Текст книги "Империя желания (ЛП)"
Автор книги: Рина Кент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Глава 18
Гвинет
Он научит меня, как себя вести.
Это то, что он сказал. Это то, что я услышала, но до сих пор не могу в это поверить.
Я не могу поверить во многие вещи с прошлой ночи.
Проснувшись сегодня утром, я подумала, что может это был сон, и я все еще застряла в нем, но потом почувствовала его запах. Эти нотки пряностей и дерева остались на моих простынях и на мне еще долго после того, как он покинул мою спальню.
Так что это не могло быть сном, потому что Нейт никогда не заходит в мою комнату. Никогда.
Ах да, моих трусиков не было. Да. Я спала всю ночь без нижнего белья и продолжала тереть бедра друг о друга в отчаянной попытке воссоздать было ощущение, но безуспешно.
Потом я ушла рано утром, потому что не знала, что случится, если увижу, как он нависает надо мной за завтраком. Так он иногда и поступает с тех пор, как въехал. Он подкрадывался, опираясь на стойку и скрестив ноги в щиколотках, и пил кофе, пока не убеждался, что я что-то съела. Потому что, очевидно, мой молочный коктейль не считается завтраком.
И я не хотела, чтобы он меня воспитывал. Также не хотела видеть его утонченные черты лица и карающие глаза, или тот факт, что он может притвориться, что ничего не произошло.
Это медленно убило бы меня, а я еще не был готов к С-слову. Но вот я здесь. Снова под его пристальным вниманием, и он не делает вид, что ничего не произошло.
Черт, он даже назвал меня своей женой. В своем офисе. В рабочее время. И почему это так горячо? Потому что я чувствую себя на грани гипервентиляции, даже когда встаю между его бедрами. Его сильные, мощные бедра, которые могут с легкостью сжать и сломать меня.
– И что теперь? – я выдыхаю.
Вот каким становится мой голос, когда он так близко, что я могу впитать его тепло, так близко, что могу видеть линию его челюсти и прослеживать контуры лица, конечно, своим взглядом, потому что не думаю, что имею достаточно мужество прикоснуться к нему. Или, если мне позволят. Поэтому хватаюсь за стол позади себя и опираюсь на руки, чтобы у меня не было возможности действовать в соответствии с этим принуждением.
– Ни слова больше, Гвинет.
– Почему?
– Ты плохая девочка, да?
– Да. Очень, очень плохая.
– Плохие девочки не разговаривают, поэтому, когда я говорю тебе заткнуться, ты делаешь это.
– Хорошо.
– Ты все еще говоришь.
Я поджимаю губы, опершись на руки, пока костяшки пальцев не впиваются в ямку сзади. И у меня в спине или в позвоночнике покалывает, я не уверена где именно. Взрыв ощущений – это больше, чем я могу себе представить.
– А теперь садись на стол, – порядок в его голосе сочетается с постепенным потемнением его радужной оболочки.
Мои конечности дрожат, когда я запрыгиваю на стол, оставляя мои ноги болтаться внизу, так, что могу посмотреть вниз и увидеть его эрекцию.
Черт возьми.
Раньше я этого не замечала, хотя у меня не было шанса, потому что я смотрела только на его лицо, но теперь нетрудно понять выпуклость в его темных штанах. И я не могу оторвать глаз от этого. Не могу сосредоточиться ни на чем, кроме этого, даже на том, что внутри все трясется.
– Тебе нравится то, что ты видишь?
– Ага… – рассеянно говорю я.
– Почему тебе это нравится?
– Потому что ты хочешь меня, – эти слова вырываются из легких, и мое прерывистое дыхание следует вскоре после того, как я наконец встречаюсь с его взглядом.
Тень падает на его лицо, а челюсть дрожит. Суровое выражение лица лишает меня воздуха и заставляет заволноваться.
– Я никогда не думала, что ты захочешь меня, – признаюсь я тихим голосом, призывая все, что его расстраивает, уйти. Но становится еще хуже. Вены на его шее сжимаются и вздуваются, а мышцы груди расширяются так широко, что я думаю, что они разорвут его рубашку и пиджак.
– Кто сказал, что я хочу тебя? Может, я хочу только поиграть с тобой.
