Текст книги "Немые и проклятые"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Да.

– Почему он не поставил меня в известность?

– Его занимали другие вещи.

– Какие?

– Ну уж этого он мне точно не расскажет, так ведь? – ответил Перес. – Я видел, что он озабочен, вот и все.

– Так объясни наконец, почему ты в больнице? – раздраженно осведомился Фалькон, который так за много лет и не привык к более чем необычной манере Переса выполнять задания и докладывать начальству.

– Я прибыл в квартиру сеньоры и сеньора Кабелло, это родители сеньоры Веги, – начал Перес. – Им обоим за семьдесят. Они меня впускают. Я рассказываю, что произошло, и сеньора Кабелло падает. Я решил, что это шок, но сеньор Кабелло говорит, у нее слабое сердце. Я вызываю «скорую» и оказываю ей первую помощь. Она перестает дышать. Инспектор, мне приходится делать ей искусственное дыхание и массаж сердца. Приезжает «скорая»; на счастье, в машине оказывается дефибриллятор. Теперь она в реанимации, а я сижу здесь с сеньором Кабелло. Я позвонил другой его дочери, она приезжает из Мадрида скорым поездом.

– Ты говорил с сеньорой Хименес?

– У меня нет ее телефона.

– С Кальдероном?

– Его мобильный выключен.

– Со мной?

– Инспектор, но что же мы делаем сейчас?

– Ладно, молодец, – сказал Фалькон.

Фалькон вернулся в прохладу дома и почувствовал себя потерпевшим крушение. Все нетерпеливо толкались вокруг. Оба тела лежали, упакованные в черные мешки, в холле на носилках.

– Чего вы ждете? – спросил Фалькон.

– Нужно, чтобы судебный следователь Кальдерон подписал протокол осмотра трупа женщины, – сказал судебный медик. – Мы не можем его найти.

По пути к дому Крагмэнов Фалькон позвонил сеньоре Хименес, рассказал о родителях Лусии и намечающемся прибытии из Мадрида ее сестры. Марио свалился от усталости, сказала Консуэло, теперь он спит. И пригласила Фалькона зайти – выпить стаканчик.

– У меня еще много дел, – начал отнекиваться он.

– Я буду здесь весь день, – сообщила она. – Не пойду на работу.

Марти Крагмэн открыл дверь, потягиваясь, как будто дремал на диване. Фалькон спросил про Кальдерона. Марти указал наверх и побрел к дивану, босой, в спадающих джинсах. Фалькон пошел на звук голосов – говорили по-английски. Кальдерон говорил довольно свободно, с пылкостью подростка.

– Да, да! – услышал его восклицание Фалькон. – Я это вижу. Ощущение остранения очень явное.

Фалькон вздохнул. Иисус сладчайший, беседы об искусстве! Он постучал. Мэдди распахнула дверь с язвительной усмешкой на лице. Глаза Кальдерона за ее плечом были широко раскрыты, взгляд дикий, зрачки расширены. Это заставило Фалькона на секунду отступить.

– О, старший инспектор! – воскликнула она. – У нас тут такой интересный разговор с сеньором Кальдероном. Не правда ли, сеньор?

Фалькон извинился за вторжение, но судебный следователь должен подписать документы на вывоз второго тела. Кальдерон все никак не мог прийти в себя: на лице его явственно читалось усилие, словно бы ему пришлось склеивать себя по кусочкам.

– Ваш мобильный выключен, – сказал Фалькон.

Мэдди приподняла бровь. Кальдерон осмотрел комнату, проверяя, не оставил ли каких-нибудь улик. Он произнес до неловкости длинную прощальную речь, держа сеньору Крагмэн за руку, которую в конце поцеловал.

Судебный следователь поплелся вниз по лестнице с покорностью школьника, но на полпути остановился.

– Инспектор, а вы не идете?

– У меня вопрос к сеньоре Крагмэн.

Кальдерон дал понять, что подождет.

– Вы должны идти и работать, сеньор следователь, – сказала Мэдди, помахав ему рукой.

На лице Кальдерона отразилось множество эмоций. Надежда, восхищение, разочарование, тоска, ревность, гнев и смирение. Делать было нечего – он поплелся в дом Веги. Спотыкаясь, преодолел остальные ступеньки, ноги плохо его слушались.

– Ваш вопрос, старший инспектор? – напомнила Мэдди. Лицо ее было спокойно, как море в глубоком штиле.

