Текст книги "Шесть месяцев спустя (ЛП)"
Автор книги: Ричардс Натали
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Чтобы уберечь себя от неприятностей, я начинаю мысленно составлять список. Нет, с моим зрением всё в порядке. Нет, я не хочу спать. Нет, меня не тошнит. Нет, у меня ничего не болит. Да, у меня есть некоторые проблемы с памятью. Папа и я начали сочинять песню об этом после четвёртого человека, но мама бросила на нас взгляд, после которого могли увянуть даже вечнозелёные растения, так что мы перестали.
Сканирующее устройство скрежещет и гудит вокруг меня. Я стараюсь не думать об этом. Вместо этого я думаю о том, должна ли я была рассказать им всю правду. А именно сказать, что я не помню последние полгода, о которых теперь имею весьма смутное представление.
– Мы закончили, – говорит голос из динамика, и затем поддон, на котором я лежу, выезжает из машины.
Отсюда они направляют меня в другую комнату, где я жду в одиночестве, по меньшей мере, год. Возможно, даже два.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает мама, когда заходит. – Я знаю, мы не должны были ходить в кафетерий. – Она выглядит так, будто плакала всё то время, что я проходила МРТ.
– Всё нормально, – говорю я. – Я не умираю, ты знаешь.
– Конечно, я знаю, что ты не умираешь.
Стоя сзади неё, папа закатывает глаза и делает жесты руками, которые ясно дают понять, насколько она в порядке.
– Контрабанда, – говорит он, бросая мне шоколадный батончик.
– Ты мой герой. – Я отрываю обертку и откусываю полбатончика одним махом. – Умираю с голода.
– Джордж, она не должна есть, – строго говорит мама.
– Знаю, – говорю я с набитым шоколадом ртом. – Я такая бунтарка. Сначала шоколадный батончик…
– А затем она будет грабить банки, – заканчивает папа моё предложение.
Мама сопит, скрещивая руки на груди.
– Это не смешно.
Но на самом деле смешно. Вскоре мы все смеёмся. Я думаю, они оба купили его. Думаю, они абсолютно уверены, что я больше не боюсь.
Невролог, который забрал данные моего МРТ-сканирования, заходит, сжимая в руках результаты. У него самые длинные и тонкие пальцы, которые я когда-либо видела, и усы, которые кажутся заточенными, как карандаш. Я не могу не думать о том, что он был бы идеальным диснеевским злодеем.
– Хорошая новость в том, что я не вижу сотрясения, – начинает он. – Твой рентген выглядит абсолютно нормальным, Хлоя.
Очевидно, стресс держал меня в напряжении всё это время, потому что через минуту после того, как я слышу слова «абсолютно нормальный», я падаю на подушку, будто мои кости расплавились.
Но облегчение длится недолго. Я приподнимаюсь на локтях, хмуро глядя на него.
– Постойте. Тогда что со мной не так?
Доктор качает головой, будто он вынашивает что-то в своем уме. Мои родители ёрзают на своих стульях. О, нет. Я знаю этот взгляд. Я также знаю, что у моих родителей есть много информации об истории моего психического здоровья.
Доктор прочищает горло и смотрит в мою карту.
– Твои родители рассказали мне, что у тебя были проблемы с паническими атаками. Чуть меньше года назад?
– Да, у меня были панические атаки. Но я не начинала теряться во времени.
Никто не говорит. Они все просто смотрят на меня этим заботливым, обеспокоенным взглядом. Тем самым взглядом, которым на меня смотрели дети в школе, когда меня забрали на скорой помощи после первой панической атаки.
Я расстроено трясу головой.
– Я не сумасшедшая.
– Никто этого не говорит, – возражает папа.
Мама молчит.
Доктор надевает выражение нейтрального сострадания, которое они, вероятно, разливают в бутылки или продают в виде таблеток во все медицинские школы.
– Доктора не любят использовать слово «сумасшедший».
Да, они не любят использовать его с людьми, которые, по их мнению, сумасшедшие.
Он прячет мою карту под подбородком и выглядит задумчивым.
– Хлоя, стресс может проявить себя сотнями разных способов, и последствия вполне реальны. Так как ты учишься в старших классах, ты находишься в поворотной точке своей жизни, и это создает давление. Я думаю, тебе необходимо найти способы, чтобы справиться с этими проблемами.
