Текст книги "Кровь слепа"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Броня ее красоты, ее гибкой, упрятанной в бирюзовый чехол сексуальности оказалась пробитой. Он почувствовал ее волнение, вспыхнувшее в ней беспокойство. В глубине больших карих глаз появилось выражение неуверенности. Всё – дело сделано. Пора уходить.

– Передайте вашим друзьям, – сказал Фалькон и, пристально взглянув на нее, направился к двери, – что я буду ждать их следующего звонка.

– Каким друзьям? – бросила она ему вслед. – Нет у меня никаких друзей!

Уходя, он оглянулся на нее, одиноко стоявшую посреди комнаты. Последним ее словам он поверил и, неизвестно почему, ощутил невольную жалость.

Уже в машине он почувствовал потребность не спешить и посмотреть, не придет ли кто за ней, чтобы сопроводить на праздник.

Он увидел ее на балконе под крышей. Прижимая к уху мобильник, она глядела на него. Заставлять ждать Консуэло он не хотел. Он быстро тронулся, после чего заехал домой, наскоро принял душ, смывая с себя полицейские заботы. Потом он переоделся и уже через десять минут направлялся к площади Сан-Лоренсо. Выйдя из такси на площади, он очутился в толпе гуляющих – люди медленно, наслаждаясь теплым вечером, фланировали в тени высоких деревьев перед внушительным кирпичным фасадом церкви Иисуса Всесильного. В кармане Фалькона завибрировал его служебный мобильник. Ответил он машинально, доверившись судьбе.

– Слушай, – сказал тот же голос. – Когда заходишь слишком далеко, думай о последствиях. И если что произойдет, знай, что виноват ты сам. И пеняй на себя. Торговаться и обсуждать тут нечего, и больше мы тебе, старший инспектор Хавьер Фалькон, звонить не станем.

Все смолкло. Номер не высветился. Он записал услышанные слова в записную книжку, которую всегда носил с собой. Увидев только что Марису на балконе, звонка он ждал, однако храбрости ему этот звонок не добавил. На что и рассчитывал звонивший. Верность его расчета – вот что вызывало досаду. Предсказуемость звонка должна была бы успокаивать, но не успокоила. Как въедливый вопрос его психоаналитика, слепой Алисии Агуадо, голос в трубке снял защитную крышку и выпустил наружу нечто, чью природу определить он не мог, но что страшился обнаружить.

Бар «Ла-Эслава» был переполнен. Консуэло стояла снаружи с сигаретой и рюмкой мансанильи в руках. Севильцы не слишком склонны уважать жизненное пространство друг друга, но для Консуэло было сделано исключение. Казалось, ее харизма создает некое силовое поле. Уличные фонари бросали отблеск на ее короткие светлые волосы. Простое ярко-розовое платье-мини казалось на ее фигуре даже дороже, чем было на самом деле, а высокие каблуки еще больше удлиняли ее крепкие стройные ноги. Фалькон порадовался тому, что успел принять душ и переодеться. Он протолкался к ней через толпу, и она заметила его, лишь когда он очутился рядом.

Они поцеловались. Он ощутил персиковый запах ее помады, обнял ее стройную талию, почувствовал, как ладно вжалась в его тело всеми своими изгибами ее фигура. Целуя ее в шею, он вдохнул ее запах и почувствовал, как царапнули его щеку ее бриллиантовые сережки.

– Ты в порядке? – спросила она, проводя рукой по его затылку, отчего весь позвоночник Фалькона до самых пяток пронзило электричество.

– А теперь даже больше чем в порядке, – отвечал он, в то время как руки Консуэло гладили его плечи, заставляя кровь течь быстрее и бурлить. Бедро Консуэло скользнуло ему между ног. Внутри в нем что-то екнуло, член встрепенулся, и впервые за этот день он ощутил себя человеком.

Почувствовав на себе взгляды окружающих, они разомкнули объятия.

– Я пива выпью, – сказал он.

– Я заказала столик напротив, – предупредила она.

Бар так и гудел голосами, громкими, как на бирже. Фалькон насилу протиснулся через толпу. Хозяина за стойкой он знал, но тот не сразу признал знакомого, а признав, стиснул его плечи со словами: «Hola, Javier, que tal?» <sup>[6]6
  Привет. Хавьер! Как дела? (исп.)


