Текст книги "Кровь слепа"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Почему «Монах»?

– Юрий Донцов – очень набожный.

– А почему севильский Эсте или Полигоно-Сан-Пабло? Не очень-то шикарные места…

– Роскошь он презирает. И очень большую часть дохода переправляет в Россию – в качестве пожертвований монастырям и на строительство храмов.

– Но Висенте Кортес из коста-дель-сольского ОБОП ничего о нем не знал, – сказал Фалькон. – Как так?

– Он все еще плоховато ориентируется в севильских делах. Кортеса больше заботят Леонид Ревник и его подручный Виктор Беленький, курирующий строительные компании.

– Как давно к вам поступила информация относительно Юрия Донцова?

– Ко мне – вчера, – сказал Пабло. – Но расследование ведется с начала года. Юрий Донцов ведет себя крайне тихо. Ничем себя не выдает.

– Он как-то связан с Лукрецио Аренасом из «Банко омни»?

– Пока не обнаружено, – сказал Пабло. – Реальной связи Юрия Донцова со взрывом шестого июня мы установить не смогли. То же касается и Леонида Ревника.

Фалькон откусил тост и запил его кофе.

– Значит, пока что дело только осложняется, – заметил он.

– Тебе неизвестно, кто держит у себя Дарио – Юрий Донцов или Леонид Ревник, – сказал Пабло. – Но скоро ты это узнаешь.

– Они заверили меня, что больше я о них ничего не услышу, – сказал Фалькон, – но уроков, преподанных мне ими до сих пор, вполне достаточно. Еще вчера у меня имелись возможный свидетель заговора с целью убийства и любимая женщина. Теперь все, что я имею, – это похищенный ребенок и женщина, не желающая больше меня видеть.

– Русские позвонят, – сказал Пабло. – Должны позвонить.

– Тебе удалось установить личности тех мужчин на дисках Василия Лукьянова?

– Вообще-то удалось, – сказал Пабло. – Это бизнесмены. Мужчина, трахающий сестру Марисы, зовется Хуан Вальверде. Он мадридец и является исполнительным директором европейского филиала корпорации «Ай-4-ай-ти». Тот, кого вы верно посчитали американцем, – консультант компании, лично приглашенный на эту должность Кортлендом Фалленбахом. Его имя – Чарльз Таггарт. Два года назад он возглавлял один из крупнейших религиозных телеканалов в Америке, но был уволен после того, как в интернете появились его снимки с проститутками.

– Грешный проповедник, – сказал Фалькон. – Легкая добыча для новообращенных учредителей корпорации «Ай-4-ай-ти»!

– А третий мужчина – некий Антонио Рамос, член совета директоров компании «Горизонт». Он инженер-строитель и был правой рукой покойного Сезара Бенито. Бенито занимался проектировкой и представлением проектов, Рамос же – воплощением их в жизнь. Сейчас он возглавляет всю строительную отрасль «Горизонта».

– Он числился в компании с самого ее основания? – спросил Фалькон. – Вы прошерстили всех служащих компании и всесторонне рассмотрели ее деятельность?

– Мы – нет, но полиция Барселоны этим занималась и ничего предосудительного не нашла, – сказал Пабло. – Если «Горизонт» и участвовал в заговоре и взрыве, то следов этого в офисах не обнаружено.

Фалькон налил себе еще кофе. Едва появившись, новые зацепки тут же оборачивались лишь дополнительными осложнениями.

– Понятно, что моя информация не слишком проясняет ваше дело, – сказал Пабло, – но вы, по крайней мере, получили некоторое подтверждение связи русских и людей из «Банко омни», «Горизонта» и корпорации «Ай-4-ай-ти»; связь эта, а возможно, и причастность русских к взрыву доказывается местонахождением дисков. Сосредоточьте ваши усилия на этом направлении и…

– Но на ком из русских конкретно мне следует сосредоточиться? – возразил Фалькон.

– Диски находились у Василия Лукьянова, выкравшего их у Леонида Ревника.

– А когда сняты эти сцены с девками? Там есть дата?

– Не знаю, – ответил Пабло. – Оригиналы-то в управлении.

