Текст книги "Немые и проклятые"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Думаю, ты кое-что пропустил.

– Мне так не кажется.

– Кальдерон как-то задел тебя лично?

– Нет, – решительно сказал Фалькон. – Сейчас не стану об этом говорить.

– Даже с психоаналитиком, которого ты посещаешь больше года?

– Нет… пока нет. Я не уверен, – сказал Фалькон. – Это могло быть просто сиюминутное затмение. Не хочется верить, что он замыслил недоброе, – сказал Фалькон. – И уверяю, ко мне это не имеет отношения.

Вскоре прием закончился. Прежде чем проводить Хавьера к выходу, она свернула в кабинет и на ощупь нашла диктофон.

– Я была бы не против поразмышлять о Себастьяне Ортеге, – пояснила она. – Лето, дел у меня немного. Теперь я совсем ослепла и стала бояться открытых пространств. Даже помыслить не могу о возможности лежать на пляже среди сотен людей! Остаюсь в городе, несмотря на жару. Запиши на пленку все, что знаешь, а я послушаю.

Она дала ему диктофон и несколько кассет. Хавьер пожал ее прохладную белую руку. Их отношения никогда не заходили дальше этой формальности. Но в этот раз она притянула его к себе и расцеловала в обе щеки.

– Доброй ночи, Хавьер, – сказала она, спускаясь по лестнице. – И помни, самое важное – ты хороший человек.

Фалькон покинул прохладную приемную и окунулся в плотный уличный зной. Он шел и делал то, что не велела делать Алисия. Сосредоточился на фотографии Инес, приколотой к доске. Забывшись, он перешел дорогу и оказался перед старой табачной фабрикой, потом миновал здание суда, где оставил машину. Пересек проспект Сида и вернулся назад по аллеям Дворца правосудия. Кто-то окликнул его по имени. Звук голоса настиг его, отозвался в груди, словно прикосновение женских рук. Фалькон еще не обернулся, но по стуку каблучков по мостовой понял, что сейчас увидит Инес.

– Поздравляю, – пробормотал он непослушными губами.

Инес казалась озадаченной, когда они обменивались приветственным поцелуем.

– Эстебан вчера мне рассказал, – пояснил Фалькон.

Инес прикрыла рот рукой, глаза встревоженно заморгали.

– Прости, я не подумала, – прошептала она. – Спасибо, Хавьер.

– Я очень рад за тебя, – сказал он. – Ты так поздно идешь с работы?

– Эстебан просил встретиться с ним здесь в половине десятого. Ты его сегодня видел? – спросила она.

– Он перенес нашу встречу на завтра.

– Он обычно выходит с работы в это время. Не знаю, что могло с ним случиться…

– А охранника ты спрашивала?

– Да. Говорит, он уехал в шесть и не возвращался.

– На мобильный пробовала звонить?

– Мобильный выключен. Он теперь все время его отключает. Слишком многие хотят с ним поговорить, – ответила она.

– Может… подбросить тебя куда-нибудь?

Инес оставила охраннику записку, и они сели в машину Фалькона. Проезжая по бульвару Христофора Колумба, решили перекусить в «Эль Каиро».

Уселись в баре, заказали пива и на закуску перцы, фаршированные рыбой. Фалькон спросил о свадьбе. Инес рассеянно отвечала, разглядывая каждого, кто проходил мимо окон. Фалькон пил пиво и бормотал утешительные слова, пока она не повернулась и не вцепилась ему в колено длинными наманикюренными ногтями.

– У него все хорошо? – спросила она. – В смысле… на работе.

– Не знаю. Мы вместе работаем по делу в Санта-Кларе, но только со вчерашнего дня.

– В Санта-Кларе?

– В конце проспекта Канзас-сити.

– Я знаю, где Санта-Клара, – раздраженно сказала она, но тут же заставила себя подавить раздражение. Инес пристально смотрела на Фалькона большими карими глазами, как всегда, когда чего-то хотела добиться. – Он сказал… он сказал…

– Что, Инес?

– Да так, пустяки. – Инес будто пришла в себя и отпустила его колено. – Он в последнее время кажется несколько… взволнованным.

– Очевидно, потому, что теперь он сделал официальное объявление о свадьбе.

– Что это меняет? – спросила она, ловя каждую модуляцию в речи Фалькона, отчаянно желая понять мужскую психологию.

– Ну, понимаешь… серьезные обязательства… назад дороги нет.