Он попросил еще раз показать снимки сеньора Веги в саду. Она пошла в лабораторию и разложила снимки на столе. Фалькон указал на верхний угол фотографий.

– Дым? – полувопросительно сказал он.

– Он что-то жег, – подтвердила она. – Он довольно часто сжигал там бумаги.

– Насколько часто?

– С начала года… довольно много раз.

– А все ваши снимки…

– Этого года, – договорила она. – Хотя постоянно приходить к реке он стал не раньше марта.

– Вы знали, что его что-то беспокоит, – пробормотал Фалькон. Она уже начинала его раздражать.

– Я вам сказала: это не мое дело. И вы, похоже, сами не уверены, убийство это или самоубийство.

Он молча повернулся и пошел к двери.

– Очень умный и чуткий человек этот ваш коллега сеньор Кальдерон, – проговорила она.

– Он хороший человек, – добавил Фалькон. – И счастливый.

– Это редкость среди мужчин, которым за тридцать, – сказала Мэдди.

– Почему вы так говорите?

– У реки я вижу больше мужчин, чем женщин.

– У женщин есть талант не терять связи с миром, – высказал свое убеждение Фалькон. – Им проще разговаривать.

– Это не секрет, – согласилась Мэдди. – Это наш способ жить и выжить. Мужчины, такие, как Марти, например, выходят из игры, пытаясь найти ответы, которых не существует. Они пытаются усложнять и без того сложные вопросы.

Фалькон кивнул и пошел вниз по лестнице. Она стояла наверху, прислонившись к стене и сложив руки на груди.

– И почему же сеньор Кальдерон так счастлив?

– У него скоро свадьба, – не оборачиваясь, ответил Фалькон.

– Вы ее знаете? – спросила Мэдди. – Она хорошая?

– Да, – ответил Фалькон и повернулся к двери.

– Будьте веселей, – сказала она по-английски. – Hastaluego,[7]7
  До свидания (исп.).


[Закрыть] старший инспектор.

6

Среда, 24 июля 2002 года

Фалькон прекрасно понял, что она имела в виду. Он в бешенстве шагал обратно к дому Веги и успокоился, только увидев горничную, идущую к улице Канзас-сити. Он догнал ее и спросил, не покупала ли она недавно жидкость для прочистки труб. Нет, никогда. Он спросил, когда она в последний раз мыла пол в кухне. Сеньора Вега панически боялась, что Марио нахватается микробов на грязном полу, и настаивала, чтобы пол мыли трижды в день. Марио уже ушел к Консуэло Хименес, когда она вчера вечером вымыла пол в последний раз. Фалькон как раз подошел к дому Веги и успел увидеть, как отъезжает машина «скорой помощи» с телами супругов. Парадная дверь была открыта. Кальдерон курил в холле. Фелипе и Хорхе кивнули ему, выходя со своими чемоданчиками и сумками для хранения вещественных доказательств. Фалькон вошел и закрыл за ними дверь, выталкивая жару наружу.

– О чем ты ее спрашивал? – начал наступление Кальдерон. Официальный тон как ветром сдуло.

– Я увидел пепел на решетке для барбекю и понял, что Вега жег бумаги. Хотел посмотреть, не запечатлела ли она, как он что-то сжигает, на своих снимках, – сказал Фалькон. – Так оно и оказалось.

– И это все? – спросил Кальдерон тоном одновременно обвиняющим и насмешливым. Фалькон снова разозлился.

– Ты от нее чего-нибудь добился, Эстебан?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты пробыл там не менее получаса, выключив телефон. Я решил, что вы обсуждаете нечто, имеющее большое значение для расследования.

Кальдерон глубоко затянулся сигаретой, со свистом вдохнул дым.

– Она сказала, о чем мы говорили?

– Поднимаясь наверх, я слышал, как вы обсуждали фотографии, – признался Фалькон.

– Они очень хороши, – кивая, серьезно сказал Кальдерон. – Очень талантливая женщина.

– Ты сам назвал ее «папарацци эмоций».

– Это было прежде, чем она рассказала мне о своей работе, – отмахнулся Кальдерон зажатой в пальцах сигаретой. – За фотографиями есть идея, именно она делает их такими, какие они есть.

– Значит, это не попытка перейти с чувствами на «ты»? – спросил Фалькон.

