Текст книги "Яд в моём сердце (СИ)"
Автор книги: Рита Трофимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Глава 4. Филипп. Декабрь
Протяжный звонок телефона назойливо пиликал под ухом спящего Фила. Пошарив рукой по тумбочке, он раздражённо нажал кнопку и ответил невнятным мычанием.
– Филипп, ты где?! – услышал он строгий голос отца. – Ты обещал быть на занятиях!
Фил протёр глаза и выдал протяжное «М-м-м…» В памяти тут же всплыли картинки вчерашней тусы, шум, веселье и количество вливаемой жидкости.
– Неделю ты дома не появляешься, а в университете сколько? – бушевал разгневанный родитель. – Не вынуждай меня идти на крайние меры. Я больше ничего не сделаю для тебя, с-сынок.
Слово «сынок» прозвучало из уст отца столь напряжённо и скептически, что Фил недовольно стиснул челюсти. Хотелось огрызнуться и долбануть телефон об стену, однако усилием воли он взял себя в руки – не тот случай, чтобы качать права.
– Ну сколько можно, пап … – нервно ответил он, – я помню, я всё отработаю.
– Немедленно, где бы ты ни был, собирайся и приезжай. Я буду ждать тебя в своём кабинете! – категорично заявил отец.
– В универе? – просипел Фил.
– В универе, – ответил тот, подражая его интонации, – где ж ещё?
– Да, я постараюсь скоро быть, – согласился Филипп и дал отбой.
Медленно въезжая в действительность, он огляделся вокруг. «Апартаменты» лучшего друга Макса в старом заброшенном сквоте: разрисованные граффити стены, прямо напротив кровати – плакаты с устрашающими ликами Мерилина Мэнсона и «Slipknot»; на полу возле входа – сорванная со стены прошлогодняя афиша группы «А-$peeD», заляпанная грязью с подошв «Скечерсов» и каплями чьей-то крови, на столе – пустые бутылки из-под пива и вина, жестяные банки и окурки. На соседней койке спящая девица, аккуратно прикрытая пледом и рядом с ним сопящее нечто с фиолетовыми волосами, к счастью, лицом к стенке. Из дальнего угла за шкафом слышится невнятное бормотание, – это суперзлодей Зум – барабанщик из соседней группы, – так и вырубился, не дойдя до места назначения. Только Макса в комнате не наблюдалось.
Фил напряжённо потёр виски и попытался сесть. Тут же накатила тёмная волна, на мгновение отрезав видимость. Он поморщился, дождавшись ясной картинки, и осторожно поднялся.
Через пятнадцать минут Фил стоял в парадной сквота, покачиваясь и размышляя о своей нелёгкой судьбе. В этот год он совсем слетел с катушек, забросил учёбу и увлёкся музыкой, даже жил с музыкантами группы в старом заброшенном сквоте. Фил понимал, что своим поведением позорит славных предков-профессоров, но тяга к свободе пересиливала все аргументы. «Дурная кровь» – ехидствовала бабушка Изольда, намекая на родословную мамы. «Уникум» – иронизировал отец, удивляясь, как скоро Филипп восполнял пробелы в знаниях. Первые три курса медицинского универа Фил окончил на «отлично» и теперь не сомневался, что без проблем закроет сессию. Учёба давалась ему легко – несколько бессонных ночей и предмет сдан. На четвёртом курсе он так расслабился, что совсем перестал приходить на занятия, лишь важные коллоквиумы и зачёты удостаивал своим посещением. Преподы шли на уступки, закрывая глаза на все его пропуски. В этом, конечно, была и заслуга отца – год назад его избрали на должность ректора медицинского универа, и он с головой ушёл в работу. Филу казалось, что предок окончательно забил на него. Однако ближе к сессии отец все же вспомнил о существовании сына и забил тревогу. И Фил гасил в себе протест. Ещё бы, он столько времени был предоставлен себе самому, что внезапное участие родителя его озадачивало и напрягало. С чего бы это? «В конце концов, «My life is my shot» – моя жизнь – это мой выстрел! И только мне решать, где и как её прожигать», – думал он.