– Ты хочешь меня, и хочешь поиграть со мной, Нейт.
Он прищуривается на меня.
– Ты должна была сказать, что ты не игрушка, и я не хочу играть с тобой.
Поднимаю плечо.
– Мне все равно.
– Правда?
– Нормальный человек, наверное, так бы и поступил, но я немного странная и очень плохая девочка, так что ты можешь играть со мной сколько хочешь. Я буду твоей игрушкой, – по крайней мере, таким образом он не возведет между нами тысячу стен.
Так я смогу сблизиться с ним, пусть даже только из-за секса. Я согласна только на секс. Мне нравятся чувства, которые это приносит. И если то, что произошло прошлой ночью, намекает на эти чувства, секс с Нейтом, вероятно, уничтожит все мои мысли и ожидания.
И чтобы специально доказать, что все пойдет не так, как я себе представляла, Нейт тянется рукой к поясу моей юбки и теребит молнию, его большой палец касается моего бедра под рубашкой.
– Ты будешь моей игрушкой?
– Да.
– Я могу поиграть с тобой?
– Да.
– Ты разрешаешь мальчикам часто играть с тобой, Гвинет?
– Иногда…
Ему это не нравится. Ему это совсем не нравится, и это выражается в напряжении в его плечах и в том, как его прикосновения превращаются из исследовательских в откровенно доминирующие. Он крепко сжимает мое бедро, хотя тон его голоса все еще спокойный.
– Это правда?
– Эм-м-м…
– Ответь на вопрос.
– Да.
Я думала, что он ищет подтверждения моих предыдущих слов, но с каждой секундой его хватка становится все сильнее.
– Что ты им позволяешь?
– Я позволяю им трогать меня, щупать и брать мои соски в рот, – не знаю, почему я говорю это, но мне нравится, как это вытягивает из него суровое доминирование, поэтому я не останавливаюсь. – Мне приятно, когда мои соски между их зубами, когда они тянут, облизывают и кусают.
Все еще сжимая меня за бедро, он вырывает мою рубашку из-под юбки, и я вздрагиваю от этого движения, скользя по его столу. Я почти взвизгиваю, когда его рука двигается по моему обнаженному животу к лифчику.
Когда его большой и указательный пальцы сжимают мой сосок, я открываю рот в бессловесном хныканье. Он сжимает его, надавливая большим пальцем на тугой бутон, который болит с тех пор, как он вчера прикоснулся ко мне.
– Тебе было хорошо, когда мальчики играли с ними, да?
– Да, было.
Он нажимает сильнее, пока удовольствие не скапливается между моими бедрами, и я зажимаю их в беспомощной попытке не дать влаге распространиться.
– Раздвинь ноги, Гвинет.
– Но…
– Раскрой.
Мой пульс ревет в ушах от не подлежащего приказа, и я делаю это. Я позволяю своим ногам раскрыться, избавляясь от трения, которое безуспешно пыталась удержать.
– Теперь поставь ноги на стол, согните их в коленях и широко расставь, – с каждым приказом он поглаживает и сжимает мой сосок, пока я не задыхаюсь.
Но я делаю, как мне говорят, подтягивая юбку и раздвигая ноги.
– Шире. Дай мне посмотреть на эту киску.
Чёрт.
Я никогда не чувствовала себя такой незащищенной, как когда он пристально наблюдает за мной, будто не видел меня обнаженной вчера вечером. Как будто его пальцы не посеяли хаос внутри меня и не оставили измученной.
Все еще пытая мой сосок, он протягивает руку и сжимает меня через трусики, и я вздрагиваю, наклоняя голову набок, потому что хочу смотреть, как он наблюдает за мной.
– М-м-м. Ты мокрая, малышка.
– Да?
– Ага. Очень-очень влажная, – он скользит пальцами вверх и вниз по моим складкам, и хотя это происходит только через ткань, моя киска пульсирует от потребности.
– Нейт…
– Да?
– Мне нужно… мне нужно…
– Что тебе нужно? Скажите мне.
– Больше… большего.
– Но ты плохая девочка. Ты позволяешь мальчикам трогать себя, лапать, щупать эти соски и ласкать эту киску, не так ли?
– Я… больше не буду…
– Не будешь?
