Текст книги "Таящийся ужас 3"
Автор книги: Роальд Даль
Соавторы: Август Дерлет,Лоуренс Блок,Мартин Уоддел,Владимир Гриньков,Флора Флетчер,Сибери Куин,Эдвард Лукас Уайт,Уильям Сэмброт,Мэнн Рубин,Монтегю Холтрехт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
– Это маленькая французская бритва, – обыденным тоном заметил он. – В Англии ими обычно не пользуются, хотя вы, возможно, где-нибудь ее встречали. Как правило, их правят о дерево. Лезвие, как вы не могли не заметить, очень узкое. Режет она не то чтобы очень глубоко, но все же достаточно для… Буквально через несколько секунд вы сами в этом убедитесь. Мне бы хотелось задать вам маленький прозаический вопрос, который обычно произносят в подобных ситуациях вежливые парикмахеры: бритва не беспокоит, сэр? – Он поднялся – невзрачная, но вполне зловещая фигура – и направился к Хьюсону, передвигаясь быстрыми, бесшумными шагами охотящейся пантеры.
– Не будете ли вы так любезны, – проговорил он, – чуть приподнять подбородок. Благодарю вас. Да, еще чуть-чуть. И еще, если можно, чуточку. О, большое вам спасибо!.. Мерси, месье, о, мерси… мерси…
В дальнем конце помещения в стену и потолок было встроено толстое матовое стекло, через которое днем в подвал проникали тщательно отфильтрованные, а потому совсем слабые лучи дневного света. С восходом солнца они начинали смешиваться с тусклым свечением электрических лампочек, и эта причудливая гамма света придавала особую омерзительность той сцене, которая не нуждалась в привнесении в нее каких-то дополнительных деталей.
Восковые фигуры равнодушно стояли на своих постаментах в ожидании того момента, когда со стороны толпы туристов послышатся восхищенные или испуганные возгласы, и люди примутся боязливо обходить их стороной. Где-то, почти посередине этой вереницы фигур, в проходе сидел Хьюсон, неподвижно застыв в своем кресле и расслабленно откинувшись на спинку. Его подбородок был вздернут высоко вверх, словно он ждал парикмахера, и, хотя на горле его не было ни малейшей царапины, как и на всем остальном теле, он был мертв и уже успел остыть.
Его предыдущие работодатели ошибались, полагая, что он начисто лишен воображения.
Доктор Бурдет бесстрастно взирал на мертвеца-со своего пьедестала. Он стоял, не шелохнувшись, поскольку не смог бы этого сделать, даже если бы очень захотел. В конце концов, он был всего лишь восковой фигурой.
Билл Пронзини
Белка в колесе
В четверг в два часа дня Митчел заглянул в «Венскую кулинарию» и оказался в ней единственным посетителем. В сущности, ничего необычного в этом не было: он уже несколько раз заходил в это заведеньице, впервые натолкнувшись на него примерно пару месяцев назад, и за все это время застал там не более дюжины любителей австрийской кухни.
В общем-то магазинчик был так себе – едва заметная ниша в стене, притулившаяся в глухом конце боковой улочки, которая петляла по далеко не самому респектабельному району города. «Точно сказано, – подумал как-то Митчел, – именно петляла».
Сам он предпочитал всегда и во всем идти только вперед – вперед и подальше от трущоб, в которых прошло его детство, откуда он начал выбираться всего каких-то полгода назад, а то и того меньше. Да, тогда он наконец скопил достаточно деньжат и оброс нужными связями, которые существенно облегчали человеческое существование и позволяли вместо бурбона с водой смаковать шампанское и обедать в дорогих ресторанах, а не обивать пороги дешевых закусочных.
