Текст книги "Немые и проклятые"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

30

Среда, 31 июля 2002 года

Проснувшись после сиесты, Фалькон чувствовал себя на удивление отдохнувшим, только казалось, что в голове что-то вывернулось наизнанку и застыло, причиняя неудобство. В сознании медленно, как речной туман, проплывали недавние события. Все это было так ужасно, что внутри легко забурлило истерическое веселье. Фалькон сидел на краю кровати и тряс головой, посмеиваясь. Вдруг у него родилась идея, которая бросила его под душ и там оформилась, проясняя сознание.

Он поехал в район Сан-Бернардо, постукивая по рулю от нетерпения и думая, что между ним и Консуэло ничего не кончено. Она так просто не ускользнет. Пока еще можно поговорить, разубедить. Поднимаясь к Карлосу Васкесу, Фалькон поймал свое отражение в зеркале лифта: в лице читалась безумная решимость.

– Я хочу поговорить с русскими, – сказал Фалькон, входя в кабинет Васкеса. – Как вы думаете, сможете это устроить?

– Сомневаюсь.

– Почему?

– Вряд ли им есть что сказать вам, старшему инспектору отдела по расследованию убийств.

– Можете пригласить их сюда, скажем, по делам стройки, а я мог бы прийти на встречу.

– Это невозможно.

– Уговорите их, сеньор Васкес.

– «Вега Конструксьонс» больше не принимает участия в этом строительстве. У них нет причин со мной встречаться, – сказал Васкес. – Они продали здания.

– Продали?

– Они владельцы, имели право.

– Вам не кажется, сеньор Васкес, что с учетом их запутанной связи с вашим покойным клиентом было бы разумно поставить нас в известность?

– Мне было велено не сообщать никому.

– И вы считаете, что мы не заслуживали весточки?

– В обычных обстоятельствах я бы вам сказал, – ответил Васкес, сжав руки так, что побелели костяшки.

– А что такого необычного в данных обстоятельствах?

Васкес открыл ящик стола и достал конверт.

– На Рождество я купил детям собаку. Щенка. Они поехали отдыхать на побережье и взяли его с собой, – сказал Васкес. – В конце прошлой недели дети позвонили сказать, что собака пропала. Они плакали. В понедельник утром я получил посылку из Марбельи, там была собачья лапа и этот конверт.

Фалькон вытряхнул содержимое: фотография счастливой семьи Васкеса на пляже. На обороте написано: «Они следующие».

– Что скажете, инспектор?

Фалькон вернулся в управление. Он вспомнил, что с воскресенья угроз от русских не поступало, и теперь знал почему. Они закончили то, что собирались сделать. Отмежевались от строительства Веги, а расследование его дела теперь официально закрыто. И самое большое их преступление – убийство любимца детей.

Рамирес и Феррера молча сидели в кабинете.

– В чем дело? – спросил Фалькон. – Разве вы не должны быть в лаборатории с Фелипе и Хорхе?

– У них приказ работать за закрытыми дверями и обсуждать результаты только с комиссаром Элвирой, – ответил Рамирес.

– Анализ волосков на лезвии бритвы готов?

– Им нельзя ничего нам сообщать.

– А что с поджигателями?

– Пока у нас, – сказал Рамирес. – Не знаем, надолго ли. Пока тебя не было, я позвонил Элвире спросить, не стоит ли взять с них письменные показания. Он сказал: ничего не делать. В этом я большой мастер. Так что мы сидим и ничего не делаем.

– Звонки были?

– Лобо хочет тебя видеть, Алисия Агуадо хочет знать, не сможешь ли ты вечером отвезти ее в тюрьму.

– Значит, еще не все кончено, Хосе Луис.

Фалькон позвонил Алисии Агуадо и договорился забрать ее, после этого поднялся в приемную Лобо. Лобо не заставил себя ждать, на сей раз он был спокоен. Они сели, глядя друг на друга, словно между ними лежал план роковой битвы, в которой погибли тысячи человек.

– Вы с вашими сотрудниками провели превосходную оперативно-розыскную работу, – сказал Лобо, и Фалькон счел лесть скверным знаком.

– Думаете? – спросил он. – По мне, так это превосходный перечень провалов. Убийцы Рафаэля Веги нет, а все окрестности усеяны трупами.

– Вы выявили крупную группу педофилов.

– Не думаю. Игнасио Ортега все расследование был на шаг впереди, и доказательство тому – у меня ничего на него нет, кроме кондиционеров, установленных им в поместье. А покойный Монтес то и дело подставлял мне подножки, – сказал Фалькон. – Теперь Ортега смеется мне в лицо, русские где-то далеко, на свободе, продолжают поставлять детей и взрослых для чьих-то сексуальных утех.