Немного постояв на сквозняке, Фил развернулся и направился в конец коридора к ветхой кирпичной лестнице, ведущей на крышу. Медленно, бормоча под нос считалочку, поднялся наверх. Это был своеобразный ритуал. Так, ничего особенного, просто стих-сорняк, назойливо всплывающий в памяти. Каждый раз, как только Филипп оказывался на этой лестнице, он считал ступеньки – совсем как в детстве, когда боялся затеряться в параллельных мирах. Фил усмехнулся нахлынувшим мыслям и продолжил путь.
Он знал, где искать Макса – хорошо изучил его привычки за несколько лет дружбы. Их встреча случилась в тот сложный для Фила период, когда душа его жаждала впечатлений, а пятая точка – приключений. Помнится в семнадцать он считал себя вполне самостоятельным и взрослым, и скитался в компании таких же страждущих подростков по сборищам неформалов, пока однажды на одной из тусовок не схлестнулся с Максом в споре о гламурных реперах. А после тот взял в руки гитару, и все недоразумения развеялись сами собой. Он оказался лидером группы «A-$peeD», известной в узких кругах музыкантов.
В то время Макс подражал загадочному Курту Кобейну, носил полосатый джемпер и длинные патлы, и на запястье, где билась жизнь, набил татуировку – сердечко с витиеватой буквой «К», пронизанное иглой. Впрочем, на этом его сходство с Куртом не заканчивалось. Макс красиво говорил, писал стихи и музыку и орал со сцены под свой излюбленный гранж, а в обществе друзей философствовал о высоких материях и одиночестве. Вокруг него вечно собиралась разношёрстная толпа: почитатели творчества и просто любители оторваться, ну и, конечно же, девушки, много девушек.
Вскоре и Фил влился в группу «A-$peeD». Сначала звукачом, а позже, впечатлив музыкантов беглой игрой на синтезаторе и интересными идеями аранжировок, прочно закрепился на месте клавишника.
***
Задержавшись на верхней ступеньке, Фил толкнул плечом деревянную дверь. Та протестующе скрипнула и подалась навстречу ветрам. В голову ударила свежесть холодной зимы, и яркое солнце ослепило его уставшие от бессонных ночей глаза. Он окончательно проснулся. Взгляд пробежался по крыше старого сквота в поисках Макса. Парень сидел, привалившись к арке небольшого кирпичного флигеля, ноги свисали с крыши, и от нечаянного падения его удерживала лишь невысокая металлическая решётка, креплённая к краю обшарпанного жестяного настила. В этом был весь Макс – он любил риск и свободу и черпал энергию из экстрима, гуляя по краю бездны.
«Постконцертные оргии» не прошли для Макса бесследно – лицо его казалось бледным и под глазами пролегли глубокие тени, но взгляд, устремлённый в небеса, был чрезвычайно одухотворён. Фил посвистел мотивчик любимой песни, но Макс не услышал – уткнулся в свой неизменный блокнот и, тихо бормоча, принялся водить карандашом по бумаге. Секунды спустя он откинул к стене голову и прикрыл веки.
– Макс, эй, ты чего? – забеспокоился Фил, включая режим доктора. – Тебе хреново?
Тот наконец-то ожил и странно посмотрел на друга:
– Нет, мне хорошо.
Голос его охрип от вчерашнего выступления, где он самозабвенно выдавал гроулинги.
– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросил он после недолгой паузы.
Фил посмотрел на экран сотового и озадаченно нахмурился:
– Угу, понедельник, 14 декабря, – ответил он, не врубаясь в происходящее, – а что?
– …Камила прислала мне эсэмэс.
Фил обречённо вздохнул, пытаясь не рассмеяться и не вспылить.
– Неужели? – скептически протянул он. – И что же она написала?
– Всего два слова: «С днём!», – посетовал Макс.
– Вот так и написала? – усмехнулся Фил. – И что это значит?
Макс, не обратив внимания на издевательский тон Фила, заговорил быстро и сбивчиво.
– Я тоже думал, что бы это значило, я пробовал звонить, только номер недоступен. Эсэмэска пришла вчера во время тусы, и я не сразу увидел… только в пять утра до меня дошло, что это она… Я голову сломал над тем, что бы это значило. Потом осенило. Вчера было 13 декабря. В тот самый день год назад она ушла. Это день нашего расставания, Фил. Она вспоминает обо мне, и я небезразличен ей! Она меня помнит! И мне хорошо от этой мысли!