И все же, если говорить начистоту, этот магазинчик – «Венская кулинария» – чем-то притягивал, неуловимо манил его. Еда здесь и в самом деле была отменная и к тому же поразительно душевая; а кроме того, ему был явно интересен его владелец по фамилии Гифтхольц. Это был низенький старикашка тщедушной комплекции, говоривший с сильным немецким акцентом. От некоторых его фраз можно было хохотать до упаду, тогда как сам он не понимал и половины того, что говорил ему Митчел во время своих посещений. Родом он был то ли из Австрии, то ли еще откуда-то неподалеку от нее, и прожил здесь уже лет тридцать, хотя на речи его это почти не отразилось, словно он только вчера ступил на эту землю.
Вот и сейчас Гифтхольц стоял за прилавком своего миниатюрного заведения и задумчиво глядел куда-то перед собой. Возможно, вспоминал Австрию или мечтал о постоянных клиентах, которых хотел бы иметь уважающий себя торговец.
Он не видел, как Митчел открыл входную дверь, но как только над головой посетителя задребезжал маленький колокольчик, быстро повернулся и устремил на него свою полную грустной надежды улыбку, чем в очередной раз напомнил Митчелу старого дворового пса, ожидающего, когда кто-нибудь швырнет ему кость.
– Здравствуйте, мистер Митчел, – проговорил он.
Митчел прикрыл дверь и прошел к стойке.
– Ну, как ваши дела, Гифтхольц?
– Идут дела, – тоскливо отозвался тот, – хотя и не особенно бойко.
– Крутитесь, наверное, как белка в колесе?
– Белка в колесе?
– Угу. Каждый день одно и то же. Скукотища, одним словом.
– Скукотища? – изумленно, переспросил Гифтхольц. От стеснения он часто заморгал и принялся энергично вытирать ладони о белоснежный передник. – Чего бы вы хотели сегодня, мистер Митчел?
– Все, как всегда. Большую сосиску с капустным салатом. Впрочем, не грех в такой день и жабры смочить.
– Жабры смо..?
Митчел усмехнулся.
– Пиво, Гифтхольц, налейте мне кружку пива.
– Значит так: одну большую сосиску, один капустный салат и одно пиво. Правильно?
Гифтхольц начал готовить заказ. Несмотря на сухощавое телосложение, двигался он неторопливо, почти с ленцой. «Того и гляди вообще шлепнется, если хоть чуть-чуть встряхнет своим чахлым задком», – подумал Митчел. А в общем-то никакой необходимости в спешке не было. Дело свое Гифтхольц знал отменно: мяса в сандвич накладывал не скупясь, да и с салатом не жадничал. Что было, то было.
Митчел несколько минут молча наблюдал за ним, а затем спросил:
– Давно хотел поинтересоваться у вас, Гифтхольц. Как это вам удается выкарабкиваться?
– Извините, не понял.
– Ну, выкарабкиваться, – повторил Митчел. – То есть не разориться. Посетителей у вас вроде бы кот наплакал, да и цены плевые.
– Я прошу с клиентов ровно столько, сколько все это стоит.
– Ну да, все это так. И все же при таком раскладе на хлеб-соль шибко не заработаешь.
– Хлеб? – удивленно переспросил Гифтхольц. – Хлеб я покупаю в булочной на Юнион-авеню.
Митчел не выдержал и рассмеялся:
– Я хочу сказать – деньги. Ведь вы же совсем не имеете прибыли.
– Да, случаются и перебои.
– Так как же вы управляетесь со счетами? Или налево прирабатываете?
– Налево?
– Ага. Есть, наверное, какой-то побочный заработок, признавайтесь.
– Ничего у меня нет налево.
– Да будет лапшу-то мне на уши вешать. У всех есть хоть какая-то халтура. Я хочу сказать, жизнь-то кругом волчья, так ведь? Приходится устраиваться, вертеться-крутиться, чтобы не протянуть ноги.
– Это так, – кивнул Гифтхольц. – Только я не хожу налево.Даже и не знаю, что это такое: работа налево.