– С Ортегой все кончено. Он засветился. Никто теперь и близко к нему не подойдет.

– Браво! Вам так кажется? – с иронией в голосе спросил Фалькон. – Он до сих пор живет в своем уютном доме, у него прибыльное дело. Притихнет на несколько лет, но потом в силу своих природных наклонностей вернется к прежнему занятию. Тяга такого человека к осквернению невинности сильнее тяги серийного убийцы к удовольствию почувствовать, как еще одна жертва бьется, агонизируя, в его руках. И не мне вам говорить, комиссар, что Игнасио Ортега – лишь одна тонкая ниточка, которую нам удалось на время перерезать. Главное чудовище, русская мафия, все еще здесь, раскидывает свои щупальца по всей Европе. Что бы ни говорили на публику о превосходных результатах расследования, это один из самых серьезных наших провалов. И провал этот устроило руководство, которое должно вроде бы нас поддерживать.

– Могу сообщить еще об одном успехе – жену Монтеса поймали, когда она забирала на складе коробку, в которой лежало сто восемьдесят тысяч евро, – не заметив последней фразы Фалькона, сказал Лобо. – И по итогам проведенных допросов на данный момент мы пришли к убеждению, что Монтес действовал в одиночку.

– Еще раз браво, – сказал Фалькон. – А что вы скажете потрясенным жителям Альмонастер-ла-Реаль про трупы мальчика и девочки, найденные в поместье? Что будет с четверкой с кассеты? Что будет с другими детьми…

– Фелипе и Хорхе дадут полный отчет о своих находках, – размеренно произнес Лобо. – И он станет вместе с вашими частью дела, которое представит мне комиссар Элвира. Мы уже проводим в управлении внутреннее расследование. Имена всех мужчин на пленке известны. Все документально оформлено.

– И будет зачитано в андалузском парламенте?

Молчание.

– И все эти люди предстанут перед судом?

– Причина, по которой мы еще живем в организованном обществе, а не в хаосе анархии, заключается в том, что люди верят в систему государственной власти, – сказал Лобо. – Когда в семьдесят пятом умер Франко, что произошло с его ведомствами, с гражданской гвардией? Нельзя было уничтожить систему, хотя бы просто потому, что в ней работали люди, которые умели управлять. Выход? Ограничить их власть, контролировать получение должностей, изменить структуру изнутри. Вот почему люди сейчас нам верят. Вот почему нас больше не боятся. Вот почему гражданская гвардия больше не является тайной полицией.

– Побеседуйте об этом с Вирхилио Гусманом, – вздохнул Фалькон. – Самое печальное, что ни один из фигурантов нынешнего дела не предстанет перед судом. И не потому, что они не заслуживают, просто в нашей конторе полно грязного белья, а контролирующие нас власти этим пользуются, хотя их белье еще грязнее.

– Они все скомпрометированы, – сказал Лобо. – Увидите, с ними расторгнут контракты, они лишатся власти, потеряют положение… им будет несладко.

– Может быть, они не реализуют свои честолюбивые мечты, и это будет их маленькой трагедией, – возразил Фалькон, – но они останутся на свободе, а это уже будет нашей трагедией.

– Так вы считаете, что мы должны всех публично разоблачить, рассказать о коррупции внутри…

– Да, – перебил Фалькон. – И начать с чистого листа.

– За все годы полицейской работы вы не узнали ничего о человеческой природе, – с сожалением произнес Лобо. – Вы можете предположить, как скоро русская мафия начнет обрабатывать других представителей властных структур?

– Комиссар, я высказал свое мнение, вот и все, – ответил Фалькон, чувствуя, что у него опускаются руки.

– Знаете, Хавьер, это характерно не только для Испании, а происходит во всем мире, – сказал Лобо. – К нам недавно наведывались из ЦРУ. И они точно так же оберегают свою структуру, достоинство президента и госсекретаря Соединенных Штатов.

– Это вам консул сказал?

– Недвусмысленно.

– А вы не просматривали видеозапись, которая, по словам Флауэрса, доказывает невиновность Крагмэна?

– Консул подтвердил, что она существует.

– Какое доверие между государственными чиновниками! – воскликнул Фалькон. – Вы не видели запись, потому что ее нет. Флауэрс предоставил алиби Крагмэну, потому что, скорее всего, именно он принял решение покончить с неизвестностью вокруг секретов Веги. Этот человек стал непредсказуем. Думаю, Крагмэн убил Вегу, когда Флауэрс рассказал, кем он был на самом деле. И давайте минуту помолчим в память всеми забытой Лусии. Крагмэну пришлось убить женщину, которая была совершенно ни в чем не виновата.

