Текст книги "Таящийся ужас 3"
Автор книги: Роальд Даль
Соавторы: Август Дерлет,Лоуренс Блок,Мартин Уоддел,Владимир Гриньков,Флора Флетчер,Сибери Куин,Эдвард Лукас Уайт,Уильям Сэмброт,Мэнн Рубин,Монтегю Холтрехт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
– О, Рич, – продолжала она, тяжело дыша и делая паузу, – мне бы так хотелось раздобыть вторую.
– Ну, Эм…
– Ведь ты же найдешь ее… для меня, Рич… обещаешь?
– Ну, Эм…
– Умоляю тебя, Рич.
– Ну, Эм…
– Мне такнравится эта моя нога, Рич.
– Видишь ли. Эм…
– Пожалуйста, Рич.
– Эм, мне тоже хотелось бы подыскать для тебя и правую, но, видишь ли…
– Угу-гуууу, Рич, ты такой пупсик! – воскликнула Эмма и быстро повесила трубку.
Вот так дилемма! «Дил-Эмма», – подумал Ричард, он же остроумный парень, вы не забыли? Он сидел за письменным столом, задумчиво перебирая счета. Мысли его блуждали где-то далеко. В словах Эммы была своя логика – обычно ноги действительно идут парами. Одна левая нога никому не нужна. Но где взять вторую? Он настолько углубился в эту проблему, что почти докончил пить чай, когда внезапно обнаружил, что он попахивает… грязными ногами!
Ему понадобилось несколько секунд, чтобы проворно заглянуть за кухонную дверь, войти на кухню, снять крышку бойлера, всунуть в него руку и тут же нащупать пальцами второй набухший носок, и тоже с ногой внутри! Он с интересом отметил, что на ней еще сохранились ногти, хотя танин основательно их обесцветил.
Счастливый финал? Именно об этом Ричард и подумал. Он тут же с нарочным отправил ногу Эмме, а та сунула ее в сумку и отнесла всю пару к знакомому антиквару.
– Ноги покупаете? – спросила она.
– Если в цене сойдемся, – машинально ответил тот.
Она положила обе ноги на прилавок.
– Ючхпр-р-р-р! – послышалась реакция антиквара. – Немедленно уберите. – Вид у Эммы стал обиженный. – Да и потом, – добавил он, чтобы подсластить пилюлю, – вы же не станете отрицать, что видок у них неважнецкий. Да и… – он пригляделся, – это даже не пара!
– Что вы, конечно же пара! – закричала Эмма, хотя перед ней были совершенно одинаковые ноги. Обе левые. Точнее, три левые, а одна правая, но парные были ее собственные.
– Привет, Эм, – проговорил Ричард, когда на следующее утро позвонил ей на работу. – Как дела?
Тем временем в бойлере плавали две правые ноги. Привет!
Пол Теридьон
Ножницы
Репортеру Бартоломью Шрайберу и редактору А. Т. Ропсу на роду было написано не поладить друг с другом.
Будучи заведующим отделом городских новостей, я достаточно хорошо знал обоих: они были как химические реактивы, безвредные порознь, но опасные вместе.
Шрайбер, специализировавшийся на общих новостях, был крупным, даже слишком крупным парнем, вечно хнычущим. Весьма развитый физически, он не мог похвастаться, что достиг таких же высот и в личных отношениях. Временами мне удавалось добиться от него поистине выдающихся результатов, особенно когда я взывал к его чувству гордости. В конце концов, он был выпускником Йельского университета и считал свою профессиональную подготовку образцовой. Однако достижения его носили весьма непостоянный характер, хотя пару раз он оказывался на волосок от Пулитцеровской премии.
Газета наша средних масштабов, в редакционном штате состояли четыре человека: три размахивающих ножницами редактора и возглавляющий их редактор отдела новостей, призванный оттачивать наши публикации – как собственные, так и полученные от других агентств, а также придумывать для них заголовки. Все шло в общем-то довольно неплохо вплоть до тех пор, пока один из редакторов не ушел на пенсию.
В то время газеты закрывались одна за другой, так что нам было из кого выбирать, и в итоге выбор пал на Ропса, который ранее редактировал статьи в нескольких престижных ежедневных газетах и был до мозга костей выпускником Гарварда. Мы обращались к нему весьма фамильярно – просто А. Т., поскольку, как стало ясно из его личного дела, эти инициалы были попросту неким кодовым сокращением, которым наградили сына эксцентричные родители, не признававшие обычных имен.
