Текст книги "Кровь слепа"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

5

Улица Бустос-Тавера, Севилья, 15 сентября 2006 года, 15.50

Во всем мире только для двух людей Фалькон бросил бы все и помчался по первому их зову. Одной из них была Консуэло Хименес, а вторым – Якоб Диури. С тех самых пор как он четыре года назад отыскал Якоба, тот стал ему вместо младшего брата, которого у Фалькона никогда не было. Собственное непростое прошлое позволяло Якобу с полным пониманием относиться к запутанной семейной драме Фалькона, приведшей его в 2001 году к «полному психическому коллапсу». Тогда, по мере того как они раскрывали друг другу душу в беседах, Якоб все больше становился для Фалькона воплощением и синонимом здравомыслия. Теперь же, в траурные дни, последовавшие за севильским взрывом, Якоб превратился для него не просто в друга и брата. Он стал его доверенным лицом и агентом. Испанским спецслужбам НРЦ, так отчаянно нуждавшимся в своих людях в приграничных территориях арабских стран, стало известно об особой близости Фалькона с Якобом. Так как другие спецслужбы не смогли завербовать Якоба, НРЦ использовал Фалькона для вербовки Диури.

Вот почему, получив сообщение от Якоба Диури еще во дворе Марисы Морено, Фалькон, едва выйдя от нее, немедленно бросился на поиски телефона-автомата. Они не говорили друг с другом после краткого совместного пребывания в Эссувейре в прошлом месяце, а все их «общение» сводилось только к деловой информации, которой они обменивались по зашифрованному разведкой сайту. НРЦ настаивал на прекращении всех его контактов с Якобом с тех пор, как после взрыва в Севилье тот был успешно внедрен в так называемую Марокканскую исламскую боевую группу, она же МИБГ. Именно эта радикально настроенная группа хранила сотни килограммов высокоактивного гексагена в подвале мечети в жилом районе Севильи. Якоб помог обнаружить и утилизировать этот гексаген, и НРЦ беспокоила возможность раскрытия агента. В течение нескольких дней существовала реальная угроза его физического устранения в Париже. Но тревоги оказались напрасными: Якоб благополучно возвратился в Рабат, что не помешало НРЦ по-прежнему проявлять осторожность и разрешить общение с ним Фалькону лишь в августе во время двухнедельного отпуска Фалькона, оговоренному еще в апреле, за два месяца до внедрения Якоба в группировку.

Найти автомат оказалось непросто. Но в Эссувейре они договорились, что для частных звонков не будут пользоваться ни домашними телефонами, ни мобильниками.

– Я в Мадриде, – сказал Якоб голосом дрожащим от волнения.

– Ты, кажется, нервничаешь.

– Нам надо встретиться.

– Когда?

– Сейчас же… как можно скорее. Я не мог предупредить тебя раньше, потому что… ну, ты знаешь почему.

– Я не уверен, что смогу выбраться отсюда так скоропалительно.

– Если я попросил тебя об этом, Хавьер, то будь уверен, что причина серьезная. Дело запутанное и важное. Крайне важное. Важнее которого сейчас ничего нет.

– Служебное?

– И служебное, и личное.

На вечер у Фалькона было запланировано другое личное дело. Он намеревался поужинать с Консуэло. Только он и она, в интимной обстановке. Очередная веха в их постепенном сближении.

– Ты имеешь в виду сегодняшний вечер?

– И даже раньше.

– Выходит, я должен постараться успеть на ближайший поезд.

– Это было бы самое лучшее. Дело того стоит.

– Но мне нужно придумать какой-нибудь правдоподобный предлог для…

– Ты занимаешься расследованием международного заговора. Можно найти сотни предлогов для поездки в Мадрид. Когда будешь знать, каким поездом едешь, позвони. Я сообщу, где буду находиться. И еще… Хавьер, не говори никому, что встретишься со мной.

