Текст книги "Кровь слепа"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– И именно это выложила тебе МИБГ, когда в июне ты вернулся из Парижа?

Якоб оперся ногами о край биде и, подтянув колени к локтям, обхватил ладонями лоб. Он кивнул.

– И вот зачем МИБГ понадобился Абдулла, – сказал Фалькон. – Единственная привязанность, которая перетянет чувство к любовнику, – это родительская любовь. Так они удерживают тебя в подчинении. Но что именно им надо?

– Файзаля невозможно целиком и полностью превратить в законченного радикала, – сказал Якоб. – Им нужна его смерть.

11

Торговый центр «Нервион-пласа», Севилья, суббота, 16 сентября 2006 года, 13.15

– Ни с кем, кроме Хавьера, я говорить не буду, – заявила Консуэло. Заявила громко и так резко, что мужчины в кабинете даже попятились, как если бы она вдруг выхватила из ножен кинжал.

Они находились в кабинете директора торгового центра. Зарешеченные ставнями окна выходили на широкую улицу Луиса де Моралеса. В комнате царила прохлада, хотя снаружи глаза слепило яркое солнце. Беспощадные лучи, проникая сквозь щели ставен, испещряли белыми полосами противоположную стену, украшенную копией картины Хуана Миро. Консуэло знала, что картина эта называется «Собака, лающая на луну». И действительно, на ней можно было различить яркое пятнышко – собаку – и кривой белый серп луны на непроглядно темном фоне, мрак которого прерывало лишь подобие железнодорожных путей – дорога, ведущая в никуда, в пустоту забвения. Консуэло было мучительно горько глядеть на эту картину, изображавшую, по замыслу Миро, как теряются мелкие формы в пустоте пространства. Где теперь Дарио? Обычно его шумное присутствие занимало собой все их тесное помещение, теперь же он виделся ей крохотным и беззащитным в этом бесконечном и холодном просторе.

Тревога за сына накатывала волнами: в какую-то секунду Консуэло казалась сдержанной и решительной настолько, что все мужчины в комнате преисполнялись к ней уважением, а в следующую – она вдруг прятала лицо в дрожащих руках, скрывая мучительную рану, стараясь не дать слезам литься потоком.

– Но это не сфера деятельности Хавьера, – сказал Рамирес, он единственный знал ее достаточно близко, чтобы посметь возражать.

– Я это знаю, Хосе Луис, – сказала Консуэло, поднимая на него взгляд. – И слава богу, что это так. Но я просто не могу… не хочу больше ни с кем говорить. Он знает меня и сможет разузнать все, что ему надо. И между нами с самого начала не возникнет спора и недопонимания.

– Вы должны пообщаться с полицейскими из отдела по борьбе с преступлениями против детей, – сказал Рамирес. – У ОБПД огромный опыт в поисках пропавших детей. Крайне важно просчитать все возможности, и сделать это надо незамедлительно: то ли ребенок отошел и заблудился, то ли его похитили, а если это похищение, то каковы его мотивы.

– Похищение? – Консуэло вскинула голову.

– Не пугайтесь, Консуэло, – сказал Рамирес.

– Я не пугаюсь, Хосе Луис, это вы меня пугаете.

– Но ОБПД непременно заинтересуют мотивы. Они будут глядеть в корень, исследовать всю подноготную. Взвесят все возможности. В вашем бизнесе у вас есть враги?

– У кого их нет?

– Вы не замечали, чтобы кто-нибудь крутился возле вашего дома?

Она не ответила. Вопрос заставил ее задуматься. Может быть, тот парень в июне? Цыганского вида парень на улице пробормотал ей вслед скабрезности, а потом она еще столкнулась с ним на площади Пумарехо неподалеку от своего ресторана.

Она решила тогда, что он подкарауливает ее, хочет изнасиловать где-нибудь на задворках. Он знает ее имя, знает про нее все, знает про смерть ее мужа. Да, и еще сестра ее после тоже видела его возле дома, когда сидела с ее детьми, и сказала, что он работает в новом игорном зале.

– Вы задумались, Консуэло?

– Да.

– Так поговорите с полицейскими из ОБПД?

– Ладно, поговорю. Но не раньше, чем отыщется Хавьер.

– Мы сейчас пытаемся связаться с ним, – сказал Рамирес и похлопал ее по плечу своей крепкой красной ручищей. Он сочувствовал ей. Сам был отцом, и ему случалось заглядывать в эту бездну, что изменило его, приоткрыв некие темные глубины.