Это был сухощавый, хрупкий человек с неукротимой гривой волос, кустистыми бровями и совершенно дикими усами, закрывавшими весь рот и большую часть подбородка. Он относился к языку как к некоей кружевной ткани и был готов биться насмерть с коварными происками авторов языковых искажений и приверженцев жаргонных словечек.
Когда Ропс влился в наш коллектив, он принес на работу свои ножницы. Подобных мне в жизни не приходилось видеть. Сорок пять сантиметров в длину, никелированные, выкованные из золингеновской стали. В ящичке Ропса на самом краю подковообразного редакционного стола лежал специальный брусочек, и каждое утро, прежде чем приступить к работе, он мастерскими движениями проводил им по режущей части лезвий.
Одной из стародавних традиций нашей редакции было то, что каждый автор, подготовивший статью, наклеивал ее на длинную бумажную простыню. Когда я передавал публикацию редактору отдела новостей, то всякий раз замечал, с каким нетерпением Ропс ожидал, когда она окажется перед ним. Одной рукой он угрожающе размахивал своими громадными ножницами, подбрасывая в воздух их концами бумажные обрезки, тогда как другая, вооруженная мягким химическим карандашом, яростно металась по рукописи, напоминая движения маэстро, дирижировавшего оперой в сияющем концертном зале.
Когда Ропс первый раз орудовал над статьей Шрайбера, это вылилось в стычку между ними, которой суждено было вскоре перерасти в тотальную войну. Сюжет – кстати, отнюдь не из лучших в творчестве Шрайбера – представлял собой довольно слезливую зарисовку о слепой девочке, которая жила в маленькой деревушке неподалеку от города. Односельчане решили сброситься, чтобы отвезти ребенка к чародеям одной из известных клиник, где, как они надеялись, должно было произойти исцеление.
Шрайбер с опаской взирал на валик своей старенькой пишущей машинки, когда Ропс принял из рук редактора отдела новостей его статью.
– Ага! – воскликнул Ропс, и его маленькие черные глаза прямо-таки засияли в предвкушении неизбежного порока. – «Общее единогласие мнений», да? – Его карандаш вычеркнул все, кроме «единогласия», чем заметно облегчил эту тяжеловесную фразу. – «Прижала куклу к своей левой груди»? – Карандаш изобразил все таким образом, что девочка прижала куклу к левой стороне своей груди. Потом он покачал головой, пробормотал: «Бред какой-то!» и засверкал ножницами, отчего Шрайбер схватился за живот. Еще один неуместный параграф полетел в мусорную корзину, подобно тому как отбрасывается в хирургический бикс отрезанный аппендикс.
Затем Ропс склонился над рукописью, его карандаш задергался, заметался, заскользил по ней и наконец остановился.
– Ага! – снова воскликнул Ропс и похлопал подкорректированное произведение.
Небрежным почерком он надписал ироничный заголовок, весьма подходивший к содержанию статьи.
После этого, как позднее писали газеты, наше здание буквально вздрогнуло и то же самое произошло со Шрайбером. Когда помощник редактора передал ему его рукопись, репортер взглянул на свою усеченную до девяти строк мелкого шрифта публикацию и побледнел.
Шрайбер резко шагнул к столу Ропса. Тот пребывал в блаженном настроении от хорошо выполненной работы.
– Мерзкий мясник! – выкрикнул Шрайбер.
– Продажный писака! – парировал Ропс, беря ножницы на изготовку.
– Гарвардский змей! – продолжал Шрайбер, сжимая пухлые кулаки.
– Йельская скотина! – не уступал малышка.
Не вмешайся мы с редактором отдела новостей, неизбежная трагедия не заставила бы себя долго ждать. Лично я считаю, что статья Шрайбера от хирургического вмешательства Ропса лишь выиграла, но репортера приводило в ярость то садистское ликование, с которым редактор расправлялся с его творением.
Спустя некоторое время я обнаружил, что этот конфликт возымел и определенные позитивные последствия. Шрайбер стал явно усерднее относиться к своим служебным обязанностям. Прежде чем передавать статью редакторам, он просматривал ее на предмет поиска неточных выражений, грамматических и пунктуационных ошибок.
