Текст книги "Немые и проклятые"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

17

Суббота, 27 июля 2002 года

По дороге в тюрьму, которая находилась в Алькале под Севильей, Фалькон позвонил ее директору, которого хорошо знал, и объяснил ситуацию. Директор был дома, но сказал, что позвонит кому надо. Фалькон с Алисией Агуадо могут повидать заключенного сразу же, как приедут. Единственное условие – обязательное присутствие тюремного психолога и санитара на тот случай, если Себастьяну Ортеге потребуется укол успокоительного.

Тюрьма на выжженном участке земли по дороге в Антекерру была похожа на мираж в потоках горячего воздуха, восходящих от земли. Они миновали ворота в ограде с колючей проволокой наверху, подъехали к стенам тюрьмы и там остановились.

После немилосердной уличной жары проверка сотрудниками службы безопасности в холодных казенных коридорах показалась облегчением. В той части, где держали заключенных, гораздо сильнее ощущался жуткий запах людей, сидящих в камерах. В воздухе будто пульсировала тоска живых существ, стремящихся спрессовать время, выдыхающих крепкий коктейль концентрированного отчаяния. Фалькона и Алисию отвели в комнату, где единственное окно под потолком было зарешечено снаружи. В комнате стоял стол и четыре стула. Они расселись. Через десять минут вошел и представился дежурный тюремный психолог.

Психолог знал Себастьяна Ортегу и считал его неопасным. Он сказал, что заключенный не все время молчит, просто говорит редко и разве что самое необходимое. Санитар должен был вот-вот прийти, тогда они будут готовы к любым последствиям, включая насилие, хотя психолог не думает, что до этого дойдет.

Двое охранников привели Себастьяна Ортегу и усадили за стол. До этой встречи Фалькон не видел фотографий Себастьяна и не ожидал, что он так красив. В нем не было ничего от отца. Стройный, метр восемьдесят пять, светлые волосы, глаза табачного цвета. Он двигался плавно и грациозно и сел, положив руки с длинными пальцами перед собой на стол. Тюремный психолог представил присутствующих. Себастьян Ортега ни на секунду не отводил глаз от Алисии Агуадо, и когда психолог умолк, он слегка подался вперед.

– Простите, – обратился он к ней высоким, почти девичьим голосом. – Вы слепы?

– Да, – ответила она.

– Против такой болезни я бы не возражал, – сказал он.

– Почему?

– Мы слишком доверяем своим глазам, – ответил он, – а потом нас поджидают чудовищные разочарования.

Тюремный психолог объяснил, что Фалькон приехал сообщить кое-какие новости. Ортега не ответил, но кивнул и откинулся на спинку стула, не убирая со стола постоянно двигающихся рук: пальцами одной руки Себастьян нервно поглаживал пальцы другой.

– Себастьян, мне очень жаль, но твой отец умер сегодня в три часа утра, – сказал Фалькон. – Покончил с собой.

Реакции не было. Прошло больше минуты, красивое лицо оставалось неподвижным.

– Ты слышал, что сказал инспектор? – задал вопрос тюремный психолог.

Короткий кивок, у Себастьяна чуть дрогнули веки. Сотрудники тюремного ведомства переглянулись.

– У тебя есть вопросы к инспектору? – спросил психолог.

Себастьян вздохнул и отрицательно покачал головой.

– Он написал тебе письмо, – сказал Фалькон, выкладывая конверт на стол.

Рука Себастьяна, прекратив неосознанные движения, метнулась, чтобы сбросить письмо на пол. Когда оно скользнуло на плитки пола, тело Себастьяна напряглось, на руках вздулись вены. Он схватился за край стола, как будто пытался не упасть навзничь. Мышцы закаменели, лицо исказилось, как от страшной боли: глаза зажмурены, зубы оскалены. Он отбросил стул и упал на колени. Алисия Агуадо протянула к нему руки, ощупывая воздух перед собой. Тело Себастьяна содрогнулось, он упал на пол.