– Очень хорошо, Хавьер. Я это запомню, – сказал Кальдерон. – Что-нибудь еще?

– Поговорим, когда придут отчеты о вскрытии, – сказал Фалькон. – Сегодня вечером я встречу в аэропорту сестру сеньоры Веги и отвезу ее к сеньоре Хименес.

Кальдерон растерянно кивнул, не зная, о ком говорит Фалькон.

– А сейчас побеседую с сеньором Ортегой… Он тоже сосед, – заметил Фалькон, не в силах удержаться от сарказма.

– Я знаю, кто такой сеньор Ортега! – набычился Кальдерон.

Фалькон шагнул к парадной двери. Когда он обернулся, Кальдерон уже затерялся в лабиринте собственных мыслей.

– Я сегодня утром говорил серьезно, Эстебан.

– О чем?

– Я думаю, вы с Инес будете очень счастливы вместе, – сказал Фалькон. – Вы очень друг другу подходите.

– Ты прав, – сказал он. – Подходим. Спасибо.

– Тебе лучше пойти со мной, – сказал Фалькон. – Я запру дверь.

Они вышли из дома и разошлись на подъездной аллее. Фалькон заблокировал ворота с помощью пульта дистанционного управления, который взял в кухне. Увитый плющом вход в дом Ортеги находился слева от дома Веги. Укрывшись в тени плюща, Фалькон наблюдал за Кальдероном. Тот стоял в нерешительности возле машины и, казалось, проверял, нет ли новых сообщений на мобильном. Он направился к дому Крагмэнов, остановился, потоптался на месте, кусая ноготь большого пальца. Фалькон покачал головой, нажал на звонок Ортеги и пробормотал свое имя в домофон. Кальдерон сдался и пошел к машине.

– «Так-то лучше, Эстебан, – сказал Фалькон про себя. – Даже и не думай!»

Запах сточных вод Фалькон почувствовал еще от ворот. Зажужжал домофон, и Фалькон оказался среди такой сильной вони, что его чуть не вырвало. Большие навозные мухи, как тяжелые бомбардировщики, угрожающе носились в воздухе.

Коричневые пятна расползлись по стенам на углу дома. На фасаде зияла большая трещина. В воздухе витал густой, горячий дух разложения. Со стороны дома, выходящей окнами на газон, показался Ортега.

– Я не пользуюсь парадным входом, – сказал Ортега, он сжал руку Фалькона так, что хрустнули кости. – Сами видите, у меня проблема с этой частью дома.

Пабло Ортега очень напоминал свое рукопожатие: он был плотным, непреклонным и ошеломительным. Длинные, густые, абсолютно седые волосы свисали ниже горловины рубашки без воротника. Усы были не менее внушительны, но пожелтели от дыма. Резкие, выразительные морщины, неожиданный слом бровей и – главное – затягивающий, гипнотический взгляд глубоких темно-карих глаз.

– Вы совсем недавно переехали? – спросил Фалькон.

– Девять месяцев назад… а через шесть недель случилась эта дрянь. Две комнаты дома были построены над коллектором, куда сливаются сточные воды из четырех домов вокруг нас. Прежние владельцы надстроили сверху еще две комнаты и за счет дополнительного веса через шесть долбаных недель после того, как я купил у них дом, крышка коллектора треснула, стена просела, и теперь дерьмо из четырех домов сочится из-под пола.

– Ремонт недешево обойдется.

– Мне придется снести эту часть дома, отремонтировать коллектор, укрепить, чтобы он выдерживал дополнительный вес, и построить дом заново, – сказал Ортега. – Мой брат прислал сюда кого-то… подрядчика, кажется. Тот сказал, чтобы я готовился выложить миллионов двадцать или около того. В евро, мать его растак!

– Страховка?

– Я артист. Я не потрудился подписать жизненно важный клочок бумаги, пока не стало слишком поздно.

– Не повезло.

– По этой части я большой специалист, – сказал он. – Как и вы, насколько я знаю. Мы уже встречались.

– Разве?

– Я приходил в дом на улице Байлен. Вам было семнадцать или восемнадцать.

– Почти все актерское сообщество Севильи перебывало в этом доме в то или иное время. Простите, я не помню.

– Грустные дела, – сказал Ортега, положив руку Фалькону на плечо. – Я никогда не верил. Вас пропустили через газетную мясорубку. Я все читал, конечно. Не мог удержаться. Выпьете?