Удивительно, что даже по прошествии длительного времени он сталкивается с ситуациями, когда так и тянет закурить. Он поехал на вокзал Санта-Хуста, по дороге попал в пробку и, позвонив старшему инспектору Луису Зоррите, сказал, что ему нужно встретиться с ним по поводу показаний Марисы Морено. Найдется ли у инспектора время сегодня вечером? Зоррита был удивлен такой просьбой – ведь дело считалось закрытым. Фалькон пояснил, что попутно хочет обсудить с ним кое-что еще. Они назначили встречу как можно ближе к семи часам вечера.

Мысленно прокручивая свой разговор с Якобом и вспоминая его слова насчет «служебного» и в то же время «личного» дела, Фалькон внезапно заподозрил в этом некий намек на гомосексуальные связи Якоба, не мешавшие тому, однако, быть счастливо женатым и иметь двух детей. При этом у Якоба существовала своя тайная жизнь, для радикальных исламистов МИБГ совершенно неприемлемая.

Пробка рассосалась, машина Фалькона двинулась вперед, и он позвонил своему напарнику Луису Рамиресу, обычная сварливость которого сейчас, после просмотра дисков из кейса Василия Лукьянова, уступила место забавной смеси возмущения и восторга. Рамирес находился под впечатлением.

– Ты не поверишь, – сказал он. – Член городского совета трахает двух девок одновременно! Застройщик имеет малолетку сзади! А строительный подрядчик нюхает кокаин, рассыпанный на сиськах негритянки! И это еще не все! Если это распространится в Сети, Коста-дель-Соль просто ахнет!

– Постарайся не допустить распространения. Инструкцию ты знаешь. Просмотр только на одном компьютере в нашем отделе.

– Успокойся, Хавьер. Все находится под контролем.

– Сегодня я уже не вернусь, – сказал Фалькон. – А завтра утром увидимся.

– Эльвира отбыл. Все тихо-спокойно. Утром я буду, а сейчас, конечно, останусь, если хочешь, но, признаться, я хотел бы уйти.

– Ладно, посмотрим, – сказал Фалькон. – Надеюсь, ты сможешь насладиться уик-эндом.

– Погоди-ка, этот парень из ОБОП, Висенте Кортес, заходил – искал тебя. Хотел доложить о русском, найденном в горном лесу, что за Сан-Педро-де-Алькантарой, с девятимиллиметровой пулей в затылке. Парня зовут Алексей и как-то там еще по-русски. Дружок того самого, что был найден на автостраде проткнутым железякой. Это важно?

– Скорее для Кортеса, чем для меня, – сказал Фалькон и дал отбой.

На вокзале Санта-Хуста Фалькон выяснил, что ближайший AVE, скоростной поезд до Мадрида, отправляется в 16.30, а значит, на встречу со старшим инспектором Зорритой он успевает. Якобу он позвонил из автомата на станции, все время прикидывая, в котором часу сможет вернуться в Севилью и состоится ли все-таки его ужин с Консуэло. Такой желанный, такой необходимый. При всей неспешности развития их отношений.

– Повидайся с Зорритой, – сказал ему Якоб. – А куда тебе ехать потом – скажу.

Фалькон съел что-то невыразительное, выпил пива, заглотал чашечку кофе и сел в поезд. Хотел вздремнуть, но мешали мысли. Женщина напротив говорила по мобильнику с дочерью. Женщина эта собиралась вторично замуж, и дочь ее не одобряла. Непростая жизнь. Непростые судьбы и сложности, нарастающие, как снежный ком, с каждой минутой.

Позвонил начальник тюрьмы – сказать, что Эстебан Кальдерон попросил консультации психолога.

Поезд мчался по бурым, с квадратиками выжженных полей, равнинам Северной Андалузии. Когда же, в конце концов, прольются дожди?

– Но тюремного психолога он не хочет, – объяснил начальник. – Толкует о какой-то женщине, которую якобы знаете вы. Фамилию ее он забыл.

– Алисия Агуадо, – сказал Фалькон.

– Вы ведь делом сеньора Кальдерона не занимаетесь, правда?

– Правда, но вечером я встречусь с человеком, который его ведет. Я непременно скажу ему это, и он с вами свяжется.