Невероятно. Я не помню последние шесть месяцев, и этот доктор, этот высококвалифицированный профессионал хочет похлопать меня по руке и сказать, что у меня стресс? Он всё говорит и говорит, но я не слушаю. Могу лишь думать о своей медицинской карте, о разделе про панические атаки, который останется со мной до конца жизни.
Я вдыхаю и почти могу почувствовать запах хлорки из бассейна, в первый день, когда это произошло. Всё должно было быть нормально. Я имею в виду, да, у меня были проблемы. Мое свидание на дому провалилось, я завалила первый из двух тестов по истории, но это было мелочью. Это не было трагедией.
Каждая девочка из моего класса проплыла свою дистанцию, кроме меня. На половине обратного пути я почувствовала, как всё моё тело скрутило от жгучей боли в груди. Я упала в агонии, судорожно взмахивая руками по поверхности воды. Нашей учительнице по физкультуре, миссис Шумахер, пришлось вытаскивать меня из бассейна, и я кричала как банши. Так больно мне было.
Они растянули меня на холодном цементном полу за трамплином для прыжков, и я смотрела на капающую с купальников воду, уверенная, что умираю.
Я не умерла. Однако, в конечном итоге, провела несколько месяцев, получая психиатрическое лечение и короткую звездную роль в светской хронике Риджвью Хай.
– Хлоя, ты понимаешь, что сказал доктор? – спрашивает мама, прерывая моё путешествие по закоулкам памяти. Её голос надтреснутый и напряженный, как и её улыбка.
Я заставляю себя кивнуть, и все кивают со мной, глядя со странным облегчением. Они что, ожидали, что я скажу «Нет»? Возможно, брошусь кричать или нечто подобное?
Доктор протягивает моей маме чеки и провожает меня до двери. Отец пожимает ему руку.
– Доктор Киркпатрик говорит, что сможет втиснуть её в свой график приёма сегодня же.
– Мы поедем к ней прямо сейчас, – обещает папа.
Глава 6
Я читала, что во время сеанса терапии анализируется всё: от стула, который ты выбираешь, до времени, которое тебе необходимо, чтобы ответить на вопрос. Так что теперь, вместо того чтобы сфокусироваться на реальных проблемах, я задаюсь вопросом, говорит моя поза о расслабленности или о нарушениях и потенциальной социопатии.
Я смотрю на часы и осознаю, что посмотрела на них уже в третий раз, что является возможным показателем обсессивно-компульсивного расстройства. Что ещё у меня может быть? Паранойя? Генерализованное тревожное расстройство? Боже, я хотела бы услышать хоть что-то и покинуть, наконец, эту диагностическую рулетку.
Доктор Киркпатрик сидит, откинувшись на спинку своего стула. Я полагаю, у неё тоже есть несколько вопросов. Я была у неё как минимум тринадцать раз, включая этот приём, и за это время она поменяла три разные прически. К слову по вопросу идентификации.
Последний раз у неё был короткий рыжий боб. Теперь её волосы чёрные и обрезаны под углом возле подбородка. Раньше она выглядела дружелюбнее, как добрая фея, в самом расцвете сил. Меня не покидает мысль о том, что эта версия доктора Киркпатрик должна накрасить губы красной помадой и наставить на меня пистолет или что-то подобное.
– Прошло некоторое время с последней нашей встречи, – говорит она. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Я снова смотрю на часы. Прошло четыре минуты. Довольно долго для того, чтобы перестать осматривать офис, но не настолько долго, чтобы я начала нервничать или репетировать ответы.
– Эмм… конечно. В школе всё хорошо.
Доктор Киркпатрик кивает и продолжает смотреть на меня. Полагаю, это означает, что мне нужно продолжать.
– У меня прекрасные оценки, на занятиях всё замечательно, и я подала заявления во множество колледжей.
– Твой средний бал существенно улучшился с прошлого года. Исследовательская группа хорошо повлияла на тебя, – говорит она. Очень умно. Они хранят всё это в моём досье? Определённо, потому что она многозначительно смотрит в него. – Как ты чувствуешь себя в связи с этой переменой?
