Текст книги "Следы на битом стекле (СИ)"

Автор книги: Рина Нарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Это ваша мама всё придумала?

– Что всё?.. Нет, скорее Алла, Витина подружка. Витёк очень сокрушался, что ему теперь одному придётся все долги отдавать. Вот она и предложила возместить их стоимостью вашего дома. Мама поддержала. Витёк тоже, ясное дело...

– Откуда они вообще узнали про дом?

– У Аллы в налоговой связи, она заранее всё знала.

Я смогла заговорить минут через двадцать. Когда Валентин уже успокоил мою истерику какой-то ошпарившей мне весь пищевод жидкостью. Стало намного спокойнее. Как-то параллельно даже. И тепло.

Мы стоим, прячась от выскребающей нас мокрыми когтями из укрытия осени в архитектурной арке, соединяющей относительно тихий двор с прилегающей к вокзалу магистральной улицей. Подпираем влажные, расписанные неприличными словами стены и пьём водку прямо из горлышка.

– А Милка? – вспоминаю я. – Милка – это тоже… случайно?

Опрокинув в себя прозрачное, с отблесками огней пойло и сделав ещё один продолжительный глоток, Валентин брезгливо морщится и роняет на грудь подбородок.

– Не-а, – с ухмылкой мотает он головой. – То есть, да. Она тоже сама попалась. Начала что-то за город топить. Патриотизм из меня выколачивать. Я глянул фотки, а там ты, а на тот момент твоя мамка уже с Витьком вовсю крутила. Он мне все уши про тебя прожужжал…

– В смысле, Валентин?

– В смысле, что такая ты… – Он проводит по мне взглядом и не договаривает.

– Какая такая?! Не молчи, Валентин! Что Витя про меня рассказывал?!

– Да что рассказывал! Внешне описывал тебя. Про волосы зелёные. Красивая, сказал… Аппетитная.

Последнее слово он произносит неуверенно, видимо, боясь мне это в лицо сказать. Или стыдясь за своего похотливого родственника.

– Так что, получается, он изначально всё это задумывал?! – ещё сильнее ужасаюсь я. – То, что сегодня произошло! Получается, он вообще… совсем… даже в начале отношений не любил мою маму?

– Не знаю! – гаркает вдруг Валентин. И, отпив ещё, продолжает уже более холодно и как будто даже с отвращением: – Возможно, она ему нравилась. Но дело не в этом. Меня самого настораживало, сколько и, главное, что он о тебе говорит. И тогда я сказал, что сделаю это сам с тобой… – Он снова кидает на меня косой взгляд, а я стою, придавленная его признанием и точно парализованная.

Получается, Валентин собирался… вместо Вити…

– Но за что?! – срываюсь тут же. – За что?! – И снова нападаю на него, беспорядочно размахивая руками.

– Я вас ненавидел! – Он отшвыривает меня подальше. И, пошатнувшись, сверкает из-под густой тени капюшона взглядом, полным обжигающего льда. – Так же вот… как ты сегодня кричала…

– Но ведь это твой отец виноват!!! Он сел за руль пьяным, и это было доказано!!!

– Не был он пьяным, он от силы стопку пропустил! Между прочим, за дело. Они с Витьком торговую точку наконец-то открыли, у нас у всех наконец надежда появилась вырваться из этого дерьма вечного…

– Нельзя садиться за руль пьяным! – перебиваю я. – Это уже преступление! За это в аду гореть надо!!! А он выйдет из тюрьмы и будет жить как раньше!!!

Обессиленно падаю на корточки и снова рыдаю. Не думала, что смогу уже, но новая порция боли порождает новую порцию слёз.

Валентин матерится и с размаху швыряет в стену бутылку. Слышится пробирающий до мурашек звон разбившегося стекла.

А через минуту хруст осколков под тяжёлыми подошвами…

– Да не собирался я ничего с тобой делать! – стонет он, бесцельно кружа по ним. – То есть, этого делать я не собирался! Я не знаю, меня разрывало! Я и отомстить тебе хотел. И сам понимал, что не за что! И не хотел, чтобы Витя тебя трогал. И хотел сам тебя наказать!.. Ты не представляешь, во что наша жизнь вдруг превратилась. Всё изменилось очень круто. Это был ад, Женя, натуральный ад! Витя спивался, мать пила с ним на пару! Они там дрались постоянно… Проклинали вас каждый день, потому что на суде, как сказала мама, была возможность что-то сделать. Доказать, что он не видел его…. Я не знаю… скостить срок… Но твоя же мамка была против! Она сама на рожон лезла! Орала там, как невменяемая, на мою мать, проклинала её тоже… Отца моего крыла. Хотя он, по сути-то, не виноват, в общем… это была просто роковая случайность!.. Да чтоб её!!! – В итоге, отчаянно взвыв, он тоже падает на корточки.