Он нажал кнопку отбоя. Женщина напротив тоже окончила беседу с дочерью и вертела мобильник на столике, тыча в него длинным, покрытым ярким лаком ногтем. Она вскинула глаза на Фалькона. Такие женщины всегда чувствуют обращенные на них взгляды. Опасная женщина, береги бог от таких. Беспокойство ее дочери оправданно.

Встал он, когда еще не было трех часов, а сна сейчас – ни в одном глазу. На женщину напротив он теперь не смотрел, но забыться сном все равно не мог. Мысли путались в какой-то полудреме. Он беспокоился, что не удастся вечером повидать Консуэло, и она беспрестанно возникала в его воображении. Познакомились они пять лет назад, когда Консуэло была главной подозреваемой в деле об убийстве ее мужа, владельца ресторана Рауля Хименеса. Потом, год спустя, они встретились вновь, и завязалась легкая интрижка. Фалькон был очень раздосадован, когда Консуэло вдруг прервала все отношения, но, как недавно выяснилось, у нее были в тот момент свои проблемы, которые и привели ее в кабинет психолога, слепой Алисии Агуадо. В последние три месяца они пытаются начать все по новой. Фалькон видит, что Консуэло взбодрилась и повеселела, но впустить его в свою жизнь она не спешит: видятся они только в выходные и часто в присутствии родных Консуэло, ее сестры и детей. С этим он смирился: ничего не поделаешь, работа требует жертв. В свою очередь, и Консуэло была очень занята расширением ресторанного бизнеса, унаследованного ею от Рауля Хименеса. Фалькону нравилось то чувство сопричастности, которое он испытывал, сидя за столом в кругу ее семьи. Конечно, он не возражал бы, если б секса в их отношениях было побольше, но еда всегда была отменной, а оставшись наконец наедине, они брали реванш.

Мысли о Консуэло постоянно мешались в его голове с мыслями о Якобе. Он сознавал их как нечто единое, связанное нерасторжимыми узами. Одно неизменно приводило на память другое.

Впервые Фалькон и Консуэло сошлись, увлеченные задачей помочь младшему сыну Рауля от первого брака. Этот мальчик, которого звали Артуро, в середине 60-х пропал и так и не вернулся. Как выяснилось, он был похищен марокканским бизнесменом с целью отомстить Раулю Хименесу, от которого забеременела двенадцатилетняя дочь бизнесмена, что не помешало папаше бросить свою любовницу и бежать от нее обратно в Испанию. После разрыва с Консуэло Фалькон продолжал поиски Артуро, думая этим заставить ее вернуться. План его не сработал, но, так или иначе, ему удалось узнать, что марокканец воспитал Артуро как родного сына вместе с собственными сыновьями и что мальчику было дано новое имя Якоб Диури.

Непростое прошлое обоих – Фалькона, воспитанного испанцем Франсиско Фальконом, но рожденного от марокканского художника, и Якоба, испанца по происхождению, но выросшего в марокканском Рабате в семье похитителя, – явилось причудливым основанием их пылкой дружбы. Сейчас же, кажется, впервые и благодаря глубокому внутреннему смятению, которое он ощущал в последнее время в результате всех пережитых им необычных перипетий, Фалькон задался вопросом: что сталось с ребенком двенадцатилетней девочки, которую обрюхатил Хименес? Надо будет расспросить Якоба.

Вибрация мобильника на груди заставила его вздрогнуть и, оторвавшись от размышлений, вернуться к действительности – к мелькавшим за окном пыльным просторам полей. Звонил его служебный мобильник, и он ответил, не проверив номер на дисплее.

– Слушай, старший инспектор Хавьер Фалькон, не суй нос в то, что тебя не касается!

– Кто это?

– Я сказал, и ты все слышал.