Митчел машинально покачал головой. Да, похоже было на то, что Гифтхольц и в самом деле пахал по-честному, по-крайней мере так ему сейчас казалось. Ветеран старого племени трудолюбивых и очень честных торговцев. И беден, – разумеется, как церковная мышь – ни посетителя не обсчитает никогда, ни с весами какой-нибудь фокус не провернет. И все-таки интересно, как он ухитряется содержать свою мясную харчевню, особенно в наше суровое время. Ведь при таких смехотворных ценах невозможно состязаться с современными супермаркетами и прочими гигантами торговли, где и призы всякие покупателям дают, и кредит разрешают, и скидку можно попросить. А этот что ни день, то платит оптовику все больше – ведь цены как грибы после дождя растут. А вот гляди ж – работает, тянет, не разоряется. Сколько Митчел ни ломал голову, он так и не смог найти более или менее вразумительного ответа на мучивший его вопрос.
Через несколько минут Гифтхольц закончил возиться с заказом, уложил сандвич на картонную тарелочку, рядом водрузил массивную миску с салатом, откупорил вынутую из небольшого холодильника бутылку пива и все это сдвинул в сторону облокотившегося о стойку Митчела. Его лицо озаряла гордая улыбка человека, совершившего добрый поступок.
– Это стоит два доллара, мистер Митчел.
Два доллара! И это цена по нынешним временам? В любом кафе за все это с него бы содрали не меньше четырех, а то и пяти долларов. Митчел снова покрутил головой и полез в карман за бумажником.
Открыв его, он зашуршал толстой пачкой «зеленых», при виде которой глаза Гифтхольца сделались совсем круглыми. «Наверное, за всю свою жизнь больше ста долларов никогда и не видел, – подумал Митчел. – Ну ничего, пусть посмотрит старик». Он разложил бумажник и сунул его под нос Гифтхольцу.
– Вот так, дружище, выглядят настоящие деньги, – проговорил он. – Здесь пять «косых» – ровно пять тысяч долларов. А там, откуда они ко мне пришли, лежит много больше.
– И где вам удается зарабатывать столько денег, мистер Митчел?
Тот снова расхохотался.
– Да так, места надо знать. Оказываю людям кое-какие услуги, а они платят за это мне неплохие деньги.
– Кое-какие услуги?
– Ну да, или вам поподробнее объяснить? Хотите знать, какие именно услуги? В личном плане, так можно выразиться. Дошло?
– А… – пробормотал Гифтхольц и несмело кивнул. – Да, ясно.
Митчел вынул из бумажника самую мелкую купюру, которая там лежала – это была пятерка, – и небрежно кинул ее на стойку.
– Сдачи не надо, Гифтхольц. Сегодня мне не хочется жаться.
– Большое, большое вам спасибо!
Митчел в очередной раз залился радостным смехом и принялся уплетать сандвич. Чертовски вкусно! Да, этот старикан и в самом деле готовит отменные сандвичи, пожалуй лучшие в городе. А по виду никогда и не скажешь.
Он продолжал жевать у стойки, хотя в дальнем углу забегаловки находился маленький столик. Ему хотелось понаблюдать за Гифтхольцем, за его медленными и одновременно сноровистыми движениями.
Больше в этот час в закусочную так никто и не зашел, впрочем, Митчел удивился бы, случись обратное. Проглотив последний кусок и допив пиво, он смачно отрыгнул и утер губы салфеткой. Гифтхольц чуть подался вперед, убрал тарелочку под стойку, а вместо нее поставил тарелочку с мятными лепешками и маленькую рюмку с зубочистками.
– Пожалуйста, – предложил он.
– Это что, как говорится, за счет заведения? С каких щедрот, Гифтхольц?
– Просто вы мой постоянный клиент.
«Нет, это просто потому, что я дал тебе три доллара сверху», – подумал Митчел. Он криво ухмыльнулся, взял несколько лепешек и бросил их в карман плаща; затем ухватил пальцем деревянную зубочистку и принялся осторожно выковыривать засевший в зубах кусочек мяса.