Фалькон бесил их. Дуглас Гамильтон, обычно такой уравновешенный, тоже был на грани и отпускал ехидные замечания. А Родни уже обзывал Фалькона педиком. Из уроков английского последнему было известно, что это самое грязное английское ругательство, но ему, как истинному испанцу, а значит, великому мастеру всяческих ругательств и похабщины, все было как с гуся вода.

Рассердило их уже то, что подслушивающее устройство, которым они снабдили Фалькона, не сработало, но окончательно вывела из себя догадка, что Фалькон, по-видимому, действительно не желал сообщать им то ценное, что вынес из встречи с Якобом.

– Вы не можете сказать, где находился он те пять раз, когда ускользал от нашего наблюдения. Не можете сказать, кто обучил его, не можете сказать, почему его сын оказался в Лондоне…

– Я ничего не знаю, – сказал Фалькон, прерывая возмущенный поток обвинений. – Он не пожелал со мной поделиться.

– Шлепнуть подонка – и дело с концом! – буркнул Родни.

– Что? – вскинулся Фалькон.

Родни лишь передернул плечами, словно отмахиваясь от ерунды.

– Ну не надо уж так, – умиротворяюще проговорил Гамильтон.

– Он попал в настоящий переплет.

– Да хватит вам, ей-богу! – бросил Родни.

– А все мы разве не в том же самом переплете? – возмутился Гамильтон. – Вы беседуете сейчас с людьми, держащими под неусыпным контролем две тысячи потенциальных террористов! Неужели трудно бросить нам хоть одну косточку, а, Хавьер?

– Могу обсудить с вами турецкого предпринимателя из Денизли.

– К черту предпринимателя! – взревел Родни.

– Мы слушаем, – сказал Гамильтон.

– Они подписали контракт на поставку джинсовой ткани для фабрики в Сале, – сказал Фалькон. – Первая партия получена…

– Не виляйте, – сказал Родни. – Вы знаете о его делишках, но никак, черт вас возьми, не расколетесь, а морочите нам голову каким-то турецким предпринимателем, который нам на хрен не нужен!

– Наверно, вы в курсе того, что Якоба и этого турка связывают чисто деловые отношения, – сказал Фалькон, – но желаете использовать щекотливую ситуацию, превращая ее в какую-то угрозу!

– Насчет турка мы действительно в курсе, – сказал Гамильтон и поднял руку, желая остановить перепалку. – А что еще вы готовы нам сообщить?

– Якобу не известно о каком-либо подразделении активистов МИБГ, действующем в настоящее время в Соединенном Королевстве, – сказал Фалькон, – но это не означает, что такого подразделения вовсе не существует. Ему могли просто не поручать вступать с ними в контакт, и в разговорах боевиков при нем об этом не упоминалось.

– И на том спасибо, – сказал Родни.

– Давайте проясним, по крайней мере, хоть что-то. Известно вам, чем он занимался, когда ускользал от МИ-5? – спросил Гамильтон.

– Лишь в общих чертах. Мне известно только, что дело было сугубо личное.

– Для чего и понадобилось проявить высшее шпионское мастерство?

– Чтобы дело это и впредь оставалось сугубо личным, да, понадобилось.

– Хорошо, – сказал Гамильтон. – По вашим словам получается, что человек или группа людей, с которой он встречался, ускользая от нас, никак не связаны с активистами МИБГ в Лондоне.

– Я могу это подтвердить. Как и то, что они ни в коей мере не являются вашими врагами.

– А тогда какого черта вы не можете нам сказать, кто они? – вскричал Родни, с каждым словом распаляясь все больше.

– Потому что вы начнете делать далеко идущие выводы. Я изложу вам факт, а вы сопоставите его с другим фактом, возможно совершенно с ним не связанным, с теми отрывочными сведениями о Якобе, которыми располагаете. И выстроите концепцию. Неверную. И начнете действовать в собственных интересах, а не в интересах моего агента, что, скорее всего, поставит под удар Якоба с сыном.

– Ну а если говорить об интересах Якоба, то в чем они состоят? – осведомился Гамильтон.

– Чтобы все его близкие остались живы… о себе же он в данном случае думает в последнюю очередь.

– Ах-ах, невинная овечка! Только не надо начинать вешать нам на уши всю эту сентиментальную лапшу! – сказал Родни.