– Хавьер, я не могу обвинить американского консула во лжи, – сказал уже раздраженный Лобо.

– Я знаю, комиссар. Может быть, я и наивен в вопросах власти, но не совсем неопытен. Просто каждый раз, когда происходит нечто подобное… Вспомнить хотя бы финансовую нечистоплотность вашего предшественника, благодаря которой вы заняли нынешнее высокое положение. Каждый раз, когда такое случается, я будто вываливаюсь в грязи. Я пытаюсь отчиститься, но пятна так до конца и не сходят. И работаю как проклятый, чтобы появилась хотя бы иллюзия, что добро все еще может победить.

– Нам нужны такие люди, как вы с инспектором Рамиресом, – заверил Лобо. – В этом можете не сомневаться.

– Нужны? Не уверен. Добро так предсказуемо и жалко по сравнению с силами зла, – сказал Фалькон. – Раз уж мы сами запачкались и за годы работы в коррумпированных структурах прекрасно поняли, что такое въевшаяся грязь, это должно было нас чему-то научить. Такое знание «из первых рук» не может пропадать впустую.

– Что ж, вы вступаете на опасный путь, – предупредил Лобо.

В кабинете Рамирес и Феррера посмотрели на него со слабой надеждой. Фалькон встал перед ними, показал пустые ладони и ушел к себе. В центре стола лежал маленький листок бумаги. Фалькон знал, что это перевод надписи, найденной в поместье. Он взял его двумя руками и заставил себя прочесть: «Мамочка, прости, но мы больше не можем делать это».

Фалькон молча вышел из кабинета и поехал за Алисией Агуадо. Он хотел побыть с ней. Алисия была довольна и ждала следующей встречи с Себастьяном. Она радовалась его успехам. Смерть Пабло освободила сына от прошлого, и каждый день он рассказывал столько, сколько обычно не вытянуть из человека за много месяцев.

Когда он вошел в камеру для наблюдения, увидел, как Себастьян рад видеть Алисию. Себастьян сел и нетерпеливо обнажил запястье. Фалькон вначале никак не мог сосредоточиться на их беседе. У него в голове до сих пор крутились разговор с Лобо, мысли об Игнасио Ортеге и русских. Все выходы на русских закрыты: Вега, Монтес и Крагмэн мертвы, а Васкес парализован страхом. Единственный оставшийся путь был самым темным и ненадежным из всех – через Игнасио Ортегу. Это имя показалось ему жирной точкой в конце предупреждения Лобо: «…опасный путь».

Какое-то напряжение в камере пробилось к его сознанию, и он сосредоточился на разговоре.

– Сколько лет тебе было? – спросила Агуадо.

– Пятнадцать. Для меня это было трудное время. Сложности в школе. Домашняя жизнь навсегда разладилась. Я был несчастен.

– Расскажи, как все открылось.

– Мы ехали в Уэльву. Там он играл в спектакле, и мы собирались ехать дальше, в Тавиру, в Португалию, и провести выходные на море.

– Почему ты выбрал этот момент?

– Я не выбирал. Я разозлился на него. Разозлился за рассказы о том, какой чудесный у него брат. Какой внимательный. Заботливый. Отец совершенно не умел управляться с деньгами, и Игнасио его постоянно выручал. А еще присылал электриков и сантехников чинить поломки. Он даже бесплатно поменял проводку в доме. Игнасио это ничего не стоило. Он все расходы проводил через компанию. Но отец за все это считал его прекрасным парнем. Он не видел, что на уме у Игнасио. Не видел, насколько он противен брату, что Игнасио завидует его таланту и славе. Так что, когда Пабло в очередной раз наводил глянец на раззолоченный образ брата, я ему все сказал.

– Можешь вспомнить, что именно ты сказал?