[Закрыть]</sup> Налив ему кружку, от денег он отказался. Пробираясь с кружкой к своему месту, он удостоился поцелуев от двух женщин, знакомой из которых мог назвать только одну. С кружкой он пробрался за дверь.

– Я и не знала, что ты сегодня ездил в Мадрид, – сказала Консуэло.

С Якобом она была знакома, но о порученной ему Фальконом работе не была осведомлена.

– Я встречался с одним копом по поводу того июньского дела, – отвечал Фалькон намеренно неопределенно, не желая афишировать ни встречу с Якобом, ни беседу с Марисой и второй телефонный звонок.

– Судя по твоему виду, день у тебя был не из легких.

Вытащив мобильник, Фалькон отключил его.

– Так будет лучше, – сказал он, потягивая пиво. – Ну а ты как провела день?

– У меня состоялись полезные переговоры с некоторыми агентами по недвижимости, а еще я побывала на приеме у Алисии.

– Как прошел прием?

– Я почти здорова, – сказала она с улыбкой, сделав большие глаза. – Еще годик – а там как рукой снимет!

Они посмеялись.

– Я сегодня виделся с Эстебаном Кальдероном.

– До этого помешанного мне, во всяком случае, далеко, – сказала Консуэло.

– Когда я ехал в Мадрид, мне позвонил начальник его тюрьмы и сообщил, что Эстебан выразил желание встретиться с Алисией.

– В его безумии даже она, как я думаю, не сможет разобраться, – сказала Консуэло.

– С того дня, когда все произошло, я его впервые увидел. Вид у него неважный.

– Если то, что у него внутри, выплеснулось наружу, то вид у него, должно быть, ужасающий.

– Ты что, переезд задумала? – спросил он.

– Переезд?

– Агенты по недвижимости, – пояснил Фалькон. – Санта-Клара еще не надоела тебе?

– Я планирую расширить бизнес.

– А в Севилье тебе уже тесно?

– Может быть, и не тесно. Но что скажешь насчет Мадрида или Валенсии? Как тебе такая идея?

– Не откажешь мне во встречах, когда твои фотографии появятся в «Hola»: «Консуэло Хименес в своем роскошном доме в окружении милых деток»?

– И со своим любовником-полицейским? – Она невесело улыбнулась. – Нет, прогонять тебя я не собираюсь при условии, что ты научишься управлять яхтой.

Впервые она назвала его своим любовником и сделала это предумышленно. Он допил пиво и поставил на стойку пустую кружку. Потом подхватил ее под руку, и они перебежали площадь.

В ресторане, который, несмотря на арабское название, выдержан был в неоклассическом стиле – обилие колонн, мрамора и крахмальных белых скатертей и салфеток, – не было и намека на шведский стол. Метрдотель поспешил ей навстречу с двумя чашками кофе за счет фирмы. При виде их производимый посетителями многоголосый шум на секунду стих, чтобы потом, когда их проводили, возобновиться с новой силой. Меню выбирала Консуэло – и за себя, и за него. Предоставлять выбор ей ему нравилось. Они пили кофе, а ему хотелось очутиться с ней наедине, чтобы можно было, склонившись к ней, целовать ее шею. Они строили планы на будущее, и это было хорошим предзнаменованием.

На овальном блюде прибыли закуски – миниатюрный пирожок с козьим сыром, хрустящий хлебец с утиной печенкой в айвовом джеме и чашечка чесночно-миндального супа с вяленым тунцом и шариком мороженого из дыни. Все это было остро и изумительно вкусно.

– Вот он, истинный оральный секс! – заметила Консуэло.

Вычищенные чуть ли не до дыр тарелки были унесены, на столе явилась бутылка «Пескуэры» 2004 года из Рибера-дель-Дуэро, ее открыли, и в бокалы полилась темно-красная благоуханная жидкость. Они обсуждали трудности возвращения в Мадрид после вольной севильской жизни.

Ему она заказала утиную грудку, поданную на живописно раскинутых по тарелке холмиках кускуса, себе же взяла морского окуня, серебристая хрустящая кожица которого тонула в нежнейшем белом соусе. Он почувствовал, как ее нога прижимается к его ноге, и было решено, пожертвовав десертом, вызвать такси.