И какое-то время, стиснув зубы, скулит, а потом всё наконец-то стихает.

А затем он подходит и становится надо мной.

– Идём!

Качаю головой, сквозь мутную пелену слёз различая тугую шнуровку его высоких мартинсов с мыслями, что если не повинуюсь, он забьёт меня ими до смерти.

Но он лишь снова грубо дёргает меня за локоть:

– Идём!..

*Он*

На каких бы депрессах после встречи с матушкой я не был, отказать Петровне я не мог. Прежде всего, поскольку с ней был Сева…

Уже третьи сутки они не разлеплялись. Вместе готовились к субботнему отжигу, почти не вылезали из постели и разминали одну на двоих печень чешским нефильтрованным и семилетним «Старейшиной».

И мне так не терпелось посмотреть в глаза ему…

Но, когда я добрался до снятого Натахиным батей коттеджа, оказалось, что тот уже вовсю стоит на ушах. Что в нём, как в загадке про огурец, полна горница людей, и что до Севы я доберусь как минимум через десяток рукопожатий...

**

У порога меня настигает развесёлая именинница и её одноклассницы, толпящиеся в узком проходе, как нагромождение блестящих фантиков.

– Аааалекс! Мы тебя ждали! – Натаха устраивает обнимашки. Я вручаю ей подарочную коробочку с духами. – Ммм, спасибо, дорогой! А ты почему один? Где твоя девушка?

– Кароч, ладно! – Тут же порываюсь на выход, но она вцепляется в меня, как во все сокровища Колчака, и заливается притворным смехом.

– Да куда ты, подожди! Ничего ж страшного, мы тебе тут кого-нибудь подберём! Правда, девки?! Поднимите ручки, кто не против пососаться с Алексом!

– Яаааа!!! – раздаётся со всех сторон, и меня окончательно оглушает взрывом разнокалиберного хохота…

Кароч… не без потерь, но мне удаётся пробиться через первую баррикаду, и я оказываюсь в просторном зале с гуляющими по сплошь знакомым лицам бликами диско-шара и возведённым на пьедестал, тоже знакомым, ди-джеем.

– Где Сева?! – перекрикивая жёсткий бит, спрашиваю у Петровны.

– Чёрт его знает! – орёт она. – Где-то в доме! Ты пить чё-нить будешь?!

– Нет, я не пью!

Петровна отваливает, я принимаюсь бродить по лабиринту трёхэтажного здания, натыкаться на людей, здороваться, здороваться, здороваться…

Наконец, забурившись на кухню, обнаруживаю Севу за столом. Он торчит в одиночестве, подпирает опухший скворечник кулаками, но, как только я вхожу, принимает человеческий облик.

– Здарова, братишка! – дебильничаю я. Плюхаюсь на столешницу, взъерошиваю его гриву. – Чё, как дела? Или дела у прокурора?..

– Привет, Алекс, – его лёгкий ступор сменяется улыбкой, в ответ на которую моя моментом вянет. – Ты, кажется, первый раз меня так назвал.

Обломавшись, я соскальзываю на пол и, как тигр в клетке, гуляю от стены к стенке.

– Так чё, как она?

– Нормально. У меня телефон сломался окончательно. А ещё Кот...

– Чё кот? Сдох?

Не дождавшись ответа, резко оборачиваюсь. Вижу Севино лицо – и тут с меня разом слетает всё бешенство.

Приземляюсь на соседний стул, облокачиваюсь на колени, утыкаюсь в ладони рогом…

– Он замёрз, наверное, – слышу бесцветный хрипатый голос. – Я сегодня утром пришёл, а он, прикинь, окочурился. Я его за гаражом закопал.

– А где ты был вчера? – Я поднимаю взгляд. – А в четверг где ты был, а, Сев? Чё вообще случилось? Ты же не видел их? Я же тебя домой пихнул! Или ты их видел? Видел, или не видел, Сева, не выбешивай!..