– Не мог бы я попросить вас об одной услуге, мистер Митчел?
– Это смотря о какой.
– Прошу вас, пройдемте со мной на кухню.
– Зачем это?
– Хочу вам кое-что показать.
– Именно?
– Мне кажется, это будет довольно занятно. Пожалуйста, это совсем ненадолго.
Зажав зубочистку в углу рта, Митчел чуть пожал плечами. Ему было интересно, что еще придумал этот добродушный колбасник. Время его не поджимало, дел на сегодня больше не было, а для казино и женщин оставался целый вечер.
– Ну ладно, пошли.
– Вот и прекрасно, – кивнул Гифтхольц.
Он жестом предложил Митчелу обогнуть стойку и засеменил к двери, за которой располагалась кухня. Митчел вошел следом, но, переступив порог, поначалу не обнаружил там ничего, на чем можно было бы остановить любопытный взгляд. Самое обычное кухонное оборудование, разделочный стол, коробки с, пивом, в дальнем конце помещения какой-то агрегат, видимо для изготовления сосисок, смекнул он.
– И что же вы собирались показать мне?
– А ничего, – с улыбкой ответил Гифтхольц.
– То есть?
– То есть я хотел задать вам один вопрос, мистер Митчел.
– Какой вопрос?
– Вы говорите по-немецки?
– С какой это стати?
– Куда встать?
Неожиданно Митчел почувствовал, что ему не хватает воздуха.
– Слушайте, – чуть задыхаясь проговорил он, – зачем вам это нужно знать?
– Понимаете ли, все дело в моей фамилии. Точнее, если бы вы понимали по-немецки, то сразу бы поняли, как звучит моя фамилия в переводе на английский язык.
Митчел продолжал задыхаться, причем сейчас к одышке примешалось также легкое головокружение. Он несколько раз судорожно моргнул, потом провел ладонью по щеке.
– Что мне за дело, черт побери, до вашей фамилии?
– А может, все же есть дело? – лукаво спросил Гифтхольц. – Так вот, на английский язык моя фамилия переводится как «ядовитое дерево» или что-то вроде того.
– Ядовитое?… – У Митчела невольно отвалилась челюсть, зубочистка выскользнула из угла рта и упала на пол. Он тупо проводил ее взглядом, словно она чем-то заворожила его.
Ядовитое дерево.
Ни удушья, ни головокружения он уже не ощущал; да и вообще не было никаких чувств. Он даже не заметил, как опустился на пол, сильно ударившись носом о его пластиковое покрытие.
* * *
Гифтхольц стоял и безмолвно глядел на неподвижное тело. «Прискорбно», – подумал он, и в самом деле настроившись на скорбный лад. Впрочем, мистер Митчел был Strolch, громилой, а потому нечего о нем жалеть. Как это он выразился – «волчья жизнь»? Да, или что-то в этом роде. Что и говорить, все действительно настолько подорожало, что честному человеку и вовсе трудно выжить. А куда денешься?
Он наклонился и пощупал запястье Митчела. Пульса, естественно, не было. Яд действует на сердечную мышцу, так что смерть наступает в считанные секунды. Более того – и ему это было прекрасно известно, – через некоторое время он полностью разлагается, а потому в организме не остается ни малейших следов отравления.
Гифтхольц поднял с пола свою коварную зубочистку и выкинул ее в мусорное ведро. Затем он снова подошел к трупу, вынул из кармана Митчела бумажник и небрежно сунул его в карман передника.
Что поделаешь, надо любыми способами оставаться на плаву. А что, верно и очень правильно сказано. Но мистер Митчел произнес еще очень много фраз, которые до сих пор вызывали у него недоумение. Какая-то «белка в колесе»… Никаких белок здесь не было, и при чем здесь колесо? Белки, насколько ему было известно, вообще живут в лесу.
«Нет, разумеется, мистер Митчел хотел сказать что-то совсем другое», – решил Гифтхольц.