Ну вот, приехали. Как я себя чувствую в связи с оценками? Учителями? Картиной в этой комнате? Это может продолжаться вечно. Я убеждена, что она может найти значение даже в моём отношении к пачке картошки фри.
О тревожности я читала больше кого бы то ни было, и мне довольно трудно поверить, что терапевт собирается связать зияющие дыры в моей памяти с прошлогодними паническими атаками. Я пыталась объяснить это родителям в машине по дороге в больницу, но мама только тяжелее вздыхала в свой платок.
И вот я здесь.
– Хлоя? – переспрашивает она.
Дерьмо. Это наверняка будет отмечено. Чрезмерная пауза перед ответом на её вопрос.
– Ну, не то чтобы у меня есть на что жаловаться. У меня есть возможность поступить в большинство колледжей на востоке. Плюс я встречаюсь с Блейком, который просто замечательный.
– О, правда? – Она не выглядит удивленной. Она выглядит так, будто симулирует удивление, и это кажется странным. Вообще всё это просто странно. – Вы давно с Блейком?
– О, я не знаю… – Что чистая правда, перед Богом.
– Ты хотела бы рассказать мне о нём?
Да я бы с удовольствием. Только не могу, ведь я не знаю о нём ни одной чёртовой вещи, кроме тех, что читала в ежегоднике или школьной газете.
Но не думаю, что хочу об этом говорить. Есть нечто в положении челюсти доктора Киркпатрик, что изменилось с прошлого раза. И я готова поспорить, что это связано с новым докладом в моей карте, возможно, с тем самым, что пришёл по факсу от невролога. Так или иначе, я думаю, что гигантские провалы в памяти на порядок выше по значимости, чем случаи тревожности по шкале «Как-Напуган-Ваш-Пациент».
Прежде у меня были обычные подростковые страхи. Теперь у меня действительно настоящие проблемы.
– На самом деле, я надеялась, что мы сможем поговорить о моих провалах в памяти.
Она слегка улыбается. Совсем чуть-чуть. Так что я могу сказать, что она довольна. Подчеркнуто, именно для меня.
– Конечно. Почему бы тебе не начать с более подробного рассказа об этом?
Я кусаю губы и делаю всё, чтоб выглядеть задумчивой. По правде говоря, мне не нужно время. Я думала об этом на протяжении всей дороги сюда. Если я расскажу ей слишком много, это разрушит всё. Они начнут говорить о лечении в больнице и назначении лекарств, и я могу помахать ручкой моему выпускному году.
Я не знаю, как вдруг стала девушкой с убийственными оценками за Академический тест, но я не тупая. Это мой билет на собственный кусок хлеба с маслом в стуле как у доктора Киркпатрик. И я не собираюсь его лишаться.
Я перевожу дыхание и наклоняю голову, подгоняя моё выражение лица к искренности.
– Я чувствую себя занятой. Настолько занятой, что временами я начинаю терять память. Иногда я забываю столько разных вещей, что это пугает.
– События в школе?
– В основном разговоры. – Я заставляю лицо принять мягкое выражение. – Социальная жизнь.
– У тебя всё ещё есть время на друзей? – спрашивает она, ища что-то в моей карте. Она, должно быть, находит это, потому что её глаза находят мои. – Ты до сих пор видишься с Мэгги?
Мэгги.
– Нет, – говорю я, тяжело сглотнув. – Нет, мы с Мэгги больше не разговариваем. Слишком много дел.
Она откидывается назад, смотря на меня минуту или две.
– Вся эта занятость не даёт тебе быть счастливой, так, Хлоя?
Я киваю, потому что мой язык всё ещё не слушается меня из-за мыслей о лучшей подруге. Полагаю, теперь уже бывшей лучшей подруге.
– Как ты думаешь, что ты можешь сделать, чтобы изменить это?
– Я не знаю. Но я хочу что-то сделать. В основном с тем, что забываю происходящие события. Я надеялась, есть упражнения, которые могут помочь.
– Это великолепная идея, – говорит она. Как я и думала, она фанат упражнений. – Если тебе нравится эта идея, мы можем попробовать одно прямо сейчас. Просто расслабься и закрой глаза.
Это удобное кресло. Возможно, приобретённое специально для таких упражнений. Я закрываю глаза и следую её инструкциям, позволяя своему сознанию немного уплыть. Стараюсь отпустить сначала все проблемы в школе, затем больницу и тесты.
