Текст книги "Час нетопыря"

Автор книги: Роберт Стреттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

XXIX

Самостоятельное расследование, к которому утром приступил Георг Пфёртнер, шло медленно, но приносило каждые четверть часа все более поразительные результаты.

Прежде всего, Пфёртнер узнал от одной медсестры из госпиталя Святого Иоанна, с которой у него были когда-то, так сказать, близкие отношения, что вопреки всяким опровержениям в сильно охраняемой отдельной палате находится уже несколько часов тяжело раненный пациент по имени Виллиберт Паушке. У входа в палату сидят двое одетых в штатское агентов Ведомства по охране конституции, директору госпиталя и дежурному врачу строжайше запрещено что-либо сообщать об этом пациенте. Это могло означать, что Ведомство умышленно затаило какой-то крупный скандал и будет прямо в глаза лгать представителям печати.

Поэтому Пфёртнер снова отправился на Восточную улицу, чтобы убедить герра Кнаупе нарушить подписанное им обязательство о сохранении тайны. В свете собранных Пфёртнером сведений оно было вынужденным и незаконным.

Заведение господина Кнаупе было открыто, но внутри никого не было. Пфёртнер с удивлением огляделся вокруг, заметил выдвинутый ящик с деньгами, валявшуюся на столе фирменную печать и какие-то счета, разнесенные по полу ветром. Это не предвещало ничего хорошего.

На Восточной улице никого не было. Только у витрины магазина для филателистов стоял мальчик лет десяти и краем глаза поглядывал на дверь заведения Кнаупе.

– Ты не знаешь, где господин Кнаупе? – спросил Пфёртнер, не рассчитывая, впрочем, на ответ.

– Конечно, знаю, – ответил мальчуган. – Три господина вывели его под руки. Бах-бах, бум-бум! Затолкали в машину «опель-экспресс». И уехали.

– А номера машины не помнишь?

– Конечно, помню. MAJ 3650.

– Слушай, ты молодец.

– Ясное дело.

– Как тебя зовут?

– Ханс Мартин Шленгель. В сентябре мне будет девять лет. Я живу рядом, на улице Лессинга, 15, на втором этаже. Мой папа машинист, брат ходит в гимназию. А я сегодня в школу не пошел, потому что не захотел.

Пфёртнер подумал, что с самого утра ему слишком везет, если говорить о конкретных результатах следствия. Сенсационный репортаж ничуть не стал реальнее, хотя, как полип, обрастал новыми и новыми загадками. Похищение Кнаупе могло означать одно: Ведомство по охране конституции, с которым Пфёртнер был не в ладах еще со студенческих времен, готовит какую-то крупную провокацию. Жаль, что Петеру пришлось уехать из города. Надо действовать в одиночку.

Из ближайшей телефонной будки Пфёртнер позвонил в полицейское управление, чтобы узнать, кому принадлежит автомобиль, зарегистрированный под номером MAJ 3650. Знакомая служащая управления, с которой у Пфёртнера были когда-то, так сказать, близкие отношения, откровенно обрадовалась, что Георг снова объявился. Без умолку болтая, она листала книгу регистрации автомобилей, но внезапно умолкла на полуслове и минуту спустя сказала вполголоса, что не может дать Георгу никакой информации. Про номер MAJ 3650 полагается знать только обер-комиссару Пилеру. И вообще она обязана немедленно его уведомить о всяком, кто хочет получить такую информацию.

Пфёртнер ответил, что сделает это сам, снова набрал номер управления полиции и потребовал соединить его с обер-комиссаром Пилером.

– Привет, господин комиссар, – бодро и весело сказал он, словно начиная светский разговор. – Это говорит местный корреспондент «Последних новостей» Георг Пфёртнер. Я рад, что вы так хорошо меня помните. Не с самой лучшей стороны? Что поделаешь, господин комиссар, у нас с вами неблагодарная профессия. Вот и на этот раз мне придется вас несколько обеспокоить. Мною установлено, что некий Фридрих-Вильгельм Кнаупе, владелец погребальной конторы на Восточной улице, весьма таинственным образом и вряд ли по своей воле исчез из своего заведения. Более того, мне известен номер машины, на которой его увезли. Однако ваши служащие отказываются сообщить, кому она принадлежит. Как вам известно, Майергоф – город небольшой. Рано или поздно я это сам узнаю. Но предпочел бы сведения получить от вас.