Трое суток, вернее три ночи и два дня, не считая сегодняшний, я ощущал, как разъезжается и скрипит шифером моя дырявая крыша. В среду вечером, вернее, уже ночером, когда нас прервали в подъезде, я первым засёк, кто в него вошёл. И, быстро сориентировавшись, что Севе это лицезреть, если не сказать матом, вовсе не обязательно, что-то наплёл ему про соседей, и, пока они поднимались, практически насильно втиснул его в квартиру.

Но я не был уверен, что он не наткнётся на них позже… Утром, например.

– Я соседа на площадке встретил, – подтверждая мои догадки, сознаётся Сева. – С утра перед школой. Он похвастался. Даже фото её показал… у себя в постели.

– Ублюдочный Сквидвард, – шепчу я. А ещё через секунду резко переключаюсь: – Да лан, Сев, ты забей! Я ваще сразу понял, что она из этих… не то леди, не то ляди, знаешь… И ваще, у тебя ж Натаха…

Звучит как издёвка, Сева усмехается.

– Пойдём ща, отожжём? – не сдаюсь я. – Вдарим рок в этой дыре?! Спорим, я с тремя замучу сегодня? Одновременно. Спорим?! – Подзадоривая, я почти силком вытаскиваю его в длинную кишку коридора. – Ща, найду только не самого стрёмного крокодила… – и, вытянувшись, как жираф, пытаюсь высмотреть в вывалившейся из комнаты и бредущей в нашу сторону хохочущей компании первую жертву.

Но тут мой настрой перебивает внезапное явление.

Глава 38

*Она*

Если бы я только знала, куда меня притащит Валентин...

Я была не готова туда идти. Три дня подряд я только и делала, что плакала. Мои глаза опухли, измотанное болезнью лицо осунулось и посерело, волосы превратились в паклю, а одежда испачкалась и вся вымокла от дождя и пота. Должно быть, я выглядела, как потасканная девка, когда Валентин заволок меня внутрь.

Внутрь шикарного, раздутого от чьей-то беззаботности и драйва коттеджа, оглушившего нас не столько громкой музыкой и повстречавшейся прямо у порога целующейся парочкой, сколько всеобщим вниманием, прикованным к нам.

– Оо, какие люди! – Подскочившая из толпы именинница чмокает Валентина в щёку и брезгливо отшатывается от меня. – Не думала, что вы придёте… вместе.

Она многозначительно улыбается Артёму и Алексу, что, глядя на нас, застыли в окружении расфуфыренных красоток, судя по всему, на полпути забывших, куда они направляются.

– Кстати, Валёчек, ты же знаешь условие!.. – успеваю различить я, прежде чем меня сгребают под локоть, практически обездвиживают захватом и холодно и жёстко ударяют губами в губы.

А потом ещё раз, только продолжительнее, чуть менее болезненно, и уже с языком.

А потом ещё…

Странно, но я не нахожу в себе сил для протеста. Их просто нет. Во мне вообще ничего нет больше.

Ни энергии, ни каких-либо эмоций.

Наверное, если бы меня сейчас изощрённо убивали, я бы даже не рыпалась и просто равнодушно подавала инструменты.

Впрочем, это он и делает. Валентин меня убивает.

Медленно. Почти нежно.

На глазах у тех, кто был мне дорог.

На глазах у парня, который должен был стать моей судьбой.

В какой-то момент я ощущаю толчок. Не сильно церемонясь, Алекс чуть ли не между нами протискивается на выход.

– Сношаться на второй, если чё, крайняя комната слева.

Его острый, как осколок стекла, потемневший до полной черноты взгляд, едва чиркнув по Валентину, глубоко вонзается мне прямо в душу. Мы стоим почти вплотную, и в расширившихся до размеров вселенной зрачках я различаю лишь необъятную, сокрушительную ненависть.

– Без тебя разберёмся, – наконец слышится прямо над ухом.

И по лицу, которое я почему-то спешу сейчас запомнить, ползёт такая ухмылка, какой я никогда не знала раньше. Она пугает меня даже больше, чем этот убийственный взгляд, мгновенно переметнувшийся выше моей макушки.

Я опасаюсь, что они с Валентином сцепятся. И стою живым щитом между ними, наконец-то чувствуя, как разгоняется мой пульс, а в висках трещит от напряжения.

