Текст книги "Большая интрига"

Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Нам было бы очень полезно знать, что у генеральши есть любовник, – и Бурле поднял вверх свой палец, похожий на засохший росток бамбука.

– Гм, гм, – произнес колонист из Карбе. – Шотландец! Еще недавно мы были в состоянии войны с этой страной. И я полагаю, что во Франции, у кардинала Мазарини, еще не до конца решили, с кем заключить против нее союз: с Голландией или с Англией?

– Это измена! – подтвердил Виньон. – Эта шлюха собирается предать нас врагу!

– Мне тоже так кажется! – произнес чей-то голос.

Однако Пленвилль вернул внимание к более реальным фактам:

– История с «Быком», – он повернулся к Демарецу, – известна генеральше. Что она о ней говорила?

Слуга ответил:

– Вчера ночью майор пришел ко мне прямо из замка и велел приехать сюда. К тому же он дал мне кошелек с двадцатью пистолями, который у меня сейчас с собой. После того, как майор ушел, генеральша, которая была чем-то сильно недовольна, позвала к себе шевалье, и они вместе заперлись в комнате мадам дю Парке. Я тихо поднялся наверх и стал подслушивать. Они долго говорили об этом деле с «Быком».

Мобрей, видно, тоже был недоволен. Сначала он очень разозлился, потом стал смеяться и сказал генеральше, что есть только один способ, как ей отразить удар по ее престижу. Он ей сказал: «Велите немедленно арестовать Мерри Рулза…»

При последних словах раздались крики ужаса и возмущения, потом послышались общий шум, ругань.

– Этого не может быть! – завопил Босолей.

– Черт возьми! Подлая шлюха!

Для всех эта новость была такой же важной, как и недавнее сообщение о предательстве.

– Арестовать Мерри Рулза! – повторял Сигали, который не мог поверить собственным ушам.

– Да, да, – повторил Демарец, – Мобрей потребовал именно этого: Мерри Рулза и все его окружение немедленно посадить в тюрьму!

Это еще сильнее возбудило общее волнение. От испуга у всех перехватило горло, но Виньон все же сумел спросить:

– А они называли какие-нибудь имена?

– Нет, они только говорили о непосредственном окружении, о непосредственном и опасном окружении майора.

– Это, стало быть, все мы, – заметил Босолей и посмотрел на Пленвилля неуверенно, но довольно выразительно.

Заговорщики почувствовали, что почти пойманы за руку. Нет, та победа, в которую они все успели поверить, была теперь, как никогда, далеко. Все они были обескуражены и сильно напуганы, кроме того, чувствовали, что разоблачение было совсем близко.

– Ба, – сказал Бурле. – Мне известно, что такое травля! Вспомните, что генерал хотел отдать меня под суд и посадить в тюрьму! Мне говорили, что прямо накануне смерти он попросил у судьи Фурнье мое дело и велел его сжечь… Это говорит о том, что сильные мира сего не всегда уверены в себе! Они тоже сомневаются! Они понимают, что если покажут себя безжалостными, то народ заставит их дорого за это заплатить!

Никто не ответил. После долгого молчания, во время которого ни один из заговорщиков не подумал о своем стакане, Пленвилль, который говорил всем, что всегда сохраняет трезвость мыслей, заметил:

– Прежде всего, надо как можно скорее предупредить майора о том, что мы сейчас узнали. Завтра с утра я поеду к нему. Ему угрожает самая большая опасность. Надо, чтобы он был готов отбить этот удар. Мне кажется, что мы можем ему доверять. Это тонкий и разумный человек. До тех пор, пока его не арестовали, мы можем не бояться и за нашу свободу.

– Но все же, не следует, чтобы все знали о нашей встрече! – заметил Босолей. – Сохраним все в тайне! Пусть никто не узнает ничего про то, что произошло сегодня ночью!