– Господин Пфёртнер, – измученным голосом сказал обер-комиссар, – у вас и правда нет других забот? Неужели вам никогда не надоест разыгрывать из себя Шерлока Холмса? Неужели мне снова просить доктора Путгофера, чтобы он, прошу прощения, отбил у вас охоту заниматься этой непристойной и безосновательной слежкой?

– Не такой уж безосновательной. Например, в госпитале Святого Иоанна вопреки всем вашим опровержениям находится тяжело раненный пациент по фамилии Паушке.

– Даже если предположить, что это правда, что вас, черт побери, заставляет совать нос в дела, которые вас не касаются?

– Господин обер-комиссар, я лишь выполняю свой профессиональный долг. И как раз пишу большую статью о том, что произошло сегодня утром в Майергофе. Не думаете же вы, что я брошу это дело.

– Вы действительно надеетесь, молодой человек, что доктор Путгофер напечатает вашу статью?

– Ах, нет. Хватит с меня «Последних новостей». Статья появится в другом месте.

– В таком случае я должен дать распоряжение о вашем аресте. Вы только что мне представились как корреспондент «Последних новостей», что является умышленным введением в заблуждение представителя полиции. Но пока я этого не сделаю, а раз вы выступаете как совершенно частное лицо, я и подавно не могу вам дать никакой информации. И немедленно уведомлю доктора Путгофера, что он лишился корреспондента в Майергофе. О чем, я думаю, он не будет особенно сожалеть.

И обер-комиссар Пилер положил трубку.

Оценив ситуацию, Георг Пфёртнер признал, что сам с такой задачей не справится, и решил позвонить единственному во всей Федеративной Республике журналисту, которому она была по зубам.

Это был великий Уго Фельзенштейн, светило из светил, лучшее перо в Федеративной Республике, пугало канцлеров и министров, человек, который завтракал в Токио, обедал в Париже и ужинал в Нью-Йорке, после чего выяснялось, что он писал репортаж из жизни маленького голштинского городка, а генеральный секретарь ООН, глава концерна «Мицубиси» и французский министр внутренних дел понадобились ему только для того, чтобы прояснить какие-то мелкие подробности. Молва утверждала, что когда-то Уго Фельзенштейн был летчиком-истребителем и под конец войны получил из рук самого фюрера Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами. Впрочем, злые языки утверждали, что в конце войны ему было не больше восьми лет. Но это не мешало Фельзенштейну обращать себе на пользу любую сплетню, любую выдумку, связанную с его особой. Высокий, с изрядной лысиной и серыми быстрыми глазами, неизменно в мягких мокасинах и в кожаной куртке, всегда готовый задать какой-нибудь убийственный вопрос, «великолепный Уго», как с ухмылкой его называли коллеги по перу, не имел себе равных среди журналистов Европы.

Когда-то Георг Пфёртнер был ему представлен, как молодой способный и перспективный репортер. Фельзенштейн похлопал Пфёртнера по плечу (что тот счел выражением пылкой симпатии) и по ошибке вручил визитную карточку с домашним адресом и телефоном вместо богато иллюстрированной служебной карточки с телефоном еженедельника «Дабай».

Пфёртнеру снова повезло. Вследствие необъяснимого стечения обстоятельств великий Уго Фельзенштейн пребывал как раз в своем собственном доме, за своим письменным столом и лично снял телефонную трубку. Он, разумеется, не помнил никакого Пфёртнера и, вероятно, отделался бы от него без всяких церемоний, если бы не то обстоятельство, что чуть раньше он узнал о кое-каких интересных вещах от Ренаты Швелленберг, с каковой был последнее время весьма близок. Завязывать такого рода контакты Фельзенштейну всегда удавалось с невообразимой легкостью, но фрау министр занимала в его списке место во всех отношениях особое, исключительное. В конце концов, не у каждой дамы в Федеративной Республике можно было узнать, как начальник Ведомства по охране конституции и военный министр, не вполне владея собой, вломились в кабинет канцлера, невзирая на то что другие высокопоставленные лица условились с канцлером о встрече.