В такси они полулежали на заднем сиденье, и он целовал ее шею под мелькающими над ними огнями уличных фонарей в веренице машин, развозящих вечернюю публику из бара в клуб и обратно. У соседей Консуэло горел свет, и дочка им открыла. Фалькон поднял из постели крепко спавшего Дарио. Мальчик не проснулся.

По пути домой Дарио открыл глаза.

– Hola, Хави! – проговорил он спросонья и, ткнувшись светловолосой головкой в грудь Фалькона, замер. Доверчивость этого движения глубоко растрогала Фалькона. Они поднялись по лестнице, и он уложил мальчика в постель. Веки ребенка затрепетали, но сонная одурь не давала глазам раскрыться.

– Завтра футбольный матч, – пробормотал он. – Ты обещал!

– За невыполнение – штраф, – сказал Фалькон, накрывая его одеялом и целуя в лоб.

– Спокойной ночи, Хави!

Стоя в дверях, Фалькон ждал, пока Консуэло, склонившись к сыну, целовала его и гладила его волосы. Его обуревало сложное чувство – сродни не то родительской нежности, не то горечи от сознания, что собственных детей у него нет.

Они спустились вниз. Налив Фалькону виски, она приготовила себе джин с тоником. Теперь, впервые за этот вечер, он мог ее как следует разглядеть, вволю любоваться ее мускулистыми ногами, изящными щиколотками. Его охватило сильное желание целовать ее ноги сзади под коленками.

Что-то изменилось в ее поведении в этот вечер. Нельзя сказать, что после севильского взрыва и их воссоединения они не занимались любовью – никаких ограничений на этот счет она ему не ставила, хотя и летний отпуск, и присутствие детей рядом сексу не способствовали. Во время первого их сближения года два назад они вели себя более темпераментно, словно измученные долгой жаждой путники, которые никак не могут напиться. Теперь же они проявляли осмотрительность и действовали как бы с опаской. Им не хватало уверенности в том, что поступают они правильно. Но в этот вечер он чувствовал перемену. Она всецело доверилась ему. Возможно, роль сыграла ее беседа с Алисией, психоаналитиком, посоветовавшей ей раскрепоститься не только физически, но и морально.

– Что происходит? – спросила Консуэло.

– Ничего.

– Мужчины обычно так говорят, когда их одолевают сладострастные видения.

– Я думал о том, как вкусен был ужин.

– Нет, мысли лгут тебе.

– Как получается, что ты всегда угадываешь, о чем я думаю?

– Потому что мои мысли всецело заняты тобою.

– Тебе и вправду хочется знать, о чем я думал?

– Если думал ты обо мне.

– Я боролся с сильнейшим искушением целовать твои ноги сзади под коленками.

По ее лицу медленно скользнула улыбка и словно потекла дальше – вниз, к ногам.

– Я ценю в мужчинах терпение, – сказала она, – но терпение в меру.

Она цедила джин из стакана, и кубики льда бились о его стенку.

– Терпеливый мужчина должен уметь уловить момент, когда терпение начинает надоедать.

Она сделала вид, что сдерживает зевок.

– Joder, – сказал он, поднимаясь.

Они обменялись поцелуем и поспешили наверх, оставив на столе недопитые стаканы.

Она высвободилась из своего розового платья и узкой полоски трусиков. Больше на ней ничего не было. Он выпростал кисти из стягивавших их манжет рубашки, скинул туфли. Она сидела на краю кровати, вся темная от загара, пощадившего лишь белый треугольничек внизу живота. После нескольких торопливых судорожных движений он тоже освободился от одежды и, подойдя к ней, встал между ее ног. Она принялась гладить его, не сводя взгляда с его искаженного желанием лица. Ее губы с еще не стертыми следами персиковой, под цвет ее лака на ногтях, помады были влажны. Ее руки, оставив бедра, потянулись вверх, перейдя за спину, и впились в него ногтями. Он чувствовал касания ее губ, ее царапающие его ягодицы цепкие ногти. Из последних сил он сдерживал нетерпение.