Телефон вырубился. Он проверил номер. Не высветился. Он закрыл телефон и убрал его. Женщина напротив опять глядела на него. И те, через проход, тоже, видать, наблюдают. Нет, это паранойя, ужасный прилипчивый недуг опять захватил его в свои тиски. Голос в мобильнике. Чувствовался ли в нем акцент? А как они узнали его служебный номер? Он ощущал беспокойство, но в то же время неприятное щемящее чувство где-то между лопатками ослабело, отпустило его, сменившись уверенностью в том, что, надавив на Марису Морено, он ступил на правильный путь. Раньше он с трудом выискивал то, что может предъявить Зоррите, так как не желал сердить его ссылками на малозаметные, тонкие, как волосок, трещинки в прочной броне выстроенного им обвинения. Теперь же его доводы оформились и упрочились.

Поезд въехал под своды вокзала Аточа. Фалькон уже несколько лет не приезжал в Мадрид поездом и потому остановился в главном зале, возле памятной плиты жертвам теракта 11 марта 2004 года.

Он все еще стоял там, глядя на цветы и свечи, когда рядом с ним оказалась та женщина из поезда. Это уж слишком, подумал он.

– Простите меня, – сказала она, – но теперь я знаю, кто вы. Вы Хавьер Фалькон, ведь правда? Разрешите пожать вам руку и выразить свое восхищение за те слова, что вы сказали по телевизору, о том, что ответственные за взрыв в Севилье будут пойманы. Сейчас, увидев вас воочию, я понимаю, что от своих слов вы не отступитесь и нас не предадите.

Он протянул ей руку, взволнованный, почти смущенный, и поблагодарил. Она улыбнулась и быстро шмыгнула куда-то в сторону, в то время как он нащупал у себя в руке какую-то скомканную бумажку. Не уверенный в том, откуда взялась бумажка, он тем не менее из осторожности сделал вид, что ничего не заметил. Выйдя из здания вокзала, он взял такси и поехал в управление полиции. В скомканной бумажке значился адрес – квартал Ла-Латина, возле Пласа-де-ла-Паха, и указание входить со стороны гаража.

Старший инспектор Луис Зоррита пригласил его в свой кабинет. На инспекторе был синий костюм с белой рубашкой и красным галстуком, наряд, который, не считая красного галстука, призван был изображать повседневную рабочую одежду. Черные волосы инспектора были прядями зачесаны назад и открывали лоб с тремя бороздами морщин, сходившихся у переносицы. При виде инспектора Фалькон подумал, что так может выглядеть только полицейский – тертый, опытный и неизменно решительный. Пристальный взгляд и рукопожатие его исключали всякую возможность принадлежности их лицу гражданскому и убеждали в том, что человек этот все видел и все постиг и взглядами своими, и воспитанием воплощает совершенное здравомыслие.

– У вас усталый вид, Хавьер, – сказал инспектор, опускаясь обратно в кресло. – Замучились?

Оба глянули в окно – на яркий, залитый солнцем мир, кипучая жизнь которого не давала им ни минуты передышки. Фалькон перевел взгляд обратно на письменный стол инспектора, где заметил фотографию Зорриты с женой и тремя детьми.

– Я не хотел обсуждать это по телефону, – сказал Фалькон, – питая огромное уважение к проделанной вами в последнее время и в таких непростых условиях работе.

– Что же вы обнаружили? – спросил Зоррита, прерывая поток вступительных слов в нетерпеливом желании узнать что-то, что он, возможно, упустил.

– Пока что… ничего.

Зоррита откинулся в кресле и сцепил руки на твердом и совершенно плоском животе. Он приободрился, уверившись, что не услышит ничего, что можно было бы счесть его недоработкой.

– И конечная моя цель – вовсе не помочь сорваться с крючка истязателю и возможному убийце моей бывшей жены, – сказал Фалькон.

– Это настоящий cabron, мерзавец, – сказал Зоррита, и лицо его, выглянувшее из-за рамки семейного фото, сморщилось в гримасе отвращения. – Гнусный, самонадеянный мерзавец!

– Он и сам начинает это сознавать, – заметил Фалькон.

– Не поверю, пока не увижу собственными глазами, – сказал Зоррита – человек прямой и бесхитростный, не знавший за всю свою супружескую жизнь иных женщин, кроме собственной жены.