На Пабло Ортеге были синие шорты до колен и черные эспадрильи.[8]8
  Эспадрильи – матерчатые сандалии на веревочной подошве.


[Закрыть] При ходьбе он выворачивал носки наружу. Ноги были сильные, с мускулистыми икрами. То-то он и по сей день ни капли не устает даже во время самых длинных спектаклей!

Через кухню они попали в заднюю часть дома. Фалькон сидел в гостиной, пока Ортега наливал пиво и лимонад. В прохладной комнате не пахло ничем, кроме старых сигарных окурков. Она была забита мебелью, картинами, книгами, изделиями из стекла и керамики, коврами. На полу стоял прислоненный к дубовому сундуку пейзаж Франсиско Фалькона. Хавьер посмотрел на него и ничего не почувствовал.

– Харизма, – кивнув на картину, сказал Ортега. Он вернулся с пивом, оливками и каперсами. – Это как силовое поле. Оно невидимо, но способно на время завладеть ощущениями любого. Теперь, когда миру сообщили, что король голый, все стало просто. Искусствоведы, которых так презирал Франсиско, без остановки пишут, как явно четыре «ню» отличались от других его работ. Я за Франсиско. Они ничтожества. Они упиваются его падением, но не понимают, что выдают свое убожество, рассказывая миру о своих ошибках. Харизма. Мы живем в такой обыденной тоске, что любой, кто способен озарить нашу жизнь, воспринимается как бог.

– Франсиско обычно употреблял слово «гений» вместо слова «харизма», – заметил Фалькон.

– Если овладел искусством харизмы, тебе даже не нужно быть гением.

– Он, безусловно, это знал.

– Вот именно! – Ортега, хохоча, упал в кресло.

– Нам пора переходить к делу, – сказал Фалькон.

– Да, я так и знал: что-то происходит. Стоило мне только увидеть этого ублюдка с крысиной мордой, самодовольного и богатого, с его дорогими костюмчиками, – чуть не шипел Ортега. – Я всегда подозрительно относился к людям, которые хорошо одеваются на работу. Они хотят ослепить своим панцирем, а внутри-то пустота, в которой кипят все формы порочной жизни.

Фалькон почесал шею, слушая мелодраматическое выступление Ортеги.

– О ком мы говорим?

– Об этом… cabrón…[9]9
  Подонок (исп.).


[Закрыть] судебном следователе Кальдероне, – ответствовал Ортега. – Проклятье!

– Ах да, дело вашего сына. Я не…

– Этот cabrón устроил, что Себастьян сел так надолго. Этот cabrón добился максимального срока. Этот человек – просто буква закона и больше ничего. Только меч и никаких весов. Я полагаю, чтобы правосудие было именно правосудием, необходимо и то и другое.

– Мне только сегодня утром рассказали про дело вашего сына.

– Про это писали везде, – недоверчиво проговорил актер. – Сын Пабло Ортеги арестован. Сын Пабло Ортеги осужден. Сын Пабло Ортеги… и так далее. Всегда сын Пабло Ортеги… никогда Себастьян Ортега.

– Я тогда был занят своими мыслями, – сказал Фалькон. – Мне было не до текущих событий.

– Медиамонстр вдоволь поживился, – ворчливо пробормотал Ортега, не вынимая сигары изо рта.

– Вы с сыном видитесь?

– Он ни с кем не видится. Он закрылся от остального мира.

– А его мать?

– Мать от него сбежала… от нас сбежала, когда ему было всего восемь. Рванула в Америку за каким-то придурком с большим членом… а потом умерла.

– Когда это было?

– Четыре года назад. Рак груди. Это очень скверно повлияло на Себастьяна.

– Так он с ней встречался?

– Он проводил с ней каждое лето начиная с шестнадцати лет, – сказал Ортега, потрясая в воздухе сигарой. – Ничего не приняли во внимание, когда этот cabrón…

Его запал иссяк, он ерзал в кресле, лицо брезгливо сморщилось.

– Это очень серьезное преступление.

– Я понимаю, – громко сказал Ортега. – Просто суд отказался принять хоть какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Например, состояние рассудка Себастьяна. Он был явно не в себе. Как объяснить поведение того, кто похищает мальчика, растлевает его, отпускает, а затем сдается? Когда настала его очередь защищаться в суде, он ничего не сказал, не оспорил ни один пункт заявления мальчика… все признал. Мне это кажется непонятным. Я не специалист, но даже я вижу, что ему нужно лечение, а не тюрьма, насилие и одиночная камера.