Звучит как полная чушь, но иногда это работает. Я видела это в прошлом году на уроках по психологии, которые я выбрала как дополнительные. И сейчас я чувствую это на своём опыте, ощущаю теплоту и расслабленность от самых кончиков пальцев, как будто в мягком нигде.
– Сейчас я буду произносить разные слова. Я хочу, чтобы ты представила себя одним из старых диапроекторов или той игрушкой с видоискателем, где ты пролистываешь фотографии с диска.
– У меня был один такой, – говорю я. – Мама купила его для длинных поездок в машине на пляж.
– Хорошо. Я хочу, чтобы ты представила, что ты просматриваешь его прямо сейчас. Когда я скажу слово, думай о картинке. Всего одной. Ты не должна говорить мне, что это. Достаточно увидеть это в своей голове.
– Хорошо.
Я стараюсь оставаться расслабленной. Это тяжело, потому что я взволнована. Это могло бы помочь. То есть, гарантий нет, но все может быть.
– Дом, – говорит она.
Клик. У меня перед глазами картинка заднего двора: стол для пикника с облупившейся краской и пластиковый кувшин с чаем, стоящий в середине.
– Веселье.
Я вижу себя и Мэгги, позирующих с высунутыми языками на выпускном вечере.
– Школа.
Ряды шкафчиков и плакаты университетских команд, натянутые над ними.
– Любовь.
Парень отрывает взгляд от книги. Тёмные волосы и улыбка убийцы.
Адам.
Я резко поднимаю голову, глаза широко распахиваются. Доктор Киркпатрик записывает что-то в свою книгу. Её лицо безмятежно.
– Ты в порядке, Хлоя?
– Без понятия.
***
Дом Мэгги, возможно, не лучшая идея. Но куда ещё я могу пойти? Мои родители заняты сожалением о снижении умственных способностей их абсолютно совершенной дочери. Я могу позвонить своему парню, но проблема в том, что я едва знаю его. И с тех пор, как моя ассоциация со словом «любовь» возникла с совершенно другим парнем, я абсолютно уверена, что не настолько близка с Блейком, как должна бы.
Я звоню в дверь и засовываю руки обратно в карманы пальто. Раздается эхо шагов перед дверью, перед тем как лицо миссис Кэмпбелл показывается в окне сбоку. Она выглядит удивлённой и обрадованной в равной мере.
– Хлоя! – Она открывает дверь шире и сжимает меня в объятиях, которые пахнут как в пекарне, которой она владеет. – Сколько лет, сколько зим. Заходи, дорогая.
Я тяжело сглатываю.
– Все нормально. Знаю, уже довольно поздно. Мэгги дома?
– Конечно, сладкая. Заходи, снаружи холодно.
Я захожу внутрь и встаю на ковер, в то время как она направляется к лестнице. Одумываясь на полпути, она разворачивается ко мне и наклоняет голову.
– Почему ты просто не поднимешься наверх?
– Я не уверена.
Миссис Кэмпбелл проводит своей бледной рукой по рыжим волосам и улыбается.
– Ты знаешь, что бы там ни было, вам двоим давно пора решить это. Давай, Хлоя.
Я киваю и медленно поднимаюсь по лестнице, а мама Мэгги исчезает на кухне. Даже после её слов поддержки у меня ощущение, будто я взбираюсь на свою собственную виселицу.
Я должна была подождать ещё денёк-другой. Возможно, тогда бы меня не так ранила память об Адаме. Но зачем? Почему я представила картинку с ним при слове «любовь»? Я имею в виду, как я так запуталась?
Наверху лестницы я поворачиваю налево и вижу коллекцию наклеек на бамперы на двери Мэгги. Слишком поздно, чтобы отступать.
Она говорит мне войти, прежде чем я успеваю постучать. Перед её дверью скрипучая половица, поэтому она всегда знает, когда кто-то подходит. Раньше мы называли это системой родительского оповещения.
Я открываю дверь и стою там, смотря на россыпь подушек на кровати Мэгги и на плакаты неизвестных мне панк-групп, висящих над ней. Её огромный белый комод завален, как и всегда, морем шёлковых шарфиков и потерявшихся непарных серёжек. Она переворачивается на бок поперёк кровати с открытым ноутбуком перед собой.
