Текст книги "Таящийся ужас 3"

Автор книги: Роальд Даль

Соавторы: Август Дерлет,Лоуренс Блок,Мартин Уоддел,Владимир Гриньков,Флора Флетчер,Сибери Куин,Эдвард Лукас Уайт,Уильям Сэмброт,Мэнн Рубин,Монтегю Холтрехт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

– Что – душа от них отлетала, что ли? – не понял я.

– Вроде того, – кивнул Толик. – Они потом описывали очень подробно все, что происходило в эти минуты. И что самое интересное – возвращение к жизни они воспринимали без особой радости.

– Почему?

– То, что оказывалось там, за порогом жизни, было не так страшно, как это всегда рисуется людям. Там им было лучше, чем здесь, – вот ведь какая штука. Некоторые хотели уйти, а их возвратили – и это им не нравилось.

– Но куда они хотели уйти? Что там дальше?

– Они рассказывают, что стояли у огромной трубы, и впереди, где-то в той трубе, видели свет. И еще музыка…

– Музыка?

– Да, музыка. Тихая, чарующая, манящая музыка. Она зовет туда, и хочется идти по этой трубе. Но им не дают. И когда человек пробуждается, он с горечью осознает, что его насильно вернули в жизнь.

– Но куда они стремились? Что там, впереди?

– Этого никто не знает. Тех, кто все-таки пошел по этой трубе навстречу музыке и свету – тех уже не удалось вернуть. Они умерли, говоря по-нашему. И уже никогда никому не расскажут, что же они там увидели.

– Мистика какая-то, – сказал я. – В голове даже не укладывается.

– Кто знает, что это такое на самом деле, – развел руками Толик. – Но самое поразительное то, что рассказы людей, которых удалось вернуть к жизни, совпадают практически во всем, вплоть до мелочей. Независимо от их возраста, образования, веры они все рассказывают одно и то же. Кстати, у Босха есть картина на эту тему. Очень интересная картина. Очень интересная картина, а ведь Босх жил много столетий назад.

– Значит, и мой дядя это видел?

Толик пожал плечами:

– Возможно. Может быть, он все-таки пошел по той трубе, и только поэтому его никак не удается привести в чувство? Он просто не хочет оттуда возвращаться.

– Может быть, – протянул я. – Но узнать это можно будет только тогда, когда он придет в сознание.

Но ведь он отличается от меня, от Светки, от всех нас. Он недвижим и, главное, без сознания. Врачи говорят, что он может никогда не очнуться. И он – живой? Он, который не может ответить улыбкой на улыбку, который не способен даже думать, – живой? Выпавший из общества себе подобных, заглянувший в смерть – живой? Нет ответа. Нет и не будет.

Доктор из двадцатой больницы позвонил мне в полдень.

– Это Эдик? – По его голосу я понял, что что-то случилось.

– Да, я слушаю вас.

– Эдик, ваша родственница пропала из больницы.

– Как пропала? – не понял я.

– Исчезла. Медсестра зашла к ней в палату, а кровать пуста. Мы обыскали здесь все, но ее нет.

– Куда же она могла деться?

– Единственное разумное объяснение: она очнулась, встала и пошла.

– Куда?

– Не знаю. Я звонил вам по домашнему телефону, но там никто не берет трубку.

– Этого не может быть. Там моя сестра, она никуда не могла уйти из дома.

– Попробуйте сами позвонить, хорошо? И потом перезвоните мне.

Я позвонил домой раз, потом другой. К телефону никто не подходил. Тогда я набрал номер тети Глаши.

– Алло! Тетя Глаша? Это Эдик. Я звоню домой, а там никто не поднимает трубку. Зайдите к нам, выясните, что там случилось? Там должна быть Света.

– Хорошо, сейчас посмотрю.

Я услышал, как она положила трубку рядом с телефоном, потом щелкнула замком и позвонила в нашу квартиру. Потом скрипнула дверь – я не понял, где именно, – и пару секунд было тихо. И внезапно – крик. Какой-то животный вопль, вопль ужаса. Я швырнул трубку на рычаг и помчался к машине. Как назло, двигатель не заводился. Я со злости несколько раз ударил кулаком по рулевому колесу, потом выскочил из машины и попытался поймать такси. Вид у меня, наверное, был безумный, – и ни одна машина не остановилась. Через пять минут я понял, что все это бесполезно и побежал к автобусной остановке.