Она легла на постель, перекатилась на живот и, бросив на него взгляд через плечо, пальцем указала на ноги под коленками. Чувствуя дрожь, он склонился к ней. Он поцеловал ее ахиллесово сухожилие, икру и место под коленкой, потом перешел к другой ноге, передвинулся повыше, чувствуя, как подрагивает ее плоть под его поцелуями. Она чуть приподняла таз навстречу ему, и о терпении было забыто. Они двигались в унисон, его руки сжимали ее тело. Она тискала простыню, зажимая ее в горсти. И весь сумбур прошедшего дня отошел в небытие.

Потом они лежали неподвижно там, где рухнули, лежали еще сцепившись, в комнате, освещаемой лишь пробивавшимся сквозь оконные шторы светом с улицы.

– Ты сегодня другая, – сказал Фалькон, гладя ее живот, целуя ее между влажных от пота лопаток.

– Я и чувствую себя по-другому.

– Сейчас все как два года назад.

Она устремила взгляд в темноту и щурилась, как от яркого света.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Я освободилась.

– Почему именно теперь?

Он почувствовал пожатие ее плеч, дернувшихся под его руками.

– Может быть, потому, что дети теперь отдаляются от меня, – сказала она.

– Но Дарио в тебе еще нуждается.

– И в своем «Хави» тоже, – сказала она. – Он любит тебя. Я это знаю.

– И я его люблю, – сказал Фалькон. – Как люблю и тебя.

– Что ты сказал?

– Сказал, что люблю тебя… и всегда любил.

Сняв его руку с живота, она поцеловала его пальцы и переместила руку себе между грудей. Эти слова она уже слышала от мужчин, но впервые она была готова им поверить.

8

Дом Консуэло в Санта-Кларе, Севилья, суббота, 16 сентября 2006 года, 7.45

Утро началось с футбола. Фалькон стоял в воротах. Он чувствовал такую бодрость и силу в ногах, что приходилось останавливать себя, вспоминая, что не следует отражать все удары мальчика. Несколько раз он позволил Дарио забить гол и, стоя на коленях, смотрел, как мальчишка носится по саду, радостно размахивая над головой фирменной майкой в полном восторге и упоении. Консуэло, еще в халате, глядела на них из окна гостиной. На душе у нее было смутно, как будто вольности, допущенные накануне, сейчас вызывали в ней настороженность. Она понимала, что любит Фалькона, в особенности наблюдая его наигранное замешательство, когда очередное пенальти ребенка заставляло мяч с шумом врезаться в заднюю сетку ворот. В этом ее копе сохранилось что-то детское, что вызывало в ней щемящую нежность к нему, почти такую же, какая охватывала ее при виде ее мальчика, падающего на спину с распростертыми руками и принимающего воображаемые поздравления товарищей по команде. Она постучала по стеклу, чтобы пригласить игроков к завтраку, возвращая их тем самым к реальности.

На обратном пути Фалькон, сидя на переднем сиденье такси, оживленно болтал с шофером, обсуждая перспективы севильского футбольного клуба в борьбе за кубок УЕФА. Итоги матчей он знал назубок от Дарио. Потом он забрал свою машину. Движение по ту сторону площади Кубы, затрудняемое все еще продолжавшимся строительством метро, в этот день показалось ему вполне сносным. Он чувствовал себя бодрым, вполне восстановившимся. Грудь распирало жизнерадостное сознание своей силы. Не дававшие покоя заботы отступили. Параноидальная тревога казалась абсурдной. Решения представлялись легкодостижимыми. Он ясно понимал теперь, что историю с Якобом должен обсудить с Пабло из НРЦ. Пытаться все разрулить в одиночку не стоит. Теперь это было ему ясно, и это подтверждали слова Марка Флауэрса, агента ЦРУ, являвшегося по совместительству и ответственным по связям с общественностью американского консульства в Севилье: «Не старайся нарисовать себе всю картину целиком… Никто в мире не способен это сделать». Осознавая всю незначительность доступного ему среза реальности, он уверовал теперь в необходимость выслушать и чье-нибудь другое мнение.