Что же касается Ропса, то его стремление к редакторскому совершенству вдохновило и других наших редакторов-негодников, также возобновивших свою извечную борьбу с репортерами.
Трагедия разразилась именно в тот момент, когда я и редактор новостей сидели в нашем затрапезном баре и попивали утренний кофе. Как потом мне рассказывали очевидцы, Шрайбер вынул из своего письменного стола коротенькую заметку, над текстом которой он старательно работал несколько недель и которую неизменно прятал при появлении любого из нас.
Все замерли, когда Шрайбер вышел из-за стола и, держа статью в руках, подошел к Ропсу.
– Посмотрим, как ты покромсаешь это, – воинственно проговорил он, тогда как улыбающийся Ропс взял статью, в предвкушении щелкая ножницами.
Прочитав, Ропс перестал улыбаться и, держа ножницы, как ружье в строевой стойке, повернулся к Шрайберу, а тот выхватил револьвер и в упор выстрелил в маленького человечка. Охваченный яростью, Ропс вскочил со стула и с ножницами наперевес бросился на репортера – лезвия пронзили его сердце, и два неприятеля рухнули на пол.
Кто же вышел победителем в этой трагической битве? Возможно, ответ на этот вопрос кроется в слабой улыбке, застывшей на губах Шрайбера, когда он ничком лежал на полу, пронзенный ножницами, которые оскопили многих представителей творческого братства.
А в руке Ропса был зажат лист с лаконичным сообщением:
«А. Т. Ропс, сорока девяти лет, редактор газеты „Горн“, был застрелен сегодня в половине одиннадцатого утра в редакционном офисе. Его убийца – репортер Бартоломью Шрайбер, сорока двух лет, в свою очередь был насмерть заколот редактором».
Заметка Шрайбера, к которой редактор отдела новостей подобрал соответствующий заголовок, прошла без каких-либо правок.
Роальд Даль
Целебное снадобье
– Альберт, это меня страшно тревожит, – сказала миссис Тейлор.
Она не отрывала взгляда от младенца, который совершенно неподвижно лежал на ее согнутой левой руке.
– Я просто чувствую, что здесь что-то не так.
Кожа на личике ребенка имела сходство с полупрозрачным перламутром и казалась туго натянутой на кости.
– Попробуй еще раз, – сказал Альберт Тейлор.
– Бесполезно.
– А ты все-таки постарайся, Мейбл.
Она вынула из, кастрюли с горячей водой бутылочку с молоком и стряхнула несколько капель жидкости на тыльную сторону своего запястья, чтобы проверить температуру.
– Ну давай, – прошептала она, – давай, крошка. Просыпайся, надо немножко покушать.
Рядом с ней на столе стояла лампа, свет которой создавал вокруг женщины мягкий желтый ореол.
– Пожалуйста, – продолжала она. – Ну хоть капельку.
Муж наблюдал за ней поверх журнала. Он видел, что женщина находится на грани полного изнеможения, а бледный овал ее лица, обычно мрачный и спокойный, сейчас казался ему измученным и отчаявшимся. Но, даже несмотря на это, наклон ее головы, когда она смотрела на ребенка, как ни странно, оставался очень красивым.
– Ну вот, видишь, – пробормотала она. – Все напрасно. Не хочет она есть.
Она поднесла бутылку к свету, прищурившись посмотрела на градуировку.
– Снова одна унция – вот и все, что она съела. Нет, даже этого нет, всего лишь три четверти. Да разве этого хватит, чтобы выжить, Альберт, конечно же нет. Я страшно беспокоюсь.
– Я знаю, – сказал он.
– Если бы только они разобрались, в чем тут дело.
– Мейбл, ничего необычного нет. Это просто вопрос времени.
– А я знаю, что что-то не так.
– Доктор Робинсон говорит, что все в порядке.
– Послушай, – проговорила она, вставая. – Тебе не удастся убедить меня в том, что это нормально, когда полуторамесячный ребенок весит меньше, на целых два фунта меньше, чем когда только родился! Ты только посмотри на эти ножки! Сплошные кожа да кости!
Крошечное дитя неподвижно и вяло лежало на ее руке.