– Послушайте, друзья, – вмешался Белен. – Мне кажется, что не надо терять времени. Победителем в этом бою будет тот, кто окажется проворнее. Надо помешать генеральше и ее шотландцу первыми нанести удар, который может оказаться для нас роковым. У нас есть преимущество, мы знаем, что они хотят сделать, а они ничего не знают о наших планах. Нам надо поднять народ! Каждый из нас пусть делает это у себя!

– В Прешере все готово, – объявил Босолей. – Здесь от меня ждут только сигнала…

– В Карбе то же самое, – сказал в свою очередь Пленвилль.

– Я предлагаю, – произнес Белен, – подумать и о карибах.

Все с удивлением повернулись к нему, а он объяснил:

– Да, я говорю о дикарях. Они будут заодно с нами, если мы умело за это возьмемся. Вспомните, что у них с генералом были некоторые трения. По заключенному между ними договору они не имеют права покидать территорию, которую мы называем Варварской. Сейчас генерал умер, и если дикари до этого времени четко выполняли условия договора, то сегодня им можно сказать, что генеральша будто бы решила выгнать их с Варварской территории и хочет их вообще истребить. Тогда они обязательно встанут на нашу сторону. В нужное время это будет для нас большой подмогой!

– А не будет ли это игрой с огнем? – спросил Бреза. – Уж если дикари окажутся на нашей земле, то я хотел бы посмотреть на того хитреца, который их оттуда выгонит!

– Белен прав, – одобрил Пленвилль. – Я того же мнения и поговорю об этом с майором.

– Почему бы нам не пойти на контакт с вождями дикарей? Многие из нас охотятся почти на самом полуострове Каравель. Давайте организуем охоту и воспользуемся ею, чтобы поговорить с ними.

– Отличная идея! – одобрил Виньон.

Все собравшиеся одобрительно кивали головами, кроме Брезы, который с многозначительным выражением лица показывал свое беспокойство.

– Как только я увижу майора, – сказал в заключение Пленвилль, – мы с ним установим точную дату охоты. Кто не захочет пойти с нами, может оставаться. Но я уверен, что в тот день мы сделаем хорошее дело!

Глава 3
В которой Мари решает пойти навестить майора, а Мобрей с пользой для себя использует ее отсутствие

Полуденная трапеза только закончилась, Луиза ушла в свою комнату, а шевалье де Мобрей остался сидеть за круглым столом. Он складывал в папку эскизы и наброски, которые представляли собой поля сахарного тростника, деревянные колокольни, море, похожее на кожуру от миндаля, обнаженных чернокожих, занятых на работах в зарослях сахарного тростника и размахивающих своими длинными ножами.

Реджинальд, казалось, сильно увлекался этими своими набросками, которые он делал во время многочисленных поездок по островам. На самом же деле он не хотел терять из виду Мари, которая стояла у широкого и высокого окна, выходящего в сад, и смотрела на чернокожего раба Квинкву, в данный момент седлающего ее лошадь. Под его черными ладонями шерсть лошади становилась еще более блестящей и красивой, похожей на эмалевую.

На ней были мужской костюм и высокие сапоги, которые так хорошо обрисовывали линию ее ног, что казались приклеенными к ним. Фиолетового цвета жакет с серой отделкой подчеркивал высоту ее груди. На голове была надета треугольной формы небольшая шапочка с лентами, которые изящно спадали на плечи и сплетались с ее длинными волнистыми волосами.

Она была так красива, что Мобрей испытывал трудно объяснимое и совершенно непередаваемое волнение и гордость. Этот человек, который постоянно занимался любовью, но никогда не любил и большую часть своей жизни следовал только собственным прихотям, теперь признавался себе, что Мари оказывала на него особое притягательное воздействие.

Но артист, который жил в нем, как бы жалок он не был, все-таки любовался красотой этого тела, которым он прошедшей ночью мог наслаждаться столько, сколько ему было угодно. Более того, обладание, казалось, обострило его желание. Рядом с такой женщиной, какой была Мари, Луиза уже казалась ему пустой и скучной, даже холодной, несмотря на свой горячий темперамент, постоянное желание близости и пароксизм возлюбленной.