Фил словно паяц зашёлся нервным смехом:
– Камила, Камила, Камила! Сколько можно, Макс? Эта маньячка всю душу тебе выпотрошила, а ты ей радуешься как пацан. Ты просто одержим, брат!
– Так и есть. Три месяца ни слуху ни духу, и вот теперь снова… У меня внутри всё оборвалось, когда я понял, что это она. Думал, что забыл её, но нет, сцуко!.. Нет! – На бледном лице Макса заиграл нездоровый румянец, а во взгляде неожиданно трезвом и цепком читалась решимость. – Я хочу найти её, Фил! Я её хочу!
Фил с усмешкой смотрел на Макса, припоминая их давнишний конфликт с Камилой, невольным свидетелем которого он стал.
«Непутёвый» – кричала бывшая Макса, стараясь больнее его задеть. Хотя… почему же бывшая? Она до сих пор напоминала о себе редкими звонками или намеренными визитами. А то, что они намеренные, Фил не сомневался. Стоило Максу расслабиться и завести себе подружку, так Камила сразу всплывала на горизонте и вновь выбивала его из колеи.
Фил озадаченно смотрел на Макса, совершенно не понимая тех противоречий, что творились в душе этого придурка. Макс, чьи песни вызывали шок у ментов и обывателей, оказался абсолютно бессильным перед безответным чувством к девушке. Иногда Филу казалось, что тот лелеет болезненную привязанность ради самого состояния привязанности и намеренно не находит в себе сил разорвать этот порочный круг. Сам Фил не верил в любовь и никогда ничего подобного не испытывал. И философствовать на тему любви и ненависти ему не хотелось. Ни к чему весь этот пафос, к тому же яркие примеры неудачных отношений прочно отложились в голове. Макс и Камила, отец и… мама.
Фил огляделся. Стоял полдень. Погружённый в нескончаемую суету город жил обычной жизнью. Только опустевший парк, пестреющий внизу разноцветными флажками и самопальными афишами, дремал в тоскливой отрешённости. Чёрные стволы деревьев, скованные мерзлотой, покачивались на ветру. Вороны дербанили остатки провизии в урнах и выясняли отношения в драке. Редкие прохожие перебегали улицу, спеша к православному собору, подальше от этого злачного места. Вдруг из-за тучи выбилось яркое солнце, заиграло бликами в золотых куполах, заискрилось в мозаике башенок, вспыхнуло ослепительным огнем на крестах. Филипп тут же поморщился и отвернулся. Обычно солнечные дни в декабре редкость, в основном изморозь и пасмурь, а тут…
– Тебе не приходило в голову, что она вспоминает о тебе в самое неподходящее время? – задумчиво сказал он, намекая на предстоящие концерты, к которым группа готовилась последние месяцы. – Стоит ей появиться, и ты превращаешься в полный ноль.
– Мне нужны такие моменты, ты же знаешь! – многозначительно просипел друг, и потряс блокнотом. – Они мне как воздух необходимы.
Фил знал. Именно в моменты потрясений, связанные с Камилой, страдающий Макс уединялся где-нибудь в уголке просторного сквота и сочинял настоящие шедевры.
– Ну, тогда на здоровье, депрессируй, а я пошёл. Отче требует меня! – Сдался Фил и направился к деревянной дверце флигеля.
– Стоять! – услышал он за спиной голос Макса и обернулся. Тот попытался встать, но неловко задел выступ и выбил часть кирпичей над ржавым настилом. – Ты надолго? В пятницу… ты должен быть… тут.
– Я помню. Я постараюсь. – Фил покосился на осыпающийся край крыши. – Макс, может, поищешь себе другое место?
– Вали уже, умник! – ответил он Филу с дерзкой наигранностью, – удачи тебе в боях!