Он медленно поволок еще теплый труп к стоявшей у дальнего угла кухни новой, искрящейся хромом гигантской мясорубке, из решетки которой вместо тоненьких червячков мясного фарша выползали почти готовые сосиски – оставалось лишь втиснуть их в оболочку. В одном из углов патентованного агрегата красовался фирменный знак: «Волшебное колесо».
Флетчер Флора
Предмет особой радости
Миссис Клара Дефорест принимала у себя священника, преподобного Кеннета Калинга. Манеры святого отца отличались профессиональной, годами выверенной спокойной уверенностью и почтительным немногословием, подобающими для посетителей дома, который постигло горе тяжкой утраты. Что и говорить, ситуация и впрямь была деликатная, и поэтому преподобный Калинг не был сейчас полностью уверен в том, что некоторые ее весьма пикантные особенности не придают его визиту оттенок определенной нежелательности и даже неуместности. Жизнь приучила его к тому, что для подобных ситуаций вообще не разработаны какие-либо особые правила этикета, но он все же подумал, что обязан пощадить чувства столь достойной прихожанки, как миссис Клара Дефорест, и не может не выразить ей свои соболезнования. Итак, он сидел у нее дома, с некоторым трудом удерживая рукой на колене чашку с чаем и одновременно сжимая свободными пальцами кусочек печенья.
Близился час, когда он по традиции взбадривал себя рюмочкой шерри, и сейчас ему очень хотелось предаться именно этой процедуре. Ему было неведомо, что и Клара Дефорест, также, естественно, участвовавшая в чаепитии, в настоящую минуту предпочла бы этому тонизирующему напитку ароматное вино и с радостью попотчевала бы им гостя. В общем, оба чувствовали себя немного не в своей тарелке, и каждый по-своему томился, страдая от мелких неудобств, которые обычно сопутствуют дефициту взаимопонимания.
Печаль, охватившая миссис Клару, имела под собой вполне реальную почву. Совсем недавно она потеряла своего супруга Джейсона, хотя тот покинул ее исключительно добровольно и отнюдь не в обществе быстрокрылых ангелов, уносящих человека к вратам рая. Он унесся всего лишь на борту столь же стремительно летящего самолета, спешившего в направлении мексиканской границы. Так, по крайней мере, поговаривали в округе. Если верить этим же кривотолкам, то он захватил с собой всю или почти всю наличность, которая лежала на их совместном счете в банке, продал наиболее ценные акции, а ко всему прочему основательно покопался в шкатулке супруги, где лежали ее драгоценности. Более того, молва гласила, что в полете его сопровождала молодая златокудрая дама.
Миссис Дефорест и не думала оспаривать все эти досужие выдумки, хотя подтверждать их также не намеревалась. Одолеваемая чувством благовоспитанной гордости, она явно желала показать всем, что готова простить своего греховного муженька и забыть про его коварство, не вдаваясь, однако, в детали, в чем именно оно состояло. Если разобраться, их брак был обречен с самого начала хотя бы потому, что Джейсон был на двадцать лет моложе ее, и поэтому теперь она довольно сдержанно, по крайней мере на людях, отреагировала на столь естественный финал их матримониальных отношений. Короче говоря, Клара ожидала, что обязательно настанет такой момент, когда ей придется подводить счет убыткам и потерям.
Отец Калинг с явным облегчением отнесся к тому, что она столь сдержанно реагирует на свое горе.
– Скажу по правде, миссис Дефорест, выглядите вы просто великолепно.
– Спасибо, святой отец. Впрочем, и чувствую я себя отнюдь не хуже.
– И вас ничто не томит? Не требуется никакого утешения, которое я был бы способен вам принести?
– Спасибо, я достаточно контролирую свои эмоции. Искренне признательна за вашу сердечность, но мне и в самом деле ничего не нужно.
– Ваша стойкость достойна высшего почтения. Не столь мужественная женщина, естественно, ударилась бы в истерику и стала бы расточать горькие упреки по адресу всех и каждого.