Только теперь мужчины в комнате опомнились. Отодвинули стол и стулья, встали вокруг Себастьяна: он лежал в позе эмбриона, обхватив себя руками, голова запрокинута. Юноша давился беззвучными рыданиями, как будто в его груди застряли осколки стекла. Санитар присел, открыл сумку и достал шприц. Охранники стояли рядом. Алисия на ощупь обошла вокруг стола и нашла бьющееся на полу тело Себастьяна.

– Осторожно, не трогайте его, – предупредил один из охранников.

Но она дотронулась до затылка Себастьяна, гладила его, шепотом звала по имени. Конвульсии стихли. Он чуть расслабился. До сих пор он рыдал без слез, но теперь слезы хлынули из глаз. Он пытался закрыть лицо руками, но казалось, у него на это не хватало сил. Охранники отошли, теперь они были не озабочены, а слегка смущены. Санитар убрал шприц в сумку. Психолог оценил ситуацию и решил не мешать.

Через десять минут сотрясающих тело рыданий Себастьян перекатился на колени и уткнулся лицом в руки, безвольно лежащие на полу. Его спина вздрагивала. Психолог решил, что его нужно отвести в камеру и все же дать успокоительное. Охранники пытались поднять Себастьяна, но казалось, ноги его не держали. В таком состоянии с ним ничего нельзя было поделать, они положили его на пол и пошли за каталкой. Фалькон поднял письмо и протянул психологу. Охранник вернулся с каталкой из тюремного госпиталя, и юношу увезли.

Психолог решил, что письмо стоит прочесть, вдруг его содержание еще больше расстроит Себастьяна. Фалькон увидел, что на странице всего несколько слов.

Дорогой Себастьян, Я сожалею сильнее, чем смогу когда-либо выразить. Пожалуйста, прости меня.

Твой любящий отец,

Пабло.

Фалькон с Алисией покинули блеклый тюремный пейзаж, чтобы вернуться в сокрушительную городскую жару. Алисия Агуадо отвернулась к окну, безжизненная местность мелькала перед ее невидящими глазами. Фалькона мучили вопросы, но он их не задавал. После такого проявления эмоций все казалось банальным.

– Вот уже много лет, – заговорила Алисия, – я поражаюсь ужасающей силе разума. Будто отдельное существо живет у нас в голове и, если мы позволим, может полностью уничтожить личность, мы никогда уже не станем прежними… И все же, оно – это мы и есть, это часть нас самих. Мы даже не представляем, что носим на плечах.

Фалькон ничего не сказал, да ей и не нужен был ответ.

– Сейчас мы наблюдали нечто подобное, – сказала она, махнув рукой в сторону тюрьмы, – но представить себе не можем, что произошло в голове этого человека. Что было у них с отцом. Казалось, известие о смерти отца попало ему в самое сердце, вспороло его и выпустило все эти невероятно мощные, безудержные, противоречивые эмоции. Возможно, он почти не жил, просто автоматически существовал. Он заточил себя в тюрьму, в одиночную камеру. Общение с людьми сведено почти к нулю. Себастьян, казалось бы, сознательно прекратил жить по-человечески, но разум все равно продолжал жить своей жизнью.

– Почему ты считаешь, что он был рад там оказаться, как говорил твой друг?

– Полагаю, он в какой-то момент испугался того, что может сделать его неконтролируемый разум.

– Думаешь, ты сможешь с ним поговорить?

– Я была рядом в кризисный для Себастьяна момент: он узнал, что его отец покончил с собой. Думаю, между нами возникла некая связь. Если тюремное начальство разрешит, уверена, я смогу ему помочь.

– Я хорошо знаком с директором тюрьмы, – сказал Фалькон. – Скажу ему, что твоя работа может оказаться ценной для расследования смерти Веги.

– А ты считаешь, что смерть Пабло и Веги как-то связаны? – спросила она.

– Да, но пока не уверен, как именно.

Фалькон завез домой Алисию Агуадо и снова попытался соединиться с Игнасио Ортегой, но его мобильный был все еще выключен. Позвонила Консуэло и спросила, не хочет ли он вместе с ней пообедать в таверне «Каса Рикардо», на полпути от ее ресторана до дома Фалькона. Он решил поставить машину в гараж и пройтись, остановился на аллее апельсиновых деревьев и пошел открывать ворота. Стоило достать ключи, как с другой стороны улицы его окликнула какая-то женщина. Мэдди Крагмэн только что вышла из магазинчика, торгующего расписанной вручную плиткой. Она перешла дорогу. Маделайн выглядела удивленной, но Фалькон не поверил, что встреча случайна.