В дверях квартиры я наткнулся на милиционера.

– Сюда нельзя, – сказал он, загораживая проход.

Через его плечо я видел каких-то незнакомых людей, хозяйничающих в нашей квартире. Кто-то невидимый мне диктовал монотонным голосом:

– …причем голова отделена от туловища и расположена в ногах, в десяти сантиметрах от ступни правой ноги. Записал?

– Пустите!!! – завопил я и вцепился в сержанта.

Какой-то человек в милицейской форме выбежал на шум из комнаты и спросил:

– Что здесь происходит? Что вам нужно?

– Я здесь живу! Пустите! – зарычал я.

Выбежавший из комнаты милиционер изменился в лице и сказал сержанту:

– Вадик, пропусти его.

И как только сержант меня отпустил, я почувствовал, что ужасно боюсь переступать порог. Сержант молча смотрел на меня. Все присутствующие в квартире разом затихли и, сгрудившись, смотрели на меня одним общим, сочувственно-тяжелым взглядом.

– Проходите, – сказал тот, что выбежал из комнаты.

Я сделал шаг, другой. С каждым шагом я видел все больший объем зала, вот уже виден угол стола и какой-то человек за ним, я сделал еще шаг, и теперь увидел уже разложенные на столе листы бумаги. И еще что-то лежало там, на полу, но я боялся опустить глаза, потому что уже догадался, что это такое. Но потом я понял, что посмотреть все равно придется и не надо тянуть – надо вот так, сразу, и посмотрел. Это была голова тети Тани. Она лежала на полу в луже крови, а туловище было чуть в стороне. И там тоже была кровь.

– Где… сестра? – выдавил я из себя. – Она… тоже?..

Я не мог сказать это проклятое слово – «убита».

– Нет-нет, – быстро сказал за моей спиной милиционер. – Здесь больше никого не было, кроме того человека в спальне. Но он не пострадал.

– Он без сознания, – сказал я. – Уже несколько дней.

– Мы в курсе, соседка нам сказала. Вы узнаете эту женщину на полу?

– Да. – Я кивнул и сглотнул слюну. – Это жена моего дяди. Того, что лежит в спальне.

– Вы можете сказать, как она оказалась здесь? Соседка говорит, что эта женщина должна находиться в больнице.

– Я не могу… здесь… мне плохо…

– Пойдемте на кухню. – Милиционер взял меня под локоть.

– Нет… подождите. Я еще хочу… посмотреть…

Стараясь не опускать взгляда на пол, я прошел к двери спальни и заглянул туда. Я увидел именно то, что и ожидал увидеть: окно было распахнуто настежь.

– Так как, по-вашему, эта женщина оказалась здесь, а не в больнице? – повторил свой вопрос милиционер, когда мы с ним вышли на кухню.

– Не знаю. Полчаса назад мне позвонил врач из больницы и сообщил, что она исчезла. Исчезла она примерно час назад.

– Почему она оказалась в больнице? И почему у нее голова перевязана?

– На нее напали вчера. Здесь, в этой квартире. Ударили по голове чугунной сковородой, но она лишь потеряла сознание.

– Подождите, подождите.

Милиционер пошел в комнату, и я услышал, как он сказал кому-то:

– Николай Никитич! Можно вас? Там очень интересные вещи парень рассказывает.

Он появился на кухне с грузным человеком в штатском.

– Голова у нее перевязана потому, что вчера кто-то здесь же, в квартире, ударил ее по голове сковородкой.

– Кто ударил? – спросил грузный.

– Не знаю, – покачал я головой. – Вчера здесь уже была милиция, но они ничего не смогли найти.

– А кто был-то?

– У них за старшего капитан, белесый такой.

– Невысокий? – уточнил Николай Никитич. – Это Панов. Хорошо, мы поговорим с ним. Так что дальше вчера было?

– Тетя Таня была без сознания, и ее увезли в больницу.

– В какую?

– В двадцатую больницу ее увезли. Она лежала там до сегодняшнего дня.

– Не приходя в сознание?

– Да. А потом исчезла.

– Что – пришла в себя и сразу побежала сюда?

– Я так думаю.

– Кто, по-вашему, мог напасть на нее?

Я пожал плечами:

– Ваш коллега тоже меня вчера об этом спрашивал.