В отделе убийств было еще пусто. Закрыв дверь, он взял в руки аппарат экстренной связи и позвонил Пабло непосредственно в помещение НРЦ в Мадриде. Час был ранний, и к тому же суббота, но Пабло заступил на место Хуана лишь недавно, и Фалькон знал, что застанет его на месте. Рассказ о том, что произошло накануне днем на квартире, расположенной в квартале Ла-Латина, занял у Фалькона полчаса, и еще пятнадцать минут потребовалось, чтобы ответить на все вопросы Пабло, последним из которых был:

– Куда, он сказал, отправляется и когда?

– В Рабат. Сегодня утром. Высокое начальство МИБГ сообщит ему о своем решении.

Долгая пауза.

– Ты еще тут, Пабло?

– Я еще тут, – последовал ответ. – Я обдумываю, не следует ли начать действовать немедленно.

– Почему?

– Якоб не в Рабате.

– Он утром летит туда из Мадрида.

– Самое занятное, – сказал Пабло, – состоит в том, что вчера вечером он прилетел в Хитроу. Возможно, это ничего бы не значило. Возможно, он просто упустил это из виду, говоря о своих планах, но ни в одном из рейсов на Касабланку до этого часа в списках пассажиров его имени нет.

Фалькон почувствовал, как нутро его опять заливает металлический холод.

– Вот поэтому-то, – сказал он, – я вчера и испугался, что теряю его.

– Доверие в нашем деле, – сказал Пабло, – отличается некоторыми особенностями. Оно более зыбко, чем где бы то ни было. От тех, кто постоянно таится, скрывая истинные чувства, трудно требовать надежности и доверять им как самому себе. Это как с романами у женатиков. Сначала ложь сходит им с рук – раз, другой, вырабатывается определенное мастерство уловок и хитростей. Ложь становится постоянной, превращается в основу жизни. Якоб сейчас вынужден притворяться все двадцать четыре часа в сутки. МИБГ взяла его в оборот, проникнув в его семью, и это означает, что помнить о том, кто он на самом деле, Якобу теперь труднее – от скалы, на которой зиждется его самосознание, отвалился увесистый камень.

– Я и есть остающаяся часть этой скалы.

– Без тебя ему грозит полная утрата своей идентичности, – сказал Пабло. – В твою задачу входит предоставить ему спасительный якорь, восстановить его самосознание. Постарайся уверить его в своей надежности, в том, что тебе можно довериться при всех обстоятельствах.

– Он не хотел, чтобы я посвящал в это тебя, – сказал Фалькон. – Боялся передоверить кому бы то ни было контроль над ситуацией и, стараясь контролировать меня, пытался избегнуть моего контроля над собой. Теперь я не знаю, на каком я свете и какое место занимаю в его сознании. Единственное, в чем я уверен, что место это несравнимо по значимости с тем, какое занимает в нем его сын Абдулла.

– Ты должен восстановить его доверие к тебе. Он должен вновь ощутить себя в одной связке с тобой в борьбе против МИБГ. Тебе придется остановить, вернуть его, – сказал Пабло. – А я займусь сбором информации о нем и его действиях.

– Но этим ты подведешь меня. Он поймет, что я говорил с тобой.

– Зыбкость доверия в наших партнерских отношениях бывает обоюдной, – заметил Пабло. – Он не поехал прямиком в Рабат, как говорил тебе. Ты же, в свою очередь, обратился ко мне за советом, как тебе быть. Так что вы квиты – никто не в обиде. Предоставь мне немного времени, не спеши, не советуйся больше ни с кем. В особенности с этим твоим дружком Марком Флауэрсом.

Он повесил трубку. Пабло не одобрял отношений Фалькона с Марком Флауэрсом, завязавшихся четыре года назад, когда Фалькон завоевал уважение агента ЦРУ в одном расследовании. С тех пор они поддерживали связь – Фалькон сообщал ему, что делается в полиции, тот же, в свою очередь, обеспечивал его специальными консультациями через свои знакомства в ФБР.

В дверь постучали, и в кабинет Фалькона вошла Кристина Феррера.

– Ну как дела? – осведомился он.

– Мы изучили все диски из кейса того русского и идентифицировали шестьдесят четыре человека – пятьдесят пять мужчин и девять женщин. Все они запечатлены со спущенными штанами, принимающими наркотики, денежные суммы либо взятки в виде подарков, а в некоторых случаях как то, так и другое.

