Текст книги "Кровь слепа"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Ну а зачем вчера они заявились? – спросил Рамирес.

– Я продолжал и итальянским товаром приторговывать. Не хотел насовсем расплеваться с прежними поставщиками, потому что кто знает, сколько эти русские у нас здесь продержатся. Ну а они давили на меня, чтобы только с ними дело имел. Неделю назад битюг этот крепко меня прижал, чтобы вразумить, предупредил серьезно, что, если не порву с итальянцами, они сами меня кинут, другой канал распространения выберут. Вот я и приготовился.

– А девушку, однако, из квартиры не отослал, да? – сказал Рамирес.

– Я же не думал, что они убивать меня придут, – сказал Калека. – Речь-то всего о поставках шла, но все-таки я нервничал и принял кое-какие меры. Эх, угораздило ж меня Хулию прочь не отослать!

– Так что произошло-то?

– Один мой клиент стукнул на меня, – сказал Калека. – Донес русским, что я итальянский товар распространяю.

– Ага! – воскликнул Рамирес. – Вот теперь картина прояснилась. Это Карлос Пуэрта донес-то?

– Как вы узнали?

– Загребли его по другому, похожему делу, – сказал Фалькон. – Он и описал нам русского. Он был там рядом с твоим домом и кое-что видел.

– А-а, сволочь! Все еще сохнет по Хулии! С наркотиков не слезает, дозу все увеличивает, а денежки-то тю-тю!

– Вот русские и купили его задешево, – сказал Рамирес. – Нет больше Пуэрты. Сам себя порешил сегодня утром. Доволен?

– Joder, – сказал Калека, низко наклонив голову.

– Нам нужен Никита Соколов, – сказал Фалькон. – Как ты на него выходил?

– Звонил Мигелю, кубинцу. По-другому – никак.

– Знаешь, как обложить русского медведя? – осведомился Рамирес.

Калека мотнул головой.

– Да мы, миленький ты мой, тебя медом вымажем, привяжем на солнышке и подождем, когда Никита Соколов сам к тебе прилипнет!

Калека перевел взгляд с Рамиреса на Фалькона, надеясь, что тот проявит большее дружелюбие.

– Когда мы задержим Соколова, – проговорил более мирно настроенный Фалькон, – ты его опознаешь.

– Шутите!

– Либо это, либо медовое обертывание, – предупредил Рамирес.

– Ты разве не хочешь, чтобы был пойман убийца Хулии? – спросил Фалькон.

Калека понурился и, уставившись в днище машины, кивнул.

Без четверти пять Фалькон подъехал к главной площади Осуны, необычного вида городка, чьи окраины выглядели весьма убого, но за низкими глинобитными белеными домиками которого вдруг открывались глазу роскошные особняки XVI века – времени, когда богатство Нового Света стало проникать и в глубинку Андалузии.

На главной площади в тени рослых пальм приютились бары и старые, еще 20-х годов, казино. Якоб приехал раньше, и Фалькон еще издалека увидел его сидящим в одиночестве за выносным столиком кафе с чашечкой черного кофе и стаканом воды. Он курил и выглядел вполне безмятежным, совсем не таким, каким казался во время двух предыдущих их встреч.

После обычного обмена шутливыми приветствиями Фалькон присел к нему за круглый металлический столик и заказал себе пива и рыбы, а позже кофе.

– Ты, кажется, успокоился немного, – сказал он.

– Я прошел очередную проверку на лояльность, – ответил Якоб, – а насчет Абдуллы МИБГ решила, что он еще не созрел, нуждается в дальнейшей тренировке. Его командир взвода считает, что он еще не приобрел достаточно твердости, но терять будущего бойца с таким потенциалом из-за плохой выучки они не намерены и собираются не посылать его на задания еще с полгода, если не больше.

– Значит, твоя тактика оказалась правильной.

– С радикалами это вечная история. Каждый не выказывающий особого рвения попадает у них под подозрение.

– А тебя они станут посылать на задания, когда сочтут готовым его?

