Текст книги "Немые и проклятые"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

А теперь еще и это! Инес почти полтора года встречалась с Кальдероном. Они были новой золотой парочкой не только в юридических кругах Севильи, но и в севильском свете. Их свадьба была неотвратима – тем труднее оказалось принять эту новость.

В оконном стекле отразился Васкес, возникший за его плечом. Фалькон вновь переключился в рабочий режим.

– Сеньор Васкес, как вы относитесь к сложившейся ситуации? Что вы почувствовали, обнаружив своего клиента мертвым при таких странных обстоятельствах? – спросил он.

– Я потрясен! Просто уму непостижимо!.. – заторопился с ответом юрист.

– Кстати, где разрешение на пистолет?

– Откуда мне знать? Это его личное дело. Здесь его дом. Я всего лишь адвокат.

– Однако он доверил вам ключи…

– У сеньора Веги нет родных в Севилье. Уезжая на лето, они часто брали с собой родителей Лусии. А в моей конторе постоянно дежурит кто-то из служащих. Вот почему он передал ключи мне.

– А как же соседи-американцы?

– Они здесь едва год, – сказал Васкес. – Вега сдает им этот дом. Муж работает архитектором в его фирме «Вега Конструксьонс». Он не любил впускать посторонних в свою жизнь. Он дал им мой телефон на случай непредвиденных обстоятельств.

– Компания «Вега Конструксьонс» – единственная сфера его деятельности?

– О нет. Скажем так, он занимается недвижимостью. Строит и сдает квартиры и офисы. Строит на заказ промышленные здания. Покупает и продает землю. Владеет множеством агентств недвижимости.

Фалькон присел на край стола, покачивая ногой.

– Такой пистолет, сеньор Васкес, предназначен не для отпугивания грабителей, он остановит человека навсегда. Пуля из девятимиллиметрового «Хеклера» почти наверняка убивает, даже если попадает в плечо.

– Что с того? Допустим, вы богатый человек, который хочет защитить свою семью. Вы пойдете покупать игрушку или серьезное оружие?

– Итак, вы убеждены, что сеньор Вега не участвовал ни в криминале, ни в сделках, граничащих с незаконными?

– Ничего подобного мне не известно.

– И вы не можете назвать причину, по которой кто-то хотел бы его убить?

– Послушайте, инспектор, я занимаюсь юридическими аспектами бизнеса моих клиентов. Меня редко посвящают в детали личной жизни до тех пор, пока это не влияет на бизнес. Я знаю всё о деятельности его компании. Если он занимался чем-то еще, то меня в качестве адвоката не нанимал. Будь у него роман с чужой женой, в чем я сомневаюсь, я бы об этом не узнал.

– А что скажете об обстоятельствах преступления, сеньор Васкес? Сеньора Вега наверху, задушена подушкой. Сеньор Вега в кухне, мертвый, рядом бутыль из-под жидкости для прочистки труб. А их сын Марио ночует у соседей.

Молчание. Взгляд карих глаз уперся в грудь Фалькона.

– Похоже на двойное самоубийство.

– Но, судя по всему, один из них должен был убить другого.

– Вероятно, Рафаэль убил свою жену, а затем себя.

– Вы в последнее время замечали у своего клиента признаки… э-э… неуравновешенности?

– Откуда кому-то знать, что творится в голове другого человека?

– То есть ему не грозил коммерческий или финансовый крах?

– Об этом нужно расспросить бухгалтера Веги. Впрочем, бухгалтер лишь считал деньги. Он вряд ли был в курсе всей финансовой деятельности компании.

– А кто мог быть в курсе дела?

– Рафаэль сам был финансовым директором своей компании.

Фалькон протянул ему блокнот. Васкес записал имя бухгалтера – Франсиско Дорадо – и его адрес.

– Не известно ли вам о каком-нибудь назревающем скандале с участием сеньора Веги или его компании? – спросил Фалькон.