– Ну нет, увольте, только не я. Говорю вам вполне искренне: я не чувствую ни малейшего сожаления. Джейсон и впрямь бросил меня, и я даже рада, что освободилась от него.
– И сердце ваше не теснят досада и горечь? Ведь это было бы так просто и естественно.
Отец Калинг с тоской глядел на Клару. Он был бы безмерно рад воздать молитвы Господу за спасение души бедной женщины, поскольку это позволило бы ему в очередной раз ощутить свою полезность и почувствовать важность возложенной на него миссии. Однако душа миссис Дефорест, похоже, вовсе не терзалась в поисках спасения или утешения.
– Отнюдь, – со слабой улыбкой проговорила она. – Джейсон и впрямь оказался молодым мерзавцам, и все же настолько милым, что я чувствую к нему исключительно признательность, но никак не что-то иное, а тем более противоположное: Ведь именно с ним я прожила три восхитительных года, причем находясь в таком возрасте, когда и рассчитывать-то не могла на что-то подобное.
Рассудок священника не вполне постигал причины нынешнего явного возбуждения миссис Дефорест, и он постарался – хотя и не вполне успешно – перестроить ход своих мыслей на что-то иное. Трудная эта была задача, особенно когда сидишь рядом с пятидесятилетней дамой, ухитрившейся великолепно сохраниться, а потому вряд ли можно было упрекать служителя церкви за те мимолетные взгляды, которые он изредка бросал не ее изящную ножку.
– Что ж, жизнь порой одаривает нас поистине неожиданными наградами, – промолвил он с некоторой нерешительностью в голосе, которая вполне соответствовала внезапно нахлынувшим на него мыслям.
– Я бы так не сказала, – мягко возразила женщина. – Напротив, я ожидала их и, как видите, дождалась. Иначе я вообще бы не стала выходить замуж за Джейсона. Он был нищ, беспросветно циничен и отнюдь не блистал умом. Взять хотя бы его попытки прикончить меня – ведь и они были до очарования ясны мне и понятны.
– Не может быть! – Голос отца Калинга лишился бремени прежней сдержанности и в невольном ужасе возвысился на добрую октаву. – Он пытался убить вас?!
– Если мне не изменяет память, дважды. Сначала подсыпал какую-то смесь в молоко, которое я обычно принимаю на ночь, а потом еще эта история с таблетками. Как видите, и в том, и в другом случае один и тот же метод. Джейсон, как и вся эта глупая нынешняя молодежь, никогда не отличался особой фантазией.
– Но вы, конечно же, сообщили обо всех этих случаях куда надо?
– С чего бы это? Разве это принесло бы мне хоть какую-то пользу? Подобный поступок с моей стороны лишь испортил бы наши отношения, которые, как я уже говорила, меня полностью устраивали.
Преподобный Калинг явно не без усилий пытался сдержать одолевавшие его чувства.
– То есть вы все это так и оставили? Ничего не сделали?
– Как вам сказать… Кое-какие меры я все же предприняла, – лукаво улыбнулась миссис Дефорест, припомнив, что именно она предприняла. – Если не вдаваться в детали, то я намекнула ему, что соответствующим образом составила завещание и так распорядилась своим скромным состоянием, что он не извлек бы из моей смерти абсолютно никакой выгоды. А раз так, то нет никакой надобности ускорять ход событий, которые и так неумолимо близятся к своему финалу. Он повел себя, тогда совсем как дитя: засмущался, не на шутку испугался оттого, что его коварный замысел раскрыт!
– Дикость какая-то, вот что я вам скажу! – Сдержанность отца Калинга явно пошла на убыль, и то, с каким лицом он опускал на блюдце подрагивавшую чашку, ярче любых фраз выражало крайнюю степень его негодования. – Хотя надо сказать, ваш поступок был довольно разумным.