– Значит, здесь вы и живете, – сказала Мэдди, поскольку они стояли между двух рядов апельсиновых деревьев, ведущих прямо к воротам. – Знаменитый дом.

– Печально знаменитый, – пробормотал Фалькон.

– Мой самый любимый магазин в Севилье, – сказала она, указывая на противоположную сторону улицы. – Кажется, я весь их склад вывезу с собой обратно в Нью-Йорк.

– Вы уезжаете?

– Не прямо сейчас. Но в конце концов мы ведь все возвращаемся к истокам.

Фалькон продумывал возможность пожелать ей удачных покупок и скрыться в доме, но такому прощанию мешало воспитание.

– Не хотите осмотреть печально известный дом изнутри? – спросил он. – Я мог бы предложить вам выпить.

– Это так мило с вашей стороны, инспектор, – прощебетала Мэдди. – Я долго ходила по магазинам. У меня уже нет сил.

Они вошли во двор. Он усадил ее в патио перед струящимся фонтаном и пошел за бутылкой «Ла Гиты» и оливками. Когда вернулся, она стояла у дверей и через стекло рассматривала виды Севильи, написанные Франсиско Фальконом.

– Это?..

– Его подлинные работы, – сказал Хавьер, протягивая ей бокал белого вина. – Здесь ему не приходилось мошенничать. Хотя он мог и лучше. Просто подсознательно себя недооценивал. Не пытайся он бороться, рисовал бы цыганок с голой грудью и глазастых детей, писающих в фонтаны.

– А где ваши работы?

– У меня их нет.

– Я читала, что вы фотограф.

– Меня интересовали фотографии как воспоминание, а не как искусство, – возразил он. – У меня нет таланта. А вы? Что такое для вас фотография? В чем видите смысл съемки встревоженных и страдающих людей?

– А раньше я вам какую чушь рассказывала?

– Не помню… кажется, что-то про пойманное мгновение, – сказал Фалькон, на самом деле он помнил, что это его собственная чушь.

Они вернулись к столу. Фалькон прислонился к колонне, Мэдди села, положила ногу на ногу и пригубила херес.

– Я сопереживаю, – начала она, и Фалькон понял, что не услышит ничего, что имело бы для него значение. – Видя таких людей, я вспоминаю себя в темнице собственных страданий и боль, которую причинила Марти. Это эмоциональный отклик. Я начала наблюдать и удивилась тому, сколько людей испытывали подобные чувства. На каждом снимке один человек, но если собрать все фотографии в одной комнате, – это производит впечатление! Они выражение подлинного человеческого состояния. Черт, как бы я ни старалась, это всегда напоминает светский треп. Вам не кажется? Слова имеют свойство все упрощать.

Фалькон кивнул, она его уже утомила. Он не понимал, что нашел в ней Кальдерон кроме голубых жилок под белой кожей, холодной как мрамор. Она жила, как будто программу выполняла. Фалькон подавил зевок.

– Вы меня не слушаете, – пожаловалась Мэдди.

Фалькон опомнился и увидел, что она стоит рядом, так близко, что он разглядел коричневые точки на зеленой радужке глаза. Она облизнула губы, придав им естественный блеск. Мэдди не сомневалась в силе своей сексуальности, мерцающей под шелком просторной блузки. Она повернула голову, слегка запрокинула, давая понять, что он может поцеловать ее, а глаза говорили, что будь у него желание, это могло бы обернуться безумием на мраморных плитах патио. Фалькон отвернулся. Она вызывала у него даже что-то вроде отвращения.

– Я слушал вполуха, – пробормотал он и попытался оправдаться: – Но мне есть о чем подумать, и я договорился кое с кем пообедать, так что мне в самом деле нужно идти.

– Мне тоже пора, – сказала она. – Я должна возвращаться.