– До или после взрыва в Севилье было это снято? Вот что может оказаться существенным, – сказал Фалькон. – Были ли Юрий Донцов и Леонид Ревник членами одной группировки до того, как Донцов откололся вследствие, скажем, нашего рейда две тысячи пятого года?

– Для меня это тоже загадка.

– Последних фотографий Донцова у вас нет, из чего следует, что вы не очень осведомлены о его теперешней деятельности, – сказал Фалькон. – Важно ли, что он обосновался в Севилье в период взрыва? Чьи люди были Лукрецио Аренас и Сезар Бенито – Юрия Донцова или Леонида Ревника, на кого из них они работали?

– Понятно. Ты свои задачи определил. Теперь дело за похитителями. Они должны выступить с условиями.

– А еще одна сложность – перебежчики от Ревника к Донцову, – сказал Фалькон. – Возможно, в обеих группировках найдутся люди, причастные к взрыву и заинтересованные в том, чтобы заткнуть рот Марисе.

– Маргариту, по-видимому, держит у себя Леонид Ревник. Ведь на диске Василия Лукьянова ее имеет европейский босс корпорации «Ай-4-ай-ти» Хуан Вальверде.

– Верно. Значит, контактировать с Марисой должен был Леонид Ревник. Но что, если к Донцову перебегали и до Василия Лукьянова? – сказал Фалькон. – Мы понятия не имеем, единственным ли перебежчиком является Василий Лукьянов. Судя по степени запуганности Марисы и ее упрямому сопротивлению следствию, я могу предположить возможность давления на нее с обеих сторон.

– Остается найти Маргариту, – сказал Пабло и передернул плечами.

Внимательно наблюдая за ним, Фалькон заметил угасание его интереса к нему и его проблемам.

– Ладно, – сказал он. – Ты помог мне, Пабло, дал кое-какое направление, чтобы двигаться дальше. Над чем советуешь подумать особо?

– Сообщения о твоих беседах с МИ-5 и контртеррористическим подразделением Скотленд-Ярда я получил вчера, – сказал Пабло. – К тому времени я уже знал о похищении и выжидал до сегодняшнего дня.

– Очень предусмотрительно с твоей стороны.

– Я понимаю, что на карту поставлено твое тесное содружество с Якобом и та поддержка, которую ты ему оказываешь, выполняя тем самым и наше поручение. Но нельзя выполнять его так слепо, – сказал Пабло. – Ведь знаешь ты только то, что он тебе сказал, будто МИБГ завербовала его сына.

– С какой стати он стал бы мне врать?

– А еще ты знаешь, что Якоб никогда не стал бы действовать во вред никому из своих кровных родственников, не сделал бы ничего, что могло бы привести к их поимке и аресту, – сказал Пабло. – А значит, нельзя исключить, что он может захотеть сбить нас со следа. Воспрепятствовать этому мы можем лишь проверкой полученной информации и расширением спектра нашей разведывательной работы. Но начало этому должен положить ты сам. Ты должен рассказать нам все, что знаешь о действиях Якоба и его намерениях.

– Но это станет опасным для Якоба!

– Просто ради интереса, что рассказал тебе Якоб о личности того единственного фигуранта, о знакомстве с которым он решился тебе сообщить?

– Не больше того, что я сам рассказал англичанам, – сказал Фалькон. – Друг семьи. Владеет ковровым производством и туристическими агентствами в Фесе.

– Именно это Якоб и позволил тебе сообщить?

– Именно это сообщил мне он.

– Ты говоришь, он всю жизнь прожил в Фесе.

– После всего, что произошло, я, может, не все точно помню.

– Быть может, ты этого не знаешь, но до моего возвращения в мадридский НРЦ я более десяти лет курировал наших агентов в Магрибе. Я являюсь частью обширной и разветвленной сети в Северной Африке, – сказал Пабло. – Стоило тебе упомянуть Мустафу Бараката, и я моментально не только порылся в своем архиве, но и воспользовался архивами моих друзей, доступ к которым мне был с готовностью предоставлен. Я запросил сведения о данном лице и у моих марокканских коллег, которые не только просмотрели все, что имеется в их досье по поводу человека, носящего эту фамилию, но, учитывая сложность и разветвленность родственных связей их соотечественников, выяснили и всю его родословную. Я смог задействовать значительное количество сотрудников.

