Текст книги "Следы на битом стекле (СИ)"
Автор книги: Рина Нарская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Сева бьёт по тормозам.
– Ты чего?
– А ничего! – развернувшись, пылю я. – Просто ты задолбал, если честно! Я тебе ещё когда говорил, прежде чем Новенькую окучивать, разберись с Натахой!
– Так я и разобрался…
– В башке своей разберись! – перебиваю я. – Разобрался бы – не задавал бы сейчас тупых вопросов!
– А чё ты-то бесишься?! – уже в затылок мне кидает Сева.
Не дождавшись ответа, нагоняет, и мы идём наравне.
– Тебя почему это так трогает… а, братишка?.. Может, потому что Женька тебе самому нравится?
– Может, и нравится! – крутанувшись к нему, гаркаю я. – А может, я влюбился первый раз в жизни… это что-то меняет?
Рекламная пауза...
Считываю с потерянного взгляда Севы глубинный шок и тут же проклинаю себя за слабость. Чертыхнувшись, топаю дальше.
– Стой, Алекс, стой!.. – Сева опять нагоняет. – Это правда?
– Что правда? – сквозь беззвучный смех проговариваю я. – Ты чё, придурок? Саечка за испуг! Я ж прикалываюсь!
– Правда прикалываешься?
– Есесено, Ватсон!..
Секунда слюнтяйства стоит мне дорого, и почти всю дорогу до дома через гараж Сева пытается вытрясти из меня душу, а я вынужден доказывать, что «нафига козе баян». Однако во двор мы заходим, уже похоронив эту тему.
Расходимся. Поднимаюсь на этаж. И тут он звонит. Походу, соскучился.
– Алекс, зайди на секунду.
– Нафига?
– Ну зайди, покажу кое-чё…
Приходится пересчитать ещё сто тридцать восемь ступенек. И, когда я наконец сталкиваюсь взглядом с встречающим меня на лестничной площадке Севой, он кивает на стенку позади меня.
На ней кричащая кроваво-красная надпись:
«Артём С., я люблю тебя!»
И тут же, ниже: «Севастьянов – чудак», только с другой буквы.
– Как думаешь, Натка написала?
– Какую именно? – дебильничаю я.
– Да не знаю, обе. Они одной же вроде краской… А, вообще, краска это или кровь?..
Он спускается на пролёт и осторожно касается раненой рукой липкой надписи. Я тоже подхожу:
– Думаешь, она тут барана разделывала?
– Да не знаю я, после пилки я уже ничему не удивлюсь…
Нас прерывает гулкий скрип двери, раздавшийся в глухоте сопящего дома, будто треск исполинского дерева.
Глава 33
*Она*
– Доброе утро, соня!
Проснувшись в тихом ужасе от голоса Валентина, я долго не могу понять, как такое вообще возможно. Как я могла оказаться в его квартире? Я что, была пьяна? Но, постепенно восстановив в голове ход вчерашних событий, я немного успокаиваюсь и даже с благодарностью принимаю поднесённую мне кружку чая.
– Кхм, тьфу!!! Что это?! – тут же прыскаю, ощутив во рту очень странный вкус, похожий на вкус ополаскивателя для горла. – Я думала, это чай!
– А это и есть чай, – Валентин забирает у меня кружку, чтобы не расплескала. – Травяной. Тебе полезно, между прочим, – и дождавшись, пока я снова в состоянии пить, передаёт мне её обратно с оттенком ироничной гордости во взгляде: – Мама заваривала.
– Прекрасно! – Приняв варево во второй раз, я поднимаюсь в постели, осматриваюсь, и, заметив наконец, что сверху на мне лишь полупрозрачный домашний топ, едва ли снова всё не переворачиваю: – Блин, Валентин!!! Какого чёрта я не одета, кто раздел меня?! Ты меня раздел? Признавайся!
– Тоже мама, – ухмыльнувшись, он вновь отжимает у меня кружку и ставит её на табуретку. – Да не кипишуй ты, чего я там не видел.
– Я надеюсь, ты ничего там не видел! – продолжаю ошалевать я. – И что ты вообще здесь делаешь, ты должен быть в школе!
За окном ещё светло, а на Валентине его домашняя футболка-палатка, и это как минимум странно.