– Обязательства были и раньше.

– Но теперь это официально… заявлено публично. Мужчина может занервничать в такой ситуации. Пойми, он переживает некое ощущение перехода в другую возрастную категорию: конец молодости. Больше не пофлиртуешь. Семья. Взрослая ответственность – все в таком духе.

– Понимаю, – протянула она, не понимая ничего. – Хочешь сказать, у него есть сомнения?

– Вовсе нет! – возразил Фалькон. – Никаких сомнений, просто нервозность перед грядущими переменами. Ему тридцать семь, женат раньше не был. Это всего лишь реакция на предстоящий эмоциональный и… материальный переворот.

– Материальный – в каком смысле? – спросила она, наклоняясь к нему.

– Вы же не будете жить в его квартире, правда? – сказал Фалькон. – Вы найдете дом… начнете семейную жизнь.

– Эстебан говорил с тобой об этом? – спросила она, пристально вглядываясь в его лицо.

– Я последний, с кем…

– Мы часто обсуждали, что купим дом в центре города, – перебила она. – Большой дом в старом городе, как твой… может быть, не такой огромный и безумный, но в том же классическом стиле. Я несколько месяцев искала… в основном в старых районах, здания, требующие ремонта. И угадай, что сказал Эстебан вчера вечером?

– Что он нашел где-то дом? – сказал Фалькон, не в силах избавиться от возникшей в голове мысли, что Инес вышла за него только из-за дома.

– Что он хочет жить в Санта-Кларе.

Фалькон смотрел в ее большие карие глаза и чувствовал, как внутри что-то медленно ломается. Согласные рыбьими костями застряли в горле.

– Вполне понятно! – Он откинулся на спинку стула, почти торжествуя. – Менять жизнь – так уж полностью!

Фалькон допил пиво, заказал еще, набил рот перцем.

– Хавьер, что все это значит?

– Это значит… – сказал он, стремясь навстречу трагическим откровениям и сворачивая в последний момент. – Это и есть часть эмоционального переворота. Когда в твоей жизни все разом меняется… ты тоже меняешься… но не сразу. Я знаю. Я стал экспертом по вопросам перемен.

Инес кивнула, жадно проглотив эти слова, чтобы бережно хранить их в памяти, но вот глаза ее засияли, она слетела со стула и ринулась к двери.

– Эстебан! – закричала она пронзительнее любой торговки рыбой.

Кальдерон остановился, словно ему в грудь всадили нож. Он обернулся. Фалькон почти приготовился увидеть рукоятку, торчащую между ребер. Однако за те мгновения, пока Кальдерон не сумел совладать с выражением лица, Хавьер успел заметить нечто худшее: страх, растерянность, презрение и странную одичалость – будто следователю пришлось много дней подряд блуждать в горах. Затем Кальдерон улыбнулся, лицо его озарилось радостью. Инес кинулась к нему, он – к ней. Они страстно целовались посреди улицы. Пожилая пара в окне одобрительно закивала. Фалькон старался уверить самого себя, что он не видит в этой сцене ни малейшей фальши.

Инес потащила жениха в бар. Кальдерон споткнулся, обнаружив в баре Фалькона, сидящего на высоком барном стуле. Все трое по два раза объяснили друг другу, что произошло, не слушая ни слова. Заказали еще пива. Завязался и угас разговор. Через несколько минут Инес и Кальдерон ушли. Инес вцепилась в руку жениха, Фалькон смотрел на вену, вздувшуюся на ее запястье. Он был ей отчаянно нужен! Его она ни за что не выпустит.

Принесли счет. Фалькон расплатился и поехал домой.

На душе было тяжко, будто внутри перекатывались камни. Несмотря на усталость, он не стремился лечь в постель. Прошел в кабинет, включил компьютер. Просмотрел все снимки, сделанные после выходных. Фалькон смотрел на фотографию Инес на доске, проверяя: вдруг она похожа на другие снимки и он сможет ее вспомнить? Нет, он такого снимка не делал… Нашел виски, налил в стакан и оставил бутылку в кухне.