– Вы подавали апелляцию?

– Нужно время, – сказал Ортега. – И деньги, разумеется, а это непросто. Мне пришлось переехать…

– Почему?

– Жизнь сделалась невыносимой. Меня не обслуживали в кафе и магазинах. Увидев меня на улице, люди переходили на другую сторону. Я стал изгоем за грехи сына. Это было невыносимо. Пришлось убраться. И вот я здесь… один, в компании с чужим дерьмом и вонью.

– Вы знаете сеньора Вегу? – спросил Фалькон, пользуясь моментом.

– Знаю. Он представился мне примерно через неделю после моего переезда. Чем я весьма восхищен. Он знал, почему я здесь оказался. На улицах толпились фотографы. Он прошел мимо них, поприветствовал меня и предложил услуги своего садовника. Я иногда приглашал его выпить, а когда начались проблемы с коллектором, он высказал свое мнение, прислал рабочего, составившего смету, и ничего с меня не взял.

– О чем вы говорили за выпивкой?

– Ни о чем личном, к моему облегчению. Я сначала решил… Сами знаете, когда люди приходят к тебе и набиваются в друзья… Я решил, он питает жадный интерес к несчастьям моего сына или хочет каким-то образом связать себя со мной… Множество людей не прочь добавить себе весу в обществе. Но Рафаэль, несмотря на внешнее обаяние, был закрытым… все впитывал, но о себе говорить не любил. Другое дело политика! Тут он судил-рядил – не остановишь. Мы, к примеру, обсуждали Америку и одиннадцатое сентября. Это было интересно, потому что он всегда придерживался консервативных убеждений. Когда рухнул Всемирный торговый центр, он утверждал, что американцы на это сами напрашивались.

– Он не любил американцев? – спросил Фалькон.

– Да нет же, нет! Он любил американцев. Был очень дружен с этой соседской семьей. Марти на него работал, и я уверен, что Рафаэль был не прочь трахнуть его жену.

– Вы это серьезно?

– Ну как сказать… Конечно, я иронизирую, но смеюсь и над самим собой: мы все не прочь трахнуть Мэдди Крагмэн. Вы ее видели?

Фалькон кивнул.

– И что скажете?

Однако инспектор предпочел перевести разговор.

– Почему он считал, что американцы сами напросились на трагедию одиннадцатого сентября?

– По словам Рафаэля, они вечно лезли в чужую политику, а в этом случае немудрено нарваться на отпор.

– Значит, ничего конкретного, просто беседа за стаканчиком вина?

– Да. Но прозвучали его обвинения довольно неожиданно, если учесть, что он любил Америку, даже собирался туда летом в отпуск, – заметил Ортега, посасывая кончик своей сигары. – Он тогда сказал еще, что американцы дружески похлопывают вас по плечу только до тех пор, пока вы им полезны. Как только вы перестанете приносить доход или давать информацию, вас отшвырнут, как камень, попавшийся под ногу. Не полагайтесь на их верность: она вытекает напрямую из расчетливости. Таков был общий смысл его речи.

– И как вы к ней отнеслись?

– Поразился его горячности. Похоже, он говорил о своих личных переживаниях. Быть может, в бизнесе столкнулся с коварством американских партнеров. Он не стал вдаваться в детали.

– Вы часто виделись в этом году?

– Встречались два или три раза, в основном по поводу коллектора.

– Вы не замечали, что Вега как-то переменился с прошлого года?

Молчание. Ортега, прищурившись, курил. Потом задал вопрос:

– Рафаэль покончил с собой?

– Именно это мы и пытаемся установить, – сказал Фалькон. – Опрос соседей позволяет сделать вывод, что приблизительно с конца прошлого года Вега изменился. Был чем-то озабочен. Жег бумаги в глубине сада.

– Я ничего не заметил, но мы ведь не поддерживали близких отношений. Ах да, припоминаю один случай… Неделю назад я встретил Вегу в универмаге «Эль Корте Инглес» в Нервийоне. Он что-то выбирал, кажется, кожаный бумажник. Я подошел поздороваться. Вега поднял взгляд от прилавка, и я увидел, что он в ужасе – напуган так, будто перед ним возник призрак давно усопшего родственника. Я отвернулся и быстро ушел, не сказав ни слова. По-моему, тогда я видел его в последний раз.