– Да.
– Почему?
– Потому что я не хочу их… я хочу тебя.
Он замирает, его руки прекращают трогать меня на долю секунды, и тогда я смотрю на него.
Лучше бы я этого не делала.
Выражение его лица выбивает из моих легких дыхание.
Его челюсти крепко стиснуты, но это не из-за неудовольствия, а из-за эмоций, которых я никогда не видела на его лице, или, может быть, он никогда не позволял мне увидеть.
Одержимость. Чувственная, глубокая и чертовски опасная.
Но вместо того, чтобы убежать от него, я бросаюсь прямо к нему. Я обнажила свою душу и тело. Я хочу это. Быть его.
До последней капли.
– Блять, Гвинет. С каких это пор ты научилась так говорить?
– Ты научил.
– Я?
– Ага. Потому что ты заставил меня захотеть быть женщиной.
– Ты хотела быть для меня женщиной?
– Да.
– Почему?
– Из-за того, как ты прикасался ко мне. И что хочешь меня.
– Значит, эти соски принадлежат мне, не так ли? – он сжимает один грубо, сильно, и я хнычу, но это быстро переходит в стон, когда он так же сильно сжимает мою грудь. – Эта киска тоже моя. Это моя киска, не так ли?
– Черт…
– Язык.
– М-м-м.
– Ответь мне, Гвинет. Чья это киска?
– Твоя.
– Верно. Моя. Так почему ты отдала его кому-то другому? Почему другой ублюдок смотрел на мою киску, не говоря уже о том, что прикасался к ней
Боже. Если он будет продолжать говорить так грязно, я могу кончить прямо сейчас.
– Потому что тебя там не было… ты не трогал меня, поэтому мне пришлось позволить мальчикам сделать это, но знаешь что?
– Что? – он стягивает мои трусики по моим ногам, и я не обращаю внимания на влажный след, покрывающий мои бедра. Я не зацикливаюсь на том, как его пальцы бесстыдно становятся влажными, потому что озабочена чем-то другим.
Его лицо держит меня в заложниках. Его красивое неземное лицо крадет мои мечты с тех пор, как я начала видеть в нем мужчину.
Я понижаю голос, глядя на него из-под ресниц.
– Я думала о тебе все время, пока они прикасались ко мне. Я представляла твои пальцы внутри меня и твой язык, облизывающий меня. Твои руки тоже были на мне, и они были такими сильными и мужественными, что я не могу перестать думать о них.
Он замирает с моими трусиками в руке, его глаза приобретают бешеный оттенок восхитительно коричневого.
– Блядь. Ты убьешь меня.
– Это плохо?
– Это чертова катастрофа.
– Я тоже заплачу за это?
– Черт возьми, да, – он отпускает мой сосок, и я издаю шумный разочарованный звук, теряя контакт.
Но мне не нужно долго ждать его следующего шага, потому что он снова засовывает мои трусики в карман и расставляет мои ноги шире. Шире, чем я думала, но мои ступни все еще стоят на его столе. А потом он приподнимает край моей юбки и засовывает в рот.
– Кусай и не отпускай.
Я делаю это, мои зубы впиваются в черный материал, но я не понимаю, почему он говорит мне не отпускать, ровно до того момента, пока он не опускает голову вниз.
Пока его рот не касается моего пульсирующего клитора. И, черт возьми, если бы я думала, что его пальцы – это оружие массового удовольствия, то его рот находится в совершенно другой категории.
Он проводит языком по моим влажным складкам, делая их еще более влажными и скользкими, а моя голова запрокидывается так далеко, что я удивлена, что не сломала шею. Удовольствие настолько чертовски сильное, что я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме того, где его тело встречается с моим.
Куда опускается его рот, и как сильно сосет. Так сильно, что я дрожу, так сильно, что мне кажется, он изгоняет мою душу.
Юбка выпадает с моих зубов. Я ничего не могу с собой поделать.
– Святое… дерьмо… черт…
– Что я сказал о языке? – он говорит напротив чувствительного места, и это похоже на грохот по моей сверхчувствительной коже.
– Я не могу… не могу это контролировать.
– Потому что ты близко?
– Да, – и потому что это он. Но я не могу этого сказать, потому что он продолжает выводить узоры своим языком на другом месте.