Он уже выключил было компьютер, когда вспомнил, как Мэдди Крагмэн сказала, что прочла его историю в Интернете. Фалькон ввел ее имя в поисковую систему. Несколько тысяч совпадений по однофамильцам – журналисту «Нью-Йорк таймс» Полу Крагмэну и политическому комментатору Джону Крагмэну. Фалькон набрал в поисковике имя Маделайн Корен. Только триста совпадений, и он быстро нашел упоминания ее снимков. Это были в основном старые статьи и несколько обзоров ее выставок, но во всех имелась фотография сногсшибательно молодой Маделайн Корен. Она выглядела спокойной, неприступной и была одета во все черное. Фалькон уже начал клевать носом от скуки, когда взгляд выхватил отрывок из «Сент-Луис таймс». ФБР расследует убийство: Маделайн Корен, фотограф, помогает ФБР расследовать убийство иранского торговца коврами Резы Сангари. Статья размещалась в разделе местных новостей и была датирована пятнадцатым октября двухтысячного года.

Маделайн Корен участвует в расследовании ФБР

Нью-йоркский фотограф Маделайн Корен помогала ФБР расследовать убийство Резы Сангари, изуродованное тело которого было найдено в его квартире в Нижнем Ист-Сайде. Сотрудники ФБР отказываются сообщить, почему в связи с убийством иранского торговца коврами они сочли необходимым побеседовать с миссис Корен. Однако они заявили, что не выдвигали никаких обвинений против тридцатишестилетней женщины-фотографа, чья последняя выставка «Жизнь мгновений» только что завершилась в художественном музее Сент-Луиса. Джон и Марта Корен, до сих пор живущие в Белльвиле, в графстве Сен-Клер, никак не откомментировали беседу дочери с агентами ФБР. Мэдди Корен в настоящее время живет в Коннектикуте с мужем, архитектором Мартином Крагмэном.

Автора заметки звали Дэн Файнман. Прочитав текст несколько раз, Фалькон начал улавливать в нем едва заметное злорадство. Событие было не такого уровня, чтобы о нем писали в колонке новостей. Он ввел в строку поиска «Жизнь мгновений», нашел обзор с заголовком «Мало смысла. Ноль содержания». Подписана тем же Дэном Файнманом. Недоброжелателем.

Фалькон набрал в поиске имя Резы Сангари. Его убийство широко освещалось на местном и национальном уровне. Постепенно Фалькон узнал всю историю целиком.

Резу Сангари было только тридцать лет. Родился в Тегеране. Мать выросла в семье богатого банкира, отец был владельцем ковровой фабрики. В 1979 году, накануне иранской революции, семья покинула страну. Реза вырос в Швейцарии, но уехал в США изучать историю искусств в Колумбийском университете. Закончив его, он купил складское помещение в Нижнем Ист-Сайде и занялся импортом и торговлей коврами. Второй этаж Реза переделал под квартиру, там и нашли его труп 13 октября 2000 года. Его убили тремя днями раньше, нанесли два удара по голове тупым предметом. Удары не были смертельными, но при падении он стукнулся головой о медную раму кровати и умер. Оружие, которым нанесены первые ранения, найдено не было. Делом заинтересовалось ФБР и отобрало его у нью-йоркских полицейских. Агенты ФБР связались со всеми клиентами и знакомыми Сангари. Оказалось, у Резы не было постоянной любовницы, он встречался со многими женщинами. Следов взлома не обнаружено, ничего не украдено. ФБР не удалось выявить подозреваемых в деле, хотя агенты активно допрашивали женщин, с которыми Сангари встречался. Имена некоторых женщин попали в газеты, поскольку они были знамениты: Хелена Валанкова (модельер), Франсуаза Лакомб (модель) и Маделайн Крагмэн. Последние две дамы были замужем.

11

Пятница, 26 июля 2002 года

Фалькон проснулся и потянулся за ручкой и блокнотом, которые держал возле кровати, чтобы записывать сны. В этот раз он написал:

Она могла узнать о другой женщине и сделать это.

Он мог узнать, что у нее любовник, и сделать это.

Или все это ерунда.

Фалькон позволил мыслям несколько минут походить по этому кругу и записал:

Он мог убить Резу С. и не сказать ей.

Она могла убить Резу С. и не сказать ему.

Либо они соучастники.

Или все это ерунда.

Спал Фалькон плохо. По всей кровати были разложены листы дела Себастьяна Ортеги, в изголовье лежали диктофон и кассеты Алисии Агуадо. Он рано проснулся, слишком нервничал, чтобы снова заснуть, и надиктовывал дело Ортеги по мере прочтения. Прежде чем пойти в душ, Фалькон проверил полоску бумаги, которую приклеил на дверь. Полоска на месте. По крайней мере, он не ходит во сне. Он подставил голову под струю воды, слегка успокоился, зато пришли новые мысли по поводу снимка Инес.