– Доктор Робинсон сказал, чтобы ты перестала волноваться, Мейбл. И тот, другой доктор, сказал то же самое.
– Ха! Ну не чудесно ли! Я должна перестать волноваться!
– Не надо, Мейбл.
– И что же, по его мнению, я должна делать? Относиться ко всему этому как к какой-то шутке?
– Он этого не говорил.
– Ненавижу этих докторов! Всех их ненавижу! – закричала женщина и, рванувшись в сторону, быстро пошла из комнаты к лестнице, унося с собой ребенка.
Альберт Тейлор не пошевельнулся, чтобы остановить ее.
Немного спустя он услышал, как она ходит в спальне прямо у него над головой, ее быстрые нервные шаги частили по линолеуму. Скоро шаги стихнут, и тогда он поднимется и пойдет к ней, и когда войдет в спальню, то найдет ее как Обычно сидящей рядом с колыбелью – она будет неотрывно смотреть на младенца и тихонько плакать.
– Альберт, он голодает, – скажет жена.
– А я говорю, что это не так.
– Она голодает. Я это чувствую. И…
– Да?
– Я знаю, что и ты это понимаешь, просто не хочешь признаться. Разве нет?
Каждый вечер повторялось одно и то же.
На прошлой неделе они снова отвезли ребенка в больницу, доктор внимательно осмотрел девочку и сказал, что им не о чем волноваться.
– Доктор, нам потребовалось девять лет, чтобы родить этого ребенка, – сказала Мейбл. – Я не переживу, если с ней что-нибудь случится.
Это было шесть дней назад, с тех пор ребенок похудел еще на пять унций.
Альберт повторял себе, что все эти тревоги и волнения абсолютно бесполезны. В подобных вещах лучше всего положиться на докторов. Он снова взял в руки лежавший у него на коленях журнал и бросил ленивый взгляд на оглавление: что-то они там предлагают на этой неделе?
ПЧЕЛЫ В МАЕ
МЕДОВАЯ КУЛИНАРИЯ
ПЧЕЛИНЫЙ ФЕРМЕР И ПЧЕЛИНАЯ ФАРМАКОЛОГИЯ
ИЗ ОПЫТА БОРЬБЫ С НОЗЕМАТОЗОМ
ПОСЛЕДНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ МАТОЧНОГО МОЛОЧКА
НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ НА ПАСЕКЕ
ЦЕЛЕБНАЯ СИЛА ПРОПОЛИСА
ОТРЫГИВАНИЕ
ЕЖЕГОДНАЯ ВСТРЕЧА БРИТАНСКИХ ПЧЕЛОВОДОВ
ВЕСТИ АССОЦИАЦИИ
Всю свою жизнь Альберт Тейлор увлекался пчелами и всем, что с ними связано. Еще мальчишкой он часто ловил их голыми руками и прибегал домой, чтобы показать матери; иногда он даже сажал их себе на лицо и позволял насекомым ползать по щекам и шее. Но самое странное заключалось в том, что они его никогда не кусали. Напротив, создавалось впечатление, что пчелам нравится быть с ним. Они никогда не пытались улететь, и поэтому, чтобы избавиться от них, ему приходилось осторожно соскребать их руками. Но даже и в этих случаях они иногда возвращались и снова усаживались ему на предплечье, ладонь или колено – куда угодно, где была оголена кожа.
Его отец, работавший каменщиком, как-то сказал, что мальчик, должно быть, издает какую-то дьявольскую вонь, что через поры его кожи наружу выходит какой-то ядовитый запах и что ничего хорошего из всей этой гипнотизирующей игры с насекомыми не выйдет. Мать же утверждала, что это был Божий дар, и доходила даже до того, что сравнивала его со Святым Фрэнсисом и птицами.
С возрастом увлечение Альберта Тейлора пчелами переросло в страсть, наваждение, и уже в двенадцать лет он построил свой первый улей. На следующее лето он отловил свой первый рой. Двумя годами спустя, в четырнадцать лет, у него было уже пять ульев, стоявших ровным рядом вдоль забора на маленьком заднем дворике отцовского дома, и уже тогда – наряду с обычной процедурой получения меда – он занимался весьма тонким и сложным делом, связанным с выведением своих собственных пчеломаток, пересадкой личинок в искусственные ячейки и прочими аналогичными процедурами.