– Не знаю. Говорят, что будут, но разве можно быть уверенным? Эти люди – трудная публика, – сказал Якоб. – Так или иначе, мою проблему это не решает. Я потерял сына, ставшего радикалом-исламистом. Немного спасает положение лишь то, что пока что его не убьют.

– Таким образом, мы получили время, – сказал Фалькон.

– И чем нам поможет время? Думаешь, я смогу заставить его изменить взгляды? И даже если бы это оказалось возможным, что дальше? Прятать его всю жизнь? Или самому прятаться? Нет, Хавьер, ты боишься смотреть правде в глаза. А я за последнюю неделю одно понял – что это на всю жизнь. Почему я и мучился так. Но мыслил я узко и не заглядывал далеко. Зрение застилал ужас от сознания того, что Абдуллу втянули в эту кошмарную организацию. Но все это было потому, что мыслил я, как мыслят европейцы, по-дурацки мыслил, любительски. Обманывал себя тем, что выход все-таки есть. А теперь я понял, что это безнадежно, что выхода нет никакого, и мыслю масштабнее. Не годами оперирую, а десятилетиями. Мой западный образ мыслей всегда толкал меня к вере, если использовать выражение американцев, в «быстрый ремонт». «Быстрый ремонт», конечно, возможен, только он недолговечен – все равно сломается. И вот теперь я вновь склоняюсь к арабской ментальности и учусь искусству терпения. И цель моя теперь иная. Я сокрушу их в конечном счете, но… потом.

– Ну а как насчет сиюминутной проблемы с твоим саудовским другом Файзалем?

– Да, мне надо поблагодарить тебя за сдержанность и такт, которые ты проявил в разговоре с англичанами, – сказал Якоб.

– Они очень давили на меня, – признался Фалькон. – Даже Марка Флауэрса привлекли.

– Держись от него подальше. Это человек с гнильцой.

– Так расскажи мне, как обстоит дело с Файзалем.

– Это тоже стало частью проверки. Для этого МИБГ и послала меня в Лондон. Хотела проверить, насколько можно мне доверять, – сказал Якоб. – Ведь они абсолютно убеждены, в частности, в том, что европейцы слабохарактерны и излишне мягки.

– Мягки, то есть легко поддаются чувствам?

– Они считают, что современные европейцы шатки в понимании долга и плохо его выполняют. Это приписывается влиянию упаднической культуры, превыше всего ценящей деньги, любовь и семейные ценности и приучающей ради них жертвовать всем и даже идти на предательство, забывать о религии, патриотизме, морали и политике. Западный человек в их представлении – это жертва собственного эгоизма. Вот они и хотели проверить, что значат для меня и сколько весят на внутренних моих весах привязанность к сыну и любовнику в сравнении с тем, что они считают действительно важным для мужчины.

– И какие такие открытия тут могли быть? – удивился Фалькон.

– Они заставили меня много думать, – сказал Якоб. – Проверка оказалась унизительной и в то же время словно встряхнула меня.

Прибыла еда. Официант поставил на стол рыбу с жареной картошкой, салат, хлеб и бокал пива.

– Ты, кажется, под впечатлением, Хавьер, – сказал Якоб. – Я расстроил тебя?

– Если мы превратились в слабаков и, как ты сказал, пренебрегаем долгом, утратили истинные ценности, зачем же ты ведешь борьбу на нашей стороне? За что ты сражаешься?

– Хороший вопрос. Каждый солдат должен знать, за что он сражается, – сказал Якоб. – Прежде, до того как я ввязался в драку, я думал, что это знаю. Но теперь, когда я в гуще битвы и вижу ее как бы изнутри, я больше думаю, против чего я воюю. Это не Саддам Хусейн и не Усама бен Ладен. И тот и другой – это теперь не более чем фантомы. Но как отнестись к тому, чем пытался вытеснить этих чудовищ Буш, к западной идеологии? И, наблюдая юношей, взрывающих себя, убивающих собратьев своих мусульман во имя глубоких своих убеждений, я задаюсь вопросом: за свободу и демократию ли я воюю?

– Разве это не входит в понятие «западная идеология»?