Но ничего такого не происходит. Снова посмотрев мне в глаза, теперь с каким-то сожалением, или, может, с отвращением, Алекс, как это ни странно, отступает. Не хлопнув дверью даже, уже в следующую секунду он скрывается за ней. И только тогда я наконец вспоминаю, что кроме нас в этом мире есть ещё и Тёма.

Оборачиваюсь в его сторону, но уже не обнаруживаю ни его, ни Наташи. Остаётся лишь странный, до сих пор не убравший с моего плеча руку и почему-то уже не грубый Валентин.

Только теперь ко мне окончательно приходит осознание. И единственное, что мне нужно, жизненно необходимо в этот момент – это срочно увидеть моего милого «потрёпанного мишку», поговорить с ним и хоть что-то успеть исправить!

Вот кто точно не заслуживает того, что здесь произошло.

Я не хотела, чтобы так получилось. Я не хотела обманывать Артёма, делать ему больно. И я спешу найти его в этом ужасном, полном безразличия и похоти доме. Выскальзываю из объятий Валентина, не слушаю его, кажется, пытающегося воспрепятствовать моему побегу, иду наверх… По инерции заруливаю в одну из комнат, и, только надавив на ручку двери, понимаю, что это та самая, крайняя слева, её назвал Алекс…

Артём с Наташей… Я замираю, различив её голос сквозь громкие звуки музыки с первого.

– Да ты задолбал меня, Севастьянов! Ты вообще долго собираешься от меня бегать? У меня, если чё, типа днюха сегодня, а ты с утра где-то болтаешься, даже сам не подошёл ко мне ни разу! Девки уже ржут надо мной, что я всем отвечаю – хрен знает, где ты!.. Да хорош пить, урод!.. Если б я только знала, что ты из-за какого-то кошака так загрузишься, я б его собственными руками придушила!

– Себя сначала придуши.

– Что?! Ты ничего не попутал? Грёбаный алкаш!.. Хоть бы у своего друга чему-нибудь научился. Тот хоть не бухает. Да хватит, я сказала!..

И тут я снова слышу удар. Не такой пронзительный и резкий, как в арке, скорее стук стекла о мебель. Но только успеваю попятиться назад, как дверь передо мной с размаху распахивается, и из комнаты выскакивает Наташа, сбив и, кажется, даже не заметив меня.

Вскоре цокот её каблуков утопает в громких басах под лестницей.

А я вхожу в согретую тусклым тёплым светом спальню. Вижу мокрое пятно на светло-бежевом ковролине, бутылку на полу, улавливаю расползающийся по углам запах спиртного – лейтмотив сегодняшнего вечера…

Артём сидит на не заправленной покрывалом кровати, обхватив голову обнажёнными по локти руками, и мятая, вся в каплях, рубашка на нём почти сливается по цвету с такой же забрызганной чем-то, мятой, перевёрнутой постелью.

Я подхожу и молча подсаживаюсь к нему, беру в свои ладони его руку.

В его мутных, посветлевших от алкоголя, глазах боль, и мне тоже больно.

Я не знаю, что такого сказать сейчас. Какими словами оправдаться, что пришла с Валентином. Что позволила ему целовать себя. Что так и не призналась, что тоже скучаю…

– Прости меня, Тём… – наконец полушепчу, тяжело вздохнув. – Я давно об этом думала, и, наверное, должна была открыться тебе раньше… Понимаешь, есть один человек…

– Сквид?

– Что?

– Валентин?

– Нет!.. – ужасаюсь я. – Совсем нет… – И, собравшись с мыслями, продолжаю, уперев взгляд в причудливые узоры на его запястье. – Это не Валентин. С этим человеком мы познакомились гораздо раньше, в интернете. Он был моим другом по переписке…

На мгновение поднимаю взгляд и, удостоверившись, что Артём внимательно слушает, продолжаю:

– Даже не так… Он был мне не просто другом. Я не знаю, веришь ли ты в такое… Я верю… Я верю в судьбу, понимаешь? В то, что где-то есть единственный человек, предназначенный тебе свыше. «Твой» человек. Твоя судьба. «Не параллельный». Тот, кто сделает твою жизнь наполненной, яркой, внесёт в неё краски, ты понимаешь меня, Тём?..

Не успеваю я снова поднять глаза, как Артём отнимает свою руку и быстро промокает закатанным рукавом раскрасневшееся, в испарине, лицо.