– Между прочим, с твоей стороны невежливо орать на меня, – заявляет он, неспешно направившись к шкафу. – Всё-таки ты у меня в гостях. В школе сегодня короткий день, я уже отстрелялся. А скоро мне на съёмки…
Говоря это, он вдруг без стеснения начинает переодеваться. И не только футболку, но и спортивные брюки с себя снимает, что повергает меня в очередной шок. Приходится отвернуться, и чтобы куда-то деть глаза, я сначала нахожу единорожку, а, прижав её к себе, обвожу взглядом комнату, снова поражаясь убогости обстановки. Даже не убогости, а неопрятности: кажется, здесь нет ничего чистого, как будто в этой квартире живут какие-то алкаши.
Что с образом педантичного, всегда какого-то напомаженного и благоухающего Валентина как-то не очень сочетается...
Но тут в дверях появляется женщина, по-видимому мама, и всё окончательно встаёт на свои места: её, некогда красивое, лицо одутловато, на тощей сутулой фигуре болтается растянутый халат, а в руках даже с расстояния заметен тремор.
– Здрасти, – сиплым, то ли пропитым, то ли прокуренным голосом приветствует меня она и широко улыбается, сияя ещё хорошими, как ни странно, зубами. – Я мама, тётя Рита.
– Здравствуйте, – робко отвечаю я, чувствуя непреодолимое желание провалиться на этаж ниже или хотя бы просто отсюда сбежать.
– Выспалась, красавица? – Не успеваю я ответить, как женщина садится рядом на кровать, обдав меня волной перегара. – А ты куда намылился? – прикрикивает на Валентина.
Такое обращение к сыну кажется мне чересчур грубым, но тот, впрочем как обычно, остаётся абсолютно непрошибаемым.
– Денег подзаработать, мам.
– Вишь, какой? – её тут же распирает от гордости. – В кино снимается! Красавец! Весь в меня! Не сейчас, конечно! – она вдруг страшно и хрипло хохочет, а, откашлявшись, продолжает: – А глаза у него – это в отца! Ты видела, какие глазищи у него? Как кто-то красиво сказал – в них небо отдыхает.
– Без «в них», мам, и вообще, хватит! – неожиданно не выдерживает Валентин, выместив раздражение на вешалке, которую дважды роняет, прежде чем повесить обратно на штангу.
– А что хватит?! – возмущается его мама. – Я что, в кой-то веки не могу сыном похвастаться?! Вон Танька, соседка моя, по любому поводу – «мой Тёмка то, мой Тёмка сё!», а я что, не могу себе позволить? Тем более, ты у меня того же Тёмку по всем статьям за пояс заткнёшь, разве нет? Ты как считаешь, красавица?
Осознав, что это она снова мне, я в ужасе ловлю воздух ртом, но, слава богу, отвечать мне не приходится: уже одетый во всё чёрное, Валентин подходит к нам и быстро чмокает мать в щёку. А затем накидывает капюшон и, не попрощавшись ни со мной, ни даже с ней, выходит из комнаты.
«Час от часу не легче! Даже не взглянул на меня! Как он вообще мог так меня оставить? с этой… своей… мамой?» – про себя сокрушаюсь я.
А тем временем «тётя Рита» продолжает:
– Он у меня скромняга. Это тоже в отца. Я в его годы была… у-уух!
Она снова смеётся, а я понимаю, что некрасиво дальше молчать, и осторожно интересуюсь:
– А где он сейчас? Ну, его папа…
И тут меня ещё больше пугает её резкий хмурый взгляд.
– А… нет его, – размыто отвечает она.
И наконец поднимается, хлопнув по коленям ладонями.
Воспользовавшись моментом, я хватаю свою, найденную ещё раньше глазами, спортивную кофту, быстро натягиваю её, ещё быстрее вжикаю молнией и снова вцепляюсь в игрушку, как в защитный тотем.
– А пойдём с тобой чай пить! – громко, даже слишком, предлагает вдруг гостеприимная, к несчастью, хозяйка.
И я по новой её широкой улыбке я понимаю, что от очередного чаепития мне не отвертеться.
**
Мини-застолье с мамой Валентина стало тяжким испытанием для меня. И дело не только в заляпанном окне и немытых кружках. На протяжении всего этого времени я ощущала себя жутко неловко и абсолютно неуютно под изучающим и давящим взглядом внимательных серых глаз. К тому же болтливая, на мою беду, женщина просто замучила меня бестактными вопросами: о моей семье, о маме, и, самое неприятное, о моих отношениях с её сыном. Почему-то она очень хотела, чтобы я тоже восхищалась им, и всячески пыталась эти восторги из меня вытрясти. Но, поняв, наконец, что сдержанное «угу» является верхним пределом моих эмоций, эту тему в итоге оставила, и дальше мы говорили на более нейтральные.