– Я все помню, как будто это было только что, – ответил Себастьян. – Я сказал: «А знаешь, когда ты уезжал в турне и оставлял меня со своим братом…» Отец, улыбаясь, повернулся ко мне, и в лице его заранее читалась любовь к тому, что он вот-вот услышит – очередные чудесные слова про Игнасио. Это было так трогательно, что я едва мог заставить себя говорить, но злость победила, и я ударил в цель. Я сказал: «… каждую ночь он меня насиловал». Отец потерял управление. Машина съехала с дороги и застряла в канаве. Он начал бить меня по голове и лицу, я открыл окно и выбрался в канаву. Он вылез следом, через свою дверь, как танкист через люк. С моим отцом никогда нельзя было понять, играет он или нет. Он мог злиться и тут же любить. Но в тот день его гнев был настоящим. Он догнал меня в поле у дороги. Схватил за волосы, таскал туда-сюда. Он бил меня своими тяжелыми руками, кулаками и ладонями, пока я не обмяк, как тряпичная кукла. Отец притянул мое лицо к своему, я видел его пот, его зубы, побелевшие губы, чувствовал его дыхание, когда он заставил меня взять свои слова назад. Заставил сказать, что я солгал. Заставил просить прощения. А когда я попросил, он простил меня и сказал, что больше мы об этом говорить не будем. И мы не говорили. С того дня мы больше по-настоящему не разговаривали.

– Как ты думаешь, он сказал об этом Игнасио?

– Уверен, что нет. Я бы знал. Игнасио пришел бы запугать меня и снова заставить молчать.

Минуту они сидели молча. Алисия прокручивала в уме тот чудовищный день. Фалькон сидел снаружи, вспоминая сон, который рассказал Пабло, и его истерику на газоне. Он словно читал мысли в незрячих глазах Алисии. Подходящее ли сейчас время? Каким должен быть следующий вопрос? Какой вопрос откроет причины опасного поступка Себастьяна?

– Ты в последние несколько дней думал, почему отец покончил с собой? – спросила она.

– Да, думал. Я очень серьезно обдумывал его записку, – сказал Себастьян. – Отец любил слова. Любил говорить и писать. Любил собственный голос. Любил быть многословным. Но в этом письме уложился в одну строчку.

Молчание. Голова Себастьяна вздрагивала.

– И что эта строчка для тебя значила?

– Что отец мне поверил.

– Как ты думаешь, почему он пришел к такому выводу?

– До того, как меня осудили, в жизни отца было время, когда он не задавался вопросами. Не знаю, было ли это связано с его уверенностью в своем великолепии или с окружавшими его подхалимами. Он никогда не думал, что может ошибаться и быть не прав… До тех пор, пока меня не арестовали. Когда меня посадили, я отказался с ним видеться. Так что не могу знать наверняка, но думаю, именно тогда в его голове начали зарождаться сомнения.

– Ему пришлось переехать, – сказал Алисия. – Его изгнали из общества.

– В округе его не слишком любили. Отец думал, что соседи обожают его так же, как зрители, но никогда не трудился относиться к ним как к личностям. Они были нужны для пущего прославления Пабло Ортеги.

– Должно быть, отношение окружающих дало ему повод усомниться в собственной непогрешимости.

– Это и тот факт, что работы становилось все меньше и у него появилась причина больше времени посвящать размышлениям. А насколько я знаю, в этом случае тебя настигают всевозможные страхи и сомнения. Они разрастаются в одиночестве. Вероятно, он поговорил с Сальвадором. Мой отец был неплохим человеком. Он жалел Сальвадора и помогал ему деньгами на наркотики. Сомневаюсь, что Сальвадор сказал ему прямо – он побаивался моего отца и знал его любовь к своему брату, – но, если сомнения появились, отец мог начать понимать некоторые вещи. И когда они добавились к сомнениям, он мог решить это жуткое уравнение, и решение стало средоточием всех его страхов. Должно быть, для него осознание оказалось убийственным.

– А тебе не кажется, что с твоей стороны было крайней мерой – упрятать себя сюда?

– Но вы ведь не считаете, что я сделал это только затем, чтобы привлечь внимание отца?

– Себастьян, я не знаю, зачем ты это сделал.

Он отнял у нее запястье и закрыл голову руками. Несколько минут он раскачивался на стуле взад и вперед.

– Наверное, на сегодня достаточно, – сказала она, нащупывая его плечо.

Он успокоился, распрямился. Снова протянул руку.

– Я боялся того, что сам же надумал, – с трудом выговорил Себастьян.

– Давай продолжим завтра, – предложила Алисия Агуадо.

– Нет, я хочу попробовать выговориться, – сказал он, прикладывая пальцы Алисии к своему запястью. – Я где-то прочел… Я не мог удержаться и не читать об этом. В газетах полно рассказов об изнасиловании детей, и каждый притягивал мой взгляд потому, что я знал: это касается меня.

Я вычитывал в рассказах такое, что заставляло сомневаться. Я начал понимать, что больше не могу доверять какой-то части себя. Это просто вопрос времени, а потом… потом…

– Себастьян, думаю, на сегодня с тебя достаточно, – прервала Алисия. – Слишком большое напряжение для психики.

– Пожалуйста, дайте мне договорить, – попросил он. – Только это, и все.