– Скажите, сеньор Ортега, в доме Веги часто бывали люди? Постоянные или необычные гости? Ночные посетители?

– Послушайте, хоть я и торчу здесь все время, особенно сейчас, когда работой меня не заваливают, но я не смотрю целыми днями через ограду и не подсматриваю сквозь ставни.

– А чем вы занимаетесь?

– Ну, говоря по чести, я неприлично много времени провожу копаясь в собственной голове. Больше, чем следует, и больше, чем хочу я сам.

– Что вы делали прошлой ночью?

– Напился в одиночку. Дурная привычка, я знаю. Заснул прямо здесь и проснулся в пять утра от холода – спасибо кондиционеру.

– Когда я спросил про гостей Веги, я не имел в виду…

– Сеньор инспектор, насколько мне известно, единственные постоянные посетители Веги – это родители Лусии и стерва из дома напротив. Она иногда присматривала за ребенком.

– Стерва?

– Консуэло Хименес. С ней лучше не сталкиваться, Хавьер. Она из тех, кто улыбается только если зажмет твои яйца в тиски.

– У вас были какие-то разногласия?

– Нет-нет. Просто я хорошо знаю этот тип женщин.

– И что же они из себя представляют? – спросил Фалькон, не в силах удержаться от вопроса.

– Это бабы, которые, не будучи лесбиянками, все же терпеть не могут мужчин! Умом они, конечно, понимают, что удовлетворить свои низкие сексуальные потребности могут только с нашей помощью. Это держит их в состоянии постоянного негодования и злобы.

Фалькон прикусил кончик ручки, стараясь сдержать улыбку. Не иначе как великий Пабло Ортега предложил Консуэло свои бесценные услуги и нарвался на отказ.

– Она, видите ли, любит детей! – язвительно продолжал Ортега. – Любит, когда вокруг бегают маленькие мальчики. Чем больше, тем лучше. Но как только у них вырастут волосы…

Ортега сгреб в кулак поседевшие волосы на груди и презрительно откинул голову. Актер он был поистине блестящий – получилась великолепная сценка: он сумел показать одновременно и мужскую глупость, и женскую гордость. Фалькон рассмеялся. Ортега упивался одобрением своего единственного зрителя.

– Мне о женщинах известно все! – Он долил в свой стакан пива «Крускампо» и жестом предложил налить Фалькону. Тот отказался. – Знаете, какой лучший в мире способ завести знакомство с любой из них?

Фалькон покачал головой.

– Собаки! – торжествующе заявил Ортега.

– Так у вас есть собаки?

– Два мопса. Большой кобель по имени Паваротти и маленькая сука с темной мордочкой, Каллас.

– Они поют?

– Нет, они загадили весь сад.

– Где вы их держите?

– Ясное дело, не здесь, где весь пол уставлен моей коллекцией. С них станется задрать лапу возле шедевра, и тогда я… я просто за себя не отвечаю!

– Вашей коллекцией?

– Вы же не думаете, что я постоянно живу в таком бардаке? Пришлось перенести все сюда, когда сломался коллектор. Но сначала давайте я доскажу про собак. Мопсы – вот идеальный способ завязать разговор с одинокой женщиной. Маленькие, до смешного уродливые и забавные. С женщинами и детьми всегда срабатывает. Дети не могут перед ними устоять.

– Именно так вы познакомились с Консуэло Хименес?

– И с Лусией Вегой, – сказал актер, подмигивая.

– Сеньор Ортега, позвольте вас перебить… я не успел сказать вам: сеньора Вега убита.

– Убита?! – Ортега вскочил, пролив пиво на колени.

– Ее задушили подушкой…

– Хотите сказать, он убил ее, а потом себя? А что с мальчиком?

– Он ночевал в доме сеньоры Хименес.

– Боже!.. Какая трагедия! – Ортега подошел к окну, стукнул по раме кулаком и выглянул в сад в поисках утешения.

– Вы начали говорить про сеньору Вегу… У вас ведь не было романа?

– Романа?.. – повторил актер. Теперь до него дошел весь ужас ситуации. – Нет, нет, ни в коем случае! Мы просто познакомились в этом крохотном парке, когда я гулял с собаками. Она совсем не в моем вкусе. А ее привлекала моя известность, только и всего.