– А помнишь, ты меня спрашивала про стихи? Умею ли я сочинять… – вдруг перебивает, круто сменив тему. – Так вот. Я пишу. Правда, очень редко… Точнее, недавно стал писать… Алекс, правда, считает, что поэт из меня дерьмовый, но ты послушай, может, хоть ты заценишь…

Внезапно в комнату вваливаются посторонние звуки: музыка снизу, чья-то назойливая телефонная трель, мужские голоса на повышенных тонах. И тут же возникает всё же отыскавший меня Валентин, а следом за ним почему-то… Алекс. Отвлекшись на них, Артём поднимается на ноги, чем заставляет меня тоже встать, но, к моему удивлению, не осекается, а продолжает ещё более настойчиво, торопливо и громко.

Так, чтобы его хриплый голос не потерялся во всей этой адской какофонии.

– Сейчас… вот такой у меня, Женька, стишок. Ты послушай, он коротенький… Вдруг тебе понравится…

Сто двадцать – и лобовое!

Разбит на «встречке» судьбою,

Раскатан своей любовью,

И нет без тебя меня!

Размазан по трассе жизни,

Распят на кресте стылом,

И сделать тебя былью –

Последняя мысль моя…

– Не надо, Сев, – влезает между нами Алекс.

И пытается отгородить нас друг от друга, но Артём, не обращая на это внимание, ловит мой взгляд и всё равно продолжает зачитывать.

С каждым словом всё громче и бойче. Словно вонзая мне прямо в сердце ржавые гвозди и глубже и глубже ввинчивая их.

Сто двадцать – и пульс в минус!

Твой взгляд, как в крови вирус,

Твой смех, как богов милость,

Я всё за него отдам!

Сто двадцать – и роковое!

Есть мы, но нас больше, чем двое!

Есть я, только вскрыт болью,

Что вместе не быть нам!!!

На последних строчках, особенно на слове «больше» он срывается на страшный хриплый крик, что до самого нутра меня ошпаривает, отталкивает Алекса, и, заорав: «Ну что, Женька, он прав? Дерьмовый из меня Пушкин?!», высвобождается из захвата Валентина и уносится куда-то, судя по грохоту, по ступенькам вниз.

А я всё ещё вижу его полные слёз глаза.

Пьяные, но по-прежнему самые «тёплые» и трогательные на свете.

Из оцепенения меня выводит внезапный несдержанный тон Валентина.

– Да возьми ты уже наконец эту чёртову трубку!

Глава 39

*Он*

Я не мог с собой справиться. Меня лихорадило. Рвало вышку, сносило чердак.

Я не мог стоять на месте, не мог ни с кем разговаривать, не мог улыбаться.

Мне нужно было что-то крушить.

Ломать. Бить.

Этим чем-то едва не стала надменная физиономия Сквидварда, когда я вернулся с проветривания и снова наткнулся на него в коридоре…

**

Запотевшие стёкла такси. Дворники, отчаянно скребущие по лобовухе.

В башке винегрет из мыслей.

Матушка оборвала мне трубу, прежде чем я ответил. А это значит – что-то серьёзное. Она не сказала что, скинула, но по её голосу я понял – до утра это не потерпит.

Лялька без телефона, и это парит больше всего.

Надеюсь, у Севы хватит ума дождаться моего возвращения. Надеюсь, пакостник-Сквидвард о нём позаботится.

Мать вашу… как же я устал!

– Эй, шеф, это мой любимый трек, сделай громче!..

**

– Она н-нашла ключи от сейфа… Вытащила ружьё… – сходу ошарашивает меня зарёванная, заикающаяся матушка, зачем-то удерживая над моим насквозь промокшим кепарём трясущийся зонт. – Заперлась у себя и… у-угрожает, что выстрелит себе в голову…

– Откуда у вас ружьё?

– Это ох-хотничье, Слава у нас охотник...

Бросаю взгляд на Лялькины окна – в них теплится слабый свет. Краем глаза фиксирую орущего в телефонную трубку дядю Славика в ярких прямоугольниках на первом, газую в дом…

И последнее, что слышу:

– Алекс, она беременна!

И тут из меня окончательно вышибают воздух.

Дальше всё мешается: матушкины вопли, дяди Славика вопли… удары его бетонных костяшек о мой череп… Мольбы, причитания, звон в ушах, мат, много мата, направленного на меня…

В меня.