Жара на балконе была удушающей. Даже струйки фонтана казались вялыми. Он проскочил в тени за колоннами на кухню. Съел ломтик ананаса и несколько тостов, обжаренных в оливковом масле. Принял таблетки. Раздумывал о своем пустом одиноком доме. Инес назвала дом «огромным и безумным». Что ж, в чем-то она права: дом служил нелогичным, запутанным отражением странного состояния рассудка Франсиско Фалькона.

И тут его озарило: ему стало ясно то, что давно уже поняли все, кроме него, погруженного в многомесячное самосозерцание. В голове его будто слова зазвучали: зачем тебе жить здесь? Это дом не твой и никогда не станет твоим. Отдай его Мануэле. Иначе она затаскает тебя по судам.

Он почувствовал себя свободным. Начал набирать номер Мануэлы, но вовремя остановился. Лучше действовать через адвоката Исабель Кано. Нет смысла что-либо подносить Мануэле на блюдечке. Она сочтет это слабостью и тогда уж точно оберет его до нитки!

Зазвонил мобильный.

– Встречаемся во Дворце правосудия в девять утра, – деловито и напряженно сообщил Кальдерон. – Хавьер, я бы хотел, чтобы ты пришел один, если не возражаешь.

По пути в управление Фалькон завез кассеты в приемную Алисии Агуадо на улицу Видрио. Прежде чем пройти в свой кабинет, он отнес фотографию Инес в лабораторию вместе с образцом бумаги, на которой печатал свои снимки. Попросил Хорхе проверить, не идентична ли бумага. В кабинете Фалькон прочел отчеты, оставленные на столе. Он собрал все необходимые для встречи документы и положил в одно из отделений портфеля; в другом лежали распечатки материалов, касающихся Маделайн Крагмэн, в девичестве Корен. Туда же он положил и фотографию Ортеги с Карвахалем. Хотел посмотреть на реакцию актера. Позвонил Исабель Кано, но в ее офисе до сих пор никто не появился – трубку не брали.

Рамиресу Фалькон объяснил, что Кальдерон хотел видеть его одного. Он попросил Рамиреса продолжать осмотр служебных помещений Веги, пока остальные члены группы обходят дома, разыскивая Сергея или таинственную женщину, с которой тот разговаривал.

В здании суда дух стоял такой, что глаза на лоб лезли; запах людей, потеющих от страха или надежды, достиг животной силы, и ни один кондиционер в мире не смог бы с ним справиться. Фалькон прошел в кабинет Кальдерона на первом этаже, с окнами на стоянку и автобусную станцию Прадо-де-Сан-Себастьян. В кабинете плавали клубы сигаретного дыма. В пепельнице, стоявшей на столе перед следователем, лежало уже шесть окурков, каждый докурен до фильтра. Фалькон закрыл дверь. Под глазами Кальдерона залегли синие тени. Он все еще сильно смахивал на человека, с трудом возвращающегося к цивилизации после жизни в дикой природе. Фалькон выложил перед ним результаты вскрытия и полицейские отчеты и сел на стул.

Кальдерон читал быстро, привычно усваивая информацию. Прочитав, откинулся на спинку кресла, закурил очередную сигарету и глянул на Фалькона, как будто примеривался. Казалось, он хотел сказать что-то личное, но передумал; видно, время для открытой конфронтации еще не настало.

– И какой из всего этого следует вывод, Хавьер? – спросил следователь. – Результаты вскрытия, по сути, не дают основания считать эти смерти убийством. Судебный медик весьма сдержан в своих заключениях.

– Это его официальная позиция, – сказал Фалькон. – Неофициально, как и все в управлении, он очень сомневается, что это самоубийство, поэтому пока не хочет выдавать тело сеньора Веги для захоронения.

– Так, теперь опросы соседей, осмотр места происшествия. Психическое состояние сеньоры Веги было достаточно серьезным, она принимала литиум, это препарат нешуточный. Ее муж не только странно себя вел, как мы видели на снимках Маделайн Крагмэн, он также обращался к нескольким врачам по поводу своих страхов.

Фалькон чувствовал, что Кальдерону очень хотелось произнести ее имя, ощутить его сладость на губах и языке. Инспектор решил, что распечатки статей из Интернета, лежащие в портфеле, должны там и остаться.

