– В этих вопросах высшие офицеры, как правило, не ошибаются.

«Значит, так, – думает Лютнер. – У меня в руках бесспорное доказательство, что Ведомство по охране конституции готовит какой-то заговор. Используя подвернувшийся и до сих пор не нашедший объяснения случай, они решили присвоить десять нейтронных боеголовок. Военные наверняка говорят правду.

Нет. Это все-таки невозможно. Они бы никогда не ввязались в такое рискованное дело, прекрасно зная, что я прежде всего затребую мнение министерства обороны. Что-то тут не сходится. Но что? Что?»

– Господин министр, – спокойно, только чуточку медленнее, чем обычно, говорит канцлер, – где расположена Секретная база № 6?

– Между Бамбахом и Уппердингеном, в шести километрах на юго-восток от небольшого поселка Эшерпфар. Совсем недалеко от французской границы.

– Пожалуйста, еще точнее. Какой крупный город находится поблизости?

Министр смотрит на карту, но канцлер внезапно спрашивает:

– Далеко ли от этого места Майергоф?

– Около тридцати километров на запад от Эшерпфара. Почти у французской границы.

– То есть на запад от Эшерпфара?

– Да, точно на запад. Но почему, господин канцлер, вы спрашиваете про Майергоф?

– У меня есть свои причины. Слушаю вас, господин министр.

– Я скажу не слишком много, – продолжает Граудер. – Во всей этой странной истории есть множество неясностей, но лишь спустя какое-то время, скажем через несколько часов, я смогу вам представить подробный доклад.

– Например? Какие тут неясности?

– Трудно докладывать не по порядку, господин канцлер. Могу привести два примера, которые мне пришли в голову. Мы не знаем, почему дежурный офицер, капитан фон Випрехт, вопреки строжайшему запрету добровольно открыл двери в контрольное помещение, за что поплатился жизнью. Это был дисциплинированный и вполне достойный доверия офицер, потомок древнего рыцарского рода. Мы не знаем также, почему по сигналу «красной тревоги», который подал фон Випрехт, не был разбужен командир дивизии генерал Зеверинг и почему его не зафиксировала память дивизионного компьютера. Ну, и неясно пока, почему стопроцентно надежная система безопасности ЛКС вышла из строя, словно поломанная игрушка. Криптоновый отражатель цел, генераторы работают безупречно. Удивляет также, что нападавшие расшифровали код, открывающий въездные ворота. Теоретическая вероятность этого – один к двадцати триллионам.

– Оставим это. Скажите, пожалуйста, могут ли вывезенные с базы боеголовки выделять радиацию, опасную для окружающих?

– В принципе нет, господин канцлер. Хотя, по американским стандартам, приблизительно каждый сотый экземпляр может иметь дефект в конструкции, которые трудно заблаговременно обнаружить. Расщепляемые материалы – это вещь чертовски капризная и пока малоизученная. Именно поэтому при складировании боеголовок действуют самые строгие правила. Любое извлечение боеголовки из места складирования связано с определенным, не поддающимся учету риском.

– Сколько всего у нас нейтронных боеголовок?

Граудер глотает слюну и две-три секунды молчит, как всегда, когда надо называть вслух секретнейшие из секретных данных.

– Тысяча четыреста восемьдесят четыре, – вполголоса говорит он. – Общая их мощность свыше двадцати мегатонн, однако самых мощных боеголовок у нас всего десять. Они, к счастью, еще не вышли из-под контроля. Стратегическое оружие по-прежнему остается почти целиком в руках американцев. А в нашем распоряжении главным образом мелочь: тактическое и отчасти оперативное оружие. Всего – простите, я должен быть точным – теперь уже тысяча четыреста семьдесят три единицы.

– Какова общая мощность украденных боеголовок?

– Около шестисот килотонн.

– Какая мощность необходима, чтобы уничтожить средней величины город?

– Господин канцлер, я должен здесь повторить то, что говорил в апреле на тайном заседании правительства в узком составе. Разрушительная сила нейтронных боеголовок весьма невелика. Весь наш германский арсенал тактических боеголовок недостаточен даже для разрушения Гамбурга или Франкфурта. Зато смертоносная проникающая радиация у нейтронных боеголовок в сотни раз сильнее, чем у прежних видов атомного оружия.

– Хорошо. Это мне известно. Скажите, пожалуйста, сколько человек может подвергнуться радиации, если бомба мощностью в килотонну разорвется, скажем, на Госпитальной улице в Гамбурге?