– Почему же он не ждет помощи от нас? – поинтересовался Гамильтон.

– Якоб отверг возможность сотрудничества с МИ-6 и ЦРУ, потому что не верит в долговечность такого сотрудничества, – сказал Фалькон.

– Да хватит с ним чикаться, устранить – и все! И повода к беспокойству больше не будет, – заявил Родни, которого успела утомить вся эта беседа.

Фалькон ждал этого момента. Настало время устроить маленький спектакль, и Родни подкинул ему такую возможность. В три шага Фалькон пересек комнату и, схватив Родни за грудки и вытянув из кресла, с силой впечатал в закрытую дверь.

– Речь идет о моем друге! – сквозь зубы прошипел Фалькон. – О моем друге, предоставившем вам с риском для себя жизненно важную информацию, позволившую предотвратить теракт в одном из крупнейших зданий в Сити и гибель тысяч людей! Если вы хотите и впредь получать от него подобную информацию, то советую вам проявить терпение! В отличие от вас Якоб никому не угрожает и не подвергает опасности жизни других!

– Ладно, ладно, – проговорил Гамильтон, сжимая уже изготовившуюся для удара руку Фалькона. – Давайте успокоимся!

– В таком случае уберите с глаз моих этого воинственного идиота! – сказал Фалькон.

Родни осклабился, и Фалькон внезапно понял, что злость этого человека наигранная, что он ломает комедию, нарочно раздражая Фалькона, чтобы тот потерял бдительность.

Все еще кипя негодованием, он позволил препроводить себя назад, к его креслу.

– Дайте нам хоть какую-то зацепку, Хавьер, – сказал Гамильтон. – Большего мы не просим.

– Ладно, – сказал Фалькон. С Якобом была заранее оговорена и эта мнимая уступка. – Ряд организаций, включая НРЦ, обеспокоен появлением постороннего в доме Якоба.

– Это что, в Рабате?

– Да, дом его в Рабате, Родни.

– Ну а нам-то что за дело до этого?

– По-видимому, беседа наша подошла к концу, – холодно бросил Фалькон, делая движение, чтобы уйти.

– Не обращайте на него внимания, – сказал Гамильтон, – и расскажите нам об этом постороннем.

– Это друг семьи по имени Мустафа Баракат. Заправляет в нескольких туристических агентствах в Фесе, где и появился на свет в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году и прожил всю свою жизнь.

– А что он делает в доме у Якоба?

– Гостит. Как гостил иногда и раньше, но с тех пор, как иностранные и марокканские спецслужбы заинтересовались личностью Якоба, это первый визит к нему Бараката.

– Мы эту личность проверим, – бросил Родни угрожающим тоном.

– Сейчас она побеседует с вами, – сказал Рамирес, обращаясь к двум офицерам из отдела по борьбе с преступлениями против детей, ожидавшим в коридоре возле директорского кабинета.

– А почему она так противилась? – спросил тот, что помоложе.

– Ее уже допрашивала полиция, – отвечал Рамирес, – почему и состоялось наше знакомство. Ее подозревали, вернее, я подозревал в убийстве мужа, Рауля Хименеса.

– А Фалькон не подозревал? – спросил инспектор Тирадо, старший из двух офицеров ОБПД. – Потому она и хочет говорить только с ним?

– Они в близких отношениях, – сказал Рамирес, жестом пресекая дальнейшее развитие этой темы.

– Но мужа она не убивала? Или убила? – спросил молодой с некоторым беспокойством.

– Занимайтесь своим делом, черт побери, и не отвлекайтесь, – сказал Рамирес, не отвечая на вопрос. – Сконцентрируйте свои усилия на пропавшем ребенке и не спешите с обобщениями. Придерживайтесь очевидных фактов, а в прошлое заглянете потом… потихоньку и с осторожностью.

– Но мы так не работаем! – возразил молодой.

– Знаю. Потому и предупреждаю вас, что если станете копаться в ее личной жизни, деловых связях, изучать ее семейный альбом до того, как завоюете полное ее доверие, то она замкнется, как раковина, и станет ожидать приезда Фалькона.

– А когда он приедет?

– Не знаю. Возможно, вечером, часов в десять-одиннадцать.

– Я слышал, что мальчика она в последний раз видела у входа в лавку севильского футбольного клуба, – сказал Тирадо. – Как известно, камеры наружного наблюдения там нет, поэтому трудно будет выяснить, сам ли мальчик ушел оттуда и заблудился или его похитили. А как вам самому кажется, Хосе Луис? Что могло случиться?