Фельзенштейн моментально сопоставил странный рассказ фрау Ренаты с еще более странным рассказом, который услышал от молодого детектива из Майергофа. Суперрепортеру уже не раз помогала настойчивость молодых и горячих коллег, которые часто наводили его на след различных сенсаций ради одного того, чтобы их фамилии появились в печати рядом с фамилией Фельзенштейна, пускай даже в примечании: «Репортаж написан при содействии…»

Фельзенштейн попросил Пфёртнера подробно рассказать все, что ему известно, и записал его отчет на магнитофон, так как приезд Пфёртнера в Гамбург был бы потерей времени. Затем он похвалил молодого коллегу за настойчивость, дал ему несколько поручений, а сам обратился с некоторыми вопросами к пресс-уполномоченным Ведомства по охране конституции и министерства обороны.

В 11 часов 40 минут он сообщил главному редактору, что у него есть статья, которая повысит тираж еженедельника «Дабай» еще на сто тысяч экземпляров. Главный не спрашивал о подробностях. Он слишком хорошо знал Фельзенштейна и был уверен, что Уго может рискнуть всем чем угодно, но только не своей журналистской репутацией. Никогда еще не случалось, чтобы какой-нибудь из репортажей Фельзенштейна, даже самый неправдоподобный, расходился с фактами. Этот человек был настоящей золотой жилой, так как из опросов следовало, что целых три четверти читателей покупают бульварный, в сущности, еженедельник «Дабай» исключительно из-за репортажей Фельзенштейна.

Номер был только что отправлен в типографию. Машины немедленно остановили и сняли какой-то скучный материал о контрабандных аферах. Линотиписты и метранпажи потирали руки, готовясь тут же заверстать очередную сенсацию Фельзенштейна.

Заглавие, как обычно у этого автора, было ошеломляющим: «ДЕВЯТИЛЕТНИЙ ХАНС-МАРТИН ШЛЕНГЕЛЬ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ГРАЖДАНИН ФЕДЕРАТИВНОЙ РЕСПУБЛИКИ, КОТОРЫЙ ГОВОРИТ ПРАВДУ РЕПОРТЕРАМ». В рамке решили напечатать полный текст лживого сообщения из Майергофа, под которым «Последние новости» поставили инициалы Пфёртнера. Главный редактор «Дабай» даже подпрыгнул от радости, потому что терпеть не мог Путгофера и был чрезвычайно доволен, что можно будет выставить на смех и скомпрометировать этого старого нациста.

Но в 12 часов 30 минут, когда Фельзенштейн дошел примерно до середины, ему позвонил главный и сказал, что писать уже не нужно. По той единственной причине, что эта история никого теперь не заинтересует. Когда Фельзенштейн счел это на редкость глупой шуткой и хотел бросить трубку, главный сказал:

– Успокойся. Я не шучу. Началась война между американцами и русскими. Немедленно собирай манатки и постарайся оказаться подальше от Гамбурга. Жаль тебя, Уго. У тебя есть талант. Может, тебе удастся все пережить и описать для потомков.

Уго Фельзенштейн сперва посмотрел в зеркало, а затем подошел к окну. Он не мог отнестись к этому как к шутке или непроверенному слуху. У главного были хорошие связи в самом избранном кругу властвующей элиты. Его не мог кто-нибудь сознательно дезинформировать. Фельзенштейн оглядел кабинет, заполненный книгами, прекрасными картинами и сувенирами, которые он привозил из своих многочисленных вояжей. Страха он не испытывал. Может быть, потому, что внезапно и по непонятным причинам потерял вкус к жизни. Он почувствовал, что ему смертельно надоели дамы, льнущие, как осы к бочке с медом, что хватит с него погони за новыми темами, партизанских схваток, бессонных ночей в самолетах, раскрытых афер, неискренних похвал, зависти коллег и даже читательского восхищения. Если это и вправду война (хотя на улицах по-прежнему нормальное движение, не объявлена тревога, не видать военных, радио бормочет что-то неубедительное), нет смысла бежать от себя самого.