– Знаешь, за что обычно идут в бой солдаты? – продолжал Якоб. – Друг за друга. За своих товарищей по взводу. За свободу слова они в атаку не пойдут, не станут штурмовать вражеские высоты.

– Ну а ты? – возразил Фалькон. – Ты же даже не во взводе.

– У меня есть только кучка близких мне людей. И я отдаю себе отчет в том, что в этом отношении я европеец. Идеология порождает фанатиков, а фанатики соревнуются друг с другом в фанатизме, пока не испаряется вся чистота их первоначальных идей, – сказал Якоб. – Фанатики причинили мне боль, отняв у меня самое дорогое, и я призову их к ответу. Теперь я знаю, кто мой враг. Я имел возможность убедиться в их ограниченности, знаю их планы на будущее, слышал изложение их взглядов и понимаю всю неумолимую жестокость их идеологии. Я был свидетелем их жестокости и, заразившись ею, теперь хочу действовать так же жестоко.

Фалькон прикончил еду, выпил пиво. Речь Якоба словно обесценивала каждое его действие, обнаруживая его банальность. Подошедший официант принес кофе и стакан воды, убрал грязную посуду и объедки.

– Ты переменился, – заметил Фалькон.

– Как я уже сказал, можно сколько угодно теоретизировать, пока ты в стороне, но истинную, идущую от сердца правду я нашел, лишь когда очутился внутри, в гуще схватки, – сказал Якоб. – Уверенность в своей цели возникла у меня от сознания, что дерусь я из любви к самым дорогим для меня людям.

– А не из мести?

– Из мести – тоже, но месть – не единственная побудительная причина. Смущает, правда, то, что любовь – лишь вторая из побудительных причин. Не исключено, что любовь и месть переплелись так тесно, что их не разорвать. Но поговорим о тебе. Зачем ты здесь? Не для того же ты вызвал меня сюда, чтобы я расписывал тебе свое внутреннее состояние.

– Возможно, МИБГ и права, и европейцы действительно стали слабаками, – сказал Хавьер. – Прошлой ночью я пренебрег всеми своими принципами. Я вел переговоры и вступал в торг с преступниками, крал вещественные доказательства. Я купился на подкуп и в конечном счете не захотел убить.

– А причина?

– Не месть, – сказал Фалькон. – Одна любовь.

– Кого к кому?

– Моя к Консуэло. И моя к ее сыну Дарио.

– Ну а при чем тут мальчик?

– Его похитили.

Якоб словно на секунду застыл, а потом медленно подался вперед, наклоняясь через стол и вглядываясь в лицо Фалькона, пока тот описывал ему весь ужас прошедшей ночи, вновь охвативший его со всей своей неодолимой силой.

– Но если у русских мальчика нет, то где же его держат? – задумчиво проговорил Якоб.

– Я думаю, он в Марокко.

– Но почему?

– Потому что в одном из угрожающих звонков, который я получил после свидания с тобой в Мадриде, было сказано, что вскоре кое-что должно произойти и, когда это случится, я пойму, что случилось это из-за меня, потому что я кое-что «вспомню». Вот я и вспомнил. А ты… вспоминаешь, Артуро? – докончил Фалькон, назвав Якоба его прежним, давно забытым именем.

– Когда они его схватили?

– Когда я находился с тобой в Лондоне, – отвечал Фалькон. – Они выкрали его из лавки футбольного клуба на севильском стадионе, пока мать его говорила по телефону.

– И ты считаешь МИБГ ответственной за похищение? – спросил Якоб.

– Не знаю. Но может быть.

– Какая им от этого выгода?

– Смутить меня и внести разлад в мое сознание. Оказать на меня давление. Отвлечь меня, заставив переключить внимание, – пояснил Фалькон, – чтобы им было легче достичь желаемого с новым своим новобранцем.

– И?.. Продолжай. Выговори, что хочешь сказать!

– Нарушить нашу связь с тобой, – сказал Фалькон. – Потому что я чувствую, что причина произошедшего кроется в наших с тобой тесных отношениях.