– Место преступления… – начал Фалькон.

– Место преступления ничего нам не дает, – перебил Кальдерон. – Непонятно, самоубийство это или убийство. У вас нет подозреваемых. В отчетах нет ни малейшего намека на мотив. Свидетелей нет. Садовника Сергея до сих пор не нашли.

– Над этим мы работаем. У нас есть его фотография, нам известно, что совсем недавно его видели разговаривающим с женщиной в баре возле дома Веги. Кроме того, мы обходим дома в Санта-Кларе и Сан-Пабло, – сказал Фалькон. – Как раз в поисках мотива мы уделяем особое внимание линии русских и…

– Давай не слишком радоваться по поводу русских, пока мы не знаем, кто они, и не имеем фактов, подтверждающих степень их причастности к делам Веги и к его смерти. Я знаю, что в Марбелье и по всему побережью Коста-дель-Соль вовсю отмываются «русские» деньги. А здесь, в Севилье, у нас пока есть только Пабло Ортега, видевший нескольких русских, приезжавших с дружеским визитом семь месяцев назад.

– В среду вечером за мной ехал синий «сеат» с номерами, украденными в Марбелье, а на стройплощадках Веги трудятся русские и украинские нелегалы, – сказал Фалькон. – Есть достаточно вопросов по месту преступления, состоянию тела, отношению покойного к сыну и потенциально опасному воздействию извне, чтобы оправдать дальнейшее расследование.

– Хорошо, согласен по поводу русских. Попробуем что-нибудь из этого сложить, – сказал Кальдерон. – Но если это все-таки самоубийство… Кстати, что ты имел в виду, говоря об отношении Веги к сыну?

– Видишь ли, даже сеньор Кабелло, не питавший к зятю нежных чувств, признал, что Вега очень любил мальчика, – объяснил Фалькон.

– Вега выпил кислоты, вместо того чтобы застрелиться. Это может означать, что он наказывал себя за неизвестные грехи и защищал сына от зрелища насильственной смерти. Возможно, он убил себя именно потому, что не вынес бы, узнай сын о нем какую-то страшную правду. Будь у тебя сын, Хавьер, что бы ты стал скрывать от него ценой собственной жизни?

– Если б мой сын узнал, что я военный преступник, вряд ли я смог бы смотреть ему в глаза, – решительно заявил Фалькон. – Военный преступник – это чаще всего человек, ставший убийцей по убеждениям. Но история не стоит на месте, рано или поздно военный преступник может осознать, что, играя на политических идеях, чувстве патриотизма и чувстве страха, его из обычного человека превратили в беспощадное чудовище, уверенное в своей правоте. Тогда возможны и раскаяние, и стыд… Не могу представить ничего хуже.

Кальдерон закурил и с заминкой произнес:

– Нам, служителям закона, непозволительно предаваться фантазиям.

– Вернемся к делу, – сказал Фалькон. – В одном из холодильников Веги мы нашли паспорт. Аргентинский, на имя Эмилио Круса. Мы проверяем и его, и документы Рафаэля Веги. – Фалькон вздохнул и продолжил: – Васкес сказал, что родители Веги «лишились жизни», подразумевая, что их смерть не была естественной. Кем они были? Что с ними случилось? Это может быть интересным.

– Да, для уточнения биографии, – сказал Кальдерон.

– И еще кое-что, чего нет в отчете. В кабинете Веги я нашел папку под названием «Правосудие». В ней газетные статьи и материалы из Интернета по международным правовым организациям, в частности, Международному уголовному суду…

– Вот и твои военные преступники, Хавьер!

– …а также статьи о деятельности Бальтасара Гарсона и уголовном законодательстве Бельгии, – закончил Фалькон. – Очень специфический материал для человека, работающего в строительном бизнесе, даже если он интересовался текущими событиями. Сложи это со странной запиской, зажатой в его руке, и аргентинским паспортом – и, возможно, перед тобой возникнет некая таинственная фигура: человек, обладавший важной информацией, которая могла кое-кому повредить.

– И Крагмэны, и Ортега упоминали его антиамериканские настроения, – припомнил Кальдерон.

– Не думаю, что все настолько серьезно. Тот же Ортега говорил и о том, что Вега американцев любил.

– Как мне помнится, правительство Штатов не подписало Римский статут и выступает против деятельности Международного уголовного суда. И это после одиннадцатого сентября, когда весь мир бредит от страха перед терроризмом! А тут еще странная записка Веги…

– Я начал читать что-то на эту тему вчера в «Эль Пайс», но дочитать не успел.