Он закрыл альбом и стал вновь смотреть на грациозный силуэт. Мари в нетерпении ударяла себя по сапогам коротким хлыстом. Квинква все не мог закончить с лошадью.

Обычно в этом рабе ей нравился именно его вкус к завершенности в любом деле, чего в других она никогда не замечала. Однако Квинква привносил в каждую работу долю флегмы, которая весьма походила на безразличие и даже на отвращение и страшную медлительность. Мари, напротив, была быстра, мыслила почти мгновенно и выполняла свои решения так же незамедлительно, как и принимала их.

Мобрей встал и направился к ней. При звуке шагов Мари повернула голову.

– Я бы с удовольствием поехал с вами, мой друг, но, к сожалению, это совершенно невозможно. Но все же я задаю себе вопрос, какое выражение появится на лице майора, когда он увидит нас вместе? Конечно, у него есть подозрение, что я ваш советник, но так как он всегда отсутствует при наших беседах, то еще может строить себе по этому поводу иллюзии…

– Не надо ничего бояться, – ответила генеральша. – Теперь я знаю, что мне надо делать. Поэтому я и одна смогу заставить майора выслушать то, что мне надо ему сказать.

Он встал в дверях и взглянул на расстилающиеся перед ним бескрайние поля, уходящие далеко за горизонт, сплошь зеленые, с несколькими вкраплениями красного цвета там, где росли цветы базилики. Над всем этим лениво склонялись самые разные виды пальм.

– Я подумал, – сказал он вкрадчивым и ровным голосом, – что когда вы дадите майору отставку, Высший Совет останется без президента.

Мари улыбнулась и снова ударила себя хлыстом по сапогам:

– Я думаю, что когда Мерри Рулз окажется в тюрьме, мне придется много думать, прежде чем я найду ему замену. Если я не назначу никого официально, то вряд ли найдется кандидат на эту должность: после того, как Мерри Рулз попадет за решетку, эти люди поймут, что со мной опасно играть в такие игры!

– Видите ли, Мари, – так же настойчиво продолжал он, – я считаю, что даю вам стоящие советы, и вы совершенно правы, что не раздумывая следуете им. Никто так вам не предан, не любит и не уважает вас, как я. Но, к сожалению, такое положение, в котором мы с вами сейчас оказались, не может длиться бесконечно…

– А почему? – с удивлением спросила она.

– Потому, что о нас начнут распускать всякие слухи: ведь это так очевидно!

– Но разве я не властна над всем этим?

– Без сомнения, но у вас не такая натура, как у настоящего неограниченного властелина, чтобы справиться со всеми лживыми слухами и наветами; для этого надо быть Кромвелем! Поэтому, что бы вы ни решили, при условии, что это не понравится большинству, это сразу же отнесут на мой счет; и наоборот, если вашим решением колонисты будут довольны, то это поставят в заслугу именно вам. О, для себя лично я ничего не прошу! К тому же мне совершенно безразлично, что обо мне подумают на Мартинике! Но если меня начнут ненавидеть, вы рискуете слишком многим. Может получиться так, что в ваших интересах будет убрать меня подальше, мне надо будет просто исчезнуть, чтобы не бросать на вас тень!

– Не думайте об этом, Реджинальд! Что бы о вас ни говорили, я всегда смогу вас защитить! Я знаю, что такое верность, и умею быть признательной тем, кто мне полезен и верен.

Реджинальд улыбнулся, подумав о Байярделе и о том, как ему было легко дискредитировать в глазах Мари этого верного слугу, который столько для нее сделал. А Лефор! Его жизнь она оценила совсем дешево, постановив без долгих размышлений приговорить всех флибустьеров к повешению!

Но сказал он вот что:

– Я знаю, Мари, вашу доброту и чувство справедливости. Но существуют вещи, которые не зависят от нашей воли…

Затем он помолчал, а потом вдруг сказал:

– Чтобы меня не смогли обвинить в том, что вы следуете моим советам, было бы правильно дать мне какую-нибудь официальную должность. Заняв определенное место и дав предварительно присягу, я уже смогу действовать открыто и не буду больше походить на изменника, который строит заговоры и исподтишка вредит всему населению… Вы поняли?