Мой клитор.
Черт. Дерьмо!
Спазмы охватывают меня без предупреждения, и я падаю. Я так сильно падаю, что, думаю, никогда не остановлюсь.
Падаю.
Удовольствие.
Порочность всего этого.
Тем не менее, я словно в тумане, и думаю, что все кончено. Но его щетина скользит по чувствительной коже моих бедер, а он все еще ласкает меня, сосет, покусывает, мучает мой чувствительный клитор.
По какой-то причине я сейчас намного ближе к пику, чем когда он трогал меня пальцами. И это приятно. Это такая чертовски приятная боль.
– Нейт… я больше…не выдержу… – я тянусь рукой к его волосам, пытаясь коснуться этих прядей, оттолкнуть его.
– Руки и ноги на столе, Гвинет.
Я возвращаюсь в исходное положение, хотя мои бедра сжимаются, и я чувствую, что меня поджигают.
– Это слишком. Не думаю, что смогу это выдержать.
Он поднимает голову между моих бедер, и я немного разочарована, не знаю почему.
– Мне остановиться, малышка?
Я даже не думаю об этом, качая головой.
– Хорошо, потому что я не планировал. А теперь прикуси юбку, пока не привлекла внимание всего этажа.
О Боже. Я забыла, что это рабочее место и кто-то может услышать. Пожалуйста, скажите мне, что у него здесь есть какая-то звукоизоляционная система, потому что я не могу контролировать звуки, которые выходят наружу, даже юбка между моими губами не помогает, когда он снова начинает сосать и лизать. Но на этот раз все по-другому. На этот раз он преподает мне урок, он учит меня, как себя вести.
Поэтому, когда его рот скользит к моему входу, я снова на грани. Но он не останавливается на достигнутом. Он засовывает свой язык в мое тугое отверстие, и оно настолько узкое, что я не могу поверить, что только прошлой ночью он вошел в него тремя пальцами.
Я беспорядочно бормочу что-то, моя слюна пропитывает мою юбку, когда он трахает меня своим языком в ритме, от которого у меня перехватывает дыхание и я полностью бреду.
Если он так умеет работать своим ртом, то какого это будет с его членом? И мысль о его члене во мне заставляет меня кончить.
Я корчусь на столе, ноги падают, а сердце колотится в груди.
Нейт продолжает сосать, лизать, трахать, снова и снова вытягивая волну удовольствия, пока я снова не оказываюсь на грани.
Когда он, наконец, поднимает голову между моих ног, которые превратились в желе, но я не зацикливаюсь на этом, потому что он облизывает губы. Те же губы, которые сосали, покусывали и трахали мою киску.
Я очарована этим видом, как он показывает, как попробовал меня, как смакует мой вкус на своем языке. Я не могу отвести взгляд. Не могу даже вдохнуть воздух в мои измученные легкие.
– У тебя действительно вкус очень плохой девочки.
Блять.
Я думаю, что что-то покинуло меня и перешло к нему. Я не знаю, что это, но мне кажется, что-то важно.
Жизненно необходимый.
И теперь я не могу его вернуть.
Глава 19
Натаниэль
Я никогда не играл в игры.
Это пустая трата времени и отсутствие цели, и это то, чем занимаются глупцы, чтобы чувствовать себя хитрыми или важными. Подобные утверждения абсолютно ничего не значат для меня.
Во всяком случае, это я создаю игры и устанавливаю правила, которым должны следовать все.
Так что представьте мое чертово удивление, когда я оказываюсь втянутым в игру, в которой не собирался участвовать. Игра, которой вообще не должно было существовать.
Я сейчас в центре внимания. Прямо там, где разворачивается игра – Гвинет.
«Ты можешь играть со мной сколько хочешь. Я буду твоей игрушкой».
Эти простые слова превратили меня в грёбаного ненасытного зверя. Я не только выиграл у нее в середине игры, но и имел полное право играть с ней, мучить, пытать ее.
Прошла неделя. Неделя с того дня, как я нарушил собственный протокол и внес секс в работу. Когда я заставил ее кончить и попробовал ее сладкую киску.
Я не смешиваю приятное с полезным. Никогда. Это непрофессионально, надоедливо и чертовски отвлекает.