– Каким образом вы установили личности?

– Висенте Кортесу из ОБОП, а также Мартину Диасу из ЦРОП удалось определить личности всех мафиози, а также всех так называемых жертв, кроме трех человек.

– Какие же «жертвы» имеются в виду?

– Рядовые члены муниципалитета, а также работники мэрии, застройщики, инспекторы строительных компаний, чиновники, занимающиеся вопросами здравоохранения, безопасности, городского благоустройства, несколько местных бизнесменов и агентов по продаже недвижимости. Гвардейцы и Диас не удивились увиденному, даже кадрам совращения малолетних и сексуальных контактов женщин с черными громилами.

– И все это, казалось бы, люди, которых мы призваны охранять, – сказал Фалькон, отводя взгляд и устремляя его в окно. – А выясняется, что они сами преступники и по уши в дерьме!

– Я выделила один кадр, который хотела бы вам показать. Но вам придется пройти в соседний кабинет, потому что инспектор Рамирес настаивает на том, чтобы диски открывались лишь на одном компьютере, из страха, что они могут попасть к нашим друзьям-журналистам.

Фалькон последовал за Феррерой. Девушка села за стол, и пальцы ее забегали по клавишам. На экране появилась картинка: мужчина, обхвативший сзади женщину, чьи руки упираются в постель, а бедра приподняты. Глаза женщины обращены на камеру. Феррера похлопала по экрану.

– Я совершенно уверена, – сказала она, – что эта женщина – сестра Марисы Морено. Я даже не поленилась отыскать в полиции фотографию, приложенную к делу об исчезновении. На старом снимке ей всего семнадцать, но… а что думаете вы?

На снимке из полицейского архива была девушка африканского типа с распущенными волосами. Невинный, открытый взгляд, плотно сжатые пухлые губы. Женщине на экране было за двадцать – то есть как раз столько, сколько должно было быть Маргарите Морено. Волосы убраны в косички, что не являлось единственным отличием – взгляд ее утратил невинность и блуждал рассеянно, глаза странно поблескивали.

Фалькон поднес к экрану фотографию, данную ему Марисой накануне. На снимке волосы Маргариты были убраны в косы.

– Ты права, Кристина. Хорошо поработала, – сказал он. – Вот мы и приблизились, правда?

– К чему приблизились? – спросила Феррера.

– К иной версии истории, рассказанной Марисой, – ответил Фалькон. – К тому, что побудило ее вступить в связь с Эстебаном Кальдероном, к несексуальной подоплеке этой связи, а возможно, и к причине убийства Инес в ее собственном доме.

– Мариса имеет отношение к русской мафии?

– Я виделся с ней дважды и оба раза вскоре после свидания с ней получал звонки с угрозами, – сказал Фалькон. – А кто этот мужчина в кадре? Известно?

– Пока нет.

– Скажи Кортесу и Диасу, что это нам надо понять в первую очередь. Парень скажет нам, в каком месте они удерживают Маргариту. А сейчас давай-ка снова навестим Марису.

– Мы оба?

– Мужчин она не любит, – сказал Фалькон. – Я хочу, чтобы ею занялась ты.

По пути на улицу Иньеста Кристина Феррера позвонила Хосе Луису Рамиресу и Висенте Кортесу. Кадр был надежно сохранен в компьютере Рамиреса в файле, пароль к которому знали только он и Феррера.

Марисы дома не оказалось. Они отправились в ее мастерскую на улице Бустос-Тавера. Мариса открыла им дверь, одетая в алый шелковый халат, распахнутый так, что видны были трусики-бикини. В одной руке она держала молоток и рубанок, в другой – жеваный сигарный окурок.

– Опять вы! – сказала она и сверкнула глазами на Фалькона, прежде чем стрельнуть ими в Ферреру. – А это кто?

– Теперь, когда я отлично понял причину вашего предубеждения к мужчинам, – сказал Фалькон, – я пригласил на встречу с вами мою коллегу. Пусть с вами побеседует детектив Кристина Феррера.

– Encantada, <sup>[7]7
  Очень приятно (исп.).


[Закрыть]</sup> – бросила Мариса и повернулась к ним спиной.