– Сомнительно, чтобы мальчик сам ушел и заблудился, – сказал Рамирес. – Вам с ней придется нелегко. Она женщина непростая.

– Мне и с простыми-то непросто приходится, – заметил молодой, устремляя взгляд куда-то в глубь коридора.

Рамирес мысленно помянул Деву Марию.

– Придерживайтесь очевидных фактов. И не спешите с обобщениями, – как мантру, повторил он. – Возможно, нам все равно придется дожидаться Фалькона.

– Это почему?

– Потому что Фалькон сейчас мешает сразу в нескольких котлах, а кое-где там на донышке понабралось всякой дряни.

Они распахнули дверь в кабинет, и сразу же до них донесся возмущенный громкий голос Консуэло:

– Как это «нет камеры наружного наблюдения»? Как такое возможно? Вот в Англии, говорят, эти камеры повсюду понатыканы, на любом перекрестке, даже в самой глухомани!

– Но мы не Англия! – сказал директор. Он сочувствовал Консуэло, но при этом сдерживал раздражение от ее непонятливости.

– Но если не через камеру, то как-то вы все-таки можете…

– Добрый день, сеньора Хименес. Я старший инспектор Тирадо, – сказал старший из офицеров ОБПД, входя в кабинет. – Мы представляем отдел по борьбе с преступлениями против детей и, разумеется, располагаем многими возможностями. Мы проверим все заснятое на камерах торгового центра, как внутри, так и снаружи. Как вы знаете, камеры установлены и в центральной части сооружения, и весьма вероятно, что угол обзора охватывает и стадион, и магазин севильского клуба. Полицейские уже опрашивают возможных свидетелей и около магазина, и около стадиона. Я думаю, что очень скоро мы выясним, что случилось с вашим сыном Дарио.

Консуэло встала и пожала руку офицеру.

В 18.00 Фалькон еще был на пути в Хитроу. Дуглас Гамильтон пообещал ему задержать рейс, но Фалькон не слишком на это надеялся – вряд ли он расположил к себе Гамильтона настолько, чтобы тот ради него так расстарался. Несмотря на нелюбезный прием, ему оказанный, Фалькон чувствовал облегчение. Якоб был с ним откровенен. Они снова действовали вместе и сообща, а это стоило несговорчивости, проявленной Фальконом в беседе с англичанами. Правда, неуклонность и беспощадность МИБГ, когда он вспоминал о ней, рождала у него тревожные предчувствия, но он успокаивал себя мыслью о хорошей выучке охранников Файзаля Сауди.

Он машинально включил мобильник, и тот сразу же взорвался сообщениями и пропущенными вызовами. Он заглянул в адреса. Двенадцать посланий от Консуэло. Он откинулся на спинку кресла. «Ягуар» мчался вдоль эстакады на Грейт-Вест-роуд, мимо высотных офисных зданий. Он чувствовал усталость и окостенелость в спине и шее, что не мешало ему с удовольствием ощущать груз непрочтенных посланий. Радостное предвкушение вызывало улыбку: Хавьер Фалькон, кажется, заделался романтиком? Кто бы мог подумать. Передернув плечами, он открыл первое послание.

Дарио пропал. Помоги.

Он прокрутил остальные, каждый раз надеясь, что с паникой поторопились, что в конце концов прочтет: «Дарио нашелся. Вечером жду». Вместо этого выстраивалась неутешительная цепочка событий, а последнее сообщение гласило: «Где ты? Ты нужен мне здесь!» Отправлено это было в 17.08. От ужасных предположений, зашевелившихся в нем, его обдавало холодом.

Рамирес все еще слонялся по коридору в ожидании новостей из директорского кабинета, когда в телефоне он услышал голос Фалькона. Рамирес быстро ввел его в курс дела и сказал, что с Консуэло в данную минуту беседуют офицеры ОБПД.

– Я буду не раньше половины одиннадцатого, – сказал Фалькон. – Разреши мне поговорить с ней… лично.

– Подожди секундочку, Хавьер.

Фалькон услышал приглушенные голоса и, ожидая, когда откликнется Консуэло, пытался найти для нее какие-нибудь утешительные слова, но он знал, что любые слова в таких случаях бессильны.