***
Дома Фил с порога окунулся в уютное тепло и ароматы свежеприготовленной пищи. Домработница тётя Нина хлопотала на кухне, напевая себе под нос любимую песню «Валенки», которую благодаря старушке он знал наизусть с самого детства. Фил прошмыгнул в свою комнату, скинул насквозь пропахшую сквотом и его обитателями одежду и брезгливо поморщился. Заявиться к отцу в универ в подобном виде было бы полным тупизмом. Захватив чистое бельё из аккуратно сложенной стопки, он направился в ванную. Однако проходя мимо тумбочки, неуклюже задел рукой накопившиеся газеты. И вся эта куча макулатуры с шумом повалилась на пол. Чертыхнувшись, Фил присел на корточки и стал заметать следы преступления. Тётя Нина вмиг замолкла и с вытянутым от удивления лицом высунулась из двери.
– Филиппушка, ты когда же это вернулся, сынок? – воскликнула женщина, оглядев его бегло и настороженно.
– Бог шельму метит, тёть Нин, – упрекнул себя Фил и криво улыбнулся. – Только сейчас пришёл, хотел, чтоб незаметно.
– Чего опять учудил, с отцом поругался? – зачастила та, всплеснув перепачканными мукой руками. – Неделю дома не живёшь, небось, у своих дружков пропадал с этим мутным Максом?
– Чего это он мутный? – посмеялся Фил, уклоняясь от расспросов милой старушки, и быстро поднялся, к тому же он чувствовал себя неловко, представ перед ней в неглиже.
Тётя Нина, с детства приставленная к нему нянькой и растившая Филиппа во времена бурного подросткового максимализма, нахваталась от своего подопечного сленговых словечек и теперь в речи её проскальзывали «девайсы», «зашквары» и прочие подобные перлы.
Филу вдруг вспомнились события годичной давности, когда ему в голову пришла идея записать рекламный ролик новых синглов «A-$peeD» с участием тёти Нины. Та и не думала сопротивляться и исполнила роль любящей бабушки, отчеканив на камеру нужные слова на потеху Максу и остальным парням группы, а в конце изобразила козу.
– Ты хавать-то будешь? – прищурилась хитрая бестия.
– Нет, тёть Нин, спасибо, что-то не хочется, – вежливо ответил Филипп и направился в душ.
Озабоченный предстоящей встречей с отцом, он смыл с себя остатки весёленькой ночи, переоделся в подходящую для универа одежду и, оценив свой прикид в зеркале, подумал о тёте Нине. Как ни странно, с няней у Фила сложились более тёплые отношения, чем с бабушкой Изольдой Дмитриевной, матерью отца. Та производила впечатление человека, покрытого ледяной коростой, будто действительно была сделана изо льда. К тому же бабуля вечно заморачивалась на тему приличий и морали и при каждом удобном случае выносила ему мозг. До невозможности строгая и чопорная, она требовала к себе уважения и полного подчинения, а потому Филипп демонстративно игнорил её наставления и дерзко звал Изольдой.
– Филипп, ну-ка иди сюда, – позвала его тётя Нина.
Фил ради приличия вошёл на кухню. После смерти мамы тут почти ничего не изменилось, на окне висели те же персиковые шторы, а на крючках – кружевные полотенчики, которые раз в неделю настирывала и наглаживала заботливая тётя Нина. От запахов еды закружилась голова и тошнотворный ком сдавил горло – сказывались бессонные ночи, проведённые накануне. Чувствуя, как ноги увязают в полу, он глубоко вдохнул и привалился к барной стойке.
– Ну чего ты бледненький такой и исхудал как… Небось хорошо оттопырился с дружками на выходные. – Тётя Нина ласково погладила его по щеке. – Я вон тебе твоё любимое кофе с карамелькой сварила и гренки пожарила. Без молока, всё как ты любишь.
– Тёть Нин, ну сколько можно повторять, кофе – он, – посмеялся Фил и благодарно обнял старушку.
– Это всё твой Макс, – не унималась нянька. Она недолюбливала друга с первого дня знакомства.
– Макс тут ни при чём, мы в клубе отыграли программу, вымотались.
– Знаю я ваши клубы, – пожурила его женщина. – Ну, иди уже, садись за стол, – потянула она Фила за руку.
– Тёть Нин, ну правда не хочется, я потом.
– Не хочется ему, ишь! – возмутилась она. – Эдик вон тоже сегодня дома не ночевал. Вижу, постель ещё мной заправлена, и не съел ничего, впору хоть вообще вам не готовь.