– Что ты понял из газет? – спросила Алисия Агуадо. – Просто расскажи мне.

– Да, да, это было начало, – сказал он. – Изнасилованные сами становятся насильниками. Прочитав это впервые, я подумал, что не может такого быть… чтобы у меня появился тот же лукавый взгляд, с которым дядя Игнасио присаживался ночью ко мне на кровать. Но когда ты один, сомнения порождают еще большие сомнения, и я в самом деле начал думать, что такое могло бы случиться со мной. Что я не смог бы с собой совладать. Я уже знал, что нравлюсь детям и они мне нравятся. Мне нравилось ощущать их невинность. Я любил бывать в их ненадуманном мире. Никаких ужасов прошлого, никаких тревог о будущем, только прекрасное простое настоящее. И все сильнее казалось, что в итоге я могу сделать что-то омерзительное. Я жил в постоянном страхе. И настал день, когда терпеть дальше не было сил, и я просто решил это сделать. Хотя когда время пришло… я не смог, но это не имело значения, мой страх был слишком велик. Я отпустил его, Маноло, и, пока ждал прихода полиции, молился, чтобы меня заперли в камеру и выбросили ключ.

– Но ты не мог этого сделать, – сказала она. – Ты этого не сделал.

– Мой страх говорит мне другое: в конце концов это бы случилось.

– А что ты чувствовал, когда твое намерение могло осуществиться?

– Только отвращение. Я чувствовал, что это было бы чем-то неправильным, неестественным и ужасным.

Фалькон завез Алисию Агуадо на улицу Видрио и поехал домой. Он пошел в кабинет, держа в руках бутылку и стакан со льдом. Вкус виски – то, что надо после такого напряженного дня. Фалькон сидел в кабинете, положив ноги на стол, и вспоминал, каким был всего лишь двенадцать часов назад. Сейчас он не ощущал подавленности и удивлялся этому. Чувствовал себя удивительно собранным, решительным и понимал, что это гнев не дает ему расклеиться. Он хотел вернуть Консуэло и похоронить Игнасио Ортегу.

Вирхилио Гусман приехал ровно в десять. Фалькон пригласил его в кабинет, налил виски. После утренней вспышки, когда Гусман почувствовал, что в управлении пытаются замять дело, Фалькон ожидал, что он будет суров, но тому, казалось, больше хотелось говорить о предстоящем через неделю отпуске на Майорке.

– Где тот журналист-крестоносец, что утром вылетел из моего кабинета? – спросил Фалькон.

– Лекарства действуют, – ответил Гусман. – Я оставил Мадрид главным образом ради того, чтобы жить поспокойней. Вся эта история дурно пахнет, я взбесился, ну и зашкалило давление. Я накачался транквилизаторами и теперь понимаю, жизнь в самом деле довольно приятная штука, если доходит до тебя через фильтр.

– То есть вы больше не занимаетесь расследованием?

– Приказ врачей.

Они посидели молча, пока Фалькон размышлял над правдивостью слов Гусмана.

– Вирхилио, с вами кто-то поговорил?

– Севилья – городок маленький, здесь все друг друга знают, – сказал Гусман. – Газета за это дело не возьмется, если кто-нибудь не осмелится первым открыть рот. Я – нет, мне плевать. И пусть для вас это объясняется действием лекарств. И не давайте мне пить много виски, с лекарствами плохо сочетается.

И тут Фалькон выложил ему все, что не рассказал утром: поместье, принадлежащее Монтесу, трупы в лесу, поджигатели, видеопленка – оригинал и копия наверху. Гусман слушал и все время кивал, как будто соглашаясь с чем-то обыденным и привычным.

– И чего же вы хотите? – спросил Гусман, когда Фалькон закончил.

– Упечь Игнасио Ортегу далеко и очень надолго.

– Вас можно понять. Но, похоже, осуществление вашего желания – довольно трудная задачка.

– Вы, наверное, думаете, что я слишком мелко плаваю и мне следовало бы охотиться на более крупную дичь в государственном аппарате?

– Это пьяная болтовня, – скривился Гусман. – Там у вас нет шансов. Сосредоточьтесь на Ортеге.

– Кажется, он надежно защищен связями.

– А как ослабить защиту и добраться до него?

– Не знаю.

– Да… Вы обучены мыслить в рамках закона, – посетовал Гусман, ставя на стол пустой стакан. – Пойду, пока не слишком поздно.

– Вы мне так и не ответите: с вами поговорили?

– Я не хочу ответственности, – сказал Гусман. – Ответ перед вами, но не я произнес его вслух.