– Кристина нашла супружескую пару, проживающую на проспекте Эдуардо Дато. Из окон их квартиры хорошо виден футбольный стадион и магазин севильского клуба, – сказал Рамирес. – Они видели двух мужчин в бейсболках, одетых в черные куртки и черные джинсы. Мужчины вели под руки мальчика с шарфом севильского футбольного клуба на шее. Похоже, что мальчик оказывал некоторое сопротивление или, во всяком случае, шел неохотно. Один мужчина тащил коробку. Группа подошла к машине, припаркованной через квартал оттуда, и второй мужчина сел с мальчиком сзади, а тот, что тащил коробку, бросил ее на землю, после чего забрался на водительское место, и машина скрылась. Свидетели успели разглядеть машину – красный «фиат-пунто» со старым севильским номером. Кристина разыскала коробку. В ней оказались футбольные бутсы, купленные в этот же день в магазине «Десяточка».

– Передайте эту информацию вместе с бутсами Консуэло и офицерам ОБПД, а мне позволь поговорить с Кристиной, – сказал Фалькон.

Мобильник взяла Феррера.

– Ты была у Марисы и разговаривала с ней? – спросил Фалькон.

– Утром, сразу же после вашего отъезда. После каждого моего разговора с Марисой я получаю звонок с угрозами.

– И вы думаете, что это – новый шаг к реализации их угроз?

– Не думаю – знаю. Накануне поздно вечером я виделся с Марисой, и тут же последовал звонок – в двенадцать с минутами, как раз перед моей встречей с Консуэло, с которой мы ужинали. Голос предупредил меня, чтобы я ждал неких событий, и, когда они действительно произошли, я тут же понял, что виной всему – я. Люди эти меня знают, знают мою ахиллесову пяту. Дарио похитили те, кто оказывает давление на Марису, кто бы это ни был.

Фалькон говорил с ней своим обычным спокойным, сдержанным тоном, но впервые за четыре года совместной работы ей почудилось, что голос его вот-вот дрогнет, и она поняла, что Фалькон испытывает страх. Она знала, как тепло он относится к мальчику. Он всегда с особым интересом расспрашивал ее и о собственном ее восьмилетнем сыне, как живет, чем увлекается. Шеф словно примеривал на себя роль отца, учился им быть. И вот теперь получил удар под дых.

– Я должна еще раз поговорить с Марисой, – сказала Кристина.

– Как она показалась тебе при той вашей встрече?

– Сама не своя. Выпивши. И только начала откровенничать, как вдруг звонок. Ну, она сразу сникла и заторопилась закруглить разговор.

– Поезжай к ней сейчас, Кристина. Так скоро, как только можно. Возьми ее опять в оборот. Скажи, что они похитили ребенка. Дави на чувства. Пусть она… пусть испытает боль. Используй любые методы.

– Хорошо. Я все сделаю. Не беспокойтесь. Но как быть с ОБПД? Ведь по правилам это его расследование. Мы оказались задействованными лишь потому, что Консуэло, разыскивая вас, позвонила Рамиресу.

– Но мы уже начали допросы Марисы в связи с убийством, в котором она является подозреваемой. ОБПД нам необходимо держать в курсе, но, докладывая ему все сейчас, мы потеряем драгоценное время. Поезжай к Марисе, а я объяснюсь с ОБПД. Пусть Рамирес сообщит ему все, что ты выведала у той пары с проспекта Эдуардо Дато, а я поговорю с Консуэло. – И добавил: – Ты хорошо поработала, Кристина. Быстро и оперативно.

Феррера вызвала Консуэло в пустой коридор и передала ей мобильник.

– Где ты? – спросила Консуэло, прижимая мобильник к щеке.

– Не могу тебе этого сказать. Это дело полиции не касается, и знать о нем никто не должен. Все, что я могу тебе сообщить, – это то, что я улетел, а сейчас еду в аэропорт. Еще до двенадцати мы увидимся.

– Кристина разыскала свидетелей, видевших двух мужчин, похитивших Дарио. Мне показали футбольные бутсы. Те самые, что я купила ему, – сказала Консуэло. Говорила она хрипло, сдавленным голосом, словно через силу. – Они видели, как те двое вели Дарио под руки.

Своим звонком он застал ее врасплох. И вся выдержка и воля, так помогавшие Консуэло в делах, дававшие ей силы переносить все тяготы непростой ее жизни, заставлявшие людей считаться с ней и уважать ее, вдруг покинули ее. Она вдруг почувствовала себя как на приеме у Алисии Агуадо – потерянный, запутавшийся подросток, взрослая женщина, сбившаяся с пути, зрелый здравый человек на грани безумия, цепляющийся за руку психиатра.