Она восхищалась этим человеком, который в ее глазах был сама тонкость, и подумала, как такое не пришло ей самой в голову раньше? Она с ласковой улыбкой взглянула на него:

– Да, я поняла, – ответила она. – Заняв официальный пост, вы останетесь рядом со мной при любых обстоятельствах. А вместе мы одолеем все преграды и трудности. Но ведь вы, – и она слегка нахмурилась, – вы же иностранец?

– А Мерри Рулз? – спросил он. – Вам известно, откуда он взялся? А Мазарини, да, ваш Мазарини, разве он француз?

– И верно, – призналась она.

– Да, Мари, – продолжал он. – Вы должны и имеете на это право: назначить меня членом Высшего Совета. О, конечно, не президентом! Простым советником. И если сейчас у вас возникнут какие-нибудь трудности с арестом майора и вы будете вынуждены оставить его на свободе, я окажусь перед ним на заседании Совета. И клянусь, ему будет очень нелегко!

– Реджинальд! – воскликнула она с восторгом. – Вы просто великолепны! Я даже и не подумала об этом. Но сегодня вечером именно так и будет, рассчитывайте на меня!

Она развеселилась, ее нетерпение исчезло, потому что план Реджинальда внушал ей большую веру в будущее. Она подставила свои губы любовнику, который слегка их коснулся, а затем сказал:

– Для нас самое главное это осторожность, Мари! Осторожность и осмотрительность!

– Вы можете мне доверять, Реджинальд! До встречи.

Квинква наконец закончил седлать лошадь. Мари вышла из дому, а шевалье пошел следом, чтобы помочь ей сесть в седло, когда неясный внутренний голос подсказал ему, что за ним наблюдают. Он обернулся.

На противоположном конце салона у начала лестницы стояла Луиза де Франсийон и смотрела на него. Она стояла совершенно неподвижно, чуть опираясь на перила. Реджинальд был поражен пристальностью ее взгляда и необычайной бледностью лица. Он ни секунды не сомневался в том, что она видела, как они целовались, несмотря на то, что поцелуй был коротким и вовсе безобидным.

Ему это было весьма неприятно, не из страха разрыва с Луизой и не из боязни сцены ревности: он вполне рассчитывал на себя, чтобы справиться со всем этим, – его злило то, что придется заниматься таким деликатным вопросом не по своему желанию и в неподходящее время.

На Луизу он взглянул только мельком, без всякого выражения, и сразу поспешил за Мари, чтобы предложить ей руку, на которую она поставила свою маленькую ножку. Одним движением она оказалась в седле. Реджинальд улыбался ей с таким выражением, которое означало «доброго пути». А она лукаво улыбнулась ему в ответ, потому что еще не забыла восторгов последней ночи, той ночи, после которой она навсегда забыла Жильбера Дотремона. Она ударила лошадь хлыстом и поскакала по узенькой и каменистой дороге, которая вела в Сен-Пьер.

Реджинальд неподвижно стоял на одном месте и смотрел, как она исчезает вдалеке. Он повернул к дому только после того, как на последнем повороте увидел ее изящную фигуру. Но теперь у него в голове была только одна мысль: сегодня вечером он будет назначен членом Высшего Совета. Перед ним откроются новые горизонты, у него появятся новые надежды, а Кромвель может быть им доволен!

Отныне пусть Мерри Рулз остается на свободе и даже на посту президента Высшего Совета – это уже не имело никакого значения: вся власть попадет в руки Мобрея, потому что у него есть официальная должность, а Мари ничего без него не решит, и его воля будет противостоять всем! И именно он будет настоящим правителем Мартиники!