Руки Мэдди дрожали от злости, когда она брала сумку с раскрашенной вручную плиткой. Фалькон подумал, что она могла бы запустить их ему в голову, одну за другой. Было в Мэдди что-то разрушительное. Она как избалованный ребенок, который ломает вещи, чтобы они не достались другим.

Путь к парадной двери был озвучен яростным стуком каблучков по мрамору. Мэдди шла впереди, и Фалькон не видел, как она, униженная, с трудом меняла выражение лица, изображая на нем презрение. Он открыл дверь, Маделайн пожала ему руку и двинулась в сторону отеля «Колон».

«Каса Рикардо» находилась на проспекте Эрнана Кортеса. Такую таверну можно найти только в Севилье, где постоянно сталкиваются религия и мирская жизнь. Каждый сантиметр стен в баре и в маленьком зале за ним был увешан фотографиями в рамках: Непорочная Дева, шествия верующих и прочая атрибутика SemanaSanta.[25]25
  Святая неделя (исп.).


[Закрыть] Из динамиков раздавались духовные песнопения Святой недели, а люди, облокотившись на стойку, пили пиво под хамон и оливки.

Консуэло ждала его за столиком в зале с маленькой бутылкой холодного хереса. Они поцеловались в губы, как будто уже давно были любовниками.

– Выглядишь как-то напряженно, – заметила она.

Фалькон попытался придумать что-то в ответ, кроме правды. Говорить о Пабло он не мог.

– Это все расследование. Мы продолжаем получать информацию о Рафаэле Веге, он кажется более чем загадочным человеком.

– Мы все знали, что он скрытный, – сказала Консуэло. – Как-то я видела, что он уехал из дома на «мерседесе», он на нем ездил до покупки «ягуара». Через час я стояла в городе у светофора, а мимо тротуара проехал старый, пыльный «ситроен» или «пежо», и на месте водителя сидел Рафаэль. Будь это кто-нибудь другой, я бы постучала в окно и поздоровалась, но с Рафаэлем – не знаю… К Рафаэлю, например, нельзя было явиться без приглашения.

– Ты когда-нибудь его спрашивала об этом случае?

– Он никогда не отвечал на прямые вопросы, в любом случае – что такого, если он был в другой машине? Я решила, что это рабочий автомобиль для разъездов по стройкам.

– Возможно, ты права, и это пустяки. Наступает момент, когда каждая мелочь кажется значительной.

Они заказали на закуску моллюсков, потом – миску овощного супа, жаренные на гриле красные перчики, нашпигованные чесноком, и в качестве основного блюда – рыбу сибас. Консуэло наполнила бокалы. Фалькон успокоился.

– У меня просто произошла… стычка с Мэдди Крагмэн.

– Неужто эта laputaamericana вломилась к тебе домой в выходной день? – спросила Консуэло.

– Подкараулила меня на улице, – объяснил он. – Третий раз. Дважды она заявлялась, когда я был в доме Веги… предлагала кофе, хотела поговорить.

– Joder![26]26
  Черт (исп.).


[Закрыть] Хавьер, на тебя идет охота.

– В ней есть что-то вампирское, разве что кровью она не питается.

– Бог мой, ты подпустил ее так близко?

– Думаю, она питается тем, чего сама не имеет, – сказал Фалькон. – В ее словах полно вычурных слов и фраз – «сострадание», «эмоциональный отклик», «темница собственных страданий», но она не понимает их значения. И когда видит, что люди страдают по-настоящему, она их фотографирует, пытаясь присвоить чувство. Когда я жил в Танжере, марокканцы верили, что фотографы крадут их души. Вот что делает Мэдди Крагмэн. Мне кажется, она предвещает беду.

– Ты так говоришь, будто она главная подозреваемая.

– Может быть. И я отправлю ее в «темницу собственных страданий».

Консуэло притянула его к себе и крепко поцеловала в губы.

– Это за что?

– Тебе ни к чему все знать.

– Я старший инспектор, у меня в крови – задавать вопросы.

Принесли заказ. Консуэло долила в бокалы хереса. Прежде чем начать есть, он, привстав, поманил ее к себе через стол, так что они оказались щека к щеке.