– О чем вы говорили?

– Не помню. Кажется, она видела меня в спектакле или… О чем же мы говорили?..

– Когда это было?

– По-моему, в марте.

– Вы подмигнули, произнося ее имя.

– Это просто мое идиотское бахвальство, поверьте!

Ручка Фалькона зависла над страницей блокнота. В памяти всплыли события, происходившие пятнадцать месяцев назад. Он вспомнил фотографии, которые Рауль Хименес развешивал над письменным столом в своей квартире. Знаменитости, обедавшие в его ресторанах, крупные чиновники из городской администрации, полиции и суда… Вот где Фалькон видел раньше лицо Пабло Ортеги!

– Вы были знакомы с Раулем Хименесом?

– Иногда я посещал его рестораны, – с облегчением признался Ортега.

– У него дома висела ваша фотография…

– Не представляю, откуда он ее взял. Рауль Хименес терпеть не мог театр… Разве что… Ну конечно, мой брат Игнасио! Он знал Рауля. Компания моего брата занимается установкой кондиционеров. Когда Игнасио хотел произвести впечатление, он приглашал меня на приемы. Скорее всего, там меня и сфотографировали.

– Значит, вы знали Консуэло Хименес до того, как переехали сюда?

– Только в лицо.

– Сеньора Крагмэн проявила интерес к вашим собакам?

– Боже, Хавьер, за прихотливым полетом вашей мысли порой и не угнаться! Вы иной породы, чем те полицейские, с которыми мне доводилось общаться раньше.

– Мы обычные люди, и я такой же, как все.

– Полицейские, которых я встречал, были куда методичней. Это наблюдение, а не упрек.

– Убийство – самое серьезное из отклонений в человеческой природе. Убийце частенько приходится прибегать к весьма затейливым уловкам. Методичное мышление – плохой помощник в исследовании психологической нестабильности.

– Профессия актера – самая затейливая уловка на свете, – возразил Ортега. – Порой она так замысловата, что мы перестаем понимать, кто мы, черт возьми, такие.

– Вам стоит познакомиться с некоторыми убийцами, которых я отправил за решетку, – сказал Фалькон. – Некоторые отполировали искусство перевоплощения до такой степени, что поистине становились другими людьми.

Ортега даже зажмурился – теперь он был по-настоящему испуган.

– Мне пора идти, – сказал Фалькон.

– Вы спрашивали про собак и сеньору Крагмэн, – выпалил Ортега с отчаянием.

– По-моему, она не любитель собак.

– Вы правы… Будь у меня леопард в бриллиантовом ошейнике…

Через раздвижные двери они вышли в сад. Ортега провел Фалькона через главные ворота. Они стояли на тихой улице, вонь здесь не чувствовалась. Мимо медленно проехала большая черная машина, затем набрала скорость и укатила в сторону проспекта Канзас-сити. Ортега посмотрел ей вслед.

– Вы ведь спрашивали про необычных посетителей Веги? – вдруг сказал он. – Эта машина мне кое-что напомнила. «БМВ» седьмой серии. Именно такая стояла возле его дома шестого января.

– В День королей-волхвов?[10]10
  Шестого января в Испании отмечают Богоявление (День трех королей-волхвов, или Эпифания), которым завершаются рождественские и новогодние праздники.


[Закрыть]

– Потому-то я и запомнил дату. А еще из-за национальности пассажиров. Необычные ребята. Один огромный жирный властный брюнет угрожающего вида. Второй тоже массивный и мускулистый, но не такой агрессивный. И волосы у него были светлые. Не знаю, о чем они разговаривали, но я в прошлом году был в Санкт-Петербурге и поэтому узнал язык – они говорили по-русски.

Три сына Консуэло Хименес играли вместе с Марио в бассейне. Через двойные рамы долетали приглушенные вопли и визг, на стекло веером летели брызги. Хавьер потягивал вторую кружку пива. Консуэло держала полупустой бокал tintodeverano. Она курила, постукивая по сигарете ногтем указательного пальца, и покачивала ногой, как всегда, когда бывала расстроена.

– Я смотрю, ты разрешила Марио залезть в воду, – заметил Фалькон.

– Решила, что лучше позволить ему немного забыться в игре, – объяснила она. – Запрет на купание был пунктиком Рафаэля. Не вижу в нем никакого смысла…

– Неужто и я когда-то был таким резвым!