Но зато благодаря такой её словоохотливости я узнала кое-какие действительно интересные сведения. Оказывается, когда-то, в раннем детстве, Артём с Валентином очень дружили. Они познакомились в танцевальном кружке, куда их привели родители, и сразу же сильно привязались друг к другу. Как она сказала, они тогда были «абсолютно одинаковыми»: замкнутыми, мечтательными, добросердечными и ранимыми. То есть такими детьми, над которыми обычно любят издеваться более испорченные сверстники. Далее следовало длинное отступление о подобранной на улице живности, но его я, пожалуй, опущу. Словом, в один прекрасный день они нашли друг друга.
Тогда семья Артёма жила на станции, в «Китайской стене», а семья Валентина уже здесь, но на станции оставался его дядя (гнусный дядя Витя), что позволяло ребятам видеться не только на занятиях. Потом сложилось так, что семья Артёма тоже решила переехать «на Южку», чему уже будущий пятиклассник (к тому времени бросивший танцы) Валентин был, опять же, по словам его мамы, страшно рад. Так рад, что буквально грезил лишь этим.
В итоге история закончилась печально. Перейдя в новую школу и попав в параллельный с Валентином класс, Артём «связался там с каким-то ихним заводилой», и друзья детства, несмотря на то, что волею судеб стали теперь ещё и соседями, практически прекратили общаться.
«Он так тяжело это всё воспринял, – закончила она про сына. – Даже заболел от расстройства, не знали, чем лечить его. Месяц дома пролежал, а Тёмка, гад этакий, так и зашёл к нему ни разу».
Рассказ тёти Риты меня удивил: не думала, что её сыну в принципе свойственны привязанности и эмоции. Он всегда такой холодный и отстранённый, что кажется, будто люди ему и вовсе не нужны. Достаточно «Ливерпульской четвёрки». Но, на самом деле, она попутно столько хорошего про него наговорила… что он какой-то соседской бабушке, пока та была жива, всегда помогал, что, когда она сама, его мама, болела, сутками не отходил от неё… что я всерьёз задумалась – а не поменять ли мне к нему отношение?
В конце концов, вроде бы ничего уж такого плохого он мне и не сделал. Да, говорил неприятные вещи, но, если разобраться, всё это я знала и без него. Просто не хотела смотреть правде в глаза, а он эту правду передо мной вывалил. Да, грубовато, но, может быть, он просто «хирург»? Хладнокровный чувак, который делает больно во благо…
Чёрт! Да что за чушь!
Валентин – это хитрый, скользкий, самовлюблённый, заносчивый тип, и что у него в голове – одному только Богу известно.
А ещё он поссорил меня с Милкой!
Вспомнив про Милку, я ужасно затосковала по ней. И решила – сегодня же отправляюсь в Архангельский с ней мириться!
Глава 34
*Он*
Бывает, с самого начала что-то идёт не так. И тогда лучше бездействовать по ситуации. Это самый чёткий совет, который я однажды дам своим гипотетическим отпрыскам, ибо проверено лично и не единожды: н е ф и к даже пробовать!
Четверг. Грёбанный день самоуправления.
Засранец-Сева, не взявший с утра трубу. Не открывший даже грёбанную дверь, когда я к нему ломился.
Он не объявился и после того, как я тупым карандашом выцарапал «+1» под его новой ёмкой характеристикой на стене в подъезде. Не звонил. Не отвечал на сообщения.
Стараюсь выкинуть тревожные мысли из головы, уговариваю себя, что я ни разу не Мессинг. Из нас двоих как раз Сева всегда отличался непомерной проницательностью. Частенько что-то угадывал, «ванговал». А вот меня интуиция чаще подводила.
Надеюсь, подведёт и в этот раз.
**
Ленка Фокина уламывает провести у малышариков ещё и математику. Договариваюсь, что в благодарность за свою феноменальную отзывчивость безвозмездно получу от неё отснятое видео и остаюсь на третий урок. Малышарики ликуют и тихо меня ненавидят. Приставленная в качестве писаря одноклассница разноцветным мелом разукрашивает доску. Звенит звонок – и одновременно с ним вибрирует карман моих моднявых рваных «левисов», в которые я, ко всеобщему «культурному экстазу», вырядился.