Он никогда не применял дым, когда ему надо было проделать какую-то работу внутри улья, не надевал перчаток и не закрывал голову специальной сеткой. Было совершенно ясно, что между мальчиком и пчелами существовала какая-то странная симпатия, так что скоро в их поселке, магазинах и пивных о нем стали говорить с определенным уважением, и люди приходили, чтобы купить именно его мед.
В восемнадцать лет он взял в аренду один акр довольно грубого пастбища, располагавшегося рядом с вишнёвым садом в долине примерно в миле от их поселка, и именно там обосновал собственное дело. Сейчас, одиннадцать лет спустя, он оставался на том же самом месте, разве что теперь у него было уже шесть акров, двести сорок хорошо оборудованных ульев и небольшой дом, который он построил в основном своими руками. Женился он в двадцать лет, и брак этот, даже несмотря на то, что им пришлось девять лет ждать появления их первого ребенка, тоже оказался удачным. И в самом деле все шло хорошо, пока не родилась эта странная маленькая девчушка, которая своим отказом как следует питаться и ежедневными потерями в весе стала попросту сводить их с ума.
Он оторвал взгляд от журнала и задумался о дочери.
Так, в, этот вечер; например, когда она перед началом кормления открыла глаза, он заглянул в них и увидел нечто такое, что до смерти напугало его – это был затуманенный, какой-то пустой взгляд, словно глаза ребенка не были никак связаны с мозгом и просто лежали в глазницах, подобно двум маленьким серым кусочкам мрамора.
А понимали, ли доктора, в чем дело?
Он потянулся к пепельнице и стал медленно выковыривать из трубки кончиком спички остатки пепла.
Можно было, конечно, отвезти ее в другую больницу, в Оксфорд например. Надо будет предложить Мейбл этот вариант, когда он поднимется к ней.
Он все еще слышал у себя над головой ее шаги, но сейчас она, видимо, сменила туфли на шлепанцы, потому что звук шагов был едва различим.
Он снова переключил внимание на журнал и продолжил чтение. Покончив со статьей, озаглавленной «Из опыта борьбы с нозематозом», он перевернул страницу и приступил к следующей, которая называлась «Последние исследования маточного молочка». При этом он весьма сомневался в том, что сможет обнаружить в ней что-то такое, чего не знал.
Что представляет собой это чудесное вещество, которое называется маточным молочком?
Не отрываясь от чтения, он протянул руку к банке с табаком и стал набивать трубку.
Маточное молочко представляет собой секрет, выделяемый железами пчел-кормилиц и предназначенный для кормления личинок сразу после того, как они вылупятся из яиц. Процесс выработки данного вещества слизистыми железами пчел во многом схож с тем, как молочные железы позвоночных вырабатывают молоко. Сам по себе данный факт вызывает значительный биологический интерес, поскольку подобный процесс не отмечен ни у одного другого насекомого на земле.
«Все старье», – сказал он про себя, однако за неимением более подходящего занятия продолжил чтение.
Маточное молочко в концентрированном виде скармливается всем личинкам на протяжении первых трех дней после вылупливания из яйца; по истечении данного срока все те из них, кому суждено стать трутнями или рабочими пчелами, начинают получать этот изысканный продукт сильно разбавленным медом и цветочной пыльцой. С другой стороны, те личинки, которым суждено стать пчеломатками, на протяжении всей стадии личиночного развития продолжают получать концентрат маточного молочка в чистом виде. Отсюда и происходит его название.
Шорох шагов в спальне у него над головой окончательно стих. Дом погрузился в тишину. Он чиркнул спичкой и поднес ее к трубке.
Маточное молочко представляет собой вещество, обладающее поразительными питательными свойствами, поскольку на одной лишь этой диете личинка медоносной пчелы всего за пять дней увеличивается в весе в полторы тысячи раз.
«Возможно, так оно и есть, – подумал он, – хотя раньше ему по какой-то причине не приходилось оценивать рост личинок в единицах веса».
Таким образом, младенец весом в семь с половиной фунтов за это же время стал бы весить семь тонн.
Альберт Тейлор остановился и снова перечитал это предложение.
Потом еще, уже в третий раз.