– И что же вы ему ответили?

– Что не знаю, кто бы это мог быть.

– А зачем она побежала сюда? Что ее сюда так тянуло?

– Муж, наверное. Она даже специально забрала его из больницы, чтобы самой за ним ухаживать. Его ведь надо кормить через зонд.

– А что с ним такое?

– Несколько дней назад он упал и потерял сознание.

– Здесь, в квартире?

– Да.

– Кто в тот момент находился дома кроме него?

– Он был один. По всей вероятности, полез чинить проводку, а потом то ли потерял равновесие, то ли его током ударило. Это произошло буквально за несколько мгновений до того, как я вошел в квартиру.

– Вы слышали какой-нибудь шум?

– Конечно. Он же упал – и я это слышал.

– А какие-либо шаги или что-то еще в этом роде?

И только тут я понял, к чему они клонят. Дядя Леша мог не оступиться, и его, возможно, не било током – потому что в квартире в тот момент был еще кто-то! И этот «кто-то» сначала хотел убить дядю Лешу и убил бы, если бы не появился я. Потом этот «кто-то» попытался убить тетю Таню, но не смог с первого раза и убил потом, когда она убежала из больницы и пришла домой, к своему мужу. И когда я понял это, я чуть не лишился сознания, потому что понял, что следующими будем мы со Светкой. А где Светка, кстати?

– Здесь больше никого не было, когда вы приехали? – спросил я. – Сестра моя где? Она должна была быть в квартире.

– Нет, – сказал милиционер. – Никого больше не было.

– Он через окно лазает.

– Кто? – не понял Николай Никитич.

– Убийца. Каждый раз, когда здесь что-то происходит, окно оказывается открытым.

– Вы в этом уверены?

– Да.

В коридоре послышался какой-то шум. Я выглянул из кухни и увидел Светку. Она была цела и невредима и держала в руке авоську с продуктами.

– Пропустите ее, это моя сестра! – сказал я и обнял ее крепко-крепко.

– Что здесь такое, Эдик? – спросила она, и я почувствовал, как бешено колотится ее сердце.

Тогда я обхватил ее покрепче, потому что знал, что она упадет сейчас, рухнет как подкошенная, и сказал:

– Не надо ходить в комнату. Там тетю Таню убили.

Она так и просидела весь вечер на кухне, по-щенячьи скуля и дрожа всем телом. Я не пустил ее в комнату, да она и не стремилась туда, а только держалась как маленькая за мою руку. Я загородил собой проход, когда из квартиры выносили труп, и она так и не увидела тетю Таню мертвой. Николай Никитич зашел к нам на кухню, сказал:

– Мы уезжаем, завтра я вам позвоню – может быть, потребуется ваше присутствие.

– Хорошо, – ответил я, но голос был какой-то не мой, и я прокашлялся.

– И еще я хотел бы напоследок задать несколько вопросов вашей сестре. Можно?

– Света, ты можешь ответить Николаю Никитичу?

Она слабо кивнула и тыльной стороной ладони вытерла слезы.

– Вы помните, в котором часу ушли из дома?

Она помотала головой и опять заплакала. Я налил ей воды.

– Хотя бы приблизительно, – попросил Николай Никитич.

– Это было около двенадцати…

– Около двенадцати? Без пяти минут, да? Или без десяти?

– Нет, примерно без двадцати. Я посмотрела на часы, было без двадцати, потом я собралась и пошла в магазин. Так что примерно в одиннадцать сорок – сорок пять.

– Хорошо, – сказал Николай Никитич и повернулся ко мне. – А вы во сколько звонили соседке?

– В двенадцать или сразу после двенадцати.

– А точнее?

– Не помню.

– Но в любом случае у него было не больше тридцати минут.

– У кого?

– У убийцы, – пояснил Николай Никитич. – Это время, которое прошло с момента ухода вашей сестры до появления здесь соседки, обнаружившей труп.

– Подождите, – сказал я. – Как же она попала в квартиру?

– Кто – соседка? Дверь была открыта, она ее толкнула и…

– Я не о ней говорю – о тете Тане. У нее ведь не было ключа. Света, ты закрывала дверь, когда уходила в магазин?

Светка кивнула. Я посмотрел на Николая Никитича.

– Дверь ей открыл человек, убивший ее, – сказал он.