– И что же они узнали?

– Узнали, что существует тесная связь между семьями Баракат и Диури. Начиная с тысяча девятьсот сорокового года Баракаты и Диури тридцать шесть раз заключали браки между собой, в результате чего на свет появилось сто семнадцать детей, шестьдесят четыре из которых получили фамилию Диури и пятьдесят два – фамилию Баракат. Восьмерым из Баракатов дали имя Мустафа, но для нас интерес представляют лишь двое из них, как родившиеся в конце пятидесятых. Остальные либо слишком стары, либо слишком юны для того, чтобы оказаться тем Баракатом, что живет у Якоба.

Один из этих двух носящих имя Мустафа в семидесятые годы занялся семейным ковровым бизнесом и никогда не покидал Марокко, что же касается второго – жизнь его была куда разнообразнее. В тысяча девятьсот семьдесят девятом он поступил в медресе в Джидде и проучился там три года. Затем он отправился в Пакистан, где след его теряется, и мы не слышим о нем ничего до тысяча девятьсот девяносто первого года, когда он вновь выныривает на поверхность уже в Марокко. Поговаривают, что значительную часть этого неизвестного периода он провел в Афганистане. Но тут возникает некоторая путаница, потому что в тысяча девятьсот девяносто втором году Мустафа Баракат погибает в автокатастрофе на крутом подъеме в горах Рифа на обратном пути из Шефшауэна, где его семья заимела маленькую гостиницу и лавку для туристов. Не повезло, конечно. Только вернуться на родину – и…

– О каком же из двух идет речь? – спросил Фалькон.

– Вот в этом-то и путаница. Весьма любопытно, что после катастрофы второй Мустафа Баракат, тот, что никогда не выезжал из Марокко, продолжая семейный бизнес с коврами, лавками и гостиницами, вдруг занялся экспортно-импортными торговыми операциями и стал то и дело летать в Пакистан, чтобы закупать там ковры. Со времени афганской войны все афганские, таджикские и узбекские ковры и даже ковры из Восточного Ирана стали поступать в Пакистан и экспортироваться в качестве пакистанских ковров. Ковры, которые он привозил из Пакистана, перепродавались им в такие страны, как Франция, Германия, Голландия и Соединенное Королевство.

– Думаете, что произошла подмена?

– В Рифе вскрытий не производят.

– Но, надо думать, Мустафа Баракат, учившийся в медресе в Джидде, совершил и паломничество в Мекку, став хаджи.

– Тот Мустафа Баракат, что в тысяча девятьсот девяносто третьем году стал выезжать за пределы Марокко, в том же году совершил и хадж, – сказал Пабло. – Наша разведка учитывает детали и хорошо умеет их выискивать. Поэтому, предваряя твой вопрос, скажу, что записей стоматолога – тоже нет.

– Ну а что-нибудь еще, что помогло бы нам определить его личность?

– Было бы полезно, если б в армии моджахедов велся учет и они допустили бы нас к своим документам. А еще лучше – провести анализ ДНК.

Фалькона окатила волна тревоги. Он вглядывался в лицо Пабло, как игрок в покер, желающий догадаться об истинном положении дел и картах противника. Правда ли все это? Зачем понадобилось Якобу его дезориентировать? И зачем было бы Якобу говорить то, что делает его родственника предметом пристального внимания со стороны разведки?

– Не исключай и для себя расследование такого уровня, – сказал Пабло. – Во всяком случае, подумай об этом.

В конце концов Консуэло приняла оставленное доктором снотворное. До этого она все глядела на крут циферблата и как бегут по нему стрелки, приближая время к 6 часам утра, но ум отказывался мыслить логически и приходить к каким бы то ни было связным умозаключениям – он метался в треугольнике трех тем – Дарио, она сама и Хавьер, – но сосредоточиться ни на одной из этих тем она не могла.