– Начальник тюрьмы только что позвонил мне с известием, что Кальдерон попросил о встрече с психологом.

– Сколько бы он ни болтал, сколько бы ни ссылался на комплексы, полученные в детские годы, сколько бы ни лил слез и ни укрывался за «чувствами», это не меняет того факта, что он бил жену, а потом расправился с ней, и, дай этому подлому негодяю еще хоть полшанса, все может повториться сначала, как это и бывает с подлыми негодяями.

– Но поговорить с вами я приехал не об этом, – сказал Фалькон, чувствуя, что гнев Зорриты, так долго в нем копившийся, грозит не иссякнуть в течение продолжительного времени. – Вы не против, если я изложу вам суть проблемы, меня занимающей? Что-то в ней вам известно, а что-то, возможно, будет для вас новостью.

– Валяйте, – сказал Зоррита, все еще запальчиво.

– Как вы знаете, взрыв в детском саду и в жилом комплексе, произошедший в Севилье три месяца назад, шестого июня, был вызван детонацией ста килограммов гексагена. Это взрывчатое вещество группа марокканских террористов поместила в подвал здания, переоборудованный в мечеть. Само взрывное устройство было сделано из динамита «Гома-2 ЭКО», того же самого, что был использован и в мадридском взрыве одиннадцатого марта две тысячи четвертого года. Перед взрывом мечеть осмотрели двое мужчин, представившихся муниципальными инспекторами, которые, по нашим предположениям, и повредили предохранитель, чем вызвали замыкание. Мужчин этих не нашли, как не нашли и электриков, вызванных чинить проводку. Они сменили предохранитель, одновременно, как мы думаем, заложив бомбу.

Все это дало основание так называемому «католическому заговору» обвинить во всем исламских экстремистов, изобразив акцию как часть спланированной попытки вернуть Андалузию в лоно ислама. Заговорщики желали завоевать симпатии общественности и вызвать сочувствие избирателей к идеям правой партии «Фуэрса Андалусия», обеспечить ее слияние с правящей Народной партией и тем самым контроль заговорщиков над деятельностью парламента. Но интрига не удалась, а ее авторы и главные участники заговора – Сезар Бенито, председатель совета директоров «Горизонта», и Лукрецио Аренас, бывший исполнительный директор финансировавшего «Горизонт» «Банко омни», – через несколько дней после взрыва были убиты.

– Что скажете по поводу арабских визиток, найденных возле тел? – спросил Зоррита.

– Никто не считает, что убийство совершили радикалы-исламисты, – сказал Фалькон. – Похоже, что с людьми этими расправились их же товарищи.

– А кто именно – до сих пор неизвестно.

– Дойдем и до этого.

– Что думаете по поводу владельцев «Горизонта»? – задал вопрос Зоррита и поморщился, глядя в окно на лучи закатного солнца. – Средства массовой информации пытались сделать ответственными американских христиан-фундаменталистов.

– Владельцем «Горизонта» является американская корпорация, руководимая двумя новообращенными христианами Кортлендом Фалленбахом и Морганом Хэвиллендом. Но к ним не подкопаешься, настолько они далеко, а получить доступ в помещения «Ай-4-ай-ти» в Европе законным путем мы не можем.

– И поэтому довольствуемся тем, что рассматриваем под микроскопом личности и связи «столпов католицизма», как окрестила пресса Сезара Бенито и Лукрецио Аренаса.

– Рассмотрение это заняло и до сих пор занимает немало времени. Финансисты НРЦ занялись офшорами. Но Бенито и Аренас действовали через подставных лиц – держателей акций и незарегистрированные офшорные компании. Отыскать что-нибудь существенное за шесть месяцев, что нам остаются, было бы чистым везением и случайностью.

– Итак, вы в тупике, – заметил Зоррита, – и вся Испания в курсе ваших намерений.