– Но… Это же невозможно… В квартире был только неподвижный дядя Леша…

Николай Никитич поднялся с табурета и вздохнул.

– Все возможно. Под раскрытым окном мы обнаружили свежие следы. Я попрошу вас – не оставляйте сестру дома одну. И завтра вместе приезжайте к нам. Вот мой номер телефона.

Когда он вышел, сидящая за столом Светка уронила голову на руки и разрыдалась. Ее неожиданно начало трясти, и я понял, что это истерика. Я не мог успокоить ее минут пять и совсем уже было растерялся, но она вдруг перестала рыдать и подняла свое бледное, без единой кровинки лицо. Сказала тихо, едва слышно:

– Он убьет всех нас.

И от этих ее негромких слов мне стало так жутко, как не было еще никогда в жизни.

Утром мне позвонил Толик и сообщил, что в конторе меня дожидаются поляки.

– Но мы же договаривались на более позднее время, – сказал я с досадой. – Что там у них стряслось?

– Не знаю, что у них стряслось, но они требуют, чтобы вы немедленно приехали.

– Так уж и требуют? – не поверил я.

– Именно требуют. Они настроены агрессивно, по-моему.

– Хорошо, – буркнул я. – Через полчаса буду. Слушай, я там вчера бросил возле конторы свою машину – она цела?

– Кажется, цела.

– Ну ладно, сейчас я приеду.

Я положил трубку и пошел на кухню, где Светка готовила завтрак.

– Светик, родной, мне нужно ехать в контору.

– Ты уезжаешь? – Она растерянно опустилась на табурет. – А как же я?

– Я ненадолго. Ты ничего не бойся. Главное – никого не впускай в квартиру и держи окна закрытыми. Хорошо?

Она кивнула.

– Помни, что скоро придет участковый врач. Сначала спроси через дверь…

– Да знаю я, – махнула она рукой. – Только не задерживайся долго. Обещаешь?

– Обещаю. И не забывай про газовый баллончик.

– Да помню я все, – и она вздохнула.

Поляки сидели у стола и дымили сигаретами. Пепельница была заполнена окурками.

– Здравствуйте, – сказал я, входя.

Поляки кивнули в ответ, и в их взглядах я прочитал неприязненную настороженность. Толик глазами дал мне понять, что дела плохи.

– Мы пришли ранее намеченного срока, чтобы выяснить некоторые важные вопросы, – сказал Тадеуш. – Мы столкнулись с ситуацией, в которой имеются неясные моменты.

Казимир старательно отводил взгляд в сторону.

– Как любые предприниматели, или, если хотите, капиталисты, мы считаем, что имеем право на изучение рынка, – продолжал Тадеуш. – Знакомясь с рынком, мы рассматриваем и прорабатываем различные варианты, чтобы выбрать наиболее для нас подходящий. Это практика, принятая во всем цивилизованном мире. И вдруг замечаем, что за нами устанавливается слежка.

– Какая слежка? – опешил я.

– Ваше недоумение лишь подтверждает наши предположения. Ваш товарищ, – Тадеуш кивнул на Толика, – проявлял чрезмерное любопытство, когда мы беседовали с одним из наших потенциальных компаньонов.

Я поднял руку, прерывая его:

– Я понял, о чем вы говорите – о баре «Интуриста». Поверьте, это было случайное совпадение – то, что вы и наш сотрудник там встретились.

– Мы тоже так сначала подумали, – жестко сказал Тадеуш. – Но сегодня мы узнали, что человек, с которым мы беседовали в баре, арестован.

– Соколовского арестовали? – вырвалось у меня.

Поляки переглянулись.

– Все это слишком некрасиво выглядит. Мы знаем, что у вас были трения с паном Соколовским, но методы, которые вы применяете в борьбе со своими конкурентами…

– Я не знал, что его арестуют! – крикнул я. – Не знал, поймите!

Тадеуш резко встал.

– Мы не хотим иметь с вами дела. Очень жаль потерянного времени.

Они вышли, даже не прикрыв за собой дверь. Я услышал, как на улице взревел двигатель их автомобиля.

– Неужели то, что они сказали, – правда? – спросил Толик, во все глаза глядя на меня…

Мне хотелось убить его сейчас за этот вопрос.