– Таким образом, они испытывают и тебя. И что же они обнаружат?

– Что, считая любовь и семейные узы слабостью и сентиментальностью, они последовательно и на протяжении всей истории толкают нас на жестокость и беспощадность не меньшую, чем проявляет любая идеология и любой религиозный фанатизм.

– Послушай меня, Хавьер, – сказал Якоб, сверля Фалькона через стол темными глазами, – никогда и ни при каких обстоятельствах ты не должен сообщать никому того, что я рассказал тебе в Лондоне. Это вопрос жизни и смерти. Если это произойдет, то могу тебе гарантировать, что Дарио вы больше не увидите.

– Какого черта ты хочешь сказать? – возмутился Фалькон. – Я считал, что твоя стратегия сработала, что история с этим саудитом – в прошлом.

– В прошлом, но не окончательно, на время, и разведка до сих пор этим интересуется, – сказал Якоб. – Поверь мне, они ни перед чем не остановятся и будут слать к тебе шпионов еще и еще раз, чтобы выведать то, что я тебе рассказал. И однако, говорить этого ты не должен.

– Выходит, ты знаешь местонахождение Дарио?

– Нет, не знаю, но направление поисков мне ясно, и мальчика я найду, – сказал Якоб и встал из-за стола. Они обнялись, и Якоб поцеловал Фалькона в щеку.

– Одного я никак не пойму, – сказал Фалькон. – Зачем ты рассказал мне все это в Лондоне, зная, что для тебя это может быть так опасно.

– Во-первых, ты мой единственный настоящий друг. И, как ни странно это звучит, есть вещи, безопасность которых может гарантировать только знание их одними друзьями. А во-вторых, мне крайне важно, чтобы кто-то один знал и понимал всю правду.

25

По дороге из Осуны в Севилью, вторник, 19 сентября 2006 года, 18 часов

Направляясь в Севилью, Фалькон говорил по мобильнику с Рамиресом. Солнце, уже клонившееся к западу, сверкало так ярко, что глазам было больно даже в солнечных очках, а может, боль причиняло не солнце, а что-то непрестанно свербевшее в мозгу и смущавшее, что-то помимо мыслей о Дарио.

– Где ты сейчас, Хосе Луис?

– В диспетчерской аэропорта. Частный лайнер, арендованный консорциумом «Ай-4-ай-ти»/«Горизонт», должен прибыть в пять минут восьмого, – отвечал Рамирес. – Назавтра запланирован и отлет. В полдень они летят в Малагу.

– Что Калека?

– Находится в камере.

– А детективы Серрано и Баэна?

– Торчат в машине возле Андалузского парламента. Дожидаются, когда из здания выйдет Алехандро Спинола, – сказал Рамирес. – А младший инспектор Перес тоже засел в машине возле офиса муниципального градостроительного центра на острове Картуха, потому что одно мое доверенное лицо в мэрии сообщило, что у мэра в семь тридцать назначено совещание.

– А с управляющим отелем ты связался?

– Там только одно интересно: «Горизонт» сегодня перезвонил и отменил бронь на один из обычных люксов, заменив ее заказом президентского номера, цена которого две тысячи пятьсот евро за ночь.

– Наверно, для какой-то важной шишки, – заметил Фалькон.

– А на одиннадцать часов заказан ужин на десятерых – в апартаменты.

– Что скажешь о прочих гостях?

– Имеется американская пара, зарегистрированная под фамилией Зимбрик. Есть также пара немецкая, по фамилии Надерманн, и трое с испанскими фамилиями – Санчес, Ортега и Капо, – доложил Рамирес. – Двое из них уже сообщили, что прибудут позднее.

– Кто резервировал номера в последние двое суток?

– Санчес и Ортега, – ответил Рамирес. – И «Горизонт», сделавший поправку.

– Что-нибудь еще, на что мне стоит обратить внимание?

– Кроме того, «Горизонт» зарезервировал на один час до ужина конференц-зал и кинозал и попросил установить там видеоаппаратуру.