Таким образом, младенец весом в семь с половиной фунтов…
– Мейбл! – воскликнул он, вскакивая. – Мейбл! Иди сюда!
Он прошел в холл и, остановившись у нижней ступеньки лестницы, снова позвал жену.
Ответа не последовало.
Он поднялся наверх и зажег свет на лестничной площадке. Дверь в спальню была закрыта. Он пересек лестничную площадку, открыл дверь и остановился, вглядываясь в темноту.
– Мейбл, пожалуйста, спустись ненадолго. У меня возникла одна идея. Это насчет нашего ребенка.
Лампа на лестничной площадке слабо освещала кровать, и он только сейчас с трудом заметил, что жена лежит ничком, уткнувшись лицом в подушку и закрыв голову руками. Она снова плакала.
– Мейбл, – сказал он, подходя к ней и трогая ее за плечо. – Пожалуйста, спустись ненадолго. Это может оказаться важным.
– Уходи, – сказала она. – Оставь меня одну.
– Ты не хочешь знать, в чем заключается моя идея?
– О, Альберт, я так устала, – всхлипнула женщина. – Я так устала, что даже толком уже не понимаю, что делаю. По-моему, я больше не выдержу. Я, наверное, не вынесу всего этого.
Возникла пауза. Альберт Тейлор отвернулся от жены, подошел к колыбельке, в которой лежал младенец, и внимательно посмотрел на него. Было слишком темно, чтобы разглядеть личико, но, наклонившись, он смог различить звук дыхания – очень слабый и быстрый.
– Когда время очередного кормления? – спросил он.
– Кажется, в два часа.
– А потом?
– В шесть утра.
– Я покормлю ее. А ты пойди и выспись.
Она не ответила.
– Мейбл, укладывайся в постель и постарайся сразу заснуть, ты меня поняла? И прекрати беспокоиться. На следующие двенадцать часов я все беру на себя. В противном случае при таком режиме у тебя произойдет нервный срыв.
– Да, – ответила женщина, – я знаю.
– Я вместе со своим пенсне, а заодно и с будильником немедленно отправлюсь в свободную комнату, так что ложись, расслабься и постарайся вообще забыть о нас. Договорились? – Он уже начал выкатывать колыбель из комнаты.
О, Альберт, – снова всхлипнула жена.
– Ни о чем не беспокойся. Оставь все мне.
– Альберт…
– Да?
– Я люблю тебя, Альберт.
– Я тоже люблю тебя, Мейбл. А сейчас ложись спать.
Альберт Тейлор увидел жену лишь на следующий день в одиннадцать часов утра.
– Боже правый! – воскликнула она, бросаясь вниз по лестнице прямо в ночной рубашке и шлепанцах. – Альберт! Да ты посмотри, сколько сейчас времени! Я же проспала минимум двенадцать часов! Все в порядке? Ничего не случилось?
Он спокойно сидел в своем кресле, курил трубку и читал утреннюю газету. Ребенок лежал в некоем подобии переносной люльки, стоявшей у его ног, и спал.
– Привет, дорогая, – с улыбкой проговорил он.
Она подошла к люльке и заглянула.
– Альберт, она что-нибудь поела? Сколько раз ты ее кормил? Очередное кормление должно было быть в десять часов; ты знал об этом?
Альберт Тейлор аккуратно сложил газету и отложил ее на столик сбоку от себя.
– Я кормил ее в два часа ночи, и она съела не больше половины унции. Потом покормил еще раз в шесть, и на этот раз она поела лучше, уже две унции…
– Две унции!О, Альберт, это же чудесно!
– А последнюю процедуру мы закончили всего десять минут назад. Бутылочка там, на камине. Осталась всего одна унция. А она скушала три. Ну как? – Он гордо улыбался, явно довольный своим достижением.
Женщина быстро опустилась на колени и уставилась на младенца.
– Ты не находишь, что она похорошела? – нетерпеливо спросил он. – И личико округлилось, правда ведь?
– Это может показаться глупым, – ответила жена, – но мне кажется, что так оно и есть. О, Альберт, ты просто чудо! Как тебе это удалось?
– Кризис проходит, – ответил он. – Вот и все. Как и предсказывал доктор, кризис проходит.
– Молю Бога, Альберт, чтобы ты оказался прав.
– Ну конечно же, я прав. А теперь принимайся за дело ты.