Дверь я открыл своим ключом. В квартире было тихо. Я заглянул на кухню, Светки там не было. Странно, что она не вышла из комнаты на шум открываемой двери. Я медленно пошел по коридору в зал. Я шел и ждал, что сейчас она выйдет мне навстречу, но было тихо, и только дядя Леша посапывал в спальне. Я вошел в комнату и наткнулся на Светку. Она стояла, притаившись, у стены и держала в вытянутой руке баллончик с газом.

– Что будем делать с дядей Лешей? – спросила она меня, разливая по тарелкам борщ.

– Папрыкина приходила сегодня?

– Врач-то? Приходила.

– Что она говорит про него?

Светка села напротив меня и тяжело вздохнула.

– Она сказала, что надо его везти обратно в больницу. И еще… Она говорит, что лучше бы нам оставить надежду.

Я пристукнул кулаком по столу:

– Вот дура! Как она может такое говорить – ведь она врач!

Светка придержала мою руку своей:

– Врачи обязаны говорить ложь во спасение, но у нас другой случай, Эдик. В этой лжи никто не нуждается. И ты, и я понимаем, что дяде Леше в больнице будет лучше, чем здесь. И еще мы понимаем, что надежды у нас действительно осталось мало.

Я вздохнул.

– Только не вздыхай так, – попросила она.

– Хорошо. Я подумаю о том, что ты мне сказала. Кстати, когда у тебя следующий зачет?

– Завтра. В десять часов мне надо быть в институте. Наверное, не пойду.

– Не выдумывай, я завтра с утра смотаюсь в контору, а часов в девять вернусь, чтобы подменить тебя здесь.

– Ты ешь, пожалуйста. Борщ совсем остыл.

– Угу.

Я следил, как она ест, и думал о своем. Что нам делать с дядей Лешей? И дядя Леша ли лежит сейчас там, в спальне?

– Слушай, Светка. Тебе никогда не снился такой сон: будто ты стоишь у входа в огромную трубу, и где-то в ее конце слышится манящая музыка и виден свет?

Она подняла на меня удивленный взгляд и покачала головой:

– Нет. А почему ты меня об этом спрашиваешь?

– А почему бы мне тебя об этом не спросить? – в тон ей ответил я.

– Да просто странный вопрос.

– Ничего странного не вижу. Ты вот лучше скажи мне: ты веришь в загробную жизнь?

– Нет, конечно.

– А почему «конечно»?

Она пожала плечами:

– Ну, это в общем-то все знают.

– Мне сказали, что наш дядя Леша, когда у него не работало сердце, видел себя как бы со стороны.

– Это ты о душе решил со мной поговорить?

Я поморщился:

– Ну, не обязательно это так называть. Просто он чувствовал и слышал все вокруг в тот момент.

– Откуда ты можешь знать, что именно он чувствовал?

– Говорят, что известны случаи, когда людей возвращали к жизни и все они рассказывали практически одно и то же: они видели себя со стороны, видели, как вокруг них суетятся их близкие и еще – вот эта огромная труба и музыка.

– Ну, этому можно найти объяснение, – пожала плечами Светка. – После того как человек умирает, его мозг еще функционирует несколько минут. Ну, не так, как в обычных условиях, но все-таки какие-то образы он еще рождает. Картина, возникающая в умирающем сознании, всегда одна и та же. Возможно такое? А почему бы и нет? И если человека приводят в чувство, ему вспоминается то, что он видел. Это что-то вроде сна, понимаешь?

– Но почему эта труба никогда не снится? Почему ее видит только умирающий человек?

Светка вздохнула и опять пожала плечами:

– Эдик, мало ли загадок у природы? Может быть, все это неправда?

Может, и неправда. Но что же тогда увидел там дядя Леша? Увидел и теперь не хочет возвращаться.

Ближе к вечеру позвонил Николай Никитич.

– Я ждал вас сегодня, – сказал он. – Мы с вами договаривались – помните?

– Да, точно, – сказал я. – Вы уж нас извините, не смогли мы. Может, завтра?

– Давайте завтра, – согласился он. – В девять утра вас устроит?

– А после обеда можно? С утра вряд ли получится.

– Хорошо, тогда в два часа. Договорились? До встречи.

– Подождите, не кладите трубку, – торопливо сказал я. – А вы что – арестовали Соколовского?

– Мы сейчас с ним работаем, – ответил Николай Никитич после небольшой паузы. – А вы откуда об этом узнали?