– Это зависит, разумеется, от времени суток, но в любом случае не меньше десяти-пятнадцати тысяч, учитывая, что это самое оживленное место в городе.

– Вы говорите, десять-пятнадцать тысяч? Какой же процент смертельных исходов?

– Примерно три четверти.

– Осуществим ли с технической точки зрения взрыв нейтронной боеголовки, укрытой, например, на вокзале железной дороги или в брошенной автомашине?

– Никаких трудностей. Достаточно пристроить небольшой заряд взрывчатки к броне боеголовки.

С минуту Лютнер и Граудер безмолвно смотрят друг другу в глаза. Одиннадцать украденных боеголовок могут означать гибель нескольких сот тысяч человек, если будут развезены по разным городам и взорваны в одно и то же время.

– Господин министр, – говорит Лютнер, – нельзя терять времени. Я освобождаю вас от участия в заседании правительства. Прошу незамедлительно взять следствие под свой личный надзор. Обязываю вас соблюдать полную и абсолютную тайну перед посторонними лицами, в том числе из Ведомства по охране конституции. Кстати, вы с ними уже говорили?

– Нет, господин канцлер. На это требуется ваше разрешение. Я как раз хотел о нем просить.

– Не вижу в том необходимости. Ведите пока собственное расследование. Возьмите клятвенное обещание у всех причастных к делу офицеров. Употребите все средства, имеющиеся в вашем распоряжении, чтобы пресса даже не заподозрила, что произошло. Сперва мы сами должны выяснить, что за этим кроется. Надеюсь, в штаб-квартиру НАТО уже сообщили?

– Дело в том, господин канцлер… Это, правду сказать, компрометация, но я должен поставить вас в известность. Соответствующий рапорт был направлен, но его не приняли.

– Как так?

– Дежурный офицер штаб-квартиры пакта просто не поверил в правдивость информации.

– Откровенно говоря, я не очень этому удивляюсь. Выходит, что главнокомандующий обо всем случившемся ничего по-прежнему не знает?

– Так точно, господин канцлер. Разве что американцы располагают собственными источниками информации. Впрочем, не думаю.

– Это ужасно, господин министр. Как мы им это объясним? Ведь наша система ЛКС – так она у вас называется? – считалась абсолютно надежной. Ну, хорошо. Начнем действовать. Да, вот еще что: каково ваше личное и неофициальное мнение об этом деле? Кто и зачем совершил налет на базу и похитил боеголовки?

Граудер сперва молчит, так как подозревает, что от ответа на этот вопрос зависит его дальнейшая политическая карьера, а ему не чужды честолюбивые притязания.

– Совершенно частным образом, – говорит он, – и без надлежащего обоснования я склонен предполагать, что налет был делом специальных служб восточной зоны. Никто другой не смог бы перехитрить систему ЛКС. Не думаю, чтобы они намеревались взорвать эти боеголовки в городах ФРГ. Скорее, они хотят посмотреть, как мы отреагируем. Хотят изучить нашу систему оповещения и механизм принятия решений. Хотят дестабилизировать наш общественный порядок, скомпрометировать систему власти, показать европейскому общественному мнению, что передача нам тактического нейтронного оружия была ошибкой.

– Вы исключаете похищение боеголовок террористами?

– Исключаю, господин канцлер. Вывести из строя систему безопасности на базе – настолько технически сложная задача, что ни одна из известных нам террористических групп не смогла бы ее решить. Переброска одиннадцати боеголовок тоже превышает транспортные возможности любой террористической группы, тем более что крупнейшая из похищенных боеголовок, мощь которой триста килотонн, весит восемьсот килограммов.

– А исключаете ли вы, что похищенные боеголовки могли перевезти во Францию?

– Во Францию? Нет, этого я не могу исключить. Но, откровенно говоря, такое трудно себе представить. В конце концов есть таможенная служба, на крупные грузы необходимо представить документы… Не знаю. Но исключить не могу. Располагаете ли вы, господин канцлер, какой-либо информацией из этого Майергофа? Она была бы очень полезна для интересов следствия…

– Что ж, благодарю вас, господин министр. Прошу представить мне ваш доклад как можно скорее. Нет. Сделаем это иначе. Прошу регулярно мне докладывать о результатах следствия. Письменно, в одном экземпляре, только через офицера, без всяких штатских машинисток, без копий. Кроме того, прошу прибыть ко мне вечером, скажем в двадцать один час.