Несмотря на присутствие в доме сестры и двух других сыновей, Консуэло ощущала страшное одиночество. В перерывах между приступами ярости, накатывавшими на нее точно волны, она с негодованием чувствовала в себе острую потребность именно в том человеке, которого она сама же прогнала и отвергла на веки вечные. И всякий раз ее испепеляла ненависть к этому человеку. А потом вторгалось отчаяние, и она начинала рыдать при мысли о ее малыше, затерянном где-то во тьме, напуганном, одиноком. Представлять это было выше ее сил, мысли изматывали, но сознание работало и отказывалось погружаться в сон. Вот и пришлось прибегнуть к лекарству. Вместо двух она приняла три пилюли. Проснулась она в два часа дня с ощущением ваты в голове и во рту, словно ее превратили в мумию.

После сна она чувствовала такую слабость, что в душе не смогла стоять. Она села, позволив струям поливать ее согбенные понурые плечи. И опять – слезы и одновременно ярость.

Она попила воды, и мало-помалу силы вернулись. Одевшись, она спустилась вниз, и все взгляды тут же обратились на нее. В них было сочувствие. Жертвы всегда словно пышут несчастьем, драма их видима, и никакая броня выдержки не может этого скрыть.

Было воскресенье. Приходилось сидеть сложа руки и ожидать телефонного звонка.

14

Трес-Миль-Вивьендас, понедельник, 18 сентября 2006 года, 12.15

Настоящее имя его было Роке Барба, но в захудалом тупиковом barrio – квартале Трес-Миль-Вивьендас он был известен как Калека, потому что у него было всего одно легкое. Второе же он потерял через два месяца после своего семнадцатого дня рождения на корриде в деревеньке на востоке Андалузии, когда был еще novillero – новичком. Второй бык его дневного выступления ему тогда очень понравился, и он попросил пикадора не колоть быка пикой слишком сильно, чтобы он, Роке, мог показать себя публике. Вначале все шло хорошо и бык еще не наклонял головы к земле. Но Калека стал жертвой двух обстоятельств: во-первых, сам он был не очень высокого роста, а во-вторых, один рог быка имел небольшой нарост, которого он не заметил. Это и привело к тому, что в первом же сближении этот рог, вместо того чтобы скользнуть возле его груди, зацепил подмышку, и в следующую же секунду Роке подбросило в воздух. Боли он не почувствовал. И не услышал ни звука. Толпа и арена возвращались к нему волнами тошноты вместе с видением мощной шеи животного, мотавшей его из стороны в сторону. Затем он был сброшен на арену – упал на нее лицом, прямо в жесткий песок, услышав хруст сломанной ключицы.

Рог быка сломал ему два ребра, и еще в двух оказались трещины. Легкое было разорвано, а осколки кости едва не задели сердце. В ту же ночь хирурги удалили разорванное легкое. Это было концом его карьеры тореро – не из-за отсутствия легкого: оставшееся, развившись, взяло на себя функцию утраченного, но левая рука его с тех пор не могла подняться выше плеча.

А сейчас он сидел на четвертом этаже одного из множества уродливых домов-коробок квартала. На столе лежал только что вычищенный ствол. Приобрел он его лишь на прошлой неделе – раньше он если и пользовался, то разве только ножом. Нож на пружине он сохранил – тот крепился на узорчатом кожаном браслете, который он носил на правой руке.

Ствол же понадобился ему по двум причинам. Во-первых, вот уже несколько месяцев, как он перешел на высококлассный товар, распространение которого привлекло к нему значительно большее число клиентов, что означало и большие суммы денег, которыми он располагал на регулярной основе. Однако знал об этом лишь он один, он, ну и конечно, его девушка Хулия, спавшая сейчас в соседней комнате. Но Калеке было известно, что людей хлебом не корми – только дай посплетничать, а в Трес-Миль любимой темой для сплетен было то, чего всем не хватало, – деньги. Отсюда и появление ствола. Хотя главным было не это.

Ствол требовался не для острастки его клиентов, которые знали, что решительности ему не занимать. Каждый, кто готов вступить в поединок с весящим полтонны быком, оставаться с ним лицом к лицу на замкнутом пятачке арены и не дрогнуть, уж никак не слабак. Да и выучка его и его реакции остались при нем. Ствол оказался ему необходим, потому что, получая теперь высококачественный товар от русских, он не прервал отношений и с итальянцами. А если уж совсем начистоту, он начал смешивать оба товара. Почему и возникала не только потенциальная угроза со стороны людей посторонних, но любящих считать деньги в чужих карманах, но и некоторая непредсказуемость ситуации в смысле отношений с поставщиками.