– Похоже, наше предположение о готовящемся новом крупном строительном проекте подтверждается, – сказал Фалькон. – Сначала они осмотрят место, потом представят свой проект на экране, а после праздничный ужин и, возможно, торжественное подписание контракта.

– «Горизонт» к тому же особо попросил подать после ужина шесть бутылок винтажного шампанского «Кристаль». <sup>[21]21
  «Кристаль» (фр. «Хрусталь») – одна из самых дорогих марок шампанского в мире. Это вино было создано Луи Родерером специально для императора Александра II и разливалось в хрустальные бутылки. В наше время продается в бутылках из белого стекла.


[Закрыть]</sup>

– Значит, это не просто очередной шаг в переговорах, – заметил Фалькон. – Это торжественный момент и апофеоз, почему содержимое портфеля Василия Лукьянова оказывалось так важно.

– Но без дисков что может сделать русская мафия? – удивился Рамирес.

За стеклами темных очков Фалькон даже зажмурился. Неужели придется солгать своей правой руке? Одна ложь ведет за собой сотни других, и вскоре ты уже сам не знаешь, где правда.

– Встреча в Осуне, откуда я только что вернулся, имела отношение к истории с Дарио, – сказал он. – Я не думаю, что его держат у себя русские. Я почти уверен, что находится он в Марокко.

– Так это дело спецслужб? – вскричал Рамирес. – Инспектор Тирадо из ОБОП сказал, что похитители все еще не давали о себе знать, а если русские намерены повлиять на исход сегодняшнего совещания, им по-прежнему нужны диски из нашего сейфа.

– Но по крайней мере кто-то один из мафиози может иметь копии, – сказал Фалькон. – И следует предполагать именно это.

Он сам поразился, с какой легкостью выговорилась у него эта увертка и как без запинки начал он ее раскручивать словесно:

– Если русские собираются повернуть это дело в свою пользу, местом действия они не выберут территорию делового центра на острове Картуха, где слишком густая охрана. Если это произойдет, то это будет в отеле.

– Может быть, нам стоит позаботиться о подкреплении, – сказал Рамирес. – Без этого проклятого Эльвиры мы сами вызвать людей не можем.

– Подкрепление можно получить только через него. А пока мы будем докладывать ему и объяснять, что к чему, совещание уже закончится, – возразил Фалькон. – А потом, русские бряцать оружием не станут. Это же не бандитская разборка. Они просто станут шантажировать консорциум, давить на бизнесменов. А те люди интеллигентные, их запугать ничего не стоит. Мы тоже должны действовать потише. Если у русских имеются свои люди в Гражданской гвардии, то и в полиции у них должны быть агенты.

– Я думал только о том, чтобы усилить охрану отеля, чтобы мэр мог спокойно провести совещание и тихо-мирно подписать контракт, – сказал Рамирес. – Мафия тогда и не сунется, и мы не подвергнем риску наших людей.

– Отличный план при условии, что сделка совершенно законна, – сказал Фалькон. – Но участие в ней Алехандро Спинолы заставляет в этом усомниться.

– Как, ты думаешь, воспримут комиссары Эльвира и Лобо коррупционный скандал такого масштаба, когда о нем станет трубить пресса?

– Плохо воспримут, – отвечал Фалькон. – Но меня в этом сценарии особенно привлекает то, что шантаж, видимо, будут осуществлять первые лица бандитской группировки – Виктор Беленький, а возможно, даже и сам Леонид Ревник. И мы получаем шанс одним махом накрыть основных игроков, уличив их в действительно крупном преступлении, вместо того чтобы тягать их за отмывание денег или незаконное предпринимательство. А как следствие, я думаю, мы разрешим и загадку севильского взрыва.

– Правильно. Я и забыл. Все это взаимосвязано, – сказал Рамирес. – Ты сейчас где?

– Подъезжаю к Севилье. И прямиком в управление. Если будут какие-то новости – звони.

Дав отбой, он выехал под палящее солнце. Что-то продолжало его смущать в их с Якобом разговоре, но выудить это из памяти и понять, что это такое, ему было недосуг. А потом, дело было не столько в словах, сколько в некоем подспудном и плохо осознанном чувстве, которое вызывал в нем Якоб.