– По-моему, намерения у меня ровно такие, какие надлежит иметь каждому полицейскому на моем месте, – сказал Фалькон. Он подался вперед, наклонившись над столом. – Я намереваюсь поймать тех, кто осматривал помещение мечети и подложил бомбу, а также тех, по чьему приказу это было сделано.

Зоррита поднял руку, делая знак Фалькону успокоиться и сесть. Потом кивнул:

– Да, но никого, кроме двух арестованных и связанных с ними двух главарей, которых, к несчастью, убрали, вам выявить пока не удалось, – сказал он. – Так каковы же будут ваши дальнейшие действия?

– Я решил очертить более широкий круг, изучая произошедшие недавно случаи насилия, – сказал Фалькон, – и посмотреть, не намечается ли тут связь с деятельностью заговорщиков, этих хитроумных Лукрецио Аренаса и Сезара Бенито.

– Судя по вашим словам, все новостные каналы, газеты и прочие средства массовой информации, помимо «АБС», трубят о «католическом заговоре». А что скажете о другой нашей излюбленной национальной идее – все вопиющие преступления считать «промыслом Божьим»? Не имеет ли этот «промысел Божий» своего подразделения боевиков-исполнителей?

Мужчины обменялись улыбками.

– Единственное, что мы знаем наверняка от задержанных подозреваемых и из прочих наших следственных мероприятий, – это то, что действовал Аренас отнюдь не из приверженности католицизму, – сказал Фалькон. – Нашим неуловимым мошенником двигали иные соображения и вера более искренняя и трепетная, идущая из самой глубины его существа.

– А сфера Сезара Бенито – строительный бизнес, – сказал Зоррита.

– Где всегда крутятся большие грязные деньги, которые легко можно спрятать в офшорах.

– Но выявить путь этих денег в офшорах вы не сумели, – сказал Зоррита.

– Однако ясно, что имело место их отмывание и что оба лица владеют крупной собственностью в Коста-дель-Соль.

– Русская мафия, – заметил Зоррита. – Я вполне отдаю себе отчет в том, что как только речь заходит об «отмывании денег» в связи с «Коста-дель-Соль», тут же, на уровне инстинкта, коленного рефлекса, возникает мысль о русской мафии, но после недавнего скандала в городском совете…

Фалькон кивнул.

– И вы думаете, проникнуть туда будет легче, чем в офшорные сделки?

– Давайте разберемся в том, что касается насильственных действий. – Фалькон предупреждающе поднял вверх указательный палец. – За короткий период, предшествующий взрыву шестого июня, произошло пять случаев того, что мы можем квалифицировать как проявление насилия. Первый случай – это убийство Татеба Хассани, ключевой фигуры в заговоре, так как именно он разрабатывал и формулировал по-арабски экстремистские планы по захвату Андалузии. Он был найден на севильской свалке отравленным и искалеченным в утро, когда произошел взрыв. Убит он был потому, что, во-первых, слишком много знал, во-вторых, был опасен для заговора и, в-третьих, личностью своей марал остальных участников. Вторым проявлением насилия был сам взрыв, задуманный как дискредитация мусульманских экстремистов, попытка направить против них гнев общества и тем самым набрать очки для партии «Фуэрса Андалусия» в гонке за партнерство с правящей Народной партией.

– Ну а третьим, видимо, должно считаться убийство Кальдероном его жены, – сказал Зоррита, – убийство, которое так сильно помешало расследованию севильского взрыва.

– Четвертым же и пятым проявлением насилия стали расправы над Лукрецио Аренасом и Сезаром Бенито, – сказал Фалькон. – Расправиться с ними стало необходимо, как только мы вышли на двух других участников заговора, потому что связь между ними была очевидна и выдать наемных непосредственных исполнителей для Аренаса и Бенито было лишь вопросом времени.

– Таким образом, мотив каждого преступления ясен.

– Кроме случая Кальдерона, – сказал Фалькон.

– Но он истязал жену, это совершенно очевидно, он сам не отрицает этого, – сказал Зоррита. – А если он ее не убивал, почему, обнаружив ее мертвой в квартире, он не вызвал полицию? Почему пытался утопить тело в реке?