Теперь, передавая поставщикам свои положенные 10 тысяч евро в неделю, он никогда не мог быть уверенным в том, что получит взамен: очередной пакетик в руки или падение вверх тормашками из окна с высоты четвертого этажа, какое он уже испытал однажды. Тяжелоатлет по имени Никита уже посетил его, чтобы напомнить, что его товар не имеет себе равных и что, если условия договора его не устраивают, они возьмут себе другого распространителя. Удар об асфальт как результат падения с четвертого этажа – таков был способ, к какому прибегнул Никита, вразумляя его. Выброс адреналина, который при этом испытал Калека, сильно ему не понравился.

Проклятые русские. Иметь с ними дело – хуже некуда. Безопасности, конечно, никто ему не гарантировал, но итальянцы – те хоть по-испански говорят, а потом – кто знает, как долго продлятся русские поставки? Вот он и решил немного смухлевать до наступления некоторой ясности. Почему и обзавелся оружием.

Девчонка вздохнула во сне. Он приоткрыл дверь в спальню, огляделся. Чуть передвинул к центру стол, стоявший в простенке между окном и овальным зеркалом. С помощью отвертки он вогнал в центр столешницы пятисантиметровый шуруп, снял ствол с предохранителя и положил таким образом, чтобы собачка упиралась в шуруп, а дуло было нацелено на середину зеркала. Двумя дополнительными шурупами он закрепил ствол, а журналом «Шесть быков» прикрыл оружие сверху. К столу он придвинул стул и сел на него так, чтобы правая, здоровая его рука оставалась свободной, а возле левой находилось оружие. Сидя, он в зеркале имел обзор того, что было за его спиной в двух задних углах комнаты. Он спустил жалюзи окна, прикрываясь от солнца и от суетливой Карретера-де-Су-Эминенсии. Приставлять к столу другие стулья было ни к чему: поставщик и его кубинский переводчик никогда не садились. Зато они курили, хоть и знали, что он этого не выносит. Он был наркоторговцем с одним легким, не курил, не пил и сам наркотиков не употреблял. Калека втянул в себя воздух – он всегда так делал, желая успокоиться.

Рамирес стоял, глядя из окна кабинета Фалькона. Феррера сидела за компьютером.

– Я узнал, кто эти трое неизвестных на русских дисках, – сказал Фалькон. – Тот, что с Маргаритой, – это Хуан Вальверде, глава мадридского отделения международной корпорации «Ай-4-ай-ти». Американец – некий Чарльз Таггарт, бывший телепроповедник, а ныне консультант корпорации, представляющий в ней интересы владельца – Кортленда Фалленбаха, ну а последний – это Антонио Рамос, инженер и новый начальник проектно-строительного отдела «Горизонта». Мне надо, чтобы эти трое были разысканы для допроса, и сделать это надо как можно скорее.

Кристина Феррера кивнула. После этого Фалькон присоединился к Рамиресу в своем кабинете, где сообщил напарнику все, что поведал ему Пабло о шайке Юрия Донцова в Севилье. Рамирес пообещал поручить двум младшим инспекторам – Серрано и Баэне – организовать слежку в севильском Эсте, сделав первым пунктом слежения улицу Гарлопа, так как именно этот адрес значился в навигаторе «рейнджровера» Василия Лукьянова. Затем речь зашла о другом.

– Установлено, что кровь на обоих бумажных комбинезонах, найденных в помойке на улице Ферии, совершенно идентична крови Марисы Морено, – сказал Рамирес.

– А на внутренней стороне что-нибудь есть? – спросил Фалькон.

– В капюшонах найдены волоски, есть пятна от пота. На одном из комбинезонов – след семенной жидкости.

– Пятна пота? Семенная жидкость? Что же, под комбинезоном он был голым, что ли?