– Не могу здесь слишком громко это говорить, – сказал Фалькон, его губы легко касались ее уха. – Но у меня есть еще одна причина выглядеть напряженным. Просто… я в тебя влюбляюсь.

Она поцеловала его в щеку и взяла за руку.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что, когда я пришел и увидел, что ты меня ждешь, я был как никогда счастлив знать, что этот пустой стул – мой.

– А ты ничего, – улыбнулась Консуэло. – Можешь остаться.

Он сел, поднял за нее бокал и выпил.

– Прости, я забыла, – сказала она, роясь в сумочке. – Кто-то с твоей работы…

– С работы?

– Я решила, что он из управления. Он просил передать тебе вот это.

Она протянула конверт.

– Никто не знает, что я здесь, – сказал Фалькон. – Кроме тебя. Повтори, что он сказал.

– Он сказал: «Насколько я понял, вы ждете старшего инспектора Фалькона. Будьте добры передать ему это». И дал мне конверт.

– Он был испанец?

– Севилец.

Фалькон повертел в руках тонкий конверт. Он поднял его вверх и на свет увидел, что внутри только один листок. Он знал, что это скорее всего очередная угроза и конверт нельзя открывать при Консуэло. Кивнул и положил его в карман.

Фалькон поехал домой на такси и прошел прямо в кабинет, где хранил резиновые перчатки. Открыл конверт с помощью ножа для бумаг и вытряхнул фотографию, завернутую в листок бумаги.

Голое тело Нади Кузьмичевой казалось очень белым в свете вспышки. Она сидела с завязанными глазами, привязанная к стулу, руки заломлены назад. На грязной стене за ее спиной – единственный отпечаток руки ржавого цвета и надпись черным: «Еl precio de la carne es barato» – «Мясо стоит дешево».

18

Суббота, 27 июля 2002 года

Солнце все так же ярко светило сквозь щели деревянных ставней. Фалькон лежал в кровати. Мысль о Наде, ничего не видящей и такой уязвимой, жгла душу. Сначала он почувствовал ужас, но усилием воли справился с ним и стал сосредоточенно обдумывать смысл послания. Эти угрозы, каждая страшнее предыдущей, все ближе подбираются к его личной жизни. А теперь еще впутали Консуэло – какова их цель? Его преследовали на машине, фотографию Инес прикололи к доске над столом – все это должно было выбить его из колеи, заставить бояться. Они вели себя нагло, предупреждали: мы можем тебя преследовать, и нам плевать, что ты нас видишь; мы можем войти в твой дом, мы все о тебе знаем. Угроза расправы с Надей и использование Консуэло для передачи послания – преследователи увеличили нажим на него. Но для чего? Он понял, что не уснет, побрел в душ и позволил воде вымыть из головы остатки вина, выпитого за обедом. Каждая угроза демонстрировала только наглость. Пока больше ни за кем не следили. Его пытались отвлечь… но от чего?

Фалькон задумался о русских и Рафаэле. Фраза Васкеса – «он обеспечивает их деловые потребности» – засела у него в голове. Естественный ход рассуждений: если человек вел темные дела с русскими мафиози, а потом найден мертвым, его, скорее всего, убили из-за каких-то разногласий. Хотя в данном случае такой вывод казался нелогичным. Русские получали огромную выгоду от сделок с Вегой. Зачем его убивать?

У Фалькона не было причин не верить, что Васкес не участвовал в сделках и никоим образом не общался с русскими. Это вполне соответствовало стилю управления Веги. Судя по тому, что Пабло Ортега видел русских в Санта-Кларе, приезжали они только домой к Веге. Телефонный номер, внесенный в память аппарата в кабинете, подтверждал, что к деятельности фирмы они отношения не имели. Это объясняет, почему была отключена система наблюдения. Ни Вега, ни гости не хотели, чтобы визит был записан на пленку.