Или это то, что я думал до моей ненужной игры с Гвинет. Потому что я, черт возьми, не подумал о рисках, когда сказал ей раздвинуть ноги, а затем приступил к действиям.
И, как у наркомана, потребность в большем увеличивалась с каждым днем.
Так вот, я ищу это долбаное отвлечение.
Я говорю ей вести себя правильно, а она этого не делает. Гвинет действительно не знает, как это сделать. Она либо уронит что-нибудь и наклонится, чтобы поднять это, выставляя напоказ свою задницу, либо флиртует с Кристофом.
– Мы просто разговариваем, – говорит она мне. Мы друзья и просто общаемся. Я не флиртовала с ним. Но, черт возьми, если она смеется вместе с ним, а он единственный стажер, с которым она разговаривает, то это гребаный флирт.
Поэтому я вызываю ее в свой офис, наклоняю ее над столом и довожу до пика. Иногда я прикасаюсь к ней, пока она не начинает кричать, корчиться и умолять. Мне нравится, когда она просит, когда ее маленькое тело так сильно зависит от меня, и что знает, что не сможет избежать моего гнева, если не будет умолять.
Затем, когда я прихожу домой и иду в ее комнату, также доводя её до оргазма. Я учу ее, как ей следует вести себя в фирме, что ей следует сосредоточиться на своей работе, а не на чем-то еще. Не разрешаю ей обедать с Себастьяном, Дэниелом и Ноксом. Да, один из них – мой племянник, но все же. Она слишком непринужденна с ними, слишком ярка, слишком жива, и я чертовски ненавижу это.
Еще я ненавижу то, что теперь все, кажется, ждут от нее кексов. Она неукоснительно приносила их всем, особенно для айтишницы и гребанного Кристофа.
Она либо ложится поздно, либо просыпается рано, чтобы испечь их, напевая фальшивую мелодию, пока Алекса играет её любимую группу Twenty One Pilots. Она никогда не говорила мне, что это любимая, но слушает их все время, и не важно принимает ли она душ, печет или помогает Марте на кухне. Всегда и везде. Теперь я понимаю, что это ее ванильные молочные коктейли и мороженое для ушей. Именно они удерживают ее в покое, даже если ее покой громкий.
Все это уже перебор. От нее и музыки до языка ее тела. Потому что она не просто поет, слушает и печет, она танцует, и это так же не попадает в ритм, как и ее прекрасный голос.
Гвинет очень шумная, когда одна. Настолько громкая, что ее трудно отключить. Настолько громкая, что она прерывает мое безжалостное молчание. Раньше я предпочитал то простое ничто, отсутствие звуков и ясность ума, которые помогают мне сконцентрироваться и работать, но с тех пор, как она разрушает этот властный мир, всякий раз, когда я слышу ее чертово «Алекса, включи плейлист Гвен», я не могу сопротивляюсь, чтобы не посмотреть её шоу.
Как сейчас.
Я прислоняюсь к входу в кухню и скрещиваю ноги в щиколотках. Вернувшись домой некоторое время назад, я принял душ, а затем пошел налить попить воды, надев полотенце. Что-то, из-за чего Гвен смотрела на меня пугающими глазами, когда ее щеки, уши и шея покраснели. Я переоделся в спортивные штаны и серую футболку. Иногда я забываю, что сейчас не один и что есть женщина, которая смотрит на меня так, будто я самая красивая и разочаровывающая вещь, которую она когда-либо видела.
Раньше мне было наплевать, каким меня видят женщины. Да, мы с Кингом часто привлекали внимание своей внешностью и спортивным телом, но все это было игрой. Мелкая, бессмысленная игра, которая никак не повлияла на мою жизнь. Так почему, черт возьми, я чувствую гордость всякий раз, когда Гвинет смотрит на меня, будто я единственный мужчина, которого она видит?
Вернемся к настоящему – я обычно остаюсь снаружи, чтобы она меня не замечала, но, черт возьми, сегодня я наблюдаю за ней вблизи.
Держа в руках лопатку в качестве микрофона, она играет роль бэк-вокалистки того, кто в настоящее время читает рэп. Жизнерадостная музыка наполняет кухню, она качает бедрами, словно потерялась в песне.