– Знакомые рассказали. Значит, завтра в два? До свидания. – И я положил трубку.

На душе было тоскливо.

– Светка, ляжешь сегодня в зале на диване, а я устроюсь на раскладушке рядом. В одной комнате вместе пока будем спать.

Она ничего не ответила, и я повернулся к ней, чтобы убедиться, что она слышала мои слова. Светка плакала, закрыв руками лицо.

Я толкнул дверь нашей конторы и застыл на пороге. У стола сидел Соколовский и лениво стряхивал с сигареты пепел. При моем появлении Толик сказал «здрасте» и метнул быстрый взгляд на Соколовского. Тот уже расправился с пеплом и воткнул сигарету себе в рот, по-прежнему не обращая на меня ни малейшего внимания.

– Толик, выйди, погуляй немного, – попросил я.

Толик вышел. Соколовский, не отрывая взгляда от дымящегося кончика своей сигареты, процедил сквозь зубы:

– Это ты решил таким способом от меня избавиться?

– Каким способом? – спросил я, чтобы хоть как-то потянуть время.

– Не взбрыкивай, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Милицию ты на меня навел?

– Никого я на тебя не наводил. Они спросили, есть ли у меня конкуренты, которым я могу мешать, – я сказал, что есть. Они потребовали фамилию – я им ее назвал.

Он наконец оставил в покое свою сигарету и повернулся ко мне. Глаза у него были какие-то озорные, словно он собирался сейчас сказать что-то очень смешное.

– Милиция заинтересовалась тобой не потому, что сейчас мы мешаем друг другу, – сказал я.

– Какова бы ни была причина, могу сказать тебе одно: ты сделал очень большую глупость, и тебе еще придется о ней пожалеть. – С этими словами он встал и пошел к двери.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– То, что ты – труп. – Он остановился в дверях и после небольшой паузы добавил: – Это, конечно, выражаясь фигурально.

Я нагнал его уже в конце лестницы, схватил за плечо, развернул и прошипел прямо в лицо:

– Если только выяснится, что все происшедшее твоих рук дело, я убью тебя.

– А что именно стряслось в датском королевстве? – поинтересовался он, прищурясь.

– Я говорю об убийстве моей родственницы, – ответил я и, видя, как быстро белеет его лицо, добавил: – О зверском убийстве.

– Это не я, – сказал он, пятясь вниз по лестнице и оступаясь. – Не я.

И я понял, что он говорит правду.

Я вернулся в комнату. На столе лежала неразобранная почта, целый ворох писем. Я смотрел на них и с удивлением осознавал, что все эти конверты не представляют для меня никакой ценности. Я понимал, что за каждым из этих писем – кусочек моей работы, стеклышко в мозаику, которую я беспрерывно складываю вот уже три года. И сейчас, когда я уже начинаю видеть результаты своего труда, оказывается, что все сделанное мной за это время – ничто, я напрасно гробил силы и время. Я суетился, что-то придумывал, рвал жилы и, – зачем? Зачем мы так живем и зачем мы живем вообще? Я не о смысле жизни, нет, я – об ее итогах. Должно же быть там, за порогом, отделяющим мертвых от живых, что-то такое – светлое, хорошее, что служит людям наградой за мучения в этой бестолковой жизни. Вы хотите называть это раем? Пусть будет так. Но оно есть, я чувствую. Человек должен быть награжден за то, что жил. И тот, кто волею случая заглянул туда, тот уже не хочет возвращаться. И напрасно мы мучаем дядю Лешу, он увидел то, чего не видели мы, и ему решать, как быть дальше. Возможно, Светка права: там действительно ничего нет, только тлен и вечная память, а предсмертное видение красоты – лишь на те пять минут, пока погибает мозг, после чего – конец. Но вот эти пять минут красоты и музыки, которые приходят только в самом конце, – может, это и есть главная награда человеку за прожитую жизнь? Пять минут, прекраснее которых не бывает.

Я бесцельно перебирал конверты с письмами, когда в комнату вошел Вострецов.

– Эдик, дорогой, здравствуй! Как твои дела?

Я промолчал.

– Представляешь, удалось решить все вопросы. Их директор – золотой человек, с ним приятно работать. Мы договорились с ним по всем позициям. Кстати, как поживают наши поляки?