Наконец сквозь какой-то невыносимый писк, перешедший в моей голове в странные низкие звуки, но почему-то так и не разорвавший меня окончательно, я различаю:

– Пожалуйста, Слав, отпусти!!! Ну прошу тебя, отпусти его, пожалуйста! Пусть они поговорят!!! Ну, подумай о Николине хотя бы, Слава!..

И дядя Славик отползает. Осознав, что снова могу дышать, я кое-как соскребаю себя с пола, кое-как принимаю полувертикальное положение и, машинально пересчитывая языком зубы и нащупывая утопленный в кармане смартфон, цепляюсь за перила и поднимаюсь по лестнице.

Падаю на пол у Лялькиной комнаты, приваливаюсь плечом к двери.

– Ляль, это я, – пытаюсь выговорить, но сам себя не слышу и, сплюнув прямо на пол, стучу и повторяю чуть громче: – Ляль, это я, открой.

Раздаётся щелчок – и меня до хруста костей сплющивает жаркими тисками объятий.

– Алекс! Алекс! – Лялька ревёт. – Прости меня, прости меня!

– Не-е-е, – ухмыляюсь я. – Так не пойдёт. Сначала ты мне всё вывалишь. Кто это сделал, Сева?

Башка заторможенно, но начинает скрипеть извилинами. Лялька заволакивает меня внутрь. Теперь мы так же сидим у её двери, только с другой стороны. Лялька неустанно размазывает по своему лицу мою кровь и собственные слёзы.

– Сева? – повторяю я вопрос, сквозь пелену перед глазами наблюдая за её суетой.

Она вскакивает. Мечется по комнате. Хватает откуда-то салфетки, что-то ещё, падает снова ко мне. У подножья кровати действительно валяется двустволка, в тусклом свете ночника отливая багряно-красным.

– Ляль, ты с ума сошла? – чуть живее заговариваю я, пока она пытается заткнуть мне все щели тампонами. – Тебя перекрыло, или что?.. Скажи мне, это Сева? Это важно.

– Нет, – наконец отрезает она. Уже собранная, видать, моя красивая рожа её резко отрезвила. – Это ты.

– Что я? – огрызаюсь. – Я спрашиваю, ребёнок от Севы?

– От тебя ребёнок!

И тут я не сдерживаюсь. Резко поднимаюсь на ноги, отбросив её от себя вместе со всей её долбанной аптечкой и дебильством, но, почувствовав, что меня шатает, спешно перебазируюсь на кровать.

– Чё за дичь, Ляля? – Выдёргиваю из носа тампоны и склоняю голову между разведённых колен, чтобы капало на пол. – Не до шуток сейчас.

– А я и не шучу!!! – внезапно орёт она. И, тут же накинувшись на меня, уронив на лопатки, причитает мне, оглушённому окончательно, прямо на ухо: – Я люблю тебя, Алекс, безумно, больше жизни! Нет никакого ребёнка, я придумала всё! Но я хочу быть с тобой, я люблю тебя, как ты этого не понимаешь! Почему никто этого не понимает?!!

Как только первый шок отпускает, я снова отдираю и отпихиваю её от себя, отчего она орёт ещё громче и надрывней. Без остановок, в одно предложение, или даже одно бесконечное слово:

–НетПожалуйстаАлексНеуходиЯнемогубезтебяЯнемогубезтебяЯтебялюблюТыженезнаешьничегоЯнесестратебеникакаяАлекс!!!

Разобрав лишь своё имя, я почти успеваю сорваться с кровати, как мой мозг состыковывает: «Я не сестра», – и я отваливаюсь обратно.

Тут же встроившись в меня, как 3-д пазл, обвив всем, чем только можно, уткнувшись мне в шею, Лялька ненадолго затихает. А потом принимается бубнить какую-то ересь:

– То есть… мы с тобой двоюродные, получается. Но я слышала, что так можно. Что такое бывает. Такие пары. Даже у маминой подруги, тёти Светы, сестра замужем за их двоюродным братом. И вообще, раньше это даже модно было… Когда всякие там короли…

Я прислушиваюсь к тиканью её наручных часов. К стуку собственного сердца. И постепенно расслабляюсь и почти успокаиваюсь.

И начинаю уже мирным, хоть и чужим, посторонним голосом:

– Пусти, Ляль. – Она трясёт головой. – Пусти, у меня ещё кровь не остановилась.

Когда она отпускает, я снова сажусь за край и склоняюсь над полом. В этот момент мне кажется, что за дверью кто-то есть, но решаю не заморачиваться.