Номер не определяется, но не взять – значит, не удостовериться, что это не Сева.
– Внимательно…
– Алекс! – в трубе развесёлый девичий голос: – Брателло, привет!
– Лялька, я перезвоню, чё за номер?
– Нет, не перезвонишь, я телефон посеяла! Срочно подходи к своему дому, я буду тебя ждать!
– Не могу, я пока в школе…
– Ну слиняй, сёдня ж праздник!
– Не могу, говорю, у меня тут урок…
Связь обрывается. А на меня уже таращатся около двадцати пар глаз, не считая камеры. Приходится унять шквал мыслей в голове и вспомнить, сколько будет два плюс два, чтоб хотя бы здесь не облажаться.
Урок больше похож на армянскую свадьбу: мне удаётся разговорить даже самых закомплексованных первачков. Они наперебой отвечают на мои тупоумные вопросы, соревнуются, тянут руки, и всё идёт как доктор прописал ровно до того момента, пока прямо за нашими окнами (если что, мы на втором) вдруг не появляется Ляля!
От такого нежданчика у меня чуть прободная язва не открывается.
Она сидит на дереве, на толстой ветке, свесив ноги в мокрых красных «конверсах» с Джокером, умывается проливным дождём, машет мне одними пальчиками и тянет рот до ушей.
Естественно, урок летит к чертям. Малышарики прилипают к окнам. Галдят ещё громче, чем до этого. Я пытаюсь открыть форточку или хоть что-нибудь… И в этот самый момент в класс врывается МариВанна Намбер Ван.
Взъерошенная не меньше моего.
– Что это такое?! Свиридов, это к тебе опять?! Скажи этой ненормальной, чтоб слезала немедленно! Она же убьётся! – и, охая и ахая, куда-то спешно убегает.
Приходится бесславно завершить карьеру учителя и нестись срочняком спасать дурынду-Ляльку.
От охранника, естественно, который уже порывается стянуть её за ногу.
Когда мы оказываемся за воротами, я включаю режим «очень старший брат»:
– Блин, Ляль, у тебя колпачок опять потёк, ты откуда здесь?!
– К тебе приехала! – довольная, орёт она, перекрикивая шум дороги и дождя. – Ты ведь ко мне больше не приезжаешь!
– Да мы только на той неделе виделись!
– Мне мало!
Припираться под дождём – не лучшее занятие, и я беру сестрёнку на буксир и отволакиваю под ближайший подъездный козырёк.
– Ладно, и что мне с тобой делать?
– Ну, либо вымачивать дальше, либо… пригласить к себе в гости? – вопросительным тоном отвечает она.
– Нет, к себе не приглашу, там у меня торнадо прошёлся, а ещё родственница.
– Тогда давай в караоке?.. Серьёзно, давай, день учителя отметим! Песни поорём! Я ж ни разу так и не слышала, как ты поёшь! Хотя мне все, кому не лень, уже сказали, что это стоит услышать! Ну, давай! Ну, пожалуйста, Алекс!..
Кароч… Ляльке удаётся затащить меня в клуб.
Сегодня будний день, и народу немного. Мы берём по безалкогольному Мохито, три порции мороженого, поскольку Лялька не смогла выбрать, направляемся за столик, и тут на мою голову сваливаются ещё и одноклассники.
Их оказывается четверо. Пацаны: Фродо и Фил. И две девчонки: Староста и ещё лучшая подруга Тихонова, кажется, Света (в народе Тиша или Тишь) в резиновых сапогах под похожим на свадебное платьем.
Можно было бы подумать, что у ребят двойное свидание, если б все они, радостно разбрызгивая слюни, дружно не набросились на нас.
В итоге приходится взять вип, а Лялька становится Человеком Года на первую половину вечера.
А примерно часа через полтора я начинаю замечать за сестрёнкой странность. С каждым новым походом с девчонками «припудрить носик» она становится всё загадочней. Но так как обстановка к занудству не особо располагает, я оттягиваю момент истины до появления железобетонных подтверждений.
За это время выясняется, что Петровны сегодня тоже не было в Пыточной, и она не доступна; что за ЧП на малышковой математике меня ждёт инквизиторский костёр; и что по сравнению с экстрим-вокалом Фродо выступление Мэрилина Мэнсона в лучшие годы – блеяние робкой овечки.