Он решил не покидать Гамбург и спокойно ждать, пока не начнут падать бомбы. В хитроумном тайнике китайского секретера он хранил купленный когда-то за большие деньги венецианский перстень с ядом. Яд, изготовленный еще в эпоху Борджиа, действовал безотказно. Когда-то он был опробован на морской свинке.

Но случилось нечто такое, что заставило Уго Фельзенштейна изменить свое решение. Молодой журналист из Майергофа снова позвонил и прерывающимся голосом сообщил о нескольких вещах, одна неправдоподобнее другой.

Во-первых, Виллиберт Паушке пришел в сознание и заявил (к счастью, в присутствии дружившей с Пфёртнером медсестры), что на какую-то из секретных баз бундесвера совершила налет группа террористов, которая захватила, вероятно, весь запас нейтронных боеголовок. Паушке дал их подробное описание: среди них была одна девушка поразительной красоты, а также уродливый человек низкого роста, которого члены группы называли «доктором». Во-вторых, одна уборщица, которой Пфёртнер помог когда-то получить прибавку к вдовьей пенсии, подрабатывавшая в казармах 14-й дивизии, была свидетельницей того, как из кабинета вынесли окровавленное тело командира дивизии генерала Зеверинга. А в-третьих (что было совсем уж неправдоподобно), несколько минут назад группа американских солдат в мундирах совершила налет на полицейское управление в Майергофе и вывезла оттуда эту несчастную боеголовку.

Уго Фельзенштейн снова ощутил вкус к жизни. Во всяком случае, он возжелал смерти эффектной и достойной журналиста, если уж нельзя таковой избежать. Прежде всего он известил секретаршу Арнима Паушке, что его тяжело раненный сын находится в госпитале Святого Иоанна в Майергофе недалеко от Бамбаха. Затем он позвонил директору третьей программы телевидения и предложил: через двадцать минут, когда вся страна замрет в ожидании новостей, он, Фельзенштейн, выступит перед камерами и расскажет телезрителям о закулисной стороне происходящего.

Наконец, Фельзенштейн проделал еще одну весьма деликатную операцию. В резидентуре американской разведки в Мюнхене работал, кажется, некий майор Томпсон. Несколько месяцев назад Фельзенштейн получил по почте от неизвестного лица копии чрезвычайно интересных документов, касающихся этого Томпсона. Из них следовало, что майор Томпсон был немцем и к тому же обер-лейтенантом абвера во время войны. Фельзенштейн не брался определять подлинность присланных ему документов. Он не был любителем острых ощущений. Не имел также намерения вмешиваться в какие-то темные истории шпионского характера, ибо если даже документы по делу Томпсона были подлинными, их могла подбросить только конкурирующая разведка.

Но теперь Фельзенштейн решил использовать этот шанс. Если американцы вырывают из рук германской полиции американскую боеголовку, угрожая вдобавок применить оружие, то единственный стоящий след можно обнаружить поближе к источнику, то есть у самих американцев. Фельзенштейн соединился с одним мюнхенским абонентом, который, разумеется, не значился в телефонной книге.

Телефонистка, не входя в объяснения, спросила, о каком майоре Томпсоне идет речь. Видимо, их было двое или больше. Фельзенштейн забыл первое имя майора, но помнил второе – Блэр. Телефонистка назвала четырехзначный номер и положила трубку. Проблема заключалась в том, что в Мюнхене вообще не было четырехзначных номеров. Фельзенштейн, не долго думая, набрал номер мюнхенского кода и полученные им четыре цифры. Сигнала, разумеется, никакого не последовало. Он опять набрал номер ЦРУ в Мюнхене и, услышав голос телефонистки, назвал ей эти четыре цифры. В трубке раздался щелчок, предостерегавший, что разговор записывается на магнитофон. Через минуту Фельзенштейну ответил низкий голос:

– Двести двадцать четыре. Я слушаю.