– Ну, тёть Нин, я как приду из универа, так всё сразу съем, обещаю.
– Потом это будет не съедобно, – надулась нянька, и Филу пришлось уступить.
– Я бы в микроволновке разогрел. – Маленькими глотками он принялся пить обжигающий напиток, прислушиваясь к собственным ощущениям. Кажется, тошнота отступала. – А что, говоришь, папа не ночевал сегодня дома?
– Да он уже месяц по выходным домой не приходит, одежду новую прикупил, рубашки каждый день меняет, костюмы, да одеколоном как набрызгается, рядом хоть не стой.
Отчего-то слова старушки кольнули сердце, но он лишь вяло ухмыльнулся.
– Тёть Нин, тебе и не угодишь, его теперь положение обязывает, ректор всё-таки – лицо универа. Ну и не должен он отчитываться, ночует где хочет, имеет полное право.
– Ох уж эта ваша мужская солидарность. Женщины нормальной на вас нет! Распустились.
Спустя двадцать минут Фил покачивался в вагоне метро и дремал под монотонный стук колёс. Как ни странно, еда, приготовленная тётей Ниной, не просилась наружу, придала сил и улучшила настроение. Однако взять авто со стоянки он так и не решился, опасаясь уснуть за рулём или надолго застрять в пробке – и так опаздывал на встречу. Фил нахмурился, предвидя неприятный разговор с родителем. Он не желал прогибаться и будто назло себе отлынивал от учёбы. Отец же давил авторитетом и считал, что сын прожигает жизнь впустую.
В последнее время Фил всё чаще задумывался, как бы сложилась его жизнь, если бы мама была жива. Он помнил ту боль и обиду, что разрывали его душу, когда она ушла из семьи к пианисту Тамерлану. Помнил, как с трепетом ждал её возвращения, зачёркивал дни в календаре и верил, что это произойдёт. Когда же мать вернулась – возненавидел. Он ненавидел и любил, и бесился от осознания того, как скоро отец простил ей измену. Теперь же Фил с грустью вспоминал те времена, когда в семье царили идиллия и покой. Родители были счастливы и вскоре огорошили его известием о прибавлении в семействе. Подумать только, ведь у него мог быть брат. Тогда, восемь лет назад, Фил воспринял эту новость как предательство и повёл себя по-идиотски – сбежал из дома с компанией таких же недорослей, скитался в поисках приключений, однако не мог предположить, что тот его поступок подорвёт здоровье мамы и повлияет на отношение родителей. Она потеряла ребёнка, а после долго лечилась в психиатрии. Из-за горя, постигшего их семью, родители окончательно отдалились друг от друга – мама замкнулась в себе, отец всё чаще пропадал в клинике и в разъездах, а Фила медленно, по капле, разъедала вина.
А потом случился рецидив – мать всё глубже погружалась в отчаяние. Бесконечные слёзы и желание покончить с жизнью стали её постоянными спутниками. «Куколки», – ласково называла мама разноцветные пилюльки, прописанные ей для лечения. «Арт-терапия», – шутил отец, наблюдая, как она рисует на столе мозаичные узоры из таблеток. Розовые, белые, коричневые, они укладывались друг за другом в своеобразное панно. Отец забеспокоился и начал лично контролировать приём лекарств. Никто не мог предположить, что она найдёт эти белые баночки у отца в кабинете и наглотается таблеток. После клиники депрессию сменила маниакальная одержимость – мать примкнула к музыкантам-паломникам и колесила по России с концертами. Филу, единственному сыну, перепадала лишь малая толика внимания. И даже тогда он любил её … любил и сдерживал горькие слёзы разочарования. И вместе с тем в нём росла волна протеста: «Мама! Я живой, я так хочу внимания и любви! Люби меня… пожалуйста!» – кричала его душа. Но внешне он был груб, огрызался и дерзил, за что отец регулярно лишал его карманных денег.
Поездка в Казань оказалась для мамы последней. Машину, в которой ехали музыканты квинтета, занесло на повороте – она улетела в кювет. Уцелели все, кроме мамы. Она играла со смертью, и та не растерялась, забрала её в нужный момент в царство вечных снов.