– Чё за фантазии, Ляль? С чего ты так решила?

– Это не фантазии! – Она подкрадывается ко мне, положив свою горячую ладошку мне на спину. – Я свидетельство о смерти нашла. У Веры Юрьевны. Она, кстати, и твоя бабушка тоже.

– О чьей смерти, Ляль?

– Моей настоящей матери, Русланы Калининой.

Я кидаю на неё злой взгляд.

– Ну, наша мама, то есть твоя мама, она мне не мать, а тётя. Я об этом сама узнала уже после того, как мы с тобой познакомились. Короче, когда они были молодыми, у них там любовный треугольник был: моя мама, твоя… Они, кстати, двойняшками были… И мой папа. Они сначала встречались, тётя Аня с моим отцом, потом разругались, подробностей я не знаю, в общем, она ушла к твоему отцу. Ребёнка родила от него, тебя, то есть… Назло моему, понимаешь… А мои сошлись. Только когда появилась я, моя мать умерла, сразу, в родах, и твоя решила заменить сестру… Представляешь себе такое?

– Ничего я не представляю, Ляль, – бормочу я, давя на виски – башка страшно раскалывается. – И не понимаю ничерта вообще...

– Поймёшь, я тоже не сразу переварила. Короче, ты, получается, мой двоюродный брат.

– И чего, Ляль? Это дела не меняет. Если так, как ты говоришь, почему они сами во всём не признались? Почему ты мне раньше не рассказывала?

– Из-за видео с котиком.

– ?

– Я смотрела то видео. Ты до сих пор загоняешься, что она тебя бросила. Хотя сам предпочитаешь думать, что простил. И, наверно, знать, что она была вынуждена оставить тебя с отцом из-за случайной беременности от другого мужчины всё же легче, чем знать, что ради того же мужчины она променяла тебя, своего собственного ребёнка, на чужого… Прости… – Она касается моего лица с намерением заглянуть в глаза, но этого я не позволяю.

– Знаешь, Ляль, мне плевать! – И всё-таки спружиниваю с кровати, развернувшись к сестрёнке и нашаривая в глубоком кармане джоггеров свой неутихающий сегодня сотовый. – Мне уже давно не важно, какие у неё были мотивы. Она предала меня не тогда. Она предала меня, когда вернулась за мной. Даже не предала, а перепахала как следует… Когда обещала, что мы будем часто видеться. Говорила, что приедет и не приезжала. Когда забывала, что мы договорились где-то встретиться. Когда «лечила» мои подростковые заскоки психологами и неврологами. Когда перепутала день моего рождения, Ляль!

Лялька соскакивает на пол и снова льнёт ко мне, заставив не разбирая смахнуть чей-то вызов.

– Алекс, я сама когда об этом узнала, была в таком шоке! Хотя мне-то это всё преподнесли вообще не так! Для меня из неё сделали почти героиню, та же бабушка… У меня в голове до сих пор не укладывается… Они вообще не хотели, чтобы кто-то знал, представляешь! Никогда. Отец с самого начала поставил условие, что если она превращается в Руслану, то от прошлой семьи она отрекается. Твоего отца он, по-моему, ненавидит до сих пор. И она отреклась. И даже заставила это сделать бабушку. Правда, я думаю, её уговаривать особо не пришлось. Когда мы с ней говорили об этом, с Верой Юрьевной, она сказала, что твой отец ей никогда не нравился. Что он тогда был человеком бестолковым и не перспективным. Она даже склоняла маму аборт сделать. Но та так и не решилась. А потом всю жизнь честно выполняла обязанности матери, моей матери, всю мою жизнь. Только я чувствовала, Алекс, что она меня не любит. Что это просто роль, которую она играет ради отца. И сначала я от этого прям грузилась и даже её винила, а порой и ненавидела, честное слово, а потом поняла, что бывает такая любовь, ради которой пойдёшь на всё… Сумасшедшая, рушащая все барьеры и преграды…

– Это бред, Ляля! – Я удерживаю её руки, чтобы не распускала. – Это не любовь. Я не знаю, что это такое, но никакой любви не бывает! Это всё выдумка и блажь!

– Нет, Алекс, я правда люблю тебя! – Она снова начинает плакать и всё порывается на мне повиснуть. – Если, как ты говоришь, любовь – это блажь, то это блажь, за которую умирают! И убивают тоже… Я сейчас понимаю маму... Если она так же любила отца…

– Перестань, Ляль, между нами всё равно ничего не изменится! Ты моя сестра, полукровная, или двоюродная – это вообще не важно!