– Постойте! Теперь я вас узнал, – вдруг перебил его сеньор Васкес и впервые улыбнулся, показав неестественно безупречные зубы. – Фалькон. Я сразу и не догадался… Что ж, старший инспектор… Вы до сих пор живы-здоровы, работаете в полиции, а ведь мой клиент не пережил ничего даже отдаленно похожего на ту трагедию, что пережили вы.

– Но я не совершал преступления, сеньор Васкес. Мне не грозило бесчестье или позор.

– Позор, – повторил адвокат. – Вы думаете, в современном мире позор имеет прежнюю силу?

– Все зависит от общества, в котором вы строите свою жизнь. От того, насколько для вас важно его мнение, – сказал Фалькон. – Кстати, завещание сеньора Веги хранится у вас?

– Да.

– Кто, кроме сына, ближайший наследник?

– Как я сказал, у него нет семьи.

– А у жены?

– У нее сестра в Мадриде. Родители живут здесь, в Севилье.

– Нам нужен кто-нибудь, чтобы опознать тела.

В дверях появился Перес.

– Вынули записку из руки сеньора Веги, – сказал он.

Они вернулись на кухню, протиснулись мимо криминалистов, которые толпились в коридоре со своими чемоданчиками и ждали, пока их пустят на место преступления.

Записка уже лежала в пластиковом пакете для улик. Кальдерон подал ее инспектору, подняв брови. Фалькон и Васкес нахмурились, прочитав текст, и не только потому, что двенадцать слов были написаны на английском.

«…растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания…»

2

Среда, 24 июля 2002 года

– Вы понимаете, что означает эта фраза? – спросил Кальдерон.

– Совершенно не понимаю, – ответил Васкес.

– Почерк кажется вам обычным?

– Определенно это почерк сеньора Веги… все, что я могу сказать.

– Он ничем не отличается от его обычного почерка?

– Я не эксперт, господа, – замотал головой Васкес. – Мне кажется, когда он это писал, рука его не дрожала, но почерк выглядит скорее тщательным, чем беглым.

– Я бы не назвал это предсмертной запиской, – заявил Фалькон.

– А как бы вы это назвали, инспектор? – спросил Васкес.

– Загадкой. Это требует расследования.

– Интересно, – сказал Кальдерон.

– Правда? – отозвался Васкес. – Принято считать, что работа следователя очень увлекательна. Теперь я вижу: так оно и есть.

– Не думаю, что убийце наша работа представляется такой уж увлекательной. Ему-то совсем ни к чему, чтобы его поступки расследовали, – усмехнулся Фалькон. – Ведь он надеется от нас улизнуть. К чему я об этом говорю? Чуть раньше вы сказали, что случившееся с семьей Вега похоже на самоубийство. Но что, если это все-таки убийство? В таком случае убийца изо всех сил постарался бы навести следствие на пришедшую и вам в голову мысль, подсунув нам внятную предсмертную записку, а не замысловатую фразу, заставившую следственную группу задуматься: «Что все это значит?»

– Если только он не сумасшедший, – сказал Васкес. – Не один из этих серийных убийц, бросающих вызов обществу.

– Ну, какой же это вызов! Обрывок записки, написанной рукой сеньора Веги, отнюдь не выглядит как попытка психа раззадорить следствие. Это слишком двусмысленно. И потом, на месте преступления нет деталей, которые мы ассоциируем с убийцей-психопатом. Например, такие люди придают значение положению тела. Они встраивают в картину элементы своей одержимости. Обозначают свое присутствие, дают понять, что здесь не обошлось без работы изощренного ума. В кадре, смонтированном серийным убийцей, нет случайностей. Бутылка жидкости для труб не остается там, где упала. Всему придается особое значение.

– Что же получается? Супругов Вега убил некто неизвестный в расчете, что полиция станет расследовать дело? Да какой нормальный человек на это пойдет? – спросил Васкес.