На отрезке кольцевой дороги, ведущей с востока в западный район Севильи, было большое движение, и ему пришлось сосредоточить все свое внимание, и именно в этот момент «голос» ничего лучшего не придумал, как позвонить.

– Ну как продвигается дело с оставшимися дисками?

– Я сейчас еду в управление. Узнаю, что там слышно у компьютерщиков. Возможно, диски уже и освободились.

– Мы смогли выполнить все ваши условия, – сказал голос.

– Что? Поймали всех зачинщиков севильского взрыва? Включая и Никиту Соколова и его дружков? – Фалькон не мог себе этого вообразить. – Ушам своим не верю!

– Все обстоит именно так, как я сказал. Операцию «Юрий Донцов» можно считать завершенной.

– А что с самим Юрием Донцовым?

– Исчез.

– Это не значит «ликвидирован»? – спросил Фалькон. – Имейте в виду, что у нас имеются информаторы и ваша организация у нас на крючке.

– Юрий Донцов понял, к чему все клонится, и решил, что исчезнуть предпочтительнее, чем другое. Хотя и другое лишь вопрос времени.

– Мы допросим всех людей, которых вы выловили по нашей просьбе.

– Допросите? Зачем? Они прибудут к вам с уже записанными признательными показаниями.

– Нам придется удостовериться в том, что вами присланы действительно те самые люди, – сказал Фалькон. – А их признания должны будут удовлетворить суд.

– Вы не только требуете слишком многого, инспектор, вы требуете невозможного, и вы невыносимы.

– Управление и компьютерный отдел работают не покладая рук, расшифровывая диски. Привлечены математики и Интерпол, дело идет к тому, чтобы привлечь и спецслужбы.

В управлении полиции он сразу же направился к компьютерщикам. Работа с дисками еще была в полном разгаре, и заметных успехов не наблюдалось. Связались с НРЦ, обещавшим прислать специалиста взглянуть на эти диски. Фалькон поднялся к себе, сел за стол. Все та же схема на стене – господи, как ждет не дождется он того момента, когда можно будет снять, сорвать эту проклятую схему. Она мучит его, вызывает уныние. Об этом как раз и говорила Алисия Агуадо на их последних сеансах – что воспоминания о прошлом вызывают уныние, вгоняют в депрессию. Но разве можно отринуть прошлое? Кто мы, если у нас нет прошлого? Фалькон всегда полагал, что если в прошлом много радости, то его не грех и вспомнить. Агуадо возражала ему: воспоминания о прошлых радостях ничему не учат до того момента, пока человек не подвергает прошлое сомнению, осознавая всю относительность былого счастья. Фалькон сдался в этом споре. Жизнь, не подвергнутая осмыслению и оценке, прожита зря, говорила Агуадо.

– Все размышляешь, инспектор? – спросил Пабло. Он стоял, подпирая дверной косяк.

– А я все думал, что-то ты поделываешь? – сказал Фалькон.

– Мотаюсь с вокзала на вокзал. Я из Мадрида прилетел с одним из наших программистов-шифровальщиков. Ты больше нам не звонишь, Хавьер, так что мне приходится самому тебя выискивать и принуждать к общению.

– Я вовсе не избегаю тебя, – возразил Фалькон. – Просто я очень занят.

– Сегодня пришлось даже в Осуну съездить, прокатиться туда и обратно.

– Ты за мной следишь или за ним?

– За ним, конечно, – сказал Пабло. – Ты не представляешь угрозы.

– Как не представляет ее и Якоб, – парировал Фалькон, после чего вкратце рассказал Пабло о душевном состоянии своего подопечного и его мечте когда-нибудь в будущем сбросить маску.