– Вы находите? Я не была бы столь категоричной. – Губы миссис Дефорест тронула слабая, чуть грустная улыбка. – Да, это и в самом деле освободило его от помыслов ускорять мою кончину, но также избавило и от потребности продолжать жить со мной. И все же я не очень скорблю о происшедшем, хотя, конечно, тоскую по Джейсону. Наверное, мне и в дальнейшем будет его не хватать. Но я непременно оставлю себе что-то такое, что постоянно будет напоминать мне о присутствии этого человека и поможет отчасти освежить и, если так можно выразиться, обострить эти воспоминания. Вы же знаете, что с годами память слабеет, а потому ее необходимо стимулировать какими-то напоминаниями.
– Его нет только одну неделю. Господу лишь известно, может еще и вернется…
– Сомневаюсь. – Миссис Дефорест слабо покачала головой. – Перед своим бегством он оставил письмо, в котором уведомил меня, что уезжает навсегда. А кроме того, в сложившейся ситуации едва ли ему следует надеяться на восторженный прием. К сожалению, в порыве гнева я уничтожила это письмо, хотя надо было бы оставить его и периодически перечитывать. Как-никак, а это позволило бы мне хоть изредка быть вместе с ним – если и не в реальной жизни, то хотя бы в воспоминаниях.
– Вы поистине удивительная женщина. У меня просто нет слов, чтобы выразить восхищение вашей добросердечностью.
– Но вы же сами проповедуете эту христианскую – заповедь, разве не так?
– Да, так. Вера, надежда, любовь, а еще важнее…
Голос преподобного отца Калинга умолк, однако не потому, что он забыл конец фразы, а лишь по причине нежелания вступать в единоборство с надсадным треньканьем, звонка, внезапно донесшимся от входной двери. Миссис Дефорест встала.
– Прошу меня извинить, святой отец, – проговорила она и вышла.
До него донеслось приглушенное звучание ее голоса – она с кем-то разговаривала. Отца Калинга немало удивило и даже отчасти встревожило то, что она так бесстрастно отнеслась к столь жестокому и коварному поведению ее бывшего супруга. На какое-то мгновение он был даже готов порицать подобную кротость как чрезмерно истовое проявление тех самых принципов веры, которые он сам провозглашал в своих проповедях. Хотя, если посмотреть на все это иначе, стоит ли в корне отвергать подобную реакцию?
В его мозгу теснились самые невероятные мысли; он откинулся на спинку кресла и стал взглядом отыскивать какой-нибудь предмет, на котором можно было бы сосредоточить свои помыслы. Взор его остановился на украшавшей камин вазе, и он сразу вспомнил «Оду греческой урне» Китса. И сама ваза, и посвященное ей поэтическое произведение показались ему вполне материальными категориями, и он принялся ворошить память, вспоминая строки поэмы, но на ум пришла лишь одна – та самая, речь в которой шла о предмете, ставшем олицетворением истинного и неизбывного наслаждения. Надо сказать, место это всегда представлялось ему излишне высокопарным и дававшим почву для неоднозначного толкования.
Вскоре миссис Дефорест вернулась в комнату. В руках у нее был достаточно объемистый сверток в коричневой бумаге, перевязанный тонкой веревкой. Она положила его на журнальный столик и вернулась в кресло.
– Почтальон, – пояснила она. – Еще чаю, святой отец?
– Нет-нет, благодарю вас. Хватит, пожалуй. Знаете, я вот сейчас сидел и восхищался той дивной вазой, что стоит на камине. Прелестная вещь!
– Да, она действительно великолепна. – Хозяйка чуть обернулась и в задумчивости посмотрела на вазу. – Это подарок Каспара, моего брата. На прошлой неделе он ненадолго был у меня в гостях.
– Да, я слышал о нем. Как все же приятно, что о тебе кто-то помнит и проявляет заботу, особенно в тягостную минуту.