– Человек, имевший вескую причину ненавидеть сеньора Вегу и желавший, чтобы все узнали, кем он был на самом деле, – ответил Фалькон. – Возможно, вам известно, что расследование убийства – процедура очень неделикатная. Чтобы найти мотив, мы должны не только провести вскрытие тела жертвы, но и обнажить, вывернуть наизнанку жизнь погибшего. Нам придется вникнуть во все аспекты его деловой, общественной, публичной, частной жизни настолько глубоко, насколько это возможно. Может быть, сам сеньор Вега…

– Но вы ведь не сможете заглянуть человеку в голову, правда, инспектор? – перебил его Васкес.

– …пытается передать нам сообщение. Сжимая записку в кулаке, он, возможно, просит нас расследовать это преступление.

– Простите, что перебиваю, но это очень важно! – горячился Васкес. – За годы работы я убедился: у каждого человека три голоса – публичный, чтобы говорить с миром, частный, который он оставляет для семьи и друзей, и самый сложный из них – голос, звучащий в его голове. Тот, которым он говорит ссамим собой. Успешные люди вроде сеньора Веги – я знаю это точно! – никогда и никому не позволят услышать этот голос: ни родителям, ни жене, ни своему первенцу.

– Дело не в этом, – сказал Фалькон.

– Дело в том, что мы проникаем в суть, – поддержал его Кальдерон. – Изучаем поступки человека, его поведение с другими… с разными людьми и на этом основании составляем психологический портрет жертвы.

– Поверьте моему опыту: действуя таким образом, вы услышите лишь то, что он позволит вам услышать, – возразил Васкес. – Позвольте показать вам кое-что, и вот тогда вы скажете, удалось ли вам постичь внутреннюю суть сеньора Веги. Мы уже можем пройти через кухню?

Позвали Фелипе и Хорхе, чтобы проверить кухню и освободить проход. Фалькон дал Васкесу пару резиновых перчаток. Они прошли к двери, ведущей в комнату-кладовую, три стены которой занимали высящиеся от пола до потолка холодильники из нержавеющей стали. На свободной стене развешан впечатляющий набор ножей, топоров и пил. На белых плитках пола ни пятнышка, чувствуется слабый хвойный запах моющего средства. Посреди комнаты стоял деревянный стол со столешницей толщиной в тридцать сантиметров. Ее выцветшая поверхность была испещрена надрезами и зарубками, в середине выемка, край стола в лохмотьях от постоянного использования. Глядя на этот стол, Фалькон ощутил холодок надвигающегося ужаса.

– А здесь он хранит трупы, верно, сеньор Васкес? – спросил Кальдерон.

– Загляните в холодильники и морозильные камеры, – ответил адвокат. – Там полно трупов.

Кальдерон открыл дверь холодильника. Внутри находилась половина освежеванной коровьей туши – мясо было глубокого темно-красного цвета, почти черное в местах, не покрытых радужной пленкой или слоем сливочно-желтого жира. В холодильниках с другой стороны хранилось несколько бараньих туш и розовый поросенок. Голова поросенка была отрезана и висела на крюке, уши топорщились, глаза прикрыты длинными белыми ресницами, словно он спокойно спал. За остальными дверями оказались куски замороженного мяса, упакованные и уложенные в корзины или просто навалом лежащие в глубине темной заиндевелой камеры.

– Что вы на это скажете? – спросил Васкес.

– Да, Вега не был вегетарианцем, – произнес Кальдерон.

– Он любил сам разделывать мясо, – сказал Фалькон. – Где он его брал?

– На специальных фермах Сьерра-де-Арасена, – ответил Васкес. – Он считал, что севильские мясники не имеют ни малейшего представления о том, как следует обращаться с мясом, как его правильно разделывать и развешивать.

– Значит, он прежде работал мясником? – спросил Фалькон. – Вам известно, где и когда?