– Вряд ли, если он зашел за угол на улице Герона и там сунул комбинезон в бак, – сказал Рамирес. – Но вечер был и вправду очень душный, а кроме того, возможно, они были на машине.

– Гангстеры, разъезжающие на машине в нижнем белье? – усомнился Фалькон, направляясь к двери.

– Куда это ты? – удивился Рамирес. – Ты же только что зашел.

– Побеседовать с Эстебаном Кальдероном.

– Новый следственный судья по делу Марисы Морено раньше или позже нас обязательно вызовет, – сказал Рамирес. – Это новичок Анибал Паррадо. Парень толковый. В каком состоянии Консуэло?

– В не очень хорошем, – сказал Фалькон. – Мы оба в не очень хорошем состоянии.

– Значит, ты рассказал ей насчет Марисы и звонков с угрозами?

– И она вспомнила, как четыре года назад эти русские проникли к ней в дом и перечеркнули красным ее семейную фотографию.

– Прости, – сказал Рамирес. – С моей стороны опрометчиво было рассказывать тебе о следах семени. Такое тебе знать не следовало бы… учитывая похищение Дарио.

– Нет, мне надо было это знать, – сказал Фалькон. – И позвони мне, когда прибудут результаты экспертизы. Поручи генетический анализ семени Висенте Кортесу и Мартину Диасу. Пусть проверят, не совпадет ли анализ с анализами кого-либо из содержавшихся под стражей русских в базах данных ОБОП и ЦРОП. И втолкуйте каждому сыщику в нашем подразделении, что все это взаимосвязано – взрыв в Севилье, убийство Инес, зверское умерщвление Марисы и похищение Дарио.

– Единственная трудность, – сказал Рамирес, щелкнув пальцами, – это доказательство.

Это был день доставки, но Калека сомневался, появится ли русский. Он знал одно: товара, добытого через итальянцев, у него оставалось лишь четыреста граммов, что никак не устроит тех его клиентов, которые уже повылазили из своих нор и нетерпеливо дергали и теребили его. Они подстерегали и его курьеров на улицах, пытаясь выведать, прибыл ли товар и скоро ли смогут они поправиться.

Калека заглянул к Хулии. Все еще дрыхнет. Разбудить? Растолкать и обоим давай бог ноги, пока не явились эти двое? Он стыдливо пожал плечами. Тихонько прикрыл дверь. Сильна дрыхнуть эта его девчонка. Надо проследить, не балуется ли она сама его товаром. Он сел, глубоко дыша, заставил страх утихомириться, угнездиться где-то в глубинах живота. Страшно, конечно: деньги теперь пошли нешуточные, а от этих русских не знаешь чего ждать.

Может, стоит все-таки разбудить Хулию. Успокойся, это только нервы. Он понимал, что страх неизбежен, но желал, чтобы тот знал свое место и не высовывался: таился в желудке и не подступал к горлу, не охватывал мозг, захлестывая его всего. Он наблюдал такой страх у novilleros, вышедших против первого их крупного быка. Такой страх сковывает, не дает шевельнуться и убивает.

Стук в дверь раздался в 12.45. Первым шел кубинец-переводчик. За его спиной маячил тяжелоатлет – бритая голова, черная щетина, тенью проступающая на белой коже, нос слегка приплюснут, на виске – алый шрам. Ростом он ниже Калеки, зато чуть ли не вдвое шире. Волосатые руки сплошь испещрены какими-то не очень различимыми татуировками. Походка неуклюжая, словно под штанами его донимают блохи. Калека провел гостей в комнату, чувствуя за спиной их шарящие взгляды Он сел. Кубинец встал слева от зеркала. Тяжеловес, подпирая стену, продвинулся вправо, настороженно озираясь вокруг глубоко посаженными темными глазами. Калеке такое поведение не понравилось. Теперь он понял, что на заднице тяжеловес прячет пушку, и пожалел, что не разбудил Хулию. В кармане его рубашки была пачка денег, но их он не вытаскивал. Он чувствовал, что заготовлены и сейчас обрушатся на него какие-то вопросы.

– Его интересует, прекратил ли ты брать товар у итальянцев, – сказал кубинец.