Фил смутно помнил похороны. Всё слилось в сплошной серый фон, в монотонный гул, с приглушёнными звуками скрипок. Отдельные фрагменты с незначительными, совершенно ненужными деталями до сих пор всплывали в памяти: вычурная брошь на шее у Изольды, белые лилии и красные гвоздики у гроба… любопытные взгляды незнакомых людей, скользящие по нему со смесью жалости и удивления. И откуда берётся столько желающих наблюдать за чужим горем?!
Еще он помнил потерянный взгляд отца, бледное, застывшее в посмертной маске лицо матери и холод, холод, сковывающий тело. Но глаза пронзительной синевы, в которых плескались нежность и боль, на один короткий миг вдохнули в него жизнь. Он едва узнал её – девочку, светлую и чистую, как… ангел, дрожащую от заунывных звуков скрипок и промозглого сквозняка. Лину Альтман. Чёрт… Кажется, он начал думать стихами. Она незаметно оказалась рядом, взяла его за руку и тихо прошептала: «Я тебя никогда…!» Что никогда? Никогда не бросит? Никогда не забудет и не предаст? И это после того, что он сотворил с ней? Оставил одну в том страшном месте, в домике лесника! Потом он жалел об этом – до одури и омерзения к себе, вот только Лина об этом не знала.
С того момента Фил больше не видел её, но часто вспоминал, искал в соцсетях. Кажется, Лина и Марта жили в Германии, и редко приезжали в посёлок. Они с отцом и сами забросили дачу – больно было находиться там, видеть мамины вещи, пианино, всё то, чего с любовью касались её руки.
Папа… он тупо замкнулся в себе, год ходил как чумной, не замечая никого вокруг, но в день памяти мамы внезапно очнулся – стал проводить ревизию в кабинете, выкидывал ненужные письма, журналы, устаревшие пособия. Тогда-то из ящика и выкатилась белая баночка: похоже, из тех запасов, что были маминым спасением. Баночка плавно подкатилась к ногам Фила. Он незаметно поднял её и встряхнул, как погремушку. Мамины «куколки» – чудо-таблетки!
***
У деканата, разместившегося напротив дверей приёмной, толпились студенты. Были среди них и желающие попасть к ректору Полянскому Эдуарду Филипповичу, на что его секретарша, молоденькая круглолицая девушка, мягко, но строго отвечала, что «это возможно только по предварительной записи». Фил, засунув руки в карманы камуфляжных штанов, нетерпеливо долбил носом берца о пол и разглядывал бронзовую табличку на массивной двери кабинета отца. Он опоздал почти на двадцать минут и теперь был вынужден ждать аудиенции в общей очереди. Педантичность родителя порой забавляла его, но в этот раз, невыспавшийся и злой, Фил изнывал от духоты и желания свалить куда подальше. В третий раз подряд он набрал номер отца и, услышав в трубке монотонный голос автоответчика, чертыхнулся.
Только что подошедшие студентки с интересом уставились на него, и он, мазнув по ним ленивым взглядом, уселся на свободную лавку. Девушки зашушукались и сели у стены напротив. От нечего делать Филипп подмигнул одной из них и принялся внимательно разглядывать подружек. Обе, одетые «по форме» – в белые отглаженные халатики поверх коротких клетчатых юбочек – выглядели юно и привлекательно. «Видно, первокурсницы», – подумал Фил, смущая девушек нахальной улыбочкой. Те кокетливо хихикали и перешёптывались. Впрочем, Филу было не до флирта, и вскоре он переключился с хорошеньких лоли на студентов, толпящихся у соседних дверей деканата, невольно становясь свидетелем разговоров.
– Эй, народ, – нерешительно сказал парень в строгом костюме, – кто был у ректора? Что за зверь? Слышал, он лютый вообще! Комменда общаги сообщила, что он хочет видеть меня, сам не знаю зачем. Я чего-то очкую…
– Это что же такое нужно сотворить, чтобы ректор универа лично вызвал к себе? – возмутилась одна из студенток, скептически оглядывая сокурсника.
– Просто крупно накосячить! – ляпнул щуплый паренёк – с виду ботан – и рассмеялся фальцетом.