Затем наш церковно-приходской хор идёт в разнос. Девчонки, начиная с оправдывающей своё прозвище Тиши, жаждут грязных танцев, походу, с элементами акробатики, раз уж им ширины випа не хватает.
И мы вываливаемся в общий зал.
А там Севины любимые «Круги на воде»*, за которые мне недавно в ТЦ едва не прилетело, и Ленка приглашает на танец. Проверяю взглядом Ляльку (её мокрые «Джокеры» топчут рядом со свадебными сапогами Тиши), вывожу одноклассницу на танцпол.
И там уже начинается…
Сначала Староста долго, но бессвязно боготворит меня за голос, от которого вся наша гоп-компания словила коллективный катарсис. Потом мы касаемся темы предстоящей Натахиной днюхи – она говорит, что без меня не пойдёт. А к концу трека изначально почти пионерское расстояние между нами радикально сокращается, и я с тоской понимаю, что отлепить от себя обмякшее от возлияний тело будет сложно.
Но, пока я пытаюсь это сделать более-менее тактично, к нам подбегает Тиша:
– Алекс, твой сестре там плохо! – Что резко ускоряет процесс.
Через мгновение я уже в випе, стою над скрючившейся в непонятной мне позе и истерике Лялькой, пытаясь разобрать, чё она несёт, прошу поднесшую стакан воды Тишу нас оставить.
– Ты нафига так насинячилась, Ляля?
– Я… это… эт я… – сквозь пьяные рыдания мямлит она. – Это я… должна была… под «Слот»… под эту… песню…
– Твою ж мамочку, Ляля! – Я помогаю ей выпрямиться и попить, проклиная себя за то, что немного не вовремя «бездействовал по ситуации». – Как я теперь тебя такую домой отправлю?..
– Не отправляй! – она испуганными расфокусированными глазами смотрит мне прямо в совесть. – Не отправляй… ик!.. Алекс… пжалста!..
– Ладно, ладно! – сдаюсь я. – Перекантуешься у меня. Утром поедешь…
Лучше б я её отправил…
Глава 35
*Он*
Кое-как доволакиваю пометившую чуть ли не весь путь (видать, чтобы в следующий раз не заблудиться) содержимым своего желудка Лялю до дома, на глазах у Родственницы затаскиваю в свою комнату, укладываю на диван.
– Ой, мне так плохо… Алекс… Я так люблю…ик!.. тебя… – бормочет она.
– Взаимно, – цежу я.
Стаскиваю с неё промокшие кеды, затем носки, затем куртку, джинсы, заворачиваю её всю в одеяло и оставляю почивать до рассвета.
А сам газую в батину комнату.
Я намерен умолять, угрожать, убивать – делать что угодно, лишь бы эта стукачка опять не звонила матушке.
Батя, как обычно, задержался в автосервисе, и его я, скорее всего, теперь увижу только на смене, а вот у его пассии в его отсутствие руки развязаны…
А там такая фантазия... Стивен Кинг отдыхает.
– Оччень добрый вечер, мадам!
Вхожу без стука, но одновременно со вселенской гармонией и божественной благодатью на лице.
Падаю к ней под бочок.
Она вся в какой-то чухне и в халате, лежит, щёлкает фисташки, втыкает в телек.
– Чё зырим? – Перевожу взгляд с блестящей чёрной жижи с глазами в экран, загребаю горстку фисташек, принимаюсь чистить. – А, я такое смотрел, голуби выживут, это точно.
Жижа цыкает:
– Это, вообще-то, классика… И там не о голубях.
– А о чём? – закинув в себя фисташку, уточняю я.
– Блин, Алекс… – сквозь зубы цедит она, почему-то теряя терпение. – Тебе чё надо? Не видишь, я не могу сейчас разговаривать! Оставь меня в покое… Пжалста!
– А чё так… болеете? – сочувственно киваю на засыхающую на её ангельском лике мазутоподобность.
– Сск, уррод, – не раскрывая рта, шипит она.
А «Брата-2» она, значит, не смотрела…
– Да лан те, тётушка Олечка, я, может, подружиться с тобой решил, а ты ругаешься!
– Отвали от меня, Алекс!!! – взрывается она и отлипает от подушек, готовая мне глотку перегрызть. – Ты достал меня! Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай! Иди шпиль своих баб!!!