– Нормально поживают, – наконец сказал я. – Делов с ними не будет.

Лицо Вострецова побагровело, он крякнул досадливо и высказал предположение:

– Соколовский нам ножку подставил?

– Не в Соколовском дело.

– А в ком?

– А ни в ком! Пошли они все знаешь куда?

– Ну ты подожди, Эдик, подожди. Что-то мне твое настроение не нравится. Наверное, в мое отсутствие произошли события, о которых я не знаю?

Я молчал.

– Эдик! – Вострецов заглянул мне в глаза. – Почему ты молчишь?

– Потому что – все.

– Что – все? – не понял Вострецов.

– Конец.

Я забежал в булочную, чтобы купить домой хлеба, а когда возвращался к машине, кто-то легонько тронул меня за рукав. Я обернулся и увидел Тадеуша. Чуть в стороне я увидел сидящего в «Фиате» Казимира.

– Мы уезжаем, – сказал Тадеуш. – Возвращаемся в Польшу.

– Передавайте привет братскому польскому народу, – буркнул я в ответ.

– Я сегодня видел Соколовского, – продолжал Тадеуш, не обращая внимания на мои слова. – Мы говорили с ним, и я решил, что не буду вести здесь дела.

– Чем же вам Соколовский не угодил? Ну я – понятно, а он?

– Все очень сложно здесь, Эдик, – он называл меня по имени. – Мы тоже славяне, но мы не понимаем вас, вы для нас чужие. Мы пытаемся к вам приноровиться, но у вас какие-то особые правила игры. Свои правила, свои отношения, свои счеты. Как будто мы вошли в большую темную комнату, а там ворочается что-то, а что – не разобрать. И мы, потыкавшись туда-сюда, возвращаемся к себе, бросив эту комнату и то темное и непонятное, что в ней находится.

– А темное и непонятное – это мы? – уточнил я.

– Ты не обижайся, Эдик, но это вы: и ты, и Соколовский, и все здесь вокруг.

Чтобы он не разочаровался во мне, я скорчил гримасу и зарычал. Так, по моему разумению, должен выглядеть русский медведь. Тадеуш молча развернулся и быстро пошел к машине.

Тетя Глаша сидела на скамеечке и при моем появлении всплеснула руками:

– Эдичка, миленький, тебя не узнать. Вот беда-то приключилась – не расхлебаешь теперь.

Она придержала меня за руку:

– Ты бы не оставлял сестру одну в квартире. Не ровен час – беда приключится. Сегодня с утра парень какой-то под вашими окнами шастал, все выглядывал чего-то. Я за занавеску спряталась и гляжу, а он, значит, шасть к вашим окнам и возится там…

– Давно? – Я почувствовал, что сердце мое оборвалось и стремительно падает.

– Да с час уже, наверное. А потом пропал он, куда – не знаю, только не видела я его больше.

Оставив тетю Глашу, я побежал за угол дома. То, что окно нашей спальни открыто, я увидел издали. Еще не веря в то, что со Светкой могло что-то произойти, я схватился руками за подоконник, подтянулся и крикнул в глубину квартиры:

– Света! Света!! – и захлебнулся, услышав тишину. Она была липкая, эта тишина. Как страх. Или как кровь.

Дядя Леша лежал в кровати, размеренно дыша, и его дыхание было единственным, что я слышал в квартире. Руки мои как-то сами собой разжались, и я соскочил на асфальт. Что-то хрустнуло у меня под ногой, я ступил в сторону и увидел на асфальте маленький медальон. Черт на медальоне улыбался мне, как старому знакомому, передавая привет от «волейболиста», Увидев медальон, я с лихорадочной поспешностью залез в окно квартиры и бросился в зал – там Светки не было. Тогда я побежал на кухню – тоже пусто. Оставалась еще ванная – и я остановился перед дверью, боясь ее открыть, но знал, что открывать все равно придется, лучше уж сразу! Я искал в себе решимость так же, как в тот раз, когда тетя Таня лежала с отрубленной головой, – и открыл.

Она лежала в ванне, и боже мой – как же там все было перепачкано кровью! Ее светло-желтое платье было высоко задрано и скрывало голову, и там, где под платьем должна была быть голова, я видел сплошное красное пятно. Я вот так – пятнами – ее и видел: в верхней части – красное пятно, потом желтое пятно – ее платье, а немного ниже – белые трусики. Я потянул ее за подол, потому что знал, как она всегда меня стесняется, – хотел прикрыть ее наготу, но неожиданно из-под платья выкатилась ее голова, и я отпрянул и застыл, упершись спиной в дверной косяк, а Светкина голова молча и требовательно смотрела на меня.