– Прекратил. Я же так и обещал.

– Взгляни-ка, – сказал кубинец, протягивая ему сверток из фольги.

Калека развернул сверток и, едва увидев белый порошок, понял, что влип. Он пожал плечами.

– Где вы это взяли? – спросил он.

– Купили у одного из твоих клиентов, – сказал кубинец. – Восемьдесят евро выложили.

– Не понимаю, в чем загвоздка.

– Наш товар смешан с итальянским, хоть ты и уверял нас, что прекратил брать товар у итальянцев.

– Но у меня еще оставалось некоторое количество, не выбрасывать же.

– Ты покупаешь у итальянцев, – проговорил тяжеловес – его первые испанские слова, произнесенные с ужасным акцентом.

– Не знал, что ты говоришь по-испански, – сказал Калека, довольный, что может переменить тему.

– Ему известно, что ты продолжаешь вести дела с итальянцами, – сказал кубинец.

– Откуда?

– Один из твоих клиентов проговорился.

– Который же? – поинтересовался Калека. – Здешние наркоманы за дозу чего не наговорят!

– Тот, что фламенко исполняет.

– Карлос Пуэрта – источник ненадежный, – сказал Калека. – С тех пор как ко мне ушла его девушка, он только и ждет, как бы меня прищучить.

– Вот почему мы и приглядывали за твоим домом и сами убедились, что к тебе итальянцы ходят, – сказал кубинец. Он перешел к окну и глядел сквозь жалюзи.

Калека в зеркале следил за русским, не выпуская из виду и кубинца.

– Прошлый раз мы говорить, – сказал тяжеловес.

Кубинец оторвался от окна. В руке у него был зажат большой охотничий нож. Шагнув к Калеке, он хотел ухватить его за волосы, но тот увернулся и шлепнул по журналу. Раздался громкий выстрел, и в руке Калеки тут же сверкнул нож. Пригибаясь к полу, он круто развернулся и вонзил острое стальное лезвие ножа в левый бок кубинца. В ушах звенело от выстрела, и он ничего не услышал, но почувствовал, как напряглось тело кубинца. Не вынимая ножа, он ухватил его правую кисть, все еще сжимавшую охотничий нож, и крутанул его так, что кубинец очутился между Калекой и тяжелоатлетом, валявшимся теперь навзничь на полу, но все еще тянувшим к нему пистолет. Еще один разрыв, потрясший тесное пространство комнаты, и похолодевшее тело кубинца подскочило и дернулось. Калека оттащил его назад, подвергнув еще одному смертоносному выстрелу, после чего, сильно толкнув, отпустил тело, рухнувшее на лежавшего на полу русского, с невнятным ворчанием принявшего на себя эту тяжесть. Калека же, все еще не бросая ножа, метнулся к двери и ринулся вниз по лестнице.

Лишь обогнув гаражи, он вспомнил об оставленной в спальне спящей Хулии.

На тюремной стоянке он заметил такси с невыключенным мотором, шумевшим кондиционером и водителем, крепко, откинув голову и разинув рот, спавшим в своем кресле. Направляясь к пункту охраны, он ответил на звонок мобильника – звонил старинный его приятель-детектив из Мадрида, сообщая ему сведения о квартире в Ла-Латине, где Фалькон встретился с Якобом.

– Квартира эта не в личной собственности, – сказал детектив. – Всем кварталом владеет ближневосточная инвестиционная корпорация, базирующаяся в Дубае.

– Квартиру кто-нибудь арендует?

– Это одна из трех незанятых.

Окончив разговор, Фалькон вдруг увидел Алисию – невозмутимая бледность, подчеркнутая ярко-красной помадой и иссиня-черной пышностью волос. Она спокойно ждала такси в вестибюле. Он поздоровался. Расцеловались, и она дружески стиснула его плечо, довольная, что вновь слышит его голос. Он сказал ей насчет такси.

– Я уж двадцать минут его здесь жду, – с досадой пожаловалась она. – Что происходит со здешним народом?

– Такси из Севильи, – сказал Фалькон. – Все одним миром мазаны.

– Как жизнь? – спросила она.

– Сложная, – отвечал он.