– Но я люблю тебя!!! – Лялька заходится в очередной истерике, с новым запалом бросается на меня, но мне хватает ловкости увернуться и поменяться с ней местами.

Попутно подцепляю с пола ружьё, вставляю в упор между нами, к её плечу прикладом, прижимаю с стороны ствола собой, одной рукой придерживаю, второй поднимаю и пытаюсь насильно разогнуть её холодные пальцы.

– Держи. Нажимай на спусковой крючок.

– Заччем? – мямлит она трясущимися губами.

– Стреляй.

– Зачем?!

– Или ты сейчас выстрелишь, или больше никогда не повторишь эту чухню!

– Но…

– Стреляй, я сказал!!!

От испуга она дёргается и, ещё громче разрыдавшись, обрушивается на собственные колени.

Я перехватываю и переламываю ружьё – оно не заряжено. Опускаюсь рядом, кладу и отпихиваю его подальше, закидываю руку на хрупкие подрагивающие плечи.

Трещит телефон.

Минут через десять, не раньше, я готов ответить.

**

Сева дождался меня. Только немного не так и совсем не там, где я рассчитывал.

Ещё двадцать минут я разговаривал с ним, перемолотым в фарш, через разбитое боковое стекло Карины.

Двадцать минут.

Спасатели сказали, это много.

Сева ушёл за полчаса до начала нового отсчёта, в дождливую ночь с седьмого на восьмое октября 2017-го.

Часть третья

Глава 1

*Она*

Лето 2021 года.

Ничего не проходит бесследно*…

До жжения в глазах налюбовавшись чарующей золотой точкой на горизонте, я сворачиваю плейлист, убираю смартфон и наушники в рюкзак и, покончив с привалом, хрущу мелкой галькой под подошвами кедов.

Уже начало смеркаться, а мне ещё необходимо найти улицу и месторасположение отеля, номер в котором я забронировала.

Скажи мне кто-нибудь, что я отправлюсь за тысячу километров от дома одна… Сама не верю. Ещё не так давно я в родном посёлке легко могла заблудиться. На «нашей улице в три дома»*… А сейчас я в Феодосии, на берегу настоящего моря… С ума сойти…

Всё, чего мне хотелось после утомительного перелёта из Москвы в Симферополь и почти трёхчасовой тряски в полудохлом автобусе – это увидеть его, море. Спокойное. Бескрайнее.

Именно такое, каким я себе его представляла. Какое запечатлелось в моей детской памяти.

Море и закат. Соединение двух стихий. Завораживающее зрелище.

Артём тоже мечтал увидеть море.

Мой милый ангел Артём…

Послезавтра тебе бы исполнилось двадцать два года...

Гибель Артёма стала самым страшным ударом для меня после смерти папы.

Это случилось в тот вечер, когда мы отмечали совершеннолетие Наташи. Вернее, как раз я там ничего не отмечала. Я вообще не по своей воле туда попала. Но именно из-за меня всё и произошло.

Снова я. Я самый грешный человек в этом мире.

Чёрт… если б только можно было вернуть время!..

Его пропажу заметили не сразу. Наташа была на него зла и, в отместку заливаясь шампанским, напропалую со всеми флиртовала. Алекс куда-то сорвался после телефонного звонка. Куда подевался Валентин, я даже не задумывалась.

Наконец оставшись в одиночестве, я развалилась на огромной кровати звездой и пребывала в состоянии прострации и полнейшего опустошения.

У меня не было сил ни на что. Ни на переживания, ни на мысли.

Всё, чего я хотела в тот момент – это просто испариться...

И даже когда вернувшийся с улицы, насквозь промокший и бледный Валентин сообщил, что ему не удалось остановить Артёма, что тот сбежал, и что нужно срочно найти его – даже тогда во мне ничего не шевельнулось.

Не было ни предчувствий. Ни страхов.

Я очнулась позже, когда Валентин уже каким-то чудом достучался до Наташи. Не найдя в полном доме народу ни одного трезвого человека, кроме ди-джея, они вызвали такси, и уже в последний момент я успела заскочить к ним в машину.

Помню, как Наташа плакала. Уже после того, как мы добрались до гаража и выяснили, что Артём сел за руль. Как давилась истерикой и неустанно набирала Алекса.