В свою очередь, Фалькона этот маленький обмен информацией неожиданно словно укрепил, взбодрил, поставив лицом к лицу с неизбывной его виной. Холодный ужас, темные страхи, что поднялись со дна его души, когда он читал ее сообщения, теперь покинули его. Она обратилась за помощью именно к нему, причине этого кошмарного, горестного происшествия. Он всей душой отзывался на ее отчаяние, ее желание укрыться у него на груди, но если утром единственным его стремлением было разделить с ней это чувство и раствориться в ней, то теперь он ощущал в себе некий жесткий стержень, неспособный расплавиться в эмоциях.

– Тебе вот что необходимо сделать, – сказал Фалькон, понимая, что единственное спасение сейчас – это его профессиональные навыки. – Там на дисках камер наружного наблюдения должны остаться изображения тех двоих.

– У торгового центра нет камер с таким большим обзором.

– Те двое мужчин должны были зайти внутрь, чтобы отыскать тебя. Какое-то время они, несомненно, следили за тобой, выбирая подходящий момент. Просмотри все имеющиеся видеоматериалы и отыщи их там. А увидев, припомни, когда видела их раньше, потому что, Консуэло, эти двое мужчин, безусловно, уже мелькали в твоей жизни. Возможно, где-то на периферии ее, но мелькали. Никто не мог бы совершить подобное, не планируя все заранее, не выслеживая Дарио и тебя в течение некоторого времени.

– Но разве не может быть, чтобы выслеживал один, а эти двое потом… потом похитили?

– Может. Но все равно в какой-то момент они должны были рассмотреть свою мишень. Надо привлечь к следствию его школу. Возьми с собой старшего инспектора Тирадо, поговорите с учителями, с детьми, и не только с его одноклассниками.

– Мне нужно, чтобы ты был рядом, Хавьер, – сказала она.

– Я и буду. Но сейчас самый решительный момент. Помни об этом. Первые часы – это крайне важно. Выбрось из головы все ненужное и сконцентрируйся только на том, что может помочь нам в поисках.

Было слышно, как глубоко вздохнула Консуэло.

– Ты прав, – сказала она.

– Когда ты увидишь этих двоих на видео – а я обещаю тебе, что ты их увидишь, может быть, без бейсболок или в куртках, вывернутых наизнанку, но увидишь, – ты поймешь, что видела их раньше.

– Я их видела, – обронила она.

– Что ты хочешь сказать?

– Я вспомнила. Двух мужчин. Они глядели прямо на меня, когда я говорила по мобильнику в «Десяточке», ожидая своей очереди в кассу. Я еще обратила внимание на то, как они смотрят.

– Постарайся держать это в памяти, когда будешь проглядывать видео. Попроси охранников сперва прокрутить записи с наружных камер «Десяточки», а когда увидишь на них этих двух мужчин, гляди очень внимательно, замечай приметы – походку, рост, комплекцию, волосы, руки, ноги, украшения, если они есть, – все, что может подхлестнуть твою память, напомнить, где ты их видела раньше. Сделай это, Консуэло, а больше тебе ничего не надо делать. Обдумай все, ответь на вопросы старшего инспектора Тирадо – и все. Я вернусь еще до полуночи, и мы их найдем.

– Хавьер?

– Да.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Опять ты, – бесстрастно сказала Мариса. Она казалась осовелой от алкоголя, глаза были красные и слезились. – А что, другого занятия, поинтереснее, не нашла?

Она стояла в распахнутой двери по-прежнему в одних трусиках-бикини, с толстым тлеющим окурком в руке. От нее тянуло сладковатым запахом рома, смешанным с запахом гашиша.

– Входи, послушница, – сказала она. – Смелее. Не укушу.

Неровной походкой Мариса кое-как добралась до рабочего стола, развернулась и плюхнулась на табуретку. Покачнувшись и чуть не упав, она все-таки ухитрилась плеснуть себе в стакан «Куба либре» <sup>[11]11
  «Куба либре» («Свободная Куба», исп.) – коктейль из рома, колы и лайма, один из самых популярных в мире.


[Закрыть]</sup> и, морщась, выпила сладкий и липкий напиток. Облизнулась.