– Хватит нагнетать обстановку! – воскликнула фигуристая брюнетка с ярким макияжем, – была я у него недавно, очень приятный мужчина. Голоса не повышает, объясняет спокойно, будто сеанс гипноза проводит, недаром психиатр. Я бы с удовольствием посетила парочку, – загадочно улыбнулась она. – Так что не волнуйся, останешься жив!
– Крутой мужик, – подтвердил рядом стоящий студент, – и лекции у него интересные, он примеры из практики приводит и новые трактовки из последних монографий, жаль, больше группы не ведёт.
– Эй, ребят, кто сиги ворует в раздевалке? Имейте совесть! – вмешалась в разговор запыхавшаяся от быстрой ходьбы девчонка. – Я, конечно, понимаю, вибраторы подругам в подарок и всё такое, но имейте совесть!
– Чего-чего? – удивлённо воскликнул ботан. – Какое отношение вибраторы имеют к сигаретам? – Покрутил он у виска пальцем.
– Она имеет в виду, что типа воруя сигареты, вы экономите деньги на подарки подругам, в частности на вибраторы, – пояснила брюнетка.
– Да-а-а, женский юмор, он такой… тупой и тупой, – заливисто засмеялся щуплый ботан.
– Продам вибратор, – хмыкнул парень у стены, и толпа взорвалась от смеха.
– Идиоты, – возмутилась виновница разговора.
– Дура матер! – подытожил ботан, используя латинское название твёрдой мозговой оболочки в качестве ругательства.
Фил усмехнулся. Давненько он не стебал одногруппников.
Время шло, а отец не появлялся. Девушки-лоли, что сидели напротив Фила, давно успокоились и, открыв учебники по анатомии, углубились в изучение темы. Мысли Филиппа вернулись к отцу, и настроение вмиг испортилось. Может, зря он пришёл, догадывается ведь, о чём пойдёт речь. И где его только носит?
Вдруг по толпе студентов пробежала волна оживления, голоса притихли, а взгляды присутствующих устремились вглубь коридора.
– Смотри-ка, так и вьётся возле него, – прошептала брюнетка с нескрываемой завистью. В создавшейся тишине эта фраза прозвучала неестественно громко.
Фил обернулся и увидел отца. Тот шёл энергичной походкой, в дорогом элегантном костюме и с кожаной папкой в руке, а вслед за ним, едва поспевая за широким шагом, семенила симпатичная дамочка. Толпа студентов уважительно расступалась, освобождая дорогу ректору и его миленькой спутнице. Парочка быстро приближалась к кабинету, и Филу представилась возможность разглядеть эту женщину вблизи. Ей было немного за тридцать. Внешностью и комплекцией она отдалённо напоминала молодую Патрисию Каас. Она беспрестанно говорила и с обожанием взирала на отца, будто пыталась уловить его реакцию на сказанные ею слова, и когда он снисходил до ответа, глуповато улыбалась. Фил неосознанно напрягся и стиснул челюсти. «Маленькая карманная собачка», – пронеслось у него в голове.
Тем временем пара остановилась у приёмной, и отец, распахнув дверь, галантно пропустил спутницу вперёд.
– Эдуард Филиппович, – окликнул его Фил севшим от волнения голосом. Неудивительно, что отец не услышал. Массивная дверь захлопнулась перед носом растерянного Фила, и он вскипел. Новость о том, что отец завёл роман, точила с самого утра. Нет, он вполне допускал, что тот имеет случайные связи, однако теперь, «оставшись за бортом», призадумался. Волна постепенно схлынула, оставив его в непонятной ситуации обезоруженным и беспомощным. Он усмехнулся, пытаясь взять себя в руки. Бред, да и только. Он пасует перед собственным родителем!
Фил собрался с духом и вошёл в приёмную. Вслед за ним ввалился парень в строгом костюме, явно не желая входить первым. Секретарша, оторвавшись от монитора, тут же подскочила с места и строго возразила:
– Ректор сегодня не принимает, у него совещание и важная встреча!
– Но меня вызывали, – настаивал парень.
– А мне по личному. – Филипп покосился на дверь с золотой табличкой.
– Приёмные дни по средам, могу записать, – секретарша настороженно оглядела студентов.