– Я хотел бы поговорить с майором Томпсоном, – неуверенно сказал Фельзенштейн.

– Двести двадцать четыре. Я слушаю.

– Я звоню из редакции еженедельника «Дабай». Я хотел бы получить от вас подтверждение некоторых сведений. Во-первых, правда ли, что американские солдаты похитили один предмет, находившийся в полицейском управлении в Майергофе. Во-вторых, где этот предмет сейчас находится. В-третьих, какова ваша официальная версия по этому поводу. В-четвертых…

Фельзенштейн на минуту остановился и тут же услышал в телефонной трубке:

– Двести двадцать четыре. Продолжайте. Если же разговор окончен, сообщите, пожалуйста, номер телефона и фамилию. В надлежащее время мы дадим ответ.

Фельзенштейн понял, что говорит с автоматом. Несмотря на это, громко назвал номер своего домашнего телефона и первую пришедшую в голову фамилию: Гюнтер Зиген. Прошло не более полутора минут, и на столе у Фельзенштейна застрекотал телефон.

– Это господин Гюнтер Зиген? Вы нам только что звонили? В редакции еженедельника «Дабай» нет журналиста с такой фамилией. Кто вы на самом деле?

– Прежде всего я хотел бы знать, говорю ли я с майором Томпсоном.

– Да.

– Так вот, господин майор, я хочу играть с вами в открытую. Мне хорошо известно, что вы обер-лейтенант абвера и настоящее ваше имя – Хельмут Шёрдван. Ваше дело вело шестое отделение абвера, возглавляемое полковником Деларшем. Ваша послевоенная биография мне также хорошо известна. Я не намерен предать ее гласности при условии, что вы ответите мне на те вопросы, которые я только что задал вашему автомату. Дело настолько срочное, что ответ должен последовать немедленно.

– Кто вы такой, господин Зиген?

– Мое имя Уго Фельзенштейн. Вероятно, это вам что-то говорит?

– Господин Фельзенштейн, вы впутались в очень опасную игру или в чьих-то интересах затеяли недостойную провокацию. Наш разговор записывается на пленку и будет передан соответствующим властям. Что касается меня, то меня зовут Кеннет Ричард Томпсон, я родом из Калифорнии и нахожусь в Германии всего лишь год, так что все ваши клеветнические обвинения высосаны из пальца. Мой коллега, Уильям Блэр Томпсон, был во время войны офицером морской пехоты, в абвере служить не мог, но я, конечно, передам ему ваше сообщение. Если бы вы не были прославленным Фельзенштейном и если бы я не был полностью уверен, что разговариваю именно с вами, а не с кем-то другим, вы не получили бы от меня этих разъяснений. Но я хочу категорически вас предостеречь от продолжения этой провокации. Что касается Майергофа, там действительно имели место кое-какие события, сообщение о которых будет опубликовано. Во всяком случае, выбросьте из головы всякую мысль о публикации на эту тему. Вы знаете, вероятно, что происходит в мире. На этом пока закончим. Мы вскоре потребуем от вас разъяснений, господин Фельзенштейн. Сохранить все это в строжайшей тайне – в ваших же интересах. Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Нет, майор Томпсон, – спокойно возразил Фельзенштейн. – Вы глубоко ошибаетесь. В моих интересах – нечто совсем другое. Через десять минут о ваших действиях узнает вся Федеративная Республика.

– Желаю успеха, господин Фельзенштейн. Но будьте осторожны. Законы военного времени весьма суровы.

– Мое правительство никому войны не объявляло.

– Что вы можете об этом знать? Такой опытный журналист должен лучше разбираться в политике.

– А о похищении невинных граждан Федеративной Республики, например господина Кнаупе, я тоже должен промолчать?

– Господин Фельзенштейн, вы выбрали неподходящий момент, чтобы нанести ущерб союзническим отношениям. Весьма неподходящий. Не думаете ли вы, что в нынешней ситуации кого-либо волнует судьба господина Кнаупе?

– Именно так и думаю. Речь идет не об этом человеке. Речь идет о вашем поведении. Потому что это вы, в каких-то своих целях, захватили боеголовку и наверняка вы развязали эту войну, если это действительно война.