Женщина с любовью смотрела на ребенка.
– Да и ты, Мейбл, тоже выглядишь гораздо лучше.
– Я себя чувствую просто великолепно. Извини за вчерашнее.
– Давай вот как договоримся, – сказал он. – Я буду кормить ее ночью, а ты – днем.
Она хмуро посмотрела на него поверх колыбельки.
– Нет, я не могу позволить тебе этого.
– Но, Мейбл, я не хочу, чтобы ты довела себя до нервного срыва.
– Теперь, когда я выспалась, его уже не будет.
– Но ведь гораздо легче, когда мы оба станем этим заниматься.
– Нет, Альберт. Это моя обязанность, и я намерена сама справляться с ней. Прошлый вечер больше не повторится.
Возникла пауза. Альберт Тейлор вынул трубку изо рта и исследовал содержимое чубука.
– Хорошо, – сказал он. – В таком случае я освобожу тебя от черновой работы и возьму на себя стерилизацию и подготовку смеси, ну, в общем, чтобы все было готово. Ведь так же тебе будет легче, правда?
Она внимательно посмотрела на него, гадая, что это так неожиданно нашло на мужа.
– Видишь ли, Мейбл, я все думал…
– Да, дорогой.
– Думал о том, что вплоть до этого самого вечера даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь тебе с ребенком.
– Но это же не так.
– Именно так. И поэтому я решил, что с этого момента буду также вносить своюлепту в это дело. Я буду заниматься подготовкой смеси и стерилизацией бутылочек.
– Очень мило с твоей стороны, дорогой, но я и правда считаю, что в этом нет никакой необходимости…
– Да ты что! – воскликнул он. – Не спугни судьбу! Я проделал все это три последних раза и посмотри,что произошло! Когда следующее кормление? В два часа?
– Да.
– Смесь готова, – сказал он, – тебе остается лишь, когда подойдет время, сходить в кладовку, взять бутылочку с полки и разогреть ее. Хоть какая-топольза от меня, ты не находишь?
Женщина поднялась с колен, подошла к мужу и поцеловала в щеку.
– Ты у меня такой хороший. С каждым днем я люблю тебя все больше.
Позже, уже в середине дня, когда Альберт работал на солнцепеке с ульями, он услышал, как жена позвала его из дома.
– Альберт! – кричала она. – Альберт, иди сюда!
Она бежала среди цветов лютика. Он бросился ей навстречу, недоумевая, что могло случиться.
– О, Альберт! Ты ни за что не догадаешься!
– О чем?
– Я только что закончила двухчасовое кормление, и она съела все!
– Не может быть!
– До последней капли! О, Альберт, я так счастлива! Она обязательно поправится! Как ты и сказал, кризис проходит!
Она бросилась к нему, обхватила руками за шею и прижалась. Он похлопал ее по спине, засмеялся и сказал, какая она хорошая маленькая мамаша.
– Может ты сам сходишь в следующий раз и посмотришь, как она управится с едой?
Он заверил ее, что ни за что не упустит такого случая, после чего она снова обняла его, повернулась и побежала к дому, прыгая по траве и напевая какую-то мелодию.
Вполне естественно, что к тому моменту, когда подошло время шестичасового кормления, в воздухе опять повисла тень некоторого беспокойства. Уже в половине шестого оба родителя сидели в гостиной в ожидании долгожданного момента. Бутылочка с молочной смесью стояла на камине в кастрюльке с теплой водой. Дитя мирно спало в люльке, лежавшей на диване.
Без двадцати шесть девочка проснулась, комната огласилась криком.
– Ну вот! – воскликнула миссис Тейлор. – Она просит свою бутылочку. Альберт, быстренько подними ее и дай мне. Но сначала дай бутылку.
Он дал ей бутылочку, после чего положил младенца на колени матери. Очень осторожно она прикоснулась концом соски к губам ребенка. Тот мгновенно ухватил деснами резиновый сосок и принялся жадно, быстро сосать.
– О, Альберт, посмотри, как чудесно, правда ведь? – со смехом проговорила женщина.
– Это восхитительно, Мейбл.
За семь минут все содержимое бутылки исчезло.
– Умница, – проговорила миссис Тейлор. – Снова четыре унций.