Фалькон оделся и спустился в кабинет, где положил конверт и фотографию Нади в пакет для улик. Он уселся в кресло, испытывая злость и разочарование. Бесполезно направлять силы на расследование похищения Нади. Скорее всего русские пытались отвлечь его от пристального внимания к делу Веги, потому что хотели скрыть преступление более страшное, чем еще не доказанное убийство руководителя строительной фирмы.

Он вспомнил, что не дозвонился Игнасио Ортеге и попытался еще раз. Мобильный Ортеги был все еще выключен. Фалькон нашел в книжке Пабло другие телефоны, но ни один не отвечал. Он взял блокнот и просмотрел список дел, которые планировал на утро, пока не отвлекся на самоубийство Ортеги. Беседа с Марти Крагмэном.

Марти Крагмэн находился в офисе «Вега Конструксьонс» на проспекте Република-де-Аргентина. Он доделывал какие-то чертежи на более мощном, чем у него дома, компьютере. Марти сказал, что с радостью побеседует с Фальконом, как только тот приедет. Он договорится с консьержем, чтобы старшего инспектора пропустили. Положив трубку, Фалькон наметил темы для разговора с Марти Крагмэном: одиннадцатое сентября, русские, жена.

Вход в «Вега Конструксьонс» находился между двумя крупными агентствами недвижимости, которые разместили в витринах рекламу проектов Веги. Консьерж показал Фалькону, где расположен кабинет Марти Крагмэна.

Марти сидел, положив на стол ноги в красных баскетбольных туфлях. Увидев Фалькона, он встал, и они обменялись рукопожатием.

– Мэдди сказала, вы вчера обсуждали Резу Сангари, – начал Марти.

– Верно, – сказал Фалькон, понимая, что Марти так легко согласился встретиться с ним в субботу вечером, потому что был зол.

– Она сказала, вы намекали, что у нее мог быть роман с Рафаэлем.

– Такие вопросы приходится задавать, – ответил Фалькон. – Я только хотел узнать, могла ли она повлиять на психическое состояние сеньора Веги.

– Нелепый вопрос, и я возмущен, что вы его задали, – кипятился Марти. – Вы не представляете, что мы пережили из-за Резы Сангари.

– Я могу только предполагать, – сказал Фалькон. – Я ничего о вас не знаю. Моя задача – выяснять факты, а вы по понятным причинам умалчиваете о некоторых печальных событиях вашей жизни.

– Вы удовлетворены? – спросил Крагмэн, слегка расслабившись.

– Пока что да.

Марти кивнул на кресло по другую сторону стола.

– Ваша жена сказала, что вы были в довольно дружеских отношениях с сеньором Вегой, – сказал Фалькон.

– В интеллектуальном плане – да, – подтвердил Марти. – Вы ведь понимаете. Скучно говорить с человеком, который во всем с тобой соглашается.

– А по ее словам, вы удивлялись, что ваши мнения так часто сходятся.

– Но не всегда. Никогда не думал, что хоть где-то найду человека, считающего, что Франко был прав насчет коммунистов: их надо собрать в одном месте и перестрелять. Я тоже так думаю.

– О чем еще вы думали одинаково?

– Совпадали наши взгляды на Американскую империю.

– Не знал, что такая есть.

– Она называется «мир», – сказал Марти. – Мы не тратим время на дорогую, трудоемкую фактическую колонизацию. Мы просто… проводим глобализацию.

– В записке сеньора Веги говорилось про одиннадцатое сентября, – прервал Фалькон Марти, пока тот не удалился от интересующей старшего инспектора темы. – Пабло Ортега сказал, что, по мнению сеньора Веги, Америка заслуживала того, что произошло одиннадцатого сентября.

– По этому поводу у нас были жестокие разногласия, – сказал Марти. – Для меня это больная тема, одна из немногих. Двое моих друзей работали у Кантора Фицджеральда – вы знаете, конечно, что офис его компании располагался на сто пятом этаже одной из башен Всемирного торгового центра, – и я, как многие американцы, не понимаю, почему они или три тысячи других людей должны были погибнуть.

– Как вы думаете, почему он так считал?