– По официальной версии правительство Америки не хочет, чтобы кого-то из ее граждан судили нечестно, – сказал Кальдерон. – На деле же американцы хотят оставить за собой право решать, что честно, а что нет. И не забывай о том, что происходит на Ближнем Востоке: у американцев рыльце в пушку. Им вовсе ни к чему, чтобы кого-то из членов их правительства отдали под суд за военные преступления. Они самое мощное государство в мире, они насаждают свое влияние, где только могут. Другим странам не нравится их тактика запугивания: «Если вы нас не поддерживаете, останетесь без нашей военной помощи».

После одиннадцатого сентября в мире вообще все смешалось, сменились критерии. Как отличить идейного борца от преступника и кто сможет это сделать?.. Я, предположим, считаю некоего человека борцом за свободу, а ты считаешь его террористом. Но борец преследует законные военные цели, а террорист совершает кровавые бесчинства. Как нам с тобой договориться?

– Жаль, что я не дочитал статью… Но ведь в таком случае особенно важно было бы расследовать, почему Вега проявлял интерес к Международному уголовному суду и прочим судебным системам.

– Не знаю, чего он ждал от Международного суда. Он действует только с первого июля этого года и не может рассматривать преступления, совершенные раньше этой даты. Интерес к бельгийской судебной системе и Бальтасару Гарсону означают просто, что следует держаться подальше от Европы, если боишься, что тебя арестуют или отдадут под суд. Так что, Хавьер, не растекайся мыслью… – сказал Кальдерон. – Давай вернемся к деталям. В доме нашли соляную кислоту?

– Пока нет. У нас не было возможности обыскать весь дом и сад. Моя группа рассредоточена: пытаются найти Сергея и знакомятся с делами Веги.

– Ты знаешь, что я ищу: мотив, подозреваемого, надежного свидетеля, – сказал Кальдерон. – О чем я не хочу слышать, так это о вещах, которых там не было. Если вы не найдете соляную кислоту, это еще ничего не значит. Больше никаких разговоров о… призраках.

– Вот потому-то мы и стараемся не обсуждать свои подозрения в присутствии судебных следователей, – улыбнулся Фалькон.

– Я много болтаю, – сказал Кальдерон. – Знаю, ты сосредоточен на реалиях и фактах, но сейчас у нас есть только нюанс и намек – причастность русской мафии, одержимость Веги международными судами, педофильский кружок Карвахаля…

– Об этом мы еще не говорили.

– Имена в записной книжке. Некоторые вычеркнуты. Мяса нет, Хавьер. Даже скелетов нет, одни фантомы.

– Ну вот, опять.

– Ты знаешь, какое мясо мне нужно, и я не позволю вести полноценное расследование убийства, пока не получу его, – отрезал Кальдерон. – Мы встретимся в начале следующей недели, и, если ты опять не предоставишь мне доказательств, принимаемых в суде, придется искать дальше.

Кальдерон откинулся на спинку кресла, прикурил еще одну сигарету. «С чего это он так много курит? – недоумевал Хавьер. – И о чем так глубоко задумался?»

– Ты хотел встретиться со мной наедине, – сказал он вслух, пытаясь извлечь Кальдерона из его раковины.

– Во-первых, я не хотел, чтобы инспектор Рамирес выбил из меня согласие…

– Сейчас у него поубавилось пылу, – сказал Фалькон. – Его дочь в больнице на обследовании.

– Надеюсь, ничего серьезного, – машинально произнес Кальдерон. Новость прошла мимо, пока его разум искал выход из собственных затруднений. – Не знал, что вы с Инес до сих пор общаетесь.

– Мы не общаемся! – решительно возразил Фалькон и подробнейшим образом объяснил, как они оказались в «Эль Каиро».

– Инес как будто очень нервничала, – заметил Кальдерон.

– Бракосочетание – вообще очень нервический процесс. Смотри, что получилось, когда она в последний раз вышла замуж, – проворчал Фалькон и развел руками, предпочитая выглядеть комично. – По-моему, ее волнуют твои сомнения. Я…

– С чего она взяла, что у меня есть сомнения? – спросил Кальдерон, и Фалькону показались странными зазвучавшие в его голосе пронзительные нотки.

– Ей тоже кажется, что ты нервничаешь.