И тут я смекаю, что она то ли сослепу не разглядела, то ли просто не помнит, как выглядит Лялька, и, походу, приняла её за какую-то левую мадам, коих я, кстати говоря, приглашаю к себе раз в столетие примерно.
А значит, мне сегодня не нужно её убивать.
Аллилуйа!
Советую добавить к жиже чесночку и кетчупа, чмокаю её ручку – единственное доступное глазу чистое место, сваливаю.
**
Вернувшись в свою комнату, обнаруживаю, что Лялька перебралась на пол, – видать, так удобнее, – соскребаю её, укладываю обратно.
Затем плетусь в душ, переодеваюсь в домашние брюки, снова возвращаюсь и, присев рядом с сестрёнкой на край дивана, долго уговариваю себя черкануть матушке, чтобы не волновалась. А ещё думаю, где взять что-нибудь постелить на тот же пол. И вообще, как там уместиться, не отрезав себе ноги... Так долго, что мысли постепенно расползаются, как обдолбавшиеся слизни: вспоминаю вчерашний вечер, сюрприз в подъезде, беспокоюсь о Севе, успокаиваюсь, вспомнив о Натахе, опять тревожусь из-за неё же, пытаюсь дозвониться до Севы, матерю автомат… и сам не замечаю, как меня смаривает…
**
Побудка оказывается бодрой и запоминающейся. По глазам бьёт свет. С меня сдёргивают одеяло. И я моментом обдупляюсь: мы в одной постели с Лялькой, она в трусах, а над нами остолбеневшая матушка!
Прошибает холодный пот. Я вскакиваю. Губы матушки дрожат.
– Между вами было что-нибудь?!
– Нет, мам, ты чего!
– Было или нет?!!
Она на грани. Краем мозга благодарю всевышнего, что хотя бы наполовину одет, пытаюсь приобнять, но тут же получаю по граблям, и сразу же – по лицу. Звонкая пощёчина меня оглушает.
– Мама, ты что?! – ошарашенно стонет Лялька. – Мам, не бей его пожалуйста, это я виновата, я перебрала вчера!..
– Живо одевайся, и домой! – приказывает матушка и рвётся на выход.
Но мы с Лялькой в два голоса её не пускаем:
– Мам, ты обалдела, ты чего там себе напридумывала?..
– Да это случайно, мама, правда!..
Уже в коридоре она резко разворачивается ко мне:
– Лучше бы ты так и не был моим сыном!..
Никогда не думал, что человеческие глаза могут вмещать в себя столько ненависти.
Глава 36
*Она*
Пальцы неуверенно перебирают связку. Вот он ключ – тот самый, что уже который месяц неустанно открывает чужую дверь.
Дверь чужой квартиры. Без навечно поселившейся на холодильнике маленькой ёлки. Без самодельного стеллажа с детскими книжками. Без физалисов и рябины под окнами…
Два дня я провела в Архангельском, налаживая отношения с Милкой. Сказать по правде, это было нелегко. Она, несмотря на то, что уже успела найти себе нового приятеля, никак не могла мне простить тот поцелуй с Валентином, о котором она, конечно же, узнала. И конечно же, от самого Валентина, то ли решившего поглубже ранить её, то ли по каким-то причинам всё-таки намеренного превратить мою жизнь в ад.
Мы долго разговаривали, чуть было не переругались ещё больше, но как раз в этот момент позвонила мама. Милке, потому что свой телефон я оставила в квартире дяди Вити, когда оттуда сбежала. И когда я продолжила ругаться уже с мамой, и, дойдя до точки кипения, срывающимся на хрипоту голосом кричала ей в трубку, что никогда к ним не вернусь, Милка не выдержала и сама подошла утешать меня. И потом мы весь вечер плакали, просили друг у друга прощение и клялись, что впредь ни один парень не разрушит нашу крепкую, проверенную годами, дружбу.
А сегодня я снова приехала в город. Благодаря той же Милке, заверившей меня в том, что именно я должна пойти маме навстречу.
Ну хорошо, я поговорю с ней. Без криков, на которые я сама сейчас не способна. И ещё раз попробую убедить её в том, что прикосновение дяди Вити мне не привиделось. А если не получится, если моя мама снова встанет на его сторону... что ж, тогда я просто вернусь обратно.
Сегодня суббота, и у мамы выходной, а вот дядя Витя, по моими расчётам, как раз должен быть на смене.