Я должен просмотреть досье, но сделаю это позже, когда она пойдет спать. Вот когда возвращается мое жестокое молчание, и я могу сосредоточиться.
Однако это может быть долбанной ложью, потому что я теряю понимание слова «концентрация» с тех пор, как сделал эту хаотичную девушку своей женой.
Она никогда не упускает шанс без приглашения ворваться в мои мысли. Всякий раз, когда я работаю, на собрании или даже в суде, не переставая думаю о ней, сидящей на моем столе с широко расставленными ногами и выкрикивающей мое имя, говоря, что была очень плохой девочкой и хочет, чтобы я научил ее, как быть хорошей. Хотя она искренне этого не имеет в виду, учитывая, что всегда так или иначе ведет себя непослушно.
И я не могу перестать думать об этом, о ее скрытых склонностях и сладком вкусе. Я не могу остановиться с самого первого раза.
С тех пор, как я прикоснулся к ней и получил стояк из-за гребаной дочери моего друга.
Я закрываю глаза, чтобы прогнать эту мысль.
Когда я открываю их снова, Гвинет прыгает под музыку, крича вместе с певицей о тишине. Та же тишина, которую она уничтожает прямо сейчас.
В этот самый момент она поворачивается в мою сторону и замирает, ее глаза широко раскрываются, а микрофон-шпатель все еще рядом с её ртом.
– Нейт, – мое имя звучит как взволнованный звук посреди громкой музыки, прежде чем она откашливается и кричит: – Алекса, стой.
Музыка останавливается, и она гримасничает.
– Я была слишком громкой?
– Ты так думаешь?
– Прости. Я думала, у тебя есть наушники с шумоподавлением или что-то в этом роде, потому что ты никогда раньше не жаловался на музыку.
Это потому, что я пришел посмотреть. Но я не говорю этого, а просто продолжаю наблюдать за ней. У нее мука на щеках, покрасневших от пения и танцев. Кепка закрывает ее рыжие пряди, но сквозь нее выглядывает несколько упрямых, и она дует на них всякий раз, когда они падают ей на глаза.
– Я пеку, – объявляет она, указывая на миски, муку, масло и беспорядок на столе.
– Я вижу. Кексы, полагаю?
– Ага. Я должна сделать больше, чем обычно, поскольку Дэниел их крадет. Да, и я придумываю новые ароматы, потому что, видимо, не всем нравится ваниль.
Я улыбаюсь от того, как она надувается. Она действительно обижена. Совершенно точно. Надеюсь, Кристоф тоже не любит долбаную ваниль.
– Полагаю, это кощунство?
– Да! – она аккуратно перемешивает то, что находится в миске. – За что ненавидеть ваниль? Она приятная, вкусная и хорошо пахнет.
– И скучная.
Ее голова вздымается вверх, а подбородок слегка дрожит. Когда она говорит, ее голос звучит глухо, как будто от-вот заплачет.
– Думаешь, ваниль – это скучно?
– Иногда.
– Но почему? Есть много чего, к чему ты можешь добавить ваниль, например, шампуни, гели для душа, эфирные масла и… и… все торты, молочные коктейли и мороженое.
– Это действительно много.
– И есть много других, таких как ванильный соус, сливки, йогурт и смузи. О, и знаешь ли ты, что он тоже используется во многих алкогольных напитках? Потому что он сглаживает острые нотки алкоголя.
– А это важно?
– Конечно! Должен быть баланс, и ваниль для этого идеально подходит.
– Я понимаю.
– Означает ли это, что ты передумал?
– Чтобы изменить свое мнение, нужно нечто большее.
– Тогда я буду продолжать попытки убедить тебя. Однажды ты влюбишься в ваниль и уже не сможешь вернуться назад.
– Думаешь?
Она коротко кивает.
– Я уверена.
– Это хорошо и все такое, но где ужин?
– А?
– Не говори мне, что забыла.
Между ее бровями появляется тонкий хмурый взгляд.
– Забыла о чем?
– Когда Марта попросила сегодня выходной, что ты сказала?
– Что я буду убирать, готовить и обо всем позабочусь.
Я приподнимаю бровь, и ее губы открываются.