Я найду его обязательно. И сделаю с ним то же самое. Он хотел свести меня с ума, и ему это удалось. Я пошел на кухню и стал искать нож. Все ножи были кухонные, и ни один из них мне не подходил. Потом я понял, что лучше воспользоваться топором. Порывшись в шкафу, я нашел топор, потрогал лезвие. Топор был – не ахти, но лучшего инструмента «волейболист» и не заслуживал. Достаточно ему будет и этого топора. В дверь я выходить не стал, а пошел в спальню. Я вылезу в окно, как это сделал он, и пойду по его следу. Его след пахнет кровью, и поэтому мне легко будет его найти.

Я уже залез на подоконник, но что-то удивило меня в этой комнате – я даже не понял, что именно. Что-то было здесь не так. Я обвел взглядом спальню и увидел наконец. Дядя Леша сидел на кровати и смотрел на меня, как он обычно это делал, – с заботой и гордостью.

– Ну наконец-то, – сказал я. – А мы вас уже заждались – и тетя Таня, и Света, и я. Все ждем, когда вы в себя придете.

Он смотрел на меня и молчал.

– Вы подождите меня немного, хорошо? Мне надо найти одного парня, этот «волейболист» здорово напакостил, – и я взмахнул топором.

– Это ты про Колю говоришь, про друга Светы? Зря ты о нем так, он хороший парень.

– А вы откуда знаете? – Я не удивился, я просто собирал информацию.

– Он приходил к ней сюда. Она открывала окно, садилась на подоконник, а он оставался на улице. И они говорили, говорили – пока не приходил ты. А я лежал и слушал.

– Вы все слышали?

– Да. И должен тебе сказать, что ты вел себя не лучшим образом. Зачем ты применил свой баллончик?

– Он вел себя грубо.

– Он не знал, что ты ее брат, и хотел потом тебя проучить. Но Светлана рассказала ему, кто ты такой, и он чувствовал себя очень неловко.

– Неужели вы сами все это слышали? Почему же вы не приходили в сознание?

– Я был в сознании, но, если бы я открыл глаза, мне пришлось бы возвращаться в этот мир, а зачем? Я уже хотел уйти от вас, но понял в последний момент, что мне будет очень не хватать вас, и я решил вернуться.

– Зачем?

– Я решил вернуться за вами. Мы должны уйти туда все – вместе нам будет спокойнее.

– Вместе – что? Умереть?

– Да. Я лишь заглянул туда. Там, знаешь, такая труба…

– Не надо. Я знаю.

– Откуда?

– Мне рассказывали.

– Рассказывали – это не то. Надо видеть. Первой я решил забрать свою Татьяну. Но не получилось…

– Так это – вы?!

– Да. Потом я понял, что надо делать что-то такое, чтобы была полная гарантия. И вот видишь – Таня с твоей сестрой уже ждут нас…

Я поднимался медленно-медленно. Для меня ничего не изменилось. Это не «волейболист» сделал, это сделал дядя Леша – ну так какая разница. Светку я ему все равно не прощу.

– Я заглянул туда, в смерть, и понял, что всем нам надо идти туда. Здесь, в этой жизни, нам делать нечего.

«Я сначала оглушу его.»

– Пойми, Эдик, там настоящая жизнь.

Я начал поднимать топор. Дядя Леша сунул руку под одеяло и достал оттуда Светкин баллончик с газом. Я не успел отшатнуться, когда он поднял баллончик на уровень моего лица и пустил газ. Я упал, и последнее, что увидел в этой жестокой, нелепой и бессмысленной жизни, это то, как дядя Леша берет из моих рук топор и пробует пальцем его лезвие.

И я увидел эту трубу! Она уходила куда-то вдаль, и там, в самом ее конце, разливался мягкий и теплый свет. Этот свет нес покой и умиротворение. Тихая музыка, едва слышная, доносилась до меня, и эта музыка была так прекрасна, что я хотел заплакать, но ведь умершие не плачут. Здесь, у входа в трубу, я увидел тетю Таню и Светку.