– Я знаю только, что мясником был его отец, пока не лишился жизни.

– Лишился жизни? Что это значит? Он был убит или?..

– Этими словами Вега всегда говорил о смерти родителей. «Они лишились жизни». Он никогда не объяснял, а я не просил объяснений.

– Сколько лет было сеньору Веге?

– Пятьдесят восемь.

– То есть родился в сорок четвертом… через пять лет после окончания гражданской войны. Значит, ее они пережили, – задумчиво проговорил Фалькон. – Вы не знаете, когда они погибли?

– А это важно, инспектор? – спросил Васкес.

– Мы выстраиваем картину жизни жертвы. Если бы они, скажем, погибли в автокатастрофе, когда сеньор Вега был ребенком, это могло серьезно повлиять на его психику. Если их убили – совсем другое дело: в таком случае остаются вопросы, на которые нет ответа; в особенности если никто за это не поплатился. У человека может развиться некое стремление не то чтобы найти причину – это почти всегда не в его силах, – но доказать что-то самому себе. Понять, кто он есть в этом мире.

– Вам лучше знать, инспектор, – произнес Васкес не без затаенного намека. – Возможно, ваш личный опыт делает вас столь красноречивым в данном вопросе, но, извините, я не смогу помочь вам такого рода информацией. Наверняка остались записи…

– Сколько лет вы были знакомы? – спросил Кальдерон.

– С восемьдесят третьего года.

– Познакомились здесь… в Севилье?

– Он хотел купить участок земли. Это был его первый проект.

– А чем он занимался до того? – спросил Фалькон. – На доходы мясника много земли не купишь.

– Я не спрашивал. Он – мой первый клиент. Мне было двадцать восемь. Я боялся совершить ложный шаг, задать неуместный вопрос, которые могли бы лишить меня работы.

– Вам, получается, было все равно, кто он и откуда взялся? – спросил Фалькон. – А если б он вас обманул?.. Как вы познакомились?

– Он пришел в мою контору без рекомендаций, прямо с улицы. Вам, инспектор, вероятно, не известна эта особенность бизнеса, но без риска в нашем деле не обойтись. Если боишься рисковать – не заводи частную практику, работай себе на государство.

– Он говорил с акцентом? – спросил Фалькон, игнорируя намек.

– Он говорил как андалузец, но не так, как если бы там родился. Он жил за границей. Я знаю, например, что он говорил на американском английском.

– Вы не спрашивали о его прошлом? – уточнил Фалькон. – Я имею в виду за ужином или за пивом, а не в комнате для допросов.

– Послушайте, инспектор, меня интересовали только деловые проекты этого парня. Я не собирался на нем жениться.

Судебный медик просунул голову в дверь и объявил, что идет наверх осматривать тело сеньоры Веги. Кальдерон пошел с ним.

– Сеньор Вега был женат, когда вы познакомились? – спросил Фалькон.

– Нет, – ответил Васкес. – Бракоразводного процесса не было, хотя он, кажется, представил свидетельство о смерти предыдущей жены. Вам нужно спросить родителей Лусии.

– Когда они поженились?

– Восемь… десять лет назад, примерно так.

– Вас приглашали?

– Я был его testigo.[3]3
  Свидетель (исп.).


[Закрыть]

– Доверенное лицо во всех отношениях, – пробормотал Фалькон.

– Так на какие мысли навело вас хобби моего клиента? – спросил Васкес, желая снова направлять разговор.

– Его родители «лишились жизни». Его отец был мясником, – ответил Фалькон. – Может быть, так Вега пытался сохранить память о нем.

– Не думаю, что он настолько любил отца.

– Так он все-таки позволял себе пускаться с вами в некоторые личные откровения?

– За последние… примерно двадцать лет я подсобрал кое-какие обрывки информации. В частности, узнал, что отец был строг со своим единственным сыном. В качестве наказания заставлял его работать в холодном магазине в одной рубашке. Рафаэль страдал от плечевого артрита и приписывал его тем давним процедурам закаливания.