Он не торопясь направился к дому. Когда он вошел, Луиза лежала на своем узком длинном диванчике, спрятав лицо и, похоже, плакала. Он спросил себя, что она на этот раз может выдумать. Будет ли она такой же ледяной, как раньше, когда он думал, что в ее жилах самый настоящий снег, или она примется плакать и стонать, утверждая, что ее сердце теперь разбито? Или будет возмущаться и заявит ему, что отныне между ними все кончено?

Он подошел к молодой женщине, не проявляя при этом ни малейшего любопытства. Она лежала, не двигаясь. Можно было подумать, что она его не видела, но когда он сделал вид, что хочет сесть рядом, она с возмущением отпрянула от него.

– Моя дорогая Луиза, – серьезно и с достоинством начал он.

Она сделала гневный жест рукой и прервала его на полуслове. Тем не менее он ей улыбнулся и попытался обнять ее за талию. Она резко освободилась и с вызовом посмотрела на него:

– Не трогайте меня! И не подходите ко мне! Как вам не стыдно? Вы воспользовались моей доверчивостью, моей неопытностью! И подумать только, что я могла вам верить!

Она разрыдалась.

– Луиза, – начал он так же, как и в первый раз, – вы не правы, что обижаетесь еще до того, как я смог вам хотя бы что-то объяснить! Не понимаю! Вы, что – ревнуете? Просто и глупо ревнуете? К чему? К кому?

– А вы думаете, что я вас не видела?

Он медленно наклонил голову.

– Вы говорите, что видели нас обоих? Боже мой, а что такого вы могли видеть? Мари и я по-братски поцеловали друг друга!

– По-братски – в губы?

– Так все делают на моей родине, Луиза!

– Но она первая начала!

– Я этого не заметил, – хладнокровно и цинично ответил он. – Как раз это и объяснит вам, что ничего особенного во всей увиденной вами сцене не было. Я и не думал о губах Мари! У нее сейчас большое горе и множество забот. Этот Мерри Рулз…

– О, Реджинальд, прошу вас, не надо лгать! Не пытайтесь меня обмануть. Я все видела… Мои глаза не могут меня обмануть!

– Стало быть, вы не хотите, чтобы я вам все объяснил? – спросил он, вставая с дивана. – Очень жаль!

Она подумала, что он и вправду сейчас уйдет и оставит ее совсем одну. Этого она боялась больше всего на свете. Она была возмущена его поведением, сгорала на огне ревности, но не смогла бы вынести одиночества и именно в такой момент не могла бы расстаться с шевалье.

– Реджинальд! – умоляюще воскликнула она, – почему вы заставляете меня так страдать?

– Вы страдаете так по своей собственной глупости, – заявил он таким же холодным тоном. – Вы страдаете именно потому, что сами неправы! Но вы ведь не хотите меня слушать. И вам должно быть известно, что чувства очень обманчивы, об этом же часто говорил и ваш Монтень!

Она усмехнулась, и в ее голосе можно было услышать насмешку и жесткое упрямство:

– Теперь вы хотите уверить меня в том, что я не видела, как вы целовались с Мари!

– Вот именно, – ответил он с обидой в голосе. – Вы видели, как мы с нею целовались? Но что это был за поцелуй? Вспомните, как я обнимаю вас, как я вас целую, как прижимаю к себе! Тогда вы говорите, что слышите удары моего сердца, а я могу почувствовать каждое биение вашего! И неужели тот поцелуй, который вы могли видеть, был похож на поцелуй двух влюбленных? И потом, Луиза, я нахожу совершенно недопустимой эту сцену ревности в двух шагах от дома, где нас могут увидеть и услышать негры, которые начнут радоваться этому, как глупые попугаи, да и к тому же сюда в любой момент могут прийти Жюли или Демарец!

– Я надеюсь, что вы не думаете успокоить меня, пригрозив сплетнями со стороны чужих для меня людей?