– Американская империя не похожа на другие. Мы считаем причиной нашего могущества не только управление ресурсами, необходимыми в нужный исторический момент для поражения единственного соперника, но и нашу правоту. Мы разрушили целую идеологию не атомной бомбой, а неумолимостью цифр. Мы вынудили Советский Союз играть по нашим правилам и обанкротили. И это самое важное свойство нашей империи – мы можем вторгаться куда угодно, не находясь там физически. Мы можем навязывать условия, являясь при этом воинами добра. Капитализм контролирует людей, создавая у них иллюзию свободы и выбора, но вынуждая придерживаться правильных принципов. Сопротивление грозит гибелью. Никаких гестапо, пыточных камер… Система совершенна. Мы зовем ее «Империей Света».

Фалькон начал было говорить, прерывая оду Америке, но Марти поднял руку:

– Paciencia,[27]27
  Терпение (исп.).


[Закрыть] инспектор, я сейчас закончу. Это основные составляющие Американской империи, и, как вы поняли, я сейчас использовал то, что Рафаэль считал великим талантом американцев – искусство преподносить информацию. Правда, факт, реальность – пластилин в руках великого манипулятора. Например, как мы можем наступать, если не вторгаемся в страну? Взгляните, как в истории мы выступали Защитниками Добра против Сил Зла. Мы спасли Европу от нацистов, Ирак от Саддама.

Рафаэль считал это гордыней, которая в сочетании с христианским фундаментализмом и открытой поддержкой Израиля нынешней администрацией стала невыносимой для исламских смертников. Он считал, что это Священная война, которую ждали обе стороны. Мы возвращаемся во времена крестоносцев, только арена теперь больше и оружие разрушительней.

Рафаэль считал, что двести пятьдесят миллионов человек очнутся от уютной дремы, только если грянет гром. По его мнению, когда террористы ударили по символу американской империи, для нас страшнее всего было уяснить, что Аль-Каида знала нас лучше, чем мы сами. Террористы поняли, что движет нашим обществом – потребность в ярких зрелищах и жажда влияния. Рафаэль думал, что перерыв между первым и вторым самолетом специально рассчитан: за это время должны были собраться репортеры со всего мира.

– Странно, что вы не подрались, – заметил Фалькон.

– Я изложил общий смысл его отношения к событиям одиннадцатого сентября, – продолжил Марти. – Я часто даже выбегал из комнаты, но Рафаэль уговаривал меня вернуться. Его удивлял мой гнев. Он не подозревал, сколько гнева накопилось в Америке.

– Вы можете, исходя из отношения сеньора Веги к тем событиям, объяснить текст записки, найденной в его руке?

– Я пытался, но не вижу связи.

– По словам вашей жены, вы уверены, что он жил в Америке и она ему нравилась, – сказал Фалькон. – И тем не менее Вега придерживался взглядов, которые не понравятся множеству американцев.

– Инспектор, его взгляды не слишком отличаются от тех, которых втайне придерживается большинство европейцев. Потому-то мои соотечественники считают европейцев вероломными завистниками.

– Завистниками? – недоверчиво переспросил Фалькон.

– Да, по этому поводу у Рафаэля тоже было свое мнение. Он как-то сказал, что европейцы не завидуют американской жизни – это общество слишком агрессивно, чтобы вызывать у них зависть. К тому же зависть не вызывает ненависти. На самом деле, сказал он, европейцы боятся американцев. А страх и есть причина ненависти.

– Чего боятся европейцы, как вы думаете?

– Что с нашей экономической мощью и политической силой в нашей власти свести на нет все их усилия: Киотские соглашения, торговые потоки, Международный уголовный суд…

– И все же сеньор Вега был сторонником Америки.

– Если человек такой убежденный антикоммунист, у него нет выбора, – объяснил Марти. – Он, безусловно, не одобрял Аль-Каиду. Просто считал, что… все идет своим ходом. Задиры в песочнице в конце концов всегда получают по носу, и, как правило, откуда совсем не ждут. И он считал, что, почуя кровь, остальные тоже ринутся в драку. С его точки зрения, современные события – это начало заката Американской империи.

– Удивлен, что вы были готовы мириться с его высказываниями, – сказал Фалькон. – Ваша жена без конца напоминает, что вы считаете Америку величайшей страной в мире.