– Вот мы и дошли до самой сути, господин Фельзенштейн. Все это очень схоже с тем, что пишут в «Нойес Дойчланд» или даже в «Правде». Неисправимые гитлеровцы в сговоре с американскими империалистами развязали войну, несмотря на предупреждения миролюбивых социалистических стран. Именно так вы хотите представить дело своим читателям?

Фельзенштейн понял, что бороться с ЦРУ будет трудно.

– Я буду говорить только об установленных фактах, – сказал он уже с меньшей уверенностью. – Выводы сделает общественное мнение.

– Еще раз желаю успеха. Но на вашем месте я бы очень серьезно подумал о том, что делать в ближайшие минуты. Несчастья, как правило, следуют одно за другим.

– Как это одно за другим?

– Первое с вами уже произошло: конец блестящей профессиональной карьеры. Не думаете же вы, что человек, предпринимающий провокационные действия в пользу разведки восточной зоны или непосредственно в пользу русских, сможет и далее влиять на общественное мнение. Ваше личное дело весьма содержательно и изобилует увлекательными и весьма пикантными подробностями. Не исключая, к примеру, интимных фотографий в компании министра фрау Швелленберг. Существует занятный фоторепортаж о вашем тайном визите в один дом свиданий в Гонконге. Этот дом, как вам известно, – подпольная курильня опиума. Несовершеннолетняя из Дуйсбурга тоже есть на нашей пленке: занимательная тема для прокурора. Не говорю уже о вашем роскошном автомобиле «порш-адажио» и о «мерседесе 650-SEL». Так вышло, что мы располагаем записью разговоров, которые предшествовали приобретению вами этих машин. Думаю также, что ваша фальсифицированная биография, включая злополучный Рыцарский крест, будет с большим удовольствием откомментирована, на основе наших материалов, изданиями Шпрингера. А у него, как вам известно, нет никакого повода испытывать к вам нежные чувства. Ну, и всегда мы можем опубликовать документы насчет вашего многолетнего сотрудничества с Зеппом Краусом, который, если помните, получил одиннадцать лет за деятельность в пользу восточной зоны. А может, вы предпочитаете, чтобы мы расспросили девочек с Репербана о ваших особых пристрастиях, которым, надо признать, вы нечасто даете волю? Представляю себе, как будут расхватывать очередной номер «Санкт-Паули-нахтрихтен».

Уго Фельзенштейн выслушал Томпсона с удивлением, но не ударяясь в панику. У него созрело решение не сдаваться без борьбы. Если же доведется проиграть, то так, чтобы как можно больше навредить этим людям. Он признал, что недооценивал американцев. Если он выдержит все это, то отплатит сторицей.

– Ваши сказочки очень милы, господин Томпсон, – проворчал он в трубку. – Но опасаюсь, что вы, господа, переоцениваете свои возможности. Неужели вы действительно думаете, что кто-нибудь всему этому поверит, когда я предам гласности ваши махинации? Через минуту моя фамилия прогремит на весь мир. Если бы вы даже одним махом обнародовали мою сложную биографию (допустим на миг, что эти бредни соответствуют действительности) – это все равно будет выглядеть как неуклюжая, бездарная месть за то, что я вас разоблачил. Уотергейт – это безделица по сравнению с тем, что вас ждет. И не запугивайте меня, господин Томпсон. Я знаю, к кому обратиться за помощью. Прощайте.

В дверь позвонили. Фельзенштейн бросил трубку и пошел открывать. В холл вошли четверо рослых мужчин с каменными лицами.

– Господин Уго Фельзенштейн? Вы арестованы. Вот ордер на арест, выданный окружным судебным следователем по представлению Ведомства по охране конституции. Потом прочитаете. А вот ордер на обыск. Прошу одеться. Вы пойдете с нами.

Один из вошедших подошел к столу, на котором Фельзенштейн разложил копии документов, касающихся майора Томпсона.

– Ну, вот и улики, – сказал агент. – Кто бы подумал. Идем, Фельзенштейн. У нас нет времени.