– На что уставилась? – осведомилась она. Лицо ее попеременно казалось то злобным, то растерянным.

– На тебя.

Мариса картинно раздвинула ноги и, сунув палец под резинку бикини, сделала скабрезный жест.

– Сюда нацелилась, да? – сказала она. – Уж наверняка это пробовала в своей монастырской школе, или как там она у вас зовется…

– Заткнись и не болтай глупостей, Мариса, – сказала Кристина. – Я сварю кофе.

– Ах, шеф, ах, проказник… – протянула Мариса нарочито слащавым, «сексуальным» тоном. – Вот что он надумал, этот твой старший инспектор, тебя ко мне послать – дескать, если мужчин не любит, значит, любит…

Крепкая, со всего размаху пощечина Кристины прервала этот поток. Мариса осеклась и, пошатнувшись, свалилась с табуретки. Сигара выпала у нее из рук, и она принялась шарить среди щепок и опилок, пока не нашла ее и вновь не сунула в рот. Потом она поднялась, смаргивая слезы, струившиеся по щекам. Кристина сварила кофе, заставила вылить воды, надела на нее рубашку и халат.

– Сколько бы ты ни пила, сколько бы ни ширялась, все равно в голове у тебя сидит то, что сидит!

– Какого дьявола ты знаешь, что сидит у меня в голове!

Приблизившись к ней вплотную, Кристина ухватила ее за подбородок так решительно, что глаза у женщины выпучились. Отняв у нее сигару, Кристина бросила ее на пол и раздавила.

– Каждый раз после визита к тебе старший инспектор Фалькон получает звонок с угрозами от тех, кто удерживает у себя Маргариту, – сказала она. – Вчера вечером ему тоже позвонили. Сказали, что случится плохое. А утром, когда любимая женщина инспектора находилась в торговом центре «Нервион-пласа», это плохое действительно случилось. Знаешь, что произошло, Мариса? Ты слушаешь меня?

Мариса кивнула. Цепкие пальцы Кристины причиняли ей боль.

– Они похитили ее сына, восьмилетнего мальчика. Умыкнули, запихнули на заднее сиденье машины, и теперь из-за того, что ты не желаешь открыться нам, страдает невинный ребенок. А ведь ты знаешь, какие они, эти люди, знаешь, на что они способны, верно ведь, Мариса?

Мариса отпрянула, вырвавшись из рук Кристины, и схватилась за голову, словно желая заткнуть уши, отгородиться и не слышать.

– Восьмилетний ребенок! – продолжала Кристина. – И знаешь, что они сказали, Мариса? Сказали, что больше мы о нем не услышим. Так что из-за твоего молчания мальчик пропал и мы никогда не узнаем, где он и что с ним. Если только ты…

Мариса топнула ногой, сжала кулаки и взглянула вверх, словно взывая к невидимому и безразличному к нашим страданиям Господу.

– В том-то и дело, маленькая послушница, – сказала она. – Они на что угодно способны, эти люди. С ними такие парни, которым на все наплевать. Девушка перед ними, младенец или восьмилетний мальчишка – для них один черт. И если я обмолвлюсь хоть словом…

– Мы сможем тебя защитить, установить у дома пост.

– Меня защитить вы сможете, – сказала Мариса. – Сможете запереть меня в четырех бетонных стенах и держать там до скончания века! Только им это будет одно удовольствие, потому что они будут знать наверняка, что думаю я только о Маргарите и тех ужасах, что ей приходится переживать. Так действуют эти люди и по-другому не умеют. Зачем, думаешь, она им понадобилась? Невинный барашек, совсем юная девчушка…

– Я слушаю тебя, Мариса.

– Когда умер отец, на его клубе в Хихоне висел долг. Мать в лепешку расшибалась, чтобы наскрести денег и выплатить долг. Потом она заболела. Они забрали Маргариту в залог, в счет долга. Но на самом деле мы им не были ничего должны. Ведь настоящими владельцами клуба были они. Они всю жизнь качали деньги из отца, даже когда он работал в кубинском сахарном экспорте. Но они воспользовались нашей беспомощностью – беспомощностью женщин, оставшихся без мужчины, и изобрели этот долг, выплатить который невозможно. Чтобы платить им, моя сестра будет продавать себя так долго, как только сможет, пока не иссохнет от наркотиков и не угробит себя бесконечным развратом. А после они вышвырнут ее на улицу, и она окажется в подворотне. Скотину и то они жалеют больше.