Положив на рабочий стол молоток и рубанок, она завязала пояс халата, села на высокий табурет и закурила свой окурок. Лицо ее выражало по меньшей мере непримиримость.

– Теперь? – повторила она. – Почему же именно теперь вы это поняли, старший инспектор?

– Потому что мы только что нашли вашу сестру, – сказал Фалькон.

Фразу эту он произнес с намерением поразить. И цели своей добился. В последовавшей затем напряженной паузе Фалькон различил боль, испуг и даже ужас, молнией промелькнувшие на красивом лице Марисы.

– Я очень хорошо помню, как сказала вам, что моя сестра вовсе не терялась, – сказала Мариса, призвав на помощь всю свою выдержку.

Выступив вперед, Феррера подняла к ее глазам распечатку кадра из диска, найденного у Василия Лукьянова. Марией взглянула и, поджав губы, подняла глаза на Фалькона.

– Что это такое?

– Найдено среди вещей, принадлежавших известному русскому гангстеру, погибшему вчера утром в аварии на автостраде, – сказал Фалькон. – Это некто Василий Лукьянов.

– Какое отношение это все может иметь ко мне? – спросила Мариса, но видно было, что упомянутое имя ударило ее как молотком. – Если моя сестра, которую я не видела шесть или семь лет, выбрала для себя занятие проституцией…

– Выбрала? – возмутилась Феррера. Она не смогла сдержаться. – Из четырехсот тысяч испанских проституток едва ли пять процентов по доброй воле выбирают это занятие. И не думаю при этом, что с русской мафией связаны они!

– Послушайте, Мариса, мы здесь не для того, чтобы вас уличить, – сказал Фалькон. – Мы понимаем, что вас заставили. Понимаем, кто заставил. Мы здесь, чтобы облегчить вам ваше положение. Помочь вам выпутаться, освободить вас и вашу сестру.

– Я понятия не имею, о каком таком положении вы толкуете, – сказала Мариса. Она еще не собралась, и ей нужно было время, чтобы взвесить все и выработать план действий.

– В чем состояла договоренность? Может быть, они пообещали отпустить Маргариту в обмен на ваш роман с Эстебаном? – спросил Фалькон. – В обмен на получаемую от вас информацию, на то, чтобы узнать от вас об истязаниях, которым он подвергал жену? В обмен на ключ от его квартиры?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Мариса. – Эстебан и я – любовники. Я каждую неделю хожу к нему на свидание в тюрьму. Ходила, пока вы не прервали эти визиты.

– Значит, они до сих пор еще удерживают Маргариту, – сказала Феррера. – Так или не так?

– Что «так или не так»? – сказала Мариса, поворачиваясь в сторону Ферреры и направляя часть своего гнева теперь уже на нее. – О чем вы?..

– О том, что вам все еще приходится выполнять условия сделки, – сказал Фалькон. – И как долго это будет длиться, Мариса? Сколько они продержат вас так на крючке? Месяц? Год? А может быть, вечно?

Говоря это, он вдруг усомнился в своем праве вести это расследование. Может быть, он лично слишком причастен к событиям, слишком пристрастен? Ответственность женщины за гибель Инес, возможно, заставляет его проявлять грубость, делает слишком решительным и прямолинейным?

И все же сперва требуется поставить ее перед непреложным фактом, доказать всю серьезность ее положения и только потом приоткрыть возможность более мягкого решения. Но все это, как догадывался он, если и может быть достигнуто, то не за один день и не в течение одной беседы.

– Эстебан и я были очень близки, – сказала Мариса, нащупывая другую лживую тропинку. – Возможно, людям посторонним это и не бросалось в глаза. Вы могли решить, что я всего лишь использовала его. Что он являлся для меня как бы пропуском в иную, лучшую жизнь. Однако я вовсе не…

– Я уже все это слышал, Мариса, – сказал Фалькон. – Возможно, и стоит разрешить вам свидания с Эстебаном.

– Теперь, когда вы восстановили его против меня, да, старший инспектор? – воскликнула она, вскакивая и воинственно взмахивая сигарным окурком. – После того как вы убедили его в том, что он может избегнуть двадцати лет тюрьмы, переложив вину на несчастную черную девку, которую он трахал? Вы это имеете в виду, да, инспектор?

– Не из-за меня вы очутились в ситуации, в которой очутились.