– Есть еще один вариант объяснения: необычное хобби давало ему ощущение контроля. Не только потому, что он был мастером этого дела, но и потому, что ему удавалось превращать огромные, непригодные к использованию глыбы в небольшие части, детали, удобные в употреблении, – сказал Фалькон. – Это работа строителя. Он берет громоздкие, сложные архитектурные проекты и раскладывает их на группы работ с применением стали, бетона, кирпичей и цемента.

– Полагаю, те несколько человек, что знали про хобби, считали его более… зловещим.

– Идея городского бизнесмена, прорубающегося к хребту мертвого зверя? – произнес Фалькон. – Полагаю, это несколько зверское отношение к работе.

– Многие люди, имевшие дела с сеньором Вегой, думали, что знают его, – сказал Васкес. – Он понимал, как заставить людей работать, и научился очаровывать. У него было чутье на силу человека и его слабости. Он заставлял мужчин чувствовать себя интересными и влиятельными, а женщин – красивыми и загадочными. Просто невероятно, насколько хорошо это срабатывало! Некоторое время назад я понял, что не знал его… совершенно. То есть он доверял мне, но только дела, а не собственные мысли.

– Вы были свидетелем на его свадьбе, это чуть больше, чем деловые отношения.

– Видите ли, в его отношениях с Лусией имелся деловой аспект… а точнее, в отношениях с родителями Лусии.

– У них была земля? – спросил Фалькон.

– Он сделал их очень состоятельными людьми, – кивнув, ответил Васкес.

– И не слишком интересующимися его загадочным прошлым?

– Поверьте, роль шафера на свадьбе не предполагает настолько уж близких отношений… Уверен, вам надо побеседовать с родителями Лусии, – убедительно проговорил Васкес.

– А как он относился к сыну, Марио?

– Сына он любил. Ребенок был очень важен для него.

– Кажется странным, что Вега так поздно завел семью. Ведь ему было уже за пятьдесят, не так ли?

Молчание. Было почти воочию видно, как Васкес тасует свои адвокатские мысли.

– Здесь я вам не помощник, инспектор, – сказал он.

– О чем же вы так серьезно задумались?

– Вспомнил о смерти его первой жены. Перебирал в памяти кое-какие разговоры.

– Вы познакомились, когда ему было почти сорок. У него хватало денег на покупку земли.

– Занимать тоже пришлось.

– Все равно, человек его возраста с такими деньгами, как правило, имеет семью.

– Видите ли, он никогда не говорил о своей жизни, о той ее части, что прошла до нашего с ним знакомства.

– Не считая рассказа о его отце-мяснике.

– Этот факт всплыл лишь потому, что нужно было получить разрешение на строительство комнаты-кладовой, когда он реконструировал дом. Я видел чертежи. Мне нужны были объяснения.

– Когда это было?

– Двенадцать лет назад, – сказал Васкес. – Но он не поведал всей истории своей семьи. Так, эпизоды. Никакого серьезного обсуждения.

Фелипе, старший из двух криминалистов, просунул голову в дверь.

– Инспектор, вы не могли бы сейчас к нам подойти?

Фалькон кивнул. Васкес передал ему визитку, ключи от дома и сказал, что пробудет в Севилье еще как минимум неделю – до отпуска в августе. Направляясь к выходу, он попросил Фалькона открыть дверь в другом конце мясницкой комнаты. Она вела в гараж, где стоял совершенно новый серебристый «ягуар».

– Его доставили только на прошлой неделе, инспектор, – сказал Васкес. – До свидания.

Фалькон присоединился к экспертам, возившимся в кухне. Фелипе наблюдал, как Хорхе исследует ножки кухонной мебели.

– Что у нас есть? – спросил Фалькон.