– О, Каспар сразу же примчался, стоило мне позвонить ему и рассказать о поступке Джейсона. Хотя, сказать по правде, едва ли в этом была такая уж необходимость. Просто как-то на ум пришло, тогда как на самом деле я чувствовала себя вполне нормально. У меня даже сложилось впечатление, что он не столько пытался успокоить меня, сколько сам хотел снять избыток напряжения от такого сообщения. Да и пробыл-то он у меня всего одну ночь, а утром ни свет ни заря опять заспешил домой.
– Увы, не имел чести быть знакомым с вашим братом. Он живет далеко от вас?
– Километров двести, может, чуть больше. У них там курорт рядом, а сам он гончар. Делает разнообразные горшки, вазы, а потом выставляет их на рынок. И это творение, которое так вам понравилось, тоже его работа.
– Неужели? Просто поразительно!
– Да, и в самом деле подлинный образчик искусства. Как можно такое продавать, не понимаю. Впрочем, Каспар настолько преуспел в этом деле и достиг такого совершенства, что оно как бы стало его обычным, повседневным ремеслом. А начал он около года назад с крохотной лавчонки. Там он и торговал своими изделиями. Но они оказались столь удачными, что спрос постоянно рос. Вскоре даже пришлось построить новые, более просторные печи для обжига готовых изделий. О, теперь он отсылает свои творения в магазины самых известных городов страны.
– Похоже, дел у него невпроворот.
– Да, трудится день-деньской. Потому он и поторопился назад домой – масса срочной работы. У него подлинный дар художника.
– Как жаль, что я так мало понимаю в гончарном деле. Надо будет что-нибудь почитать, что ли.
– Убеждена, что вы почерпнете для себя массу интересного. Например, знаете ли вы, что каждое изделие обжигают, при очень высокой температуре? Вы никогда не задавались вопросом, святой отец, сколько градусов требуется для изготовления хотя бы вот этого блюда для печенья?
– Блюда для печенья?
– Да. Кстати, именно так гончары называют первичный продукт после обжига, но еще до того, как на него наносится глазурь.
– Понятия не имею.
– Около 1270 градусов. По Цельсию! Понимаете?
– Господи помилуй!
– Видите, – с легким оттенком юмора проговорила миссис Дефорест, – какое жесткое испытание пришлось перенести моей вазе. Но скажите, разве она не достойна потраченного труда? Для цветов она, пожалуй, недостаточно высока, но не беда, для меня это – предмет особой радости.
Упоминание о столь чудовищной температуре напомнило отцу Калингу повествования о чистилище.
– Ну что ж, мне пора, – проговорил он, вставая. – Не знаю, как и выразить свое восхищение вашей стойкостью в столь горестный час.
– Уверена, святой отец, что уж обо мне-то вам следует беспокоиться меньше всего. Ничего страшного не случилось, и я перенесу это потрясение.
Она проводила его до дверей, и они стали прощаться.
– Очень рада, что вы нашли время заглянуть ко мне, святой отец, – проговорила миссис Дефорест. – Пожалуйста, не забывайте меня.
Женщина проследила за тем, как преподобный Калинг прошел к машине, а затем вернулась в гостиную. Рука раздраженно дернулась к лежавшему на столе свертку. Нет, Каспар просто невыносим! Конечно, экономия – прекрасная вещь, но нельзя же быть таким скупердяем. Надо же! Бумагу отыскал самую что ни на есть тонкую, ломкую какую-то, а веревка и вовсе чуть толще нитки. Вдобавок ко всему отправил посылку третьим классом – только бы сберечь несколько лишних центов. Ладно, предположим, что на почте не так уж часто тайком вскрывают посылки, но ведь бывает же и такое. Вдруг им захотелось бы покопаться именно в этой! Можно представить, как бы она тогда себя почувствовала, если не сказать более.
Женщина сняла с камина свою прелестную вазу и опустила ее на столик рядом со свертком. Сладострастное предчувствие грядущего милого общения помогло ей отбросить остатки былой досады. Она распаковала посылку и принялась осторожно пересыпать содержимое свертка в вазу.