– Какая еще к черту «ситуация»! – взвизгнула она. – Вы все время толкуете о какой-то «ситуации», а я не понимаю, в чем она!

– Она в том, что на вас оказывают давление, с одной стороны, гангстеры, удерживающие у себя вашу сестру, а с другой – полиция, расследующая взрыв в Севилье, – спокойно пояснил Фалькон.

– Мы находимся в шаге от того, чтобы выяснить, где держат Маргариту, – сказала Феррера, отчего голова Марисы резко повернулась в ее сторону.

– Человек на снимке, – сказал Фалькон. – Он заговорит. Но если вы, Мариса, будете с нами откровенны, ничего не произойдет до тех пор, пока Маргарита не будет вне опасности.

Мариса взглянула на распечатанный кадр. Все еще не готова. Ей все еще нужно время, чтобы решиться, чтобы определить для себя, кто или что опаснее для сестры. Феррера и Фалькон обменялись взглядами. Феррера протянула женщине визитку с номерами своего стационарного телефона и мобильника. Они направились к двери.

– Поговорите с нами, Мариса, – сказала Феррера. – На вашем месте я бы это сделала.

– Почему? Почему бы сделали? – сказала Мариса.

– Потому что мы не занимаемся убийствами беззащитных женщин, проникая к ним в дом, не подкладываем взрывных устройств, не подкупаем местных чиновников и не толкаем девушек на путь проституции, – сказала Феррера.

Они спустились по лестнице из мастерской и очутились в душном знойном воздухе двора. Пришлось на секунду передохнуть в прохладе перехода к улице Бустос-Тавера.

– Мы были совсем у цели, – ответила Феррера. Подняв руку, она сомкнула на ней два пальца – большой и указательный.

– Вот уж не знаю, – сказал Фалькон. – Иногда страх оказывает на людей неожиданное действие. Казалось бы, они уже готовы сделать единственно верный шаг, но вдруг виляют в сторону, потому что во тьме различили приближение чего-то страшного и еще более грозного.

– Ей нужно время, – сказала Феррера.

– А время как раз поджимает, – заметил Фалькон, – и при этом она одна. В сложившихся обстоятельствах потенциальный убийца представляется сильнее, чем тот, кто протягивает руку помощи. Почему к работе с ней я и привлек тебя. Мне хочется, чтобы благодаря тебе она почувствовала, что не одинока.

– В таком случае займемся поисками Маргариты, – сказала Феррера. – Когда мы спасем Маргариту, за ней последует и Мариса.

В управлении они застали инспектора Хосе Луиса Рамиреса. Скрестив руки, он нависал всем своим мощным телом над Висенте Кортесом и Мартином Диасом. Его мускулы бугрились под красной, с открытым воротом рубашкой. Он сердито хмурился, а багровый цвет его лба под черными, зачесанными назад волосами придавал ему еще более грозный вид. Они просматривали кадры с дисков из портфеля Василия Лукьянова. Сцены совращения юных девушек всегда возмущали Рамиреса. Даже видеть свою несовершеннолетнюю дочь под руку с ее молодым человеком ему бывало неприятно, хотя жена и уверяла его, что дочка невинна.

Кортес с Диасом нашли лучший угол обзора, и лицо мужчины в сексуальной сцене с Маргаритой можно было хорошо рассмотреть. Черты лица его выделили, укрупнили, и кадр был разослан по всем полицейским участкам Андалузии, в Гражданскую гвардию и в мадридский ЦРОП.

– Почему ограничиваться только Андалузией? – спросил Фалькон.

– Те мужчины и женщины, которых мы определили, проживают в городках на побережье между Альхесирасом и Альмерией.

– Возможно, оставшихся трех мужчин вы не можете идентифицировать потому, что они не местные, – сказал Фалькон. – Полагаю, что эти кадры по крайней мере следует переслать в Мадрид и Барселону, а также каким-то образом ознакомить с ними бизнесменов – местных и из этих городов. Это явится этапом. Если мы сможем найти девицу и обеспечить ее безопасность, то у нас возникает шанс заставить заговорить Марису Морено. А она, может быть, единственная из оставшихся в живых, кто как-то связан с причастными к севильскому взрыву.