– Ой.
– Правильно. Ой.
– Я… увлеклась выпечкой. Ужин выскользнул из головы.
– Ты часто так делаешь? Увлекаешься чем-то, что забываешь обо всем остальном?
– Да, раньше это сводило папу с ума. Иногда я читала книгу или убиралась, и он звал меня, но не получал ответа. Затем он находил меня и называл мое второе имя, потому что думал, что это заставляет его звучать строго, что, кстати, не так, – она собирается улыбнуться, но ее губы тянутся вниз, и я вижу, в какой именно момент она отталкивает это, как будто этого никогда не было.
Гвинет не из тех, кто забывает об отце только потому, что он в коме. Но вот как кажется в последнее время. Она перестала заходить в его комнату, убрала свою фотографию с ним из вестибюля дома и больше о нем не говорит. Она только что поскользнулась, упомянув о нем.
– Я это исправлю, – говорю я.
– Тебе не обязательно. Когда закончу, я приготовлю пасту.
– Будет быстрее, если ты будешь печь, а я готовить одновременно, – я уже на кухне ищу в шкафу то, что мне понадобится.
– Я не знала, что ты умеешь готовить, – она смотрит на меня через плечо.
– Я прожил один достаточно долго, чтобы научиться этому.
– Так это только по необходимости? Тебе это не нравится?
– Не особо.
– Что тебе тогда нравится?
– Работа.
Она закатывает глаза, засыпая тесто на маленькие вкладыши для кексов.
– Работа – это не хобби.
– Она может быть им, – я быстро режу помидоры, и она смотрит на меня со странным очарованием.
– Ого, ты хорошо владеешь ножом, – говорит она, потому что легко отвлекается и ей приходится выражать все, что у нее на уме, а затем качает головой. – В любом случае, должно быть что-то еще, что тебе нравится вне работы.
– Нет такого.
Она толкает противень в духовку, и, когда прислоняется к грязной стойке, ее верх поднимается по ее бледному животу, а мука размазывает ее джинсовые шорты, бедра и даже кроссовки. Она не обрадуется, когда наконец заметит это.
– Как насчет… когда ты рядом с Аспен? Что вы делаете?
– Работаем.
– Правда? Вы не занимаетесь другими делами вместе?
– Помимо работы, нет.
Она немного улыбается, потом говорит:
– Но это немного грустно.
Я бросаю ингредиенты в сковороду и добавляю оливковое масло и немного чеснока.
– Что мы трудоголики и не интересуемся тем, как потратить наше время зря?
– Что у тебя нет хобби. Я найду тебе одно.
– Не нужно.
– Да, в этом есть необходимость. Хобби – это важно. У всех, кого я знаю, есть хотя бы одно, а у некоторых – несколько.
– Все, кого ты знаешь – дети. У всех детей есть хобби.
– Это не правда. Есть Дэниел и Нокс, и им нравится многое, например, спорт и клубы.
– Они сказали тебе это?
– Ага.
Моя спина резко дергается, несмотря на мои попытки сохранять спокойствие. Дело в том, что я не могу перестать думать о ее веселых беседах с этими двумя ублюдками. Да, она общительна, особенно с теми, кто к ней хорошо относится. И это, вероятно, ничего не значит, но это не отменяет того факта, что эта идея наполняет меня неприятным чувством, которого я никогда раньше не испытывал.
Иррациональное чувство, за которым я не хочу искать причину.
– О чем ты с ними разговариваешь?
– О разных вещах.
– Например?
– Ничего важного.
– Если это не важно, не говори с ними ни о чем.
– Но они мне нравятся.
– Ты закончить это общение, и это окончательно.
– Нет.
– Гвинет.
– Я не говорю тебе, чтобы ты прекратил разговаривать с Аспен. Я взрослый человек, хотя и ненавижу ее, так что ты мне не можешь приказывать.
Я сужаю глаза. Она становится все более и более проницательной в переговорах и уступает дорогу. Но я разберусь с этими двумя ублюдками и с любой информацией о клубах, которую они ей скармливают.
Я наливаю в кастрюлю горячую воду и довожу ее до кипения, пока она наблюдает за каждым моим движением.
– А почему ты ненавидишь Аспен?