– И что ты ей на это сказал?

– Что для мужчины естественно нервничать в таких обстоятельствах, – ответил Фалькон. – А нервозность легко принять за колебания. Со мной тоже было что-то подобное.

– Ты… сомневался? – спросил Кальдерон.

– В ней я никогда не сомневался, – ответил Фалькон, по спине тек пот.

– Хавьер, я не о том спросил.

– Мои сомнения были не того рода, что сейчас… посещают тебя.

– Что ты знаешь о моих сомнениях?! Подумать, какой психолог нашелся!

Фалькону очень не понравился тон Кальдерона, но он был почти благодарен за скрытое предупреждение не совать нос в личную жизнь судебного следователя. Отлично, он и пытаться не станет! У него хватает и своих забот.

– Что-то я тебя не пойму, – бесстрастно бросил он в ответ на запальчивые слова Кальдерона.

Фалькон сидел за столом, прокручивая беседу в голове. Он был рад, что не вытащил интернет-материалы по Мэдди Крагмэн. Это могло разъярить Кальдерона. Судебный следователь понимал, что Фалькон видел, как он млел подле Мэдди. Но в их деликатной личной ситуации Фалькон не мог начать разговор об участии Мэдди в расследовании ФБР, пока он до конца не уверен в фактах. Он видел, как две жизни идут к саморазрушению, и сожалел о них, набирая номер своего адвоката Исабель Кано.

Она согласилась встретиться с ним, но не больше чем на десять минут. Он поехал в ее маленький офис на улице Юлия Цезаря и прошел мимо трех студентов-юристов, сидевших в общем кабинете. Исабель встала поприветствовать его, и он увидел, что она босая. Он сел и высказал предложение заключить сделку с Мануэлой.

– Хавьер, ты в своем уме?

– Не всегда, – пошутил он.

– Теперь ты хочешь отдать ей дом, за который мы бились последние полгода! Да ведь ты потеряешь бог знает сколько денег! Около полумиллиона евро. Почему бы заодно не отдать ей и остальное?

– Неплохая идея, – сказал Фалькон.

Она наклонилась к нему через стол. Длинные черные волосы, темно-карие, почти черные глаза – красивая, жестокая и величественная мавританка.

Большинство обвинителей боялись ее как огня, поскольку она была способна без особого напряжения заткнуть им рот в суде.

– Этот психолог до сих пор копается в твоей голове?

– Да.

– Лекарства не меняли?

– Нет.

– Ты еще принимаешь таблетки?

Он кивнул.

– Ну-ну, не знаю, что у тебя там происходит, но явно что-то серьезное, – сказала она.

– Я больше не хочу жить в этом доме. Не хочу жить с Франсиско Фальконом. Мануэла хочет. Она одержима этим местом… но у нее нет денег.

– Значит, он не для нее, Хавьер.

– Просто подумай об этом.

– Я подумала и отказываюсь, сразу же.

– Подумай еще.

– Твои десять минут истекли, – сказала Исабель, надевая туфли. – Проводи меня до машины.

Исабель шагала через офис, а студенты-юристы забрасывали ее вопросами. Она сделала вид, что не слышит. Каблуки простучали по мрамору фойе.

– У меня еще один вопрос, – сказал Фалькон.

– Надеюсь, он дешевле предыдущего, – пробормотала она. – Иначе я стану тебе не по карману.

– Ты знаешь судебного следователя Кальдерона?

– Конечно, знаю, Хавьер! – Исабель резко остановилась, и Фалькон в нее врезался. – Теперь понимаю. У тебя душевное расстройство из-за них с Инес. Давай считать, что этой встречи не было, а когда успокоишься, мы…

– Нет у меня расстройства.

– Тогда к чему вопрос про Кальдерона?

– Скажи, про него много болтают?

– О, еще бы! Языками длиной с твою руку… длиннее твоей ноги… длиннее этой улицы.

– Я имел в виду… о его историях с женщинами.

Фалькон внимательно смотрел на ее лицо и увидел, как свирепость исчезла, уступив место огромной боли: как загарпуненный кит, она показалась и исчезла. Исабель отвернулась и направила ключи на машину, та в ответ моргнула фарами.

– Эстебан всегда был охотником, – сухо произнесла она.

Отворачивая лицо, села в машину и отъехала, оставив Фалькона на мостовой с мыслями о том, что Исабель Кано замужем вот уже более десяти лет и счастлива в браке.