– Наверняка. Сейчас тебе это странно, но вспомни: глаза щиплет от хлорки, ресницы слиплись, сам весь дрожишь от голода и усталости, завернувшись в полотенце. Вот это и есть счастье!

– Ничего, что я напросился к тебе выпить? – спросил Фалькон. – Скоро приедет тетка Марио, мне придется отвезти их обоих в дом родителей. Тогда все переменится. Мне уже вряд ли удастся…

– Ты о чем?

– Вряд ли удастся вот так побыть с тобой.

– В этом расследовании у меня есть серьезное преимущество перед остальными, – улыбнулась Консуэло. – Я имею возможность непосредственно наблюдать за вашей работой, старший инспектор.

– Ты сама приглашала меня выпить.

– Сейчас мы все – часть твоего расследования. Беспомощные под беспощадным надзором. Как у тебя дела с остальными?

– Последний час или около того я провел с Пабло Ортегой.

– Наблюдал, как он играет очередную роль? – поинтересовалась Консуэло. – Никогда бы не вышла замуж за актера. Я предпочитаю моногамию, а в браке с актером постель, пожалуй, покажется слишком многолюдной.

– Мне это как-то не приходило в голову.

– Хочешь сказать, у тебя не было романа ни с одной актрисой до твоей женитьбы на той маленькой правдоискательнице… Как ее звали? Инес. Разумеется… – Консуэло запнулась. – Прости, мне следовало помнить про судебного следователя Кальдерона.

– Я впервые с ним работаю после смерти твоего мужа, – сказал Фалькон. – Сегодня он сказал, что они с Инес скоро поженятся.

– Значит, я бестактна вдвойне, – расстроилась Консуэло. – Но это будет воистину правдолюбивый союз. Суд и прокуратура. Их первенец обречен стать священником.

Фалькон с трудом выдавил смешок.

– Тут уж ничего не поделаешь, Хавьер, – сказала она. – Так что лучше смейся.

– Будьте веселей, – пробормотал Фалькон. – Так мне велела сеньора Крагмэн.

– Она сама не звезда комедии.

– Ты видела ее работы?

– Видела. Тоска смертная, – сказала Консуэло, состроив мину печального клоуна. – Я всем этим бредом сыта по горло.

– Сеньор Кальдерон очень впечатлен ее снимками.

– То есть ее задницей!

– Даже все многочисленные Пабло Ортега сошли с пьедестала своего самомнения, чтобы за ней приударить.

– Я знала, что ты к ней неравнодушен, – заметила Консуэло.

– Я злюсь на Мэдди Крагмэн, – ответил он. – И мне она не нравится.

– Когда мужчина так говорит, это обычно означает, что он очарован.

– Поклонников Мэдди хоть в очередь выстраивай. Я стою в самом ее конце.

Эффектный залп, пущенный кем-то из детей, плеснулся о стекло. Консуэло подошла к бассейну и велела мальчикам успокоиться, однако она еще не успела вернуться в дом, как буйство вспыхнуло с новой силой.

– Как жаль, что они вырастут и станут… нами, – произнесла она, глядя в сторону бассейна.

– Стать такой, как ты, – об этом можно только мечтать! – неожиданно вырвалось у Фалькона. Смущенный своей дерзостью, он забавно вытаращил глаза. – Я имел в виду… То есть ты была…

– Успокойся, Хавьер, – сказала она. – Выпей еще пива.

Фалькон залпом допил «Крускампо», вгрызся в мясистую оливку и положил косточку на поднос.

– Пабло Ортега хоть раз к тебе подкатывался?

– Тебе можно, а ему, значит, нельзя? – поддела она.

– Не подкатывался я! Но я думал… кое о чем – вот и вырвалось.

– Ну да, «кое о чем»… Твою жизнь нужно серьезно налаживать – психоаналитик не поможет. Ладно, это разговор отдельный… Что сказал Пабло Ортега?

– Что он знакомится с женщинами с помощью своих собак.

– Знаешь, он может говорить тебе что хочет, но я всегда полагала, что он скрытый гей или просто не слишком интересуется сексом, – сказала она. – Дети любят Каллас и Паваротти, но со мной он никогда не заигрывал, а я не представляю, что можно не заметить заигрываний Пабло Ортеги.