– Инспектор, мне не хотелось его убить, если вы на это намекаете, – заявил Марти, глядя исподлобья. – Чтобы убедиться в этом, вам всего лишь нужно вспомнить историю. Рафаэль сказал, что Америка падет, как все другие империи. Иначе быть не может. Но не потому, что проглядит или недооценит своего врага либо с избыточной мощью и огромными затратами нападет не на того противника. Это будет постепенное ослабление с последующим экономическим спадом. Но, на мой взгляд, он ошибался, потому что доллар – единственное, о чем Америка заботится всегда. Никто не допустит, чтобы он оказался под угрозой.

– Эти споры затягивались надолго. Ваша жена говорила, иногда до рассвета.

– Бутылка бренди пустела, Рафаэль изжевывал сигару, а его идеи становились все более дикими, – сказал Марти. – Он считал, что Американская империя падет не при нашей жизни, а в конце столетия и случится одно из двух: либо китайцы возьмут верх и установят в мире даже более хищную, чем американская, форму капитализма, или образуется религиозная империя самых многочисленных народов на земле (в отличие от наших вымирающих наций, состоящих из пенсионеров), и она будет исламской.

– Господи! – ужаснулся Фалькон.

– Вы хотели сказать, Аллах велик, инспектор, – поправил его Марти.

– По фотографиям вашей жены видно, что сеньор Вега находился в каком-то кризисе с конца прошлого года. Это подтвердил его врач. Характер ваших бесед как-то изменился?

– Я заметил только, что он стал больше пить, – ответил Марти. – Иногда засыпал на несколько минут. Помню, однажды я хотел укрыть его одеялом, подошел, а Рафаэль открыл глаза, и я увидел, что он очень напуган. Он спросонья умолял меня не вести на пытку, пока не вспомнил, кто я и где мы находимся.

– Сеньор Ортега упоминал, что Рафаэля страшно разочаровало американское понимание преданности, – сказал Фалькон. – Они ваши друзья, пока от вас есть польза, так он считал. Не знаете, почему у него сложилось такое мнение?

– Полагаю, дело в бизнесе. Он никогда не говорил о деталях. Очень высоко ценил доброе имя. Он, по-видимому, придерживался строгих принципов, которые по нынешним меркам кажутся довольно старомодными. Его ужасал более практичный американский подход: честь хороша, пока не начинаешь терять деньги, тогда можно и с принципами расстаться.

– Тут что-то более личное. Рафаэль не был бы таким успешным, не придерживаясь в денежных вопросах, скажем, свободных нравственных принципов. Он женился из деловых соображений.

Согласно своим принципам, дав слово, он не бросил бы жену из-за ее душевной болезни, но они были достаточно свободными, чтобы жениться и тут же наложить руки на имущество.

– Тогда сами попробуйте объяснить, – предложил Марти.

Фалькон пролистал свои заметки.

– Пабло Ортега процитировал его слова: «Как только вы перестанете приносить доход или давать информацию, вас отшвырнут, как камень, попавшийся под ногу».

– Звучит странно, словно о каком-то промышленном шпионаже. Деньги. Информация. Если Вега этим занимался, не представляю, на какое доброе имя он мог рассчитывать в этом мире.

– А может быть, дело в политике? – спросил Фалькон. – Вы ведь в основном говорили о политике.

– Не могу представить, чтобы здесь, в Севилье, он погиб из-за политики.

– Вы что-нибудь знаете о русских инвесторах Веги?

– Знаю, что они есть, и это все. Я архитектор. Я делаю чертежи, занимаюсь практическими вопросами, но с инвесторами не встречаюсь. Это происходит на более высоком уровне.

– Эти русские – известные мафиози, они совершенно точно отмывали деньги на строительстве сеньора Веги.

– Не исключено. Такова природа строительной промышленности. Но я об этом ничего не знаю. Мое дело – творчество.

– Можете представить причину, по которой русские захотели бы убить сеньора Вегу?

– Он их обманывал? Обычно мафия за это убивает. Это будет трудно доказать.

– Нам угрожали, – сказал Фалькон. – Вам никто не угрожал?