– Такие агенты, как Якоб, неизбежно проходят через эту фазу, – сказал Пабло. – Нас в этом отношении тренируют, но многие все равно не выдерживают и, так или иначе, спотыкаются возле этой преграды. Ведь это не игрушки, которые можно запаковать и убрать с глаз долой. Не выдуманная реальность, какую наблюдаешь в кино или читая увлекательный роман. Тут всю жизнь свою надо переиначить, а мало кто способен безболезненно это сделать, мало кому это подойдет. А если даже и подойдет, обязателен этот период… шатаний и даже мучений. Прощание с прошлой незамысловатой жизнью всегда грустно, сопряжено с беспокойством, депрессией, гневом, даже отчаянием – словом, со всем тем, что мы переживаем, расставаясь с кем-то или чем-то важным для нас. И единственное, что тут может помочь, – это замена нашей утраты некой целью, тем, что придает жизни направление.

– Ну а что происходит с такими людьми, как Якоб, когда это направление или цель, которую они в себе культивируют, лелеют и оберегают, вдруг исчезает?

– Ты хочешь сказать, исчерпывает себя, потому что достигнута?

– Ответить так было бы проще, но я имею в виду другое. Я хочу сказать, что теперь он принял решение и заново обрел уверенность, но он всего лишь одиночка, со всех сторон окруженный врагами. Его будут постоянно подвергать испытаниям. С потерей семьи он уже примирился. Все, что у него осталось, – это цель, но постоянные ложь и притворство неизбежно приводят к выхолащиванию и цели.

– Неизбежно?

– Мы же не о работе его говорим, Пабло. Не о его профессионализме, смекалке, организаторских способностях и навыках, а о том, что составляет сущность личности.

– Ты имеешь в виду душу? – с улыбкой сказал Пабло.

– Да, наверно, это я и имею в виду… хоть и не совсем понимаю, что такое эта «душа». Но чем бы она ни была, ее надо питать, а это обычно делает окружение, люди, которые тебя любят и которых любишь ты. Так вот этого источника Якоб лишен; и остается только задаться вопросом: как долго может просуществовать «душа», подпитываясь, скажем, одной лишь необходимостью мстить?

– Думаю, достаточно долго.

– Пока не рехнешься, – сказал Фалькон и откинулся в кресле, внезапно почувствовав усталость от этой беседы. К чему это все? Любые слова и язык ограниченны, что и показали их рассуждения о «душе».

– Ты знаешь, где сейчас его сын? – спросил Фалькон.

– Все еще в Лондоне.

– Что он там делает?

– А как ты полагаешь, что должен делать парень его возраста? – сказал Пабло. – Шляется по ресторанам, барам, ночным клубам. МИ-5 к нему даже девушек подослала, чтобы разговорить. Танцевали ночи напролет, в общем, повеселились.

– Не совсем подходящее поведение для правоверного исламиста, правда же?

– Это может быть для прикрытия, – ответил Пабло. – Даже террористы, совершившие акт одиннадцатого сентября, посещали бары, пили пиво и болтали с девушками.

– И это все, чем он занимается? Никакой другой… активности?

– Шесть месяцев – это обычно минимум, после которого от агента только и можно ожидать активности. Задачу МИ-5 во многом облегчило бы знание предполагаемого задания, и Абдулла выбран в качестве мишени.

– Задание отменено, – сказал Фалькон. – Все это было лишь испытанием верности Якоба.

– Если уж выбран, то это навек, – сказал Пабло. – Но если ты считаешь, что опасность для Якоба и его мишени миновала, то что мешает тебе рассказать нам все начистоту?

– Этого мы с ним не обсуждали.

– Так что же вы с ним обсуждали?

– Он сказал, что поможет мне отыскать сына Консуэло.

– Каким образом он может тут помочь?

– Потому что мне кажется, что концы ведут в МИБГ, – ответил Фалькон и тут же пожалел о сказанном.

– Похищением Дарио они хотели давить на тебя, – сказал Пабло. Взыгравшее в нем любопытство заставило его наконец переступить порог и войти в комнату. – Почему им это пришло в голову?

– Похититель заявил мне, что я «вспомню». Иными словами, что я уловлю связь между похищением Дарио, сына Рауля Хименеса, и другого его сына – Артуро, ныне известного как Якоб, похищения, произошедшего тридцать лет назад, когда Артуро было столько же лет, сколько теперь Дарио. Звонивший сказал, что больше я о них ничего не услышу, как случилось и тогда с Артуро.