– До среды я точно не доживу. – Паренёк в костюме сокрушённо вздохнул и присел на диванчик у входа.
В тот момент из кабинета ректора выпорхнула «Патрисия», и Филу бросился в глаза цвет её волос. Они отливали рыжиной – неестественной, ржавой, до возмущения пошлой рыжиной. Фил содрогнулся и с трудом отвёл от дамочки взгляд. Та, ничего не заметив, устремилась к секретарше и протянула записку.
– Мне нужен пароль от этого файла, Эдуард Филиппович разрешил.
Секретарша отвлеклась на минуту, и Филипп рванул в кабинет отца.
– Ну и оборона у тебя тут! – воскликнул он с напускной весёлостью. Позади его уже маячила слишком ответственная секретарша.
– Эдуард Филиппович, извините… он сам… сам…
***
Отец, сидящий в кожаном кресле за длинным дискуссионным столом, неохотно оторвался от документов и глянул на вошедших поверх очков.
– Маша, вы можете продолжить работу, – вежливо сказал он. – А с этим молодым человеком я сам разберусь, – кивнул он в сторону Фила.
Секретарша извинилась и быстро вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Отец выдержал паузу и отложил бумаги в сторону.
– Ты опоздал на час, – наконец сказал он, придирчиво оглядывая сына. – Поприличнее не мог одеться?
– А что не так? – огрызнулся Филипп. Он и так вынул половину металла из бровей и носа, и одежду выбрал нейтральную. Не в костюм же выряжаться.
– По-твоему, это подходящий вид для учебного заведения?
– Вполне! – в том же духе ответил Фил, усаживаясь за стол напротив отца.
– Отсутствие критики – первый шаг к деградации, – невозмутимо выдал тот и ослабил галстук. – Я ждал тебя в этом кабинете двадцать пять минут! – устало повторил он. – Если ты думаешь, что у меня уйма свободного времени, то ошибаешься!
– Я давно пришёл, пытался дозвониться, но твой телефон недоступен…
– Неважно. Сейчас не об этом речь. – Отец достал из кармана смартфон и поставил его на зарядку. – Я видел ведомости, у тебя задолженности по всем предметам, пропуски. Ты должен приложить усилия, чтобы выйти к сессии без «хвостов». В противном случае тебя отчислят. Поблажек больше не жди.
– Ты повторяешься, сколько можно долбать меня?! – возмутился Филипп.
– Не нравится?! Я буду долбать тебя до тех самых пор, пока не включишь мозги!
Фил напрягся и с трудом сдержал едкую реплику, готовую вот-вот сорваться с языка.
– В жизни наступает момент, когда нужно выбирать, решать, что важнее. Мне кажется, ты стал достаточно взрослым, чтобы понимать: то, чем ты занимаешься – бессмысленно! Я очень волнуюсь за тебя, Филипп!
– Ты предлагаешь оставить группу ради учёбы? Серьёзно? Кинуть друзей, бросить всё на полпути? А если это для меня не просто хобби?
– Филипп, ты теряешь драгоценное время и катишься… Вот, смотри! – Отец поднялся из-за стола, порылся в сейфе и положил перед ним документ.
– «Приказ ректора №… согласно уставу пункт… глава… – Фил нетерпеливо перескакивал со строки на строку, выискивая главное. – … Медицинского университета от такого-то числа… о прекращении учебной деятельности по неуспеваемости студента Полянского Ф. Э.…» Что это?! – удивлённо вскинул он брови.
– Это приговор, который я приведу в исполнение, если ты не возьмёшься за ум, – вкрадчиво произнёс отец. – До сессии полтора месяца, я уверен, ты сможешь отработать пропуски!
– Ты… – возмущённо прошипел Филипп, не ожидая такого поворота. В тот же момент дверь кабинета распахнулась и на пороге появилась улыбающаяся «Патрисия».
– Эдуард Филиппович! – радостно воскликнула она. – Посмотрите, что я нашла! – однако поняв, что прервала конфиденциальный разговор, осеклась и застыла на месте.
Филипп демонстративно откинулся на спинку стула и, нагло ухмыляясь, бесцеремонно оглядел деятельную дамочку с головы до ног.