Альберт Тейлор, сидя в кресле, наклонился вперед и стал внимательно всматриваться, в лицо ребенка.
– Ты знаешь, – сказал он, – мне даже кажется, что она и в весе прибавила. А ты как думаешь?
Мать посмотрела на дитя.
– Мейбл, тебе не кажется, что по сравнению со вчерашним днем она покрупнела и даже потолстела?
– Может и так, Альберт. Я, правда, не уверена. Хотя едва ли за столь короткий промежуток времени действительно могут быть реальныеизменения. Главное, что она снова стала нормально есть.
– Кризис миновал, – сказал Альберт. – Думаю, что ты можешь больше не беспокоиться.
– Это уж точно.
– Мейбл, может, ты хочешь, чтобы я снова отнес колыбельку к нам в спальню?
– Да, пожалуйста, – сказала женщина.
Альберт перенес колыбельку наверх. Супруга шла следом с младенцем на руках; сменив пеленки, она осторожно положила девочку на постель, прикрыла ее простынкой и одеялом.
– Посмотри, Альберт, какая она милая, – прошептала женщина. – Ну разве это не самый прекрасный ребенок, которого ты когда-либо видел за всю свою жизнь?
– Давай оставим ее пока, Мейбл, – сказал он. – Пойдем вниз, и ты приготовишь нам хороший ужин. Мы оба заслужили его.
Покончив с едой, родители устроились в креслах в гостиной: Альберт с журналом и трубкой, миссис Тейлор с вязаньем. На сей раз картина была совсем иной. Все напряжение неожиданным образом улетучилось. Милое овальное лицо миссис Тейлор светилось радостью, щеки ее порозовели, глаза ярко сияли, на губах застыла мечтательная улыбка, свидетельствовавшая о полном удовлетворении. Время от времени она отрывала глаза от вязанья и устремляла страстный взгляд на мужа. Иногда она на несколько секунд переставала пощелкивать вязальными спицами и застывала в – неподвижности, глядя в потолок и вслушиваясь в малейший шорох или крик, который мог донестись сверху. Однако там все было спокойно.
– Альберт! – обратилась она к мужу спустя некоторое время.
– Да, дорогая?
– А о чем ты хотел сказать мне вчера, когда так стремительно ворвался в спальню? Ты еще сказал, что у тебя возникла какая-то идея насчет ребенка.
Альберт Тейлор опустил журнал на колени и посмотрел на жену долгим лукавым взглядом.
– Я правда так сказал?
– Да. – Жена ждала продолжения, но его не было.
– Что за грандиозную шутку ты задумал? – спросила она. – Что ты так улыбаешься?
– Это действительно шутка, – сказал он.
– Дорогой, расскажи мне о ней.
– Не знаю даже, стоит ли. А то еще вруном назовешь.
Ей редко приходилось видеть мужа таким самодовольным как сейчас, а потому она ответила ему улыбкой, явно поощряя к продолжению разговора.
– Мейбл, мне просто хотелось увидеть выражение твоего лица, когда ты услышишь об этом, вот и все.
– Альберт, о чемвсе-таки речь?
Он медлил, явно не желая, чтобы его торопили.
– Ты ведь считаешь, что ребенку действительно стало лучше? – спросил он.
– Ну конечно же.
– Ты согласна со мной, что неожиданно она стала великолепно себя чувствовать, да и внешне изменилась?
– Ну да, Альберт, естественно.
– Это хорошо, – сказал он, расплываясь в улыбке. – Видишь ли, все это устроил именно я.
– Что устроил?
– Я вылечил наше дитя.
– Да, дорогой, я уверена, что так оно и было, – миссис Тейлор продолжала заниматься своим вязанием.
– Но ты ведь не веришь мне?
– Ну что ты, Альберт, конечно же, я верю тебе. Все, абсолютно все лишь благодаря тебе.
– Ну, а как я это устроил?
– Ну, – проговорила женщина, чуть задумавшись, – я полагаю, здесь сказалось твое мастерство приготавливать смеси. Как только ты стал этим заниматься, она стала чувствовать себя лучше.
– Ты считаешь, что все дело в мастерстве подготовки молочной смеси?
– Очевидно, так оно и есть, – проговорила женщина, продолжая вязание и улыбаясь про себя при мысли о том, какие же все-таки странные эти мужчины.