– Конечно, нет, – ответил он. – Но если вы хотите сказать мне что-то серьезное, приходите ко мне в комнату. Мне очень неприятно быть участником спектакля, а еще больше не хотелось бы быть втянутым в скандал. Придите ко мне в комнату, Луиза, но при одном условии: вы разрешите высказаться и мне. А если вы не дадите мне сказать ни одного слова в свое оправдание, тогда нам не следует и начинать разговор! Я считаю, что истинная любовь должна строиться на взаимном доверии, иначе яд будет постоянно разъедать наши отношения и нашу жизнь… Идемте, если хотите…

Не дожидаясь ее решения, он направился к лестнице и стал подниматься наверх. К себе в комнату он вошел еще до того, как Луиза взошла на первые ступеньки, но он оставил дверь открытой и принялся спокойно набивать трубку.

Он уже курил, когда она появилась в дверях.

– Прошу вас закрыть дверь, – произнес он строго, но все с той же холодностью, которая окончательно выбила несчастную из равновесия. – Если вы потеряете хладнокровие или позволите себе чрезмерный всплеск эмоций, то, по крайней мере, вас никто не увидит и не услышит.

От волнения Луиза не могла справиться с лицом, кроме этого, она вообще попала в весьма затруднительное положение. Насколько раньше она чувствовала себя сильной, настолько теперь она оказалась полностью во власти этого рассудительного человека, который оказался прекрасным дипломатом и так владел собой, что не испытывал по отношению к ней безумной страсти.

– Ну, как? – спросил он. – Отчего вы молчите? Говорите, что вам нужно.

– Реджинальд, – задыхаясь, начала она, – я считаю, что это вы должны объяснить свое поведение. Ведь это вы…

– Что я должен объяснить? Вы видели, как я целовал Мари. Да, я поцеловал ее в губы! И именно это вам не нравится?

– Реджинальд! Реджинальд! – в изумлении воскликнула она. – Вы так со мной разговариваете! Вы осмеливаетесь! Со мною…

– А как мне с вами разговаривать?

Он был высокомерен, сух и циничен.

– Вы больше меня не любите?

Он поднял к небу руки и тут же опустил их жестом полного отчаяния.

– Опять, – произнес он, как бы разговаривая сам с собой. – Опять то же самое. Вы устраиваете мне сцену ревности и подозрений, которые оскорбляют меня настолько же, насколько они оскорбили бы и Мари, если бы она смогла все это услышать. А в заключение вы утверждаете, что я вас не люблю! Так на чем же вы основываете вашу уверенность?

Сердце Луизы колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Она почти с ужасом смотрела на своего любовника. Она его больше не понимала. Она так страдала при виде поцелуя, которым обменялись Реджинальд и Мари. Ей показалось, что она обнаружила такое, о чем еще не догадывалась. Еще никогда шотландец не говорил с ней таким тоном, никогда еще не представал перед ней таким холодным, никогда не был таким жестоким и непроницаемым.

Бедное дитя спрашивало себя, уж не явилась ли она игрушкой своих собственных заблуждений, иллюзий, не придумала ли она все, что было до этого? И на самом деле, почему этот человек, которого она страстно любила всеми своими силами, которого ставила превыше всего на свете и который всегда был по отношению к ней вежливым, предупредительным, казался влюбленным и старался предупредить каждое ее желание, почему вдруг она увидела абсолютно незнакомое лицо, страшное и пугающее?

Она задержала дыхание из страха, что сердце может не выдержать, при этом она нервно сжимала свои маленькие кулачки и часто моргала.

– Реджинальд, – сказала она так приглушенно, что тот с трудом услышал. – Реджинальд, я боюсь… Я боюсь, что вы никогда меня не любили.

– Бросьте! – с какой-то веселостью ответил он, и в его голосе зазвучал циничный азарт. – Еще новости! Я вас никогда не любил! И когда вы это обнаружили? Что дает вам право так думать? Какие мои слова, поступки позволили вам так жестоко обращаться с моими чувствами?

– Вы сейчас совершенно не похожи на того человека, которого я любила. Да, да, вы нисколько не похожи на самого себя!

Он ничего не ответил, а только пожал плечами и принялся расхаживать по комнате.

– Реджинальд, – снова начала она, – не говорите мне, что именно сейчас вы настоящий. Тогда я и вправду могу подумать, что вы никогда не испытывали по отношению ко мне никакого чувства!

Он скорчил гримасу и продолжал ходить взад-вперед, по-прежнему храня молчание.

– Подумайте о том, что бы это могло для меня означать, если бы было правдой? – повторила она, сделав над собой невероятное усилие, чтобы голос не сорвался. Было видно, что она полна решимости защищать свою любовь и свое счастье шаг за шагом и слово за словом. Поэтому она продолжила:

– Подумайте, в каком положении я могу оказаться?

– Я ничего не понимаю, – с презрением произнес он. – Объясните, чтобы было понятно.

– Я вам отдалась, Реджинальд. Вы это помните? Я бросилась в ваши объятия и принесла вам свою чистоту и невинность. Я была полна иллюзий, которые вы убиваете одну за другой. Что будет со мною без вас? И, особенно, после того, как у меня БЫЛИ ВЫ?

Он стряхнул с рукава пылинку, потер руки, а после этого направил свой взгляд на Луизу:

– Дитя мое, – заявил он, щелкнув языком и тяжело вздохнув, – вы отдались мне, это правда. Не думаю, что я сделал что-то такое, что было бы предосудительно для настоящего джентльмена, и не оценил по достоинству ваш дар, за который я вам искренне признателен. Да, вы мне отдались. Но где, когда, каким образом? Разве я сам пошел к вам и стал вас преследовать? Уж не считаете ли вы, – насмешливо спросил он, – что я вас взял силой? Вспомните, вы сами пришли ко мне в комнату. Да, вы сами пришли ко мне, и я увидел вас в полубезумном состоянии, сгорающей от желания, которое вы не могли побороть, и я предложил вам свою помощь, как бы временную меру лечения, пока на мое место не придет другой джентльмен, который не будет с вами настолько не церемонен, как я. Не знаю, понимаете ли вы меня? При этом я исполнил всего лишь свой долг. Будь вы мужчиной, вы поняли бы, какие усилия мне пришлось сделать, чтобы сохранить ясность мыслей. Вы говорите: «после того, как были вы», но ведь вы не сможете сказать никому, что я вас соблазнил? И того, что я вас принудил, несмотря на ваше сопротивление? И не говорите о своей невинности! На первый взгляд вы, действительно, казались совершенно холодной женщиной. Можно было подумать, что в ваших жилах не текла молодая и здоровая кровь, а были снег и лед! Но, оказалось, что этот снег тает с быстротой молнии и превращается, позвольте мне такое сравнение, в настоящую ртуть!

Она задыхалась. Слез не было, челюсти сжала страшная судорога.

Он стал насмехаться с еще большим бесстыдством, чем раньше:

– Не помню, говорил ли я вам когда-нибудь, что у меня постоянно было такое ощущение, что первый мужчина, который окажется от вас на расстоянии протянутой руки, вынужден будет испытать те же муки, что и я, и все из-за того огня, который пылает у вас внутри?

Она подбежала к постели шевалье и упала на нее, зарыдав с невероятной силой. Больше она не смогла выдержать. Ее боль была гораздо более сильной, чем если бы он исхлестал ее в кровь. Все иллюзии были разбиты. Последняя слабая надежда, которая привела ее в эту комнату, исчезла, как дым. Теперь ей пришлось падать в бесконечную пропасть своего несчастья. Она проклинала и благословляла случай, который помог ей узнать истинную душу шотландца. Для чего ей понадобилось устраивать ту сцену? Сейчас она уже почти не видела причины для этого. Разве она по-настоящему ревновала? Да нет, она больше в это не верила. Сейчас все в ее глазах выглядело по-другому. Теперь она следовала природному инстинкту. Она искала любовной ссоры, одной из тех, которые вносят свое разнообразие в обычную страсть, подчеркивают и утверждают существующую связь и обостряют то неизбежное слияние, которое всегда следует за примирением, пусть даже временным. Она сожалела о своем поступке, поскольку тем самым положила конец своему нежному и приятному заблуждению. Она нарушила согласие их сердец. Она сожалела об этом, как и все другие влюбленные, потому что еще за мгновение до этого считала, что со стороны Мобрея это была всего лишь жестокая шутка; она хотела удержать и сохранить реальность последнего обмана и готова была умолять его оставить ей хотя бы малую надежду на то, что между ними еще не все окончательно закончилось. Короче, она не хотела от него никаких доказательств тому, что он ее никогда не любил, что для него она была только игрушкой, временной забавой, которая ничего не значила в его жизни, а останется лишь смутным воспоминанием, безликим и ни к чему не обязывающим, о котором забывают на другой же день.

Но одновременно она была благодарна случаю, который открыл ей на все глаза. Ее женская гордость отказывалась согласиться с тем, что она была никем для этого мужчины, который был для нее всем. Подведя итог ссоре, что оставалось ей? Бедная, раненная насмерть Луиза, ее ничто не могло спасти. Она была слишком слабой для того, чтобы вынести такое оскорбление.

Она плакала. Внутри нее разверзлась бездонная пропасть. Реджинальд смотрел на эту сцену, от всей души презирая и ненавидя плачущую женщину. Лишенная какой бы то ни было привлекательности, она лежала на постели и вздрагивала от рыданий.

Именно этого он и хотел добиться: вызвать у нее нервный кризис, который отдаст Луизу в его власть. Теперь оставалось лишь убедиться в том, действительно ли ее любовь настолько глубока, как она неоднократно утверждала.

– Вы должны простить меня, Луиза, – сказал он, – за то, что я разговаривал с вами таким тоном и прибегал к таким выражениям, но сегодня я испытал благодаря вам такое, чего мне еще не приходилось испытывать ни разу в жизни.

Он говорил это сладким, медовым голосом, спокойно, с оттенками, в которых звучало раскаяние.

Она зарыдала еще сильнее. Так как она не могла его видеть, он позволил себе удовлетворенно улыбнуться.

– Перестаньте, Луиза, – начал он снова, – давайте помиримся. Я думаю, что нет худших недоразумений, чем те, которые разлучают влюбленных…

Он положил руку на плечо Луизы и осторожно повернул ее так, что теперь она смотрела ему прямо в лицо. Она попыталась сопротивляться. Он не стал настаивать. Помолчав какое-то время, он сделал новую попытку и почувствовал, что сопротивление стало значительно слабее, одновременно с этим затихали и рыдания.

Конечно, в том состоянии, в котором она находилась, Луиза не могла мечтать, чтобы он дал ей какую-то надежду. Достаточно было одного-единственного слова Реджинальда, и все было бы забыто! Она не могла жить без него. Его любовь ничего не значила. Но потерять сразу одновременно и самого Реджинальда, и его любовь – это было выше ее сил! Она была согласна не обращать никакого внимания на его чувства, лишь бы он сам остался при ней! Ее тело требовало этого…

Он обильно смочил слюной обе ладони и зарылся в них лицом, изображая при этом что-то наподобие сдавленных рыданий, которые нельзя было бы отличить от настоящих, если не смотреть при этом на него. Затем он провел ладонями по щекам, оставив на них ясно видный мокрый след.

На этот раз с силой он повернул молодую женщину лицом к себе. Не позволяя ей вырваться, он двумя руками удерживал ее, а своими мокрыми щеками касался ее щек. Одновременно он страдальчески морщил лицо, и Луиза ни минуты не сомневалась в том, что он так же, как и она, плакал.

Она говорила себе, что он не мог плакать из-за их первой ссоры, которая поставила под угрозу их любовь и причинила им столько горя. И как раз из-за пролитых им слез она сама перестала рыдать. Она считала, что его печаль прогоняла ее собственную, и поэтому их сердца снова могли биться в одном ритме.