– Пока ничего, – ответил Фелипе. – Пол недавно вытерли.

– А рабочие поверхности?

– Нет, они все в отпечатках. Только пол, – сказал Фелипе. – Надо думать, с литром жидкости для труб в животе он довольно долго бился в конвульсиях. У вас, инспектор, не было камней в желчном пузыре?

– Бог миловал, – отозвался он, уловив отблеск ужаса в глазах Фелипе. – Разве не говорят, что это лучше всего позволяет мужчинам понять, как больно рожать?

– Я сказал об этом жене, но она напомнила, что оба ребенка весили почти по четыре кило, а желчный камень – примерно девять граммов.

– Среди мучеников редко встретишь сострадание, – сказал Фалькон.

– Во время приступов я как безумный метался по полу в ванной. Там повсюду можно было найти отпечатки.

– Следы пальцев на бутылке есть?

– Один комплект, очень четкий и явный… что тоже странно. Никогда бы не подумал, что сеньор Вега сам покупает себе жидкость для очистки труб. Тут должны быть чьи-нибудь еще отпечатки.

– Туда, видимо, подмешали кое-что покрепче, какой-то яд, или он, помимо этого пойла, принял таблетки. Обычный очиститель подействовал бы не сразу, так ведь?

– Странный способ, если хотите знать мое мнение, – подал голос Хорхе, оторвавшись от изучения кухонной мебели.

– Думаю, слово «странный» относится ко всему, что мы здесь увидели, – сказал Фалькон.

– Да, место преступления выглядит как-то… неправильно, – подтвердил Фелипе.

– Я еще подумал, что оно чудное, – добавил Хорхе.

– То есть ничего определенного? – уточнил Фалькон.

– С этими местами преступления всегда так, – сказал Фелипе. – Важно то, что не обнаружено. Я только взглянул на пол, сразу понял: «Нет, это мне ничего не даст».

– Ты слышал про записку?

– Бред, – сказал Хорхе. – «…растворены в воздухе, которым вы дышите…» О чем это?

– Звучит абстрактно, – сказал Фалькон.

– А эти дела с одиннадцатым сентября? – спросил Хорхе. – Мы далеко от Нью-Йорка.

– Он, наверное, финансировал Аль-Каиду, – ухмыльнулся Фелипе.

– Не шути с этим, – предупредил Хорхе. – В наше время все возможно.

– Я знаю только, что тут все неправильно, – сказал Фелипе. – Не настолько, чтобы не верить в самоубийство, но достаточно, чтобы возникли подозрения.

– А бутылка тоже лежала неправильно? – спросил Фалькон.

– На его месте я бы выпил и швырнул ее об стену, – сказал Хорхе. – Здесь везде должны быть капли.

– А их нет, разве что там, где лежит бутылка, в метре от тела.

– Но капли есть?

– Да, они вытекли из горлышка.

– А между телом и бутылкой?

– Нет, – сказал Фелипе. – Что тоже странно, но не… невозможно.

– Он ведь мог кататься по полу, стирая все следы и капли халатом?

– Да-а, – неуверенно протянул Фелипе.

– Фелипе, выдай какую-нибудь гипотезу. Знаю, ты терпеть этого не можешь, но все-таки предложи что-нибудь.

– Мы здесь имеем дело только с фактами, – сказал Фелипе. – Потому что только факты принимают к рассмотрению в суде. Правильно, инспектор?

– Давай, Фелипе.

– Нет, лучше я скажу, – начал Хорхе, поднимаясь на ноги. – Все мы знаем, чего не хватает на этом месте преступления… – действующего лица. Или лиц. Мы не знаем, что они сделали, не знаем, насколько велика их вина. Одно мы знаем точно: здесь кто-то был.

– Итак, у нас есть призрак, – сказал Фалькон. – Кто-нибудь верит в призраков?

– Вообще-то их без большой радости принимают к рассмотрению в суде, – вздохнул Фелипе.