Я вхожу и прислушиваюсь. Странно. Дома тихо. Может быть, мама вышла за продуктами?
Разуваюсь, стягиваю куртку и бесшумно продвигаюсь в комнату. Обращаю внимание на то, что постель моя убрана, а диван сложен. Нахожу глазами свой «Редми», так и висящий на зарядке. Снимаю его и притуляюсь пятой точкой на трюмо, чтобы внимательно просмотреть сообщения.
Я почти уверена, что Артём меня потерял, и готовлюсь написать ему что-то в своё оправдание. Но, смахнув непринятые от мамы и напоминание о дне рождения Наташи, не обнаруживаю в своём, видно очумевшем от передозировки энергией, телефоне больше ни слова.
То есть, абсолютно никаких других уведомлений. Ни сообщений от Артёма, ни пропущенных...
Неужели он так сильно обиделся, что я тогда ему не ответила?..
Из задумчивости меня выдёргивает голос.
– Вот она!.. намотана… – усмехается дядя Витя, повиснув в косяках между коридором и комнатой.
По белеющей под распахнутым пальто майкой и бутылке пива в руках я с досадой понимаю, что просчиталась, сегодня Витя не на смене.
– А я знал, что ты сама прибежишь, зря твоя мать переживала.
– Где она? – полушёпотом спрашиваю я.
– В поезде! – Он скрывается, чтобы раздеться и, судя по звукам, разбросать обувь. – Дом ваш в Феодосии продавать уехала!
– Как дом…
– А так!.. – Вернувшись снова, только уже без пива, зато в залитой им майке и трениках, он целенаправленно шагает ко мне, отчего я непроизвольно вжимаюсь в зеркало. – С тобой ведь по-хорошему не договориться!
И тут я почти беззвучно вскрикиваю: приблизившись вплотную, так, что я вдыхаю только жар и вонь его кожи, он резко хватает меня под бёдра и дёргает на себя, и я оказываюсь стиснутой между ним и трюмо с разведёнными его телом коленками.
Меня пронзает дикий страх. В голове тревожной сиреной гремит мысль о том, что с таким боровом, как дядя Витя, мне не справиться. Уж точно не сейчас, когда недельная болезнь иссушила мои силы, и моё горло осипло настолько, что я даже не способна завизжать и позвать на помощь.
И я пытаюсь оттолкнуть его, но получается только хуже: он наваливается ещё и ещё, в итоге перехватив мои запястья одной рукой и вместе с головой пришпилив их к трюмо.
Моя шея свёрнута набок, под правой щекой гладкая холодная поверхность зеркала, левая горит от необъяснимого стыда и давления, и, не имея возможности пошевелиться, не сломав себе что-нибудь, я с паническим ужасом ощущаю, как пальцы дяди Вити орудуют у меня между ног.
Он торопливо лапает меня и дёргает за пояс джинсы, силясь расстегнуть их и стянуть свободной рукой.
– Не рыпайся! Будешь вести себя хорошо, будет почти не больно…
Но мне больно! Мне уже очень больно! Всё моё тело, все кости, каждая мышца и каждая клеточка мозга звенит от напряжения и едва терпит этот зверский кошмар.
Но тут его суетливые движения прерывает внезапный хлопок входной двери, и до наших ушей долетает повелительный, но в то же время абсолютно спокойный голос:
– Не жести, Витя!
Хватка Вити мгновенно слабеет, настолько, что я в состоянии повернуть голову. Но за его торсом мне не видно, кто пришёл, однако по следующей фразе я безошибочно угадываю обладателя этого вечно скучающего, небрежного тона.
– Мы ж договаривались.
Валентин, как всегда хладнокровный, с ног до головы одетый в чёрное, неспешно направляется к нам. А оказавшись рядом, тихо повторяет, убедительно заглядывая в застланные яростью глаза дяди Вити:
– Мы договаривались, помнишь? Отпусти её.
И Витя наконец-то отцепляется.
Пробурчав что-то невнятное, он перебирается на диван. Грузно падает в него, отвалившись на спинку с разведёнными по сторонам локтями, и в одной из его грязных, нагоняющих на меня ужас одним своим видом, лап я различаю свой «Редми».
– Ну что, не ожидала? – без эмоций бросает Валентин.
– Что вам нужно? – потрясённо шепчу я.