– Но все это имеет смысл лишь в личном плане, – сказал Пабло. – Мне хотелось бы понять, что это значит для нас и как это соотносится с нами и нашими делами.

– В том-то и смысл, что это задумано как дело, направленное против меня лично.

– Почему? Я не понимаю даже этой личной направленности. С какой целью? Ведь ты и сам этого не знаешь, правда? То есть я понимаю схожесть ситуации Артуро-Якоба и Дарио, у обоих – общий отец и так далее, но мотива к похищению я все же не вижу.

– Мотива иного, чем положить конец моим отношениям с Якобом? – спросил Фалькон.

– Ну, это не удалось. В Осуне, как мы это наблюдали, между вами установилась даже большая близость.

– А может быть так: те, кто наказал Якоба, завербовав его сына, наказывают и меня, похищая Дарио, мальчика, который стал мне почти что сыном?

– Те? Кто это «те»?

– Я имею в виду МИБГ.

– А этих «тех» ты знаешь? – спросил Пабло с внезапным подозрением. – Знаешь людей, которые это делают?

– Нет. Откуда мне знать?

– Но эти «те» тебя знают. Ты ведь не только о Якобе думаешь. Твое внимание рассеяно, правда? По-моему, так.

Начиная с Лондона и прошлой субботы о Якобе он думал только в машине, когда подвозил Консуэло домой, и до него вдруг дошел смысл фразы «вы вспомните». За последние семьдесят два часа на передний план его сознания выдвигались различные вещи, но фон, задний план, оставался постоянным. Когда передний план сдвигался и исчезал, вперед выступал Дарио.

– Ты прав, – сказал Фалькон. – Но теперь все изменилось. Давление на Якоба ослабло.

– Серьезно? – проговорил Пабло, опять приняв прежний тон. – Произошли перемены?

– Абдулла развлекается в Лондоне. Якоб – на показе мод в Марбелье.

– Ты сказал, что он успокоился.

– Совершенно.

– Почему это люди, находящиеся в безумном волнении, вдруг успокаиваются, как ты думаешь?

– То, из-за чего так волновался Якоб, отодвинулось и больше не грозит, – сказал Фалькон.

– А бывает, люди успокаиваются, когда принимают решение, – сказал Пабло, – и укрепляются в нем.

Мобильник Фалькона завибрировал на столе и, дергаясь рывками, стал приближаться к нему. Он ответил.

– На частном лайнере прилетели только двое, – сказал Рамирес. – Наши старые знакомые, которых мы видели на дисках, – Хуан Вальверде и Антонио Рамос. Но американского консультанта Чарльза Таггарта – ни малейшего признака. Мы едем в город за их «мерседесом».

– А что Алехандро Спинола?

– Уже приехал в офис градостроительного центра, – ответил Рамирес. – Наверное, и мы направляемся туда же.

– Буду через десять минут, – сказал Фалькон и дал отбой.

Пабло погрузился в молчание. Сгорбившись, он о чем-то напряженно размышлял, и напряженность эта даже пугала.

– Мне надо уехать, Пабло, – сказал Фалькон. – Но мне нужна твоя помощь.

– Какая помощь?

– Мне может понадобиться переслать через тебя несколько кадров для опознания заснятых там людей.

На клочке бумаги Пабло нацарапал электронный адрес.

– Я предупрежу их, чтобы обошлось без недоразумений.

– Спасибо. Увидимся, – сказал Фалькон.

– Разговор не окончен, Хавьер. Я знаю, что это не все. Ты должен рассказать мне все до конца.

Фалькон находился на грани и боролся с прежним собой: добропорядочным и исполнительным, придерживающимся буквы закона инспектором полиции. Все, что требовалось, – это произнести одно-единственное слово «саудит», и все будет кончено. Он знал, кто выиграл бы от этого. Ни малейших сомнений у него не оставалось. Маленькое испытание, которое он сам себе назначил.

– Мне нечего тебе рассказать, – выговорил он и вышел из кабинета.