– Похоже, дефолт на нашем поколении отразится сильнее всего, – сказала она.

Фалькон рассказал ей о похищении младшего сына Консуэло и о том, как это повлияло на их отношения. На Алисию рассказ этот произвел сильное впечатление, и она сказала, что обязательно позвонит Консуэло.

– С ума она сошла, что ли!

– Только не говорите от моего имени, – предупредил Фалькон.

– Разумеется.

Они вышли к стоянке, где головы обоих обручем охватил иссушающий зной. Фалькон открыл ей дверцу и, показав водителю полицейское удостоверение, многозначительно взглянул на включенный счетчик. Водитель тут же обнулил его, и такси умчалось прочь.

Когда в комнату для свиданий, выделенную начальником тюрьмы, стражники ввели Кальдерона, тот выглядел так, что у Фалькона мелькнула мысль, не отправить ли его назад в камеру. Усадив заключенного, стражники вышли. Кальдерон порылся в карманах в поисках сигарет, потом закурил и, затянувшись, покачнулся на стуле.

– Зачем явился, Хавьер? – спросил он.

– Как чувствуешь себя, Эстебан? Вид у тебя несчастный. Измученный.

– Как у помешанного? – прервал его Кальдерон. – Выбирай на свой вкус. Любое определение подойдет. Знаешь, раньше я этого по-настоящему не сознавал, а теперь понял, что спрятаться, укрыться где-нибудь во время этой психо… так называемой терапии попросту невозможно. Понимаешь? Больше всего это похоже на ампутацию. Психоампутацию, удаление из мозга злокачественных, гнилостных воспоминаний.

– Я сейчас на стоянке видел Алисию.

– Эта уж не расколется, ничем себя не выдаст, – сказал Кальдерон. – Думаю, что психоаналитики похожи на игроков в покер, за исключением того, что своих карт и сами не знают. Ну и что она сказала тебе интересного?

– Насчет тебя – ничего. Она очень тактична. Не сказала даже, зачем она здесь, – отвечал Фалькон. – Наверное, тебе не следует считать это ампутацией, Эстебан. Ампутировать воспоминания невозможно, как невозможно и укрыться от них полностью и без последствий. Можно только осветить их, точно лучом прожектора.

– И на том спасибо, Хавьер, – сказал Кальдерон покорно, словно сдаваясь. – Посмотрим, станет ли мне теперь чуточку легче. Доктор Агуадо поинтересовалась, чего я жду от наших сеансов. Я сказал, что хотел бы знать, убил я или нет. Забавно. Очень похоже на начало следствия. Сперва она выдвигает предположение: Кальдерон ненавидит женщин. Представляешь? Я – женоненавистник! Затем начинается выуживание из меня всяческой банальщины: как я презираю свою дуру-мать, как обошелся со своей подружкой, которая не оценила моих стихов.

– Твоих стихов?

– Я ведь в писатели метил, Хавьер, – сказал Кальдерон, поднимая вверх палец. – Но это все дела давние, и углубляться в них нет смысла. Так зачем ты здесь?

– Мы немножко продвинулись в расследовании убийства Инес, после чего уперлись в стену.

– Давай выкладывай, Хавьер. Не ходи вокруг да около.

– Я взял в разработку Марису.

– Похоже, ей несладко пришлось.

– Похоже, не только я один тому виной, – сказал Фалькон и рассказал ему о дисках, на которых была заснята Маргарита, о звонках с угрозами и о похищении Дарио.

– Ты лучше моего умеешь скрывать свое внутреннее смятение, Хавьер.

– Тут роль играет практика, – сказал Фалькон. – Так или иначе, я поручил Кристине Феррере побеседовать с Марисой, и, будучи под градусом, она призналась, что вступить в связь с тобой ее заставили.

– Кто заставил?

– Те, кто держат у себя в плену ее сестру. Русская криминальная группировка.

Кальдерон, не поднимая глаз, пыхтел сигаретой.

– А от тебя, Эстебан, я хочу узнать одно: каким образом произошло твое знакомство с Марисой? – спросил Фалькон. – Кто познакомил вас?

Последовала секундная пауза. Кальдерон откинулся в кресле, прищурился: