Текст книги "Таящийся ужас 3"
Автор книги: Роальд Даль
Соавторы: Август Дерлет,Лоуренс Блок,Мартин Уоддел,Владимир Гриньков,Флора Флетчер,Сибери Куин,Эдвард Лукас Уайт,Уильям Сэмброт,Мэнн Рубин,Монтегю Холтрехт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
УЖАСНАЯ КОЛЛЕКЦИЯ
рассказы американских и английских писателей
Энтони Веркоу
Тайна старого дома
Я расскажу вам историю, которую услышал от одного бродяги, в прошлом студента. В жизни ему пришлось пройти через серьезное испытание, в итоге бросившее его, умирающего, на больничную койку работного дома.
Погода стояла отвратительная – типичное английское лето. Весь день дождь барабанил по крышам и булькающими потоками стекал в сточные канавы Сити. Купол собора Святого Павла окутывала огромная черная туча, небо казалось сердитым и темным предвестником беды.
Ближе к вечеру дождь немного утих, и я вылез из своего примитивного убежища под аркой, чтобы найти более подходящее место для ночевки.
Нельзя сказать, чтобы было холодно, скорее наоборот. Воздух, как в тропиках, набух от влаги, долгожданный гром все никак не мог грянуть, а сам я готов был в любой момент упасть в обморок от голода и с лихорадочным вожделением мечтал о чистой мягкой постели и вкусной еде.
В изнеможении я тащился в направлении Хай-Холборна, – когда увидел этот дом. Уж лучше бы меня в тот момент милосердно раздавил какой-нибудь проезжавший грузовик, только бы не случилась со мной вся эта история!
Это было небольшое старомодное строение из числа тех, что в изобилии заполнили округу. Оно словно смеялось над моей нищетой, бросая мне вызов своими сверкающими, как бриллианты, мокрыми окнами. Над входом красовалась дощечка, на которой было написано: «Дом сдается». В этот поздний час улицы практически опустели, голова у меня кружилась под гнетом неразразившейся грозы. Словно вынуждая принять наконец решение, снова начался дождь, крупные капли которого мягко шлепались мне на лоб. Я решил больше не колебаться. Внутри этого ухмыляющегося, самодовольного старого дома меня ждало пристанище.
Я осторожно подошел к двери. Естественно, она была заперта. Я проверил запоры на окнах нижнего этажа и в очередной раз проклял свое невезение. Внезапно что-то привлекло мое внимание в одном из окон. Я быстро огляделся. Полицейский на углу стоял спиной ко мне, куда-то спешила парочка. Еще один быстрый взгляд – за мной никто не следил, звон разбиваемого стекла, просунутая рука и окно открыто!
Я подтянулся на руках, влез на подоконник и с трудом забросил на него уставшие ноги. Эти действия отняли у меня последние остатки сил, и я улегся на пол, вымотанный, но ликующий. Я внутри!
Не знаю, как долго я находился в таком положении, задыхаясь от перенесенного напряжения, ощущая, как сердце сотрясает грудь, колотится в висках. Может, прошли часы, а может, лишь какие-то мгновения. Возможно, я даже потерял сознание. Не забывайте, я ведь не ел три дня! Наконец я поднялся, во избежание подозрений снова закрыл окно и стал рыться по карманам в поисках случайно завалявшейся спички.
Спичка нашлась. При ее колеблющемся свете я увидел потрясающее зрелище. Это была великолепно меблированная в старинном стиле комната. На каминной полке поблескивала семирожковая жирандоль, и я поспешно зажег свечи, чтобы было лучше видно.
Я даже прикрыл пламя свечей рукой, чтобы проверить, не разыгрывает ли моя слабость со мной злую шутку, – но нет, все было именно так! Я, голодный бездомный бродяга, нашел пристанище в доме, представить который невозможно в самом невероятном сне. Это был какой-то антикварный рай!
Держа в руке жирандоль, я направился к двери, но у порога остановился. Внезапный страх парализовал меня. Когда я смотрел на этот дом снаружи, он показался мне заброшенным и пустым, что подтверждала и вывешенная на нем табличка: «Дом сдается». Теперь же я увидел, что он меблирован, причем не просто добротно, но даже роскошно, и в целом производил впечатление, вызывал чувство, что в нем действительно живут!А что, если я не ошибся?
Возможно, что, поддавшись на призывы моего уставшего, переутомленного организма, я прокрался не в тот дом. Пожалуй, на особо сердечную встречу со стороны его обитателей мне рассчитывать не приходилось. На углу улицы стоял полицейский, а я был ни дать ни взять самым обыкновенным взломщиком. Я представлял себе, насколько банально будут звучать мои объяснения, когда он поведет меня в участок.
Значит, тюрьма? Разумеется, там я всегда смогу найти убежище, но остатки былой гордости не позволяли мне даже думать об этом. Гордость? Я громко и весьма безрадостно рассмеялся, вспомнив про свое нынешнее состояние. И тогда я впервые услышал это.
Мне показалось, что оно исходит откуда-то из глубины моего мозга – низкое жужжание, и я решил, что мой обессилевший организм вытворяет со мной новую шутку. Гул продолжался, то усиливаясь, то ослабевая, но ни на секунду не прекращаясь полностью. Чем-то он напоминал звук двигателя самолета, кружащего над домом. Стоя в дверях, я глупо покрутил головой в надежде остановить этот звук, точно так же, как пытаются подчас прервать звон в одном ухе. Ничего не вышло. Шум продолжался, и мне показалось, что голова моя находится в улье с пчелами.
Додумавшись до этого сравнения, я обнаружил, что в комнате стало теплее. Слегка качнувшись, я протянул руку к двери. Та легко распахнулась, и в следующую секунду я уже стоял в холле. В то же мгновение до меня дошло, что жужжание прекратилось.
При свете свечей я заметил в коридоре маленькую дверь, которая, очевидно, вела в кухню, и я бросился к ней – там могла быть еда! Осторожно распахнув дверь, я вошел внутрь. Это была небольшая гостиная, а дальше я действительно увидел кухню.
Я приподнял жирандоль и огляделся. По расположенной справа второй двери я догадался, где спит экономка. Посмотрев налево, я едва не вскрикнул. На небольшом дубовом столе была расставлена такая изысканная снедь, о которой можно только мечтать. Проковыляв к столу, я поставил на него жирандоль и с жадностью набросился на еду. При виде этих яств все мои угрызения совести бесследно испарились – ведь я был человек, и к тому же очень голодный.
И тут оно возникло снова – низкое, протяжное жужжание. Но на сей раз отнюдь не у меня в голове – теперь моя голова была совершенно ясной. Я поставил стакан, который наполнил из графина каким-то сладким вином, и прислушался.
Казалось, что звук исходит откуда-то из комнаты экономки. Набив рот едой, я подошел к двери, после чего приложил ухо к зазору у панели.
– Бж-ж-ж-ж!
Да, совершенно ясно, оттуда. Я заглянул в замочную скважину, но в комнате было темно. Меня охватило странное желание разобраться в природе этих звуков, и с риском разбудить кого-то, кто спал внутри, я осторожно нажал на ручку двери.
И снова звук мгновенно прекратился. Медленно, очень медленно я открыл дверь и заглянул внутрь. В этот момент мне показалось, что сердце мое остановилось!
На двух стульях стоял длинный деревянный ящик, очертания которого наполнили меня непередаваемым ужасом. На полу я заметил канделябр с тремя выгоревшими до основания свечами. В углу комнаты располагалась широкая кровать с раскиданной на ней одеждой. Крышка гроба была снята.
Поначалу я подумал, что в гробу лежит негр. Когда, охваченный ужасом от неожиданного открытия, я стал всматриваться, отвратительное жужжание снова возобновилось.
Мне показалось, что с лица трупа сорвали какую-то вуаль, обнажив доселе скрытую гноящуюся, разлагающуюся плоть, неожиданно представшую перед моим изумленным взором. Я едва сдержал крик и задом попятился к двери, стараясь не смотреть на гниющую в гробу оголенную мертвечину и одновременно сдерживая дыхание, чтобы не ощущать ужасающей вони. Мне что-то попало под ноги, и я споткнулся. Ручка двери выскользнула из моих пальцев, за спиной щелкнул язычок замка, а уже в следующее мгновение я как безумный отчаянно сражался с монотонно гудящим облаком мясных мух, устроивших себе пиршество на мертвом теле!
Я в отчаянии колотил их кулаками, но, как оказалось, без особого успеха. Комната словно ожила, наполненная крошечными, волосатыми, клейкими лапками, стремившимися угнездиться у меня на теле. И все это время продолжалось отвратительное жужжание. Одна из мух, крупнее, чем остальные, уселась у меня на губе, пытаясь протиснуть свое прокаженное тело мне в рот. В моем сознании вспыхнула мысль о том, чем она питалась несколько секунд назад, и я почувствовал тошноту. Я отчаянно хлопнул по ней свободной рукой и почувствовал, как громадное жирное тело, скользнув по подбородку, свалилось на пол.
Каким-то образом мне удалось добраться до двери и открыть ее. В панике я уронил свою жирандоль и, тяжело дыша и потея от страха, ввалился в гостиную. Услышав новый щелчок дверного замка, я беззвучно вскрикнул от облегчения – мне удалось бежать. В поведении этих мух было что-то необычное, что – то сродни нездоровому рассудку руководило их действиями, когда они напали на меня. Могло показаться, что их атака была тщательно спланирована разумом более высокого порядка. В полной темноте я приблизился к маленькой двери, которая выходила в холл. Мои пальцы схватили ручку и повернули ее. Но она словно не имела никакого отношения к самому замку, и у меня по спине пополз холодный, парализующий мысли страх. Что-то случилось с замком – ручка не действовала. Я оказался заперт!
Как безумный я тряс и дергал бесполезную ручку. Несколько раз даже попытался бросить свое истощенное тело на крепкие дубовые панели, бесплодно теряя недавно обретенные силы. Наконец, когда все надежды практически покинули меня, я словно во вспышке озарения вспомнил про кухню.
– Идиот! – проклинал я собственную глупость, ковыляя по темной гостиной в сторону кухни. Ну конечно же, именно отсюда я смогу бежать! Повернувшись, я потряс кулаком в сторону этих проклятых мух, остервенело жужжащих за запертой дверью – дверью смерти!
Мое тело – вот что им было нужно! Испить живой крови и вкусить живой плоти! Я чувствовал это, знал это, когда вел с ними ожесточенную схватку в той комнате. И все же я их обманул!
Содрогаясь от истерического смеха, я побрел в кухню и направился к двери черного хода. Справа от него находилось большое окно, через которое комнату проникал белесый лунный свет. Я попробовал запор. Святая Дева, он двигается! Внезапно смех застрял у меня в горле. Дверь не сдвинулась ни на миллиметр! Я толкал ее, пинал, колотил. Наконец, додумавшись обследовать дверную панель, я обнаружил, в чем заключалась ее загадка. Мои пальцы нащупали расположенные с ровными интервалами друг от друга чуть выступавшие шляпки гвоздей: кто-то отрезал мне путь к бегству!
Но зачем?
Погруженный в эти мысли, я расслышал звук колокольчика, доносившегося откуда-то с улицы. Я выглянул в окно. Надо же, каким странным кажется Лондон при лунном свете!
Я понял, что смотрю на один из районов Сити, о существовании которого никогда раньше даже не подозревал. Стоявшие напротив дома, казалось, вот-вот ворвутся в то помещение, где я находился, – настолько узкий проход был между строениями. Да и выглядели они впечатляюще: черные, местами украшенные диковинными узорами балки, нависавший у меня над головой угрожающего вида фронтон, из-за которого можно было разглядеть лишь узкую полоску неба.
Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!
Снова тот же звон – на сей раз уже ближе, и на фоне его мне показалось, что я слышу скрежет и удары тяжелых колес о булыжную мостовую. Человеческий голос словно призывал кого-то – временами до меня доносились хриплые, монотонные звуки, хотя слов различить было невозможно.
Кому в Холборне вздумалось устраивать в такой час торговлю? Впрочем, он мог бы оказать мне помощь, только бы как-то привлечь к себе его внимание. Я вскарабкался на стоявший рядом с окном стол и выглянул наружу. В этом месте улица проходила ниже, чем перед фасадом здания, – прыгать неудобно, даже опасно.
Перед окном показалась телега, которую медленно тащила большая черная лошадь. Управлял ею мужчина, время от времени позванивавший в колокольчик и монотонно что-то выкрикивавший. Позади него на телеге сидел еще один человек, поза которого свидетельствовала о безграничном отчаянии.
Рядом со мной на столе стояла лампа, и, найдя еще одну спичку, я зажег ее и стал медленно водить перед окном из стороны в сторону. Вскоре они заметят меня, остановят телегу под окном и позволят мне спрыгнуть вниз, на чистую и вольную улицу. Все что угодно, только бы ни на секунду не оставаться в дьявольской тишине этого жуткого дома.
Ага! Он заметил меня и смотрел сейчас на окно. Что он кричит? Жестами я показал ему, чтобы он подъехал поближе.
Наконец слова его можно было расслышать. Я что, сошел с ума? Я ничего не знал про лежавшего в комнате мертвеца, так почему же он выкрикивает эти ужасные слова: «Выносите своего мертвеца! Выносите своего мертвеца!»
Он указал рукой на свою тяжелую телегу. Она была чем-то нагружена. Нагружена с верхом. Чем же? Я разглядел какую-то сплетенную, перепутавшуюся массу и в свете выглянувшей на мгновение луны с содроганием узнал в ней человеческие тела, причем некоторые из них были живы – пока!
Все еще с трудом соображая, что все это значит, я посмотрел в сторону черневших дверей дома напротив и судорожно сглотнул. Каждая дверь была помечена большим крестом – крестом отчаяния, крестом гуманности, крестом чумы!
Телега прогрохотала мимо, и я проводил ее взглядом. Осознание увиденного поразило меня. Неужели я ступил на триста лет назад, когда вломился в этот дом? Неужели я умер там, на улице, лежа под аркой и скрываясь от дождя? Неужели это мой ад? Но даже когда я обхватил руками свою истерзанную голову, до меня продолжало доноситься это омерзительное гудение.
Я опасливо подошел на цыпочках к кухонной двери и поднял лампу над головой. Доносившееся из мертвой комнаты жужжание стало громче. Мухи явно были разгневаны тем, что их лишили живой добычи, найти которую гораздо труднее, нежели мертвую!
Дышать было нечем, и мне захотелось пить. Я вспомнил про вино и еду на столе, но, взглянув на него, резко отпрянул. Неужели я действительно ел эту шевелящуюся массу белых червей? Или еда испортилась за те несколько минут, что меня не было в комнате?
Что-то с триумфом прогудело у меня над головой. Я повернулся и оцепенел от омерзения.
На разлагающемся куске лежавшего на столе мяса сидела громадная мясная муха и смотрела на меня. В ней явно было что-то зловещее. Потом к ней присоединилась еще одна, потом еще, еще… Я услышал знакомый гул, появившийся уже в гостиной.
Я повернул голову, уставился на дверь спальни и тут же завопил от ужаса. Из-под двери через небольшую щель в комнату буквально вливался бесконечный, извивающийся поток жирных, черных тел, каждое из которых своими размерами напоминало мускатный орех. Одна за другой мухи расправляли крылья и с жужжанием подлетали к столу, где садились и вонзали в меня свои взоры – неподвижная черная масса, возглавляемая тремя лидерами.
Жужжание заполнило тяжелую атмосферу комнаты; вскоре в нем появились новые нотки – почти ликующие, злорадно радующиеся тому, что им удалось перехитрить меня. Они собрались группами, явно ожидая сигнала к атаке, тогда как мне оставалось лишь ошеломленно наблюдать их жуткую дисциплину.
Когда последняя тварь наконец присоединилась к остальным, в комнате на мгновение воцарилась полная тишина, а затем вся масса разом поднялась в воздух, и по комнате заметалось эхо от резких, яростных движений их крыльев.
С диким воплем я уронил лампу и бросился на кухню, а надо мной и вокруг меня уже гудело и извивалось скопище пораженных болезнью паразитов, старавшихся сесть мне на лицо, шею и уши. Слепо отбиваясь от них, я вскочил на стол рядом с окном. До улицы было около пяти метров, но я уже не колебался. В доме была чума, и мухи разносили ее. Поглощенная мною пища была заражена – я даже ощутил появившуюся под мышкой опухоль и в тот же момент почувствовал приступ тошноты.
Я вышиб стекло и стал отчаянно, как маньяк, выламывать, выдавливать, выбивать из рамы его острые осколки. И все же мне удалось перехитрить эту проклятую напасть. Что ж, они смогут попировать на моем теле – но лишь после того, как я испущу дух.
– Выносите своего мертвеца! – закричал я. – Выносите своего мертвеца!
И очертя голову бросился из окна наружу.
На этом закончился рассказ бродяги, а доктор, которого я встретил у дверей больничной палаты, добавил кое-что от себя:
– Его подобрали на одной из улиц Холборна. Попал под грузовик, переломал ноги. Чуть не умер с голода, бедняга, ну и, конечно, умственное расстройство. Вбил себе в голову всю ту чушь, которую только что рассказал вам, и никак не хочет с ней расстаться.
Придя в тот вечер домой, я почему-то задумался над этой «чушью». В той части Холборна, которую указывал подобравший бродягу водитель «скорой помощи», нет и в помине того дома, который он описал, но один хорошо информированный человек сообщил мне, что дорога там пересекает то место, где находилась одна из многих – общих могил, в которые закапывали умерших от Великой Чумы.
Сидней Кэррол
Стакан молока
Я сидел в маленькой гостиной и терпеливо дожидался того момента, когда жена наконец уляжется в постель. Наконец до меня донесся ее храп, показавшийся мне ровным и преисполненным какого-то блаженства. Я про себя досчитал до десяти – я всегда так делаю, чтобы успокоить бешеное биение сердца. Потом встал и прошел на кухню.
Из жилетного кармашка я извлек четыре маленьких пакетика с белым порошком, одновременно напевая себе под нос веселенький мотивчик. О тишине теперь можно было не беспокоиться. Раз уж моя жена отправилась в Страну снов, никакая сила на свете не способна была пробудить ее, разве что звонок на обед. Я выложил пакетики на кухонный стол, а из другого кармана извлек клочок бумаги, на который аккуратно переписал необходимые инструкции.
Слегка склонив голову набок и опустив подбородок на сложенную лодочкой ладонь (признаюсь, что маленький человек вроде меня в такой позе чем-то напоминает котенка, однако ничего не могу с собой поделать), я в сотый раз перечитал слова, переписанные из старинной книги:
«Эта эссенция не подвержена воздействию тепла и солнечных лучей, не стареет со временем и не разрушается ни при каких обстоятельствах. При работе над ее созданием следует проявлять максимальную осторожность и со всей тщательностью соблюдать предписанную последовательность действий по…»
Эту часть текста, как, впрочем, и все последующие, я знал наизусть. Однако я всегда был педантом и потому, повторяю, в сотый раз перечитал каждое написанное слово:
«…первейшей необходимостью является абсолютная стерильность всех фляг и колб…»
После этого я в очередной раз восстановил в мозгу последовательность предстоящих действий и наконец приступил к делу.
Я взял бутылочки, стаканы и две ложки. Затем установил перед собой три пробирки, неделю назад купленные в аптеке. Тщательно промыл все это горячей водой из крана (температуру задал такую, чтобы только руки терпели) и стал все это прополаскивать – раз, другой, третий, после чего вытер предметы чистым полотенцем. Посмотрел на свет висевшей над головой электрической лампы, еще раз протер, опять подержал под лампой и снова протер, пока стекло прямо-таки не заискрилось.
Затем я взял свои порошки, глянул в инструкцию и тщательно перемешал содержимое всех пакетиков друг с другом. В совершенно новой кастрюле, которую я купил неделю назад и спрятал на одной из верхних полок в кухонном шкафу, я подготовил из белых порошков жидкий раствор, поставил на газ, довел до кипения, а затем остудил. Рука у меня, слава Богу, твердая, вот только веки то и дело беспричинно подергиваются, а в уголках глаз скапливаются слезинки. Профессиональное заболевание. Впрочем, я довольно легко избавляюсь от этих слез: просто резко дергаю головой и они срываются. Можно даже сказать, что я научился сплевывать глазами, определенно можно, если как следует задуматься над этим.
Я тихонько напевал свою песенку, а в голове все время вертелись кое-какие мысли.
Я вспоминал, как травил голубей в парке.
Почему меня так никогда и не схватили за руку? Я неоднократно задавал себе этот вопрос, чтобы позабавиться и подразнить себя. Конечно же, у меня был на него готов ответ. Простой, очень простой ответ. Меня не схватили потому, что не знали, в каком направлении я нанесу свой следующий удар. Я разбросал кукурузные зерна в городском парке – это было в понедельник утром, а уже вечером в тот же день все газеты были переполнены фотоснимками мертвых птиц, лежавших, как трупы солдат на плацдарме после высадки морского десанта. Утром во вторник я разбросал арахис перед городской библиотекой, а вечером увидел на страницах газет новые фотографии мертвых голубей…
Что в этих условиях могла сделать полиция? Откуда знать пехоте, куда назавтра поведет ее генерал? Я разворачивал свои силы, двигался вперед, отступал – буквально будоражил их своей тактикой «бей – беги». Ну как они могли схватить подобного противника? Если ваши следы ведут в одном направлении, вас наверняка в конце концов поймают. Но если один отпечаток сегодня располагается здесь, другой завтра – в десяти милях отсюда, а послезавтра новый вдруг оказывается у вас за спиной, как же вам преследовать преступника – под силу это вообще кому-нибудь? Именно поэтому они и не смогли выследить меня, пока я забавлялся отравлением голубей. Именно в этомзаключалась моя теория. Так оставить следы…
Вот по такому пути и текли мои мысли, пока я смешивал порошки в маленькой желтой кухне под светом единственной яркой лампочки, за плотно задвинутыми шторами, слыша доносившийся из спальни храп моей жены.
Наконец работа была завершена. Вся смесь сосредоточилась в одной пробирке. Я поднес ее к свету – жидкость поражала своей кристальной чистотой и прозрачностью. Я улыбнулся. В уголке одного глаза блеснула слезинка радости. Я смахнул ее. Теперь мне было ясно: я ни в чем не отступил от рекомендаций старинной библиотечной книги и не совершил ни единой ошибки.
«…один-единственный неверный шаг или отступление от предписанных рекомендаций придаст жидкости отвратительный оттенок. Конечный продукт должен быть прозрачен как слеза…»
Рука моя не дрогнула, хотя сердце в груди было преисполнено ликованием. Наконец-то у меня есть это.
Я тщательно закрыл пробирку пробкой и принялся убирать на кухне. Через пять минут она сверкала чистотой. Я всегда с уважением относился к работе по дому.
Я тщательно вытер полотенцем каждый палец, после чего подул на них. Человек, работающий на стеллажах публичной библиотеки, обычно имеет привычку дуть себе на пальцы.
После этого я снова обратился к своим выпискам:
«…ничто на земле не способно притупить его жало, ни одна сила не может вырвать его сердце, никому не дано укротить биение его пульса – ни огонь, ни вода, ни воздух, ни почва. Он подобен Люциферу и так же, как он, непобедим. Сожги его, но он снова засияет, утопи – он впитает влагу, закопай – прорастет. Прикосновение его подобно року. Прежде плоть сгниет, чем ослабнет его сила…»
Я решил порадовать себя одной из своих старых шуток. «Словно античный поэт написал рекламное объявление о лаке для ногтей», – сказал я себе. Впрочем, чувства юмора у меня хватает. Как говорит Генри Петерс, «хитри, но живи». А теперь наступала пора основной части вечерней забавы.
Ежедневно миссис Петерс и я выпивали одну бутылку молока и одну – сливок. И сегодня вечером две пустые и чистые бутылки – прямо-таки родные братья, только один постарше и побольше, а другой, младший, более миниатюрный, олицетворявшие собой источник силы, бодрости и энергии, стояли рядышком у края раковины. Я внимательно оглядел их. Потом покачал головой, словно в чем-то допустил промашку. Но колебание длилось лишь какое-то мгновение.
Молочную? Или из-под сливок? А может, обе?
Я еще немного поразмышлял над этим, затем пожал плечами. В конце концов какая разница? Взял в руки молочную бутылку, понюхал ее горлышко и ощутил сохранившийся аромат чистого, свежего молока. После этого я капнул в бутылку одну-единственную, совсем крошечную, как слезинка, капельку прозрачной жидкости из пробирки. Покрутил сосуд, – потряс, одновременно наблюдая, как крошечные струйки разбегаются от капли в разные стороны, размазываясь по стенкам, утончаясь, высыхая и полностью исчезая. «Действует», – заверил я себя самого и выставил обе бутылки за дверь, на их обычное место, где завтра утром молочник подберет их.
Это произошло двумя днями позже. Не могло не произойти. Где-то в дальней западной части города. Семья из пяти человек – отец, мать и трое детей. Были обнаружены мертвыми за обеденным столом. Отравление.
Я прочитал об этом в утренних газетах. Прочитал и аккуратно сложил бумажный лист, после чего позволил себе тихонько посмеяться. Дурни пустоголовые – как же я вас обвел вокруг пальца! Все оказалось даже проще, чем отравить голубей.
В этот вечер, когда звуки храпа вновь начали Наполнять меня спокойствием и уверенностью, я прошел на кухню. Снова взял пустую молочную бутылку и капнул в нее из пробирки. Старинная книга сказаламне, что ни одна сила на свете не способна разрушить это вещество, и она не солгала. Ничто не моглоразрушить его – ни жара, ни свет, ни вода, ни огонь, ни даже пастеризация. Оно способно противостоять любому противоядию. Покончив с этой процедурой, я снова выставил бутылку за дверь.
Результат наступил через два дня. И снова о нем написали своим четким шрифтом почти все газеты. На сей раз это оказался мужчина, проживавший в районе Барбэнк. Ситуация была в общем-то идентична первой. Найден за обеденным столом. Диагноз: отравление. Он упал лицом прямо в тарелку с овсяной кашей и к моменту обнаружения был холоден как лед.
В тот вечер я почувствовал, как бы это поточнее выразиться… некоторую тревогу. Что-то вроде состояния транжиры, в кармане которого лежит туго набитый бумажник. К чему мелочиться? Я мог позволить себе некоторые излишества – и капнул в бутылку двойнуюдозу моей жидкости. В некотором смысле (ну какими словами можно выразить то спонтанное желание?) эта дополнительная капля вызвала усиление дрожи во всем моем теле, чего я так добивался. Как будто наносишь по уже обезглавленной индюшке еще один удар топором – в нем нет необходимости, но это такприятно! Образованные люди поймут, что я хочу сказать.
На следующий день выяснилось, что это оказалась пожилая пара, проживавшая где-то на севере, за городом. Их нашли мертвыми над столиком, уставленным кофейными чашками. В газетах об этом ничего не было написано, да и полиция едва ли рассказала им о подобных деталях, хотя я знал этот жизненно важный факт: старики пили кофе с молоком.
О Боже! Ну зачем только люди добавляют молоко в кофе?
Я испытал лишь единственный укор совести. Лично я твердо знал, что все это не может продолжаться без конца. Разумеется, если бы мне захотелось, то вряд ли мне что-то помешало бы. Но шутки шутками, а дело остается делом, и мне следовало уделять первоочередное внимание серьезным вещам. А к ним я приблизился совсем вплотную. Так что я позволил себе в завершение еще одну забаву, всего одну.
Прозрачная капелька опускается в пустую молочную бутылку, которая выставляется за дверь. Молочник подбирает ее утром и отвозит на молокозавод (или там на маслобойню, неважно, куда именно), после чего ее вместе с миллионами других бутылок ставят на лоток, опускают в чан и все бутылки моют и стерилизуют по самому последнему слову техники, после чего они выходят на свет Божий снова чистыми и свежими. Все, кроме одной. Эта самая одна-единственная бутылка несет на себе следы вещества, которое не разрушается под воздействием ни тепла, ни пламени, ни холода, ни света. А на следующий день две живущие в самом центре города дамы падают замертво во время поглощения завтрака.
Все просто, так ведь? Ловко, согласитесь.
Не исключено, что и до меня существовали люди, которым приходила в голову идея совершения убийства подобным, если можно так выразиться, беспорядочным, хаотичным способом, когда ты наносишь свои удары в совершенно различных направлениях, после чего наконец подбираешься к своей настоящей жертве, ради которой все это и было организовано. В итоге полиция полагает, что эта самая жертва явилась лишь одной из вереницы всех остальных, на самом-деле побочных. Повторяю, возможно, не мне первому пришла в голову подобная идея. Такое может быть. Но одно определенно: никто до меня не разработал столь совершенного орудия нанесения фатального удара.
Молочная бутылка. Невинная молочная бутылка, которая входит в дома богатых и бедных, живущих в верхней, нижней части города, в центре или вообще за его пределами. Нет, вы,милые мои, можете себе представить более демократично действующее орудие убийства?
Таким образом, последовательность подобных хаотичных убийств я устанавливал и определял исключительно по собственному усмотрению. И в самом деле, смерть наступала то в центре города, то на окраине, то в Барбэнке, а то за городом, где-то на севере. Поистине совершенный разброс целей. С широким размахом и, так сказать, по кругу. У себя в полицейских участках они, конечно же, втыкали в карту города булавки с флажками, стремясь каким-то образом выявить почерк убийцы.
Ну что ж, пусть ищут мой почерк! Пусть ломают себе головы и опрашивают сотни соседей на мили вокруг в поисках мотива, выявляют потенциальных и реальных врагов жертв, устанавливают, кто же это все подобное мог совершить. Пусть себе ищут. Генри Петерс обладает почерком, недоступным их пониманию.
Последний свой удар я нанес 18-го декабря, через две недели после того, как начал всю эту кампанию, повергнувшую город в состояние паники.
Но прежде, 17-го, я сел отобедать с миссис Петерс.
Блюда подавал я сам. Обычно вклад миссис Петерс в наши вечерние ритуалы заканчивался приготовлением пищи, если, конечно, это можно было так назвать. Но в остальном все заботы ложились на меня. Я подал суп, потом рыбу и, наконец, горячий крем. Расправившись с каждым блюдом, она протягивала мне тарелку из-под газеты, которую держала в руках. Покончив же с газетой, она попросту швырнула ее на пол.
– Ну? – спросила она, отправляя в рот последнюю ложечку с кремом.
– Что «ну», Рита?
– Что сегодня случилось?
– Сегодня? Да так, все как обычно. Ничего особенного. Старая миссис Кэнфилд из музыкального магазина считает, что у нее в носу опухоль.
– Она у нее там с самого рождения.
«О Боже!» – подумал я. В юности мне всегда казалось, что у нее такое чудесное чувство юмора. Мне стыдно за свою юность.
– Что еще? – спросила она.
– Ничего.
Миссис Петерс откинулась на спинку стула и с любопытством посмотрела на меня.
– Миссис Кэнфилд, миссис Кэнфилд… знаешь, я бы ей сделала вот так, – она провела пальцем себе по горлу. Но потом поступил тревожный сигнал: она улыбнулась. – А кстати, сколько лет этой миссис Кэнфилд?