– Потому что… потому что она злая.
– Она была к тебе жестока?
– Она даже не разговаривает со мной.
– Точно. Так почему ты думаешь, что она злая?
– Все в W&S думают, что она такая.
– Я не собираюсь вдаваться в подробности, почему все так думают. Я спрашиваю тебя.
– Ну… папа ее ненавидит.
– Ты не твой отец, Гвинет.
– Кого ненавидит папа, того ненавижу я. Это так просто. Мы такие.
– Вот почему вы не навещала его неделю?
Она вздрагивает, ее губы сжимаются. Итак, я был прав. Она избегала его или своих чувств по поводу того, что с ним случилось.
Между нами на долгие минуты образовывается тишина, и в воздухе слышен только звук кипящей воды.
Она стучит ногтями так быстро, маниакально, что выдает свое внутреннее смятение.
– Ответь мне, Гвинет.
– Я… только что начала стажировку. Я сделаю это позже.
– Когда позже? Завтра? На следующей неделе?
– Чуть позже, – она поворачивается, чтобы уйти, вероятно, чтобы спрятаться в ближайшем туалете.
– Стой.
Она вздрагивает, ее ногти все еще стучат, но она не смотрит на меня.
– Повернись, Гвинет.
Она трясет головой так сильно, так сильно, что сотрясает все ее тело.
– Малышка, посмотри на меня.
При этом она делает это так медленно, пока ее глаза не встречаются с моими. Они приглушены, серый цвет распространяется на другие цвета, покрывая их, пока каждый глаз не становится слишком мрачным, слишком безжизненным.
– Скажи мне, почему ты больше не хочешь навещать Кинга?
Если это из-за меня, потому что она чувствует себя слишком виноватой за то, что мы делаем, пока он в коме, черт возьми, я не смогу с этим справиться.
С моей виной все в порядке, я могу с ней справиться, но не могу вынести мысли, что она ее задушила до смерти.
Я старше, у меня хватило жизненных ситуаций и уголовных дел, чтобы это контролировать. У нее нет. Она еще слишком молода и неопытна.
Несмотря на то, что она иногда не может заснуть и утверждает, что у нее пустой мозг, она все еще невиновна.
И чиста.
И мне не следует так гореть желанием все это запятнать.
Она берет тряпку, смачивает ее и начинает мыть стойку. Тяжело, быстро и с точными движениями. Но она остается в одном и том же месте, застряла на одном месте, которое чистит снова и снова.
– Потому что я не хочу думать о его исчезновении. Потому что, когда я иду в больницу, чувствую этот ужасный запах антисептика, и когда захожу в его комнату, знаю, что он не улыбнется мне, не обнимет и не назовет своим ангелом. Потому что он там, но не совсем. Потому что, когда я читаю для него, касаюсь его руки и плачу, не думаю, что он меня слышит. Если бы он услышал, он бы вернулся. Он сказал, что не оставит меня как мама. Но обещание он не сдержал. Он бросил меня, как и она, а теперь его здесь нет. И мне слишком больно думать о нем или о том, что мои родители ненавидят меня так сильно, что они оба бросили меня на двух разных этапах моей жизни. Так что нет, я не пойду ни завтра, ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. Если я это сделаю, то увижу его, но не буду с ним разговаривать, и я немного злюсь на него, потому что он не сдержал свое слово. Так что я буду думать о нем так, как будто он уехал в длительную командировку и скоро вернется. Это единственный способ сдержать себя.
К тому времени, когда она заканчивает, она тяжело дышит, и по ее щеке течет слеза, которая попала ей в рот, но она не обращает на это внимания, поскольку вытирает все быстрее, резче, дольше.
Я медленно подхожу к ней и беру ее за руку. Она мокрая и покраснела. Она также царапала ногтем поверхность, пока не выступило несколько капель крови.
Она все еще крепко сжимает тряпку, как в тот день, когда я рассказал ей о происшествии с Кингом.
– Отпусти ситуацию.
Она качает головой, все ее внимание сосредоточено на прилавке.
– Забудь, Гвинет, – я нажимаю на ее запястье достаточно сильно, чтобы она разжала свою смертоносную хватку и высвободила влажную окровавленную ткань. – А теперь посмотри на меня.