– От тебя больше ничего. Теперь дело только за твоей матерью. Если завтра она без всяких выкрутасов подпишет договор купли-продажи…
– Подпишет! – перебивает Витя. – Куда она денется! Там же Ал-ла! Аллах мой, зая моя…
– Ка-ккая ещё зая...
– Жена моя будущая! – закинув ногу на ногу и крутя мой телефон, поясняет дядя Витя. – Вот как только дом будет наш, сразу и поженимся! Наверно. – И, зыркнув на Валентина, он заливисто смеётся.
Я тоже перевожу на хмурого парня взгляд. Голова не работает. Я ничего не понимаю. Всё происходящее кажется мне каким-то тяжёлым, бредовым сном, продолжением болезни.
Хотя в запястьях и шее ещё пульсирует вполне реальная боль. Жгучая и саднящая боль от грубого захвата дяди Вити.
– За что? – спрашиваю, пытливо заглядывая в холодные, задумчивые «сиамские» глаза.
Словно очнувшись, Валентин встряхивает чёлкой.
– А тебе моя мама ничего не рассказывала разве?
– О чём?
– Ну, например, о моём отце, которого несправедливо лишили свободы. На годы, Женя, на долгие-долгие годы...
– Я не понимаю, – едва слышно выговариваю я, чувствуя, как уже к моим глазам, из которых, как я думала, всё окончательно и бесповоротно выжато, снова подкатывают горячие слёзы.
– Ты тупая, что ли?! – едва не срывается с дивана дядя Витя. – Лёху, пахана его, загребли из-за твоего батона-недоумка, который решил вдруг перебежать дорогу прямо перед его машиной! Какого, тварь, хрена?! Там даже перехода не было! Нихрена там не было! Скк, гнида, тварь!!!
– Успокойся, Витя! – снова затыкает его Валентин.
– Какой успокойся?! У нас только-только всё срастаться начало, мы в долги влезли по самые помидоры! А кто теперь за это расплачиваться должен?!! Кто?!
Но тут я перебиваю их обоих:
– Так этого из-за вашего Лёхи погиб мой папа!!! – И, не знаю, откуда во мне берутся силы, с боем кидаюсь на Валентина. – Это вы нам мстите?! Вы – нам?!! Да я вас ненавижу, вашего проклятого Лёху ненавижу, будь он проклят!!! Будьте вы все прокляты!!! Чтоб вас всех самих завтра кто-нибудь переехал!!!
Но внезапно меня отбрасывают обратно в трюмо. Я ударяюсь затылком, но не перестаю биться в истерике и лупасить уже его, дядю Витю, всё-таки сорвавшегося с дивана и уже навалившегося сверху и снова щипающего меня за бёдра.
– Ваш отец… или… или кто он вам… он хотя бы жив… – задыхаясь, хриплю я. – А моего уже нет… и никогда больше не будет!!!
Я не чувствую боли и даже не понимаю, что Витя едва не стаскивает с меня джинсы, пока Валентин буквально не сдирает его.
– Я сказал, не трогать её! Ты что, Витя, тоже в СИЗо захотел?! Ты что творишь вообще, придурок!
– Надо проучить эту тварь!!! – беснуется дядя Витя, порываясь снова до меня добраться. – Надо заставить её раскаяться!
– Да она-то тут при чём?! – встав между нами, прикрывает меня Валентин.
– А ты чё, ты уже жалеешь её?! Ты чё, Валёк, обратку включил? Не ты ли клялся, что заставишь всю ихнюю семейку слезами умыться?! Что, охмурить Малую не вышло, а сам поплыл, что ли, так?
– Никуда я не поплыл!
– Поплыл, поплыл, повёлся на тёлку, так я и знал!.. – продолжает орать дядя Витя, захлёбываясь от ненависти и брызжа слюной.
В конечном счёте Валентин вновь его отшвыривает, сам грубо хватает меня за запястье и выволакивает в коридор, где почти насильно вдевает мои руки в рукава куртки и заставляет обуться. А уже спустя полминуты мы оказываемся в подъезде, а угрозы, пьяный смех и ругательства за дверью стихают лишь по мере нашего удаления.
Глава 37
*Она*
– Вы выслеживали нас?
– Не совсем. Витёк просто на завод устроился. Не специально, просто вакансия хорошая подвернулась, твоя мать сама его резюме нашла. Потом ему кто-то рассказал, тоже случайно, кстати, что она вдова, что муж её погиб при таких-то обстоятельствах. На суде тогда ни Витька, ни меня не было.