– У него было серьезное помрачение рассудка.

– Ну да, рассказывайте!

– А с другой стороны, – сказал Фалькон, – что другое могло так сильно застопорить ход расследования севильского взрыва?

– Согласен. Потеря Кальдерона на этой стадии расследования была для вас губительна.

– Он делал все самым тонким образом, – продолжал Фалькон. – Направлял следствие. Брал на себя общение с прессой, с парнями из службы борьбы с терроризмом, с НРЦ, оберегая тем самым меня и моих подчиненных. Действуя так успешно и эффективно, выбрали бы вы этот момент, чтобы убивать жену?

– Но именно этот момент он выбрал, чтобы начать ее оскорблять и истязать.

– И это крайне важно.

– Почему?

– Потому что, по моему мнению, увидев Инес в Садах Мурильо, Мариса Морено каким-то образом поняла, что женщину эту оскорбляют и истязают, – сказал Фалькон. – Я недавно беседовал с ней, расспрашивал о ее семье, выведывал семейную историю. Родная мать Марисы «пропала без вести» на Кубе. О покойном отце она отзывалась довольно пренебрежительно. Как и Кальдерон, это был закоренелый бабник. Мариса скорее была привязана к мачехе, чем к нему.

– Для суда это все не доводы, Хавьер.

– Я знаю, и единственное, что я пытаюсь сделать, – это нащупать слабые места в доказательствах. И у меня лично сомнения вызывает лишь смерть Инес.

– А у меня лично никаких сомнений на этот счет нет.

– Сегодня же, уже через два часа после моей беседы с Марисой, мне позвонил какой-то аноним, чтобы посоветовать не совать нос в то, что меня не касается.

– Это не я звонил, – с самым серьезным видом заверил его Зоррита.

Они посмеялись.

– Ну а еще что сообщила вам Мариса? Должно же быть что-то еще.

– Я решил навестить ее, желая разворошить это осиное гнездо и посмотреть, что выйдет, – сказал Фалькон. – Единственное ценное сведение я почерпнул от одной из моих подчиненных, пытавшихся выяснить, не числится ли за ней что-нибудь неприглядное и вызывающее подозрение.

– Ни в одном преступлении Мариса не замешана. Это я знаю точно, – сказал Зоррита.

– Все, что сумела нарыть моя подчиненная, – это заявление Марисы об исчезновении ее сестры.

– Когда это было?

– Восемь лет назад.

– Вы, Хавьер, готовы схватиться за любую соломинку, ей-богу!

Фалькон хотел было поделиться с Зорритой тем, что узнал насчет деревянных скульптур Марисы, но, бросив взгляд на семейное фото на столе, передумал. Солидная уверенность собеседника заставляла Фалькона чувствовать себя слабым и уязвимым, но все же не могла побороть в нем искушения указать ему на некоторые обнаружившиеся им в ходе следствия несообразности.

– Мариса вовсе не дура, – сказал Фалькон. – Почему, презирая бабника-отца, она ощутила тягу к другому явному бабнику?

– Не думаю, что это первый случай в истории, – возразил несгибаемый Зоррита, ничуть не поколебленный в своих убеждениях и стойкий как скала.

– Ее сестра внезапно исчезла и вторично – правда, на этот раз она была уже совершеннолетней.

– Вот поэтому-то Мариса и не заявила в полицию.

– Но сестра – это ее единственная родственница. Отец, мать, мачеха – все они умерли. Единственный родной человек сбегает – как можно от этого отмахнуться?

– Можно, если тебе на нее наплевать, – сказал Зоррита.

– Но ей не наплевать! – воскликнул Фалькон.

– Из этого мало что следует, Хавьер.

– Понимаю, – сказал Фалькон. – Я только хотел спросить, не станете ли вы возражать, если я в этом немного покопаюсь.

– Копайтесь сколько влезет, Хавьер. Только не надо слишком уж увлекаться, а то недолго и до Южной Америки дорыть и вынырнуть где-нибудь в Буэнос-Айресе!