Шок от того, что я и есть посетитель, проступает на её лице.
– Зачем ты здесь?
Я пожимаю плечами.
– Ты не отвечала на мои звонки.
– Обычно это значит, что кто-то не хочет г-г-г-оворить с тобой.
Я вздыхаю и смотрю на свои ноги. Она заикается. Она обычно не заикается так сильно. Не со мной. Я прикусываю губу, чувствуя, что на ней уже нет живого места.
Мэгги садится на кровати.
– Я думаю, ты с-с-сказала достаточно в п-п-последний раз, когда мы говорили.
Я перевожу дыхание, стараясь унять дрожь в голосе.
– Я не знаю, что на меня нашло тогда. – Это абсолютная правда. – Но я хочу поговорить с тобой, Мэгз. Я скучаю.
– Нет, ты не с-с-скучаешь, – говорит она. – Чего ты на самом деле хочешь, Хлоя? П-п-потому что я не собираюсь быть твоим очередным п-п-проектом.
Я не могу поверить в это. Не могу переварить то, что эта холодная девушка и есть Мэгги.
– Я не… Я не знаю, о чём ты говоришь.
Тогда она смеётся. Обычно это самый дружелюбный звук в мире, но сегодня он обжигает как кислота.
– Возможно, я недостаточно умна, ч-ч-чтобы объяснить, – говорит она. – Почему бы тебе не попросить одну из своих п-п-подружек по школе, например, Джулиен… О, подожди, ты не можешь больше с-с-спрашивать Джулиен о чём бы то ни было, не так ли?
Её слова ударяют меня в живот как ледяной кулак. Мой язык становится сухим от страха.
– Я думаю, что-то случилось с Джулиен, Мэгги. Вот что я пыталась тебе сказать по голосовой почте.
Очевидно не впечатленная, она скрещивает руки.
– Да, Хлоя. Я п-п-получила твоё голосовое сообщение. На три месяца п-п-позже.
– Зачем ты ведёшь себя так? Что, если она в беде, Мэгги?
– Почему ты ведёшь себя так, словно тебе не наплевать? Я говорила тебе всё это, Хлоя. Я г-г-говорила месяцы назад.
– Я тогда запуталась, – возражаю я, отчаянно пытаясь узнать, что ей известно, прежде чем сама скажу что-нибудь не то. – Я была запутана и отвлечена, окей? Но я стараюсь стать лучше, я хочу поговорить об этом.
Она складывает руки на груди и отгораживается от меня выражением лица, словно стеной.
– Какое жестокое дерьмо. Я н-н-не хочу.
Восемь лет. Вот сколько я знаю Мэгги. Мы боролись как сестры, но она никогда не затыкала меня, как сейчас. Никогда прежде.
– Ты должна уйти, – говорит она.
Я открываю рот, готовясь рассказать о том, что случилось со мной, но она наклоняется вперед.
– Я хочу, ч-ч-чтобы ты ушла.
Слёзы застилают мне глаза, я встряхиваю головой и чувствую, как дрожит подбородок.
– Мэгги…
– Просто уйди, Хлоя!
И я ухожу.
Я лечу вниз по лестнице мимо её мамы. Я отчаянно хочу быть снаружи, подальше от этого тёплого, знакомого дома и ото всех воспоминаний. Прочь от тяжёлых слов Мэгги и глаз, наполненных ненавистью. Миссис Кэмпбелл зовёт меня, но я игнорирую её. Я вылетаю из двери, бросаясь в холодную темноту за ней.
Сбегая по крыльцу, смахиваю слёзы и выбегаю на тротуар. Рыдающая и наполовину ослепшая, я бегу, пока не врезаюсь в чью-то спину. Кто бы это ни был, он высокий и широкий и едва смещается от моего воздействия.
– Что за чёрт? – говорит он, и я отпрыгиваю назад, потому что узнаю голос.
Адам поворачивается, стряхивая волосы с глаз, и потирает спину в том месте, где я в него врезалась. Я в ужасе отшатываюсь, и он ловит меня, хватая за руки.
– Господи, Хло, что с тобой происходит?
Я пытаюсь вырваться, чувствуя, как глаза расширяются.
– Как ты узнал, что я здесь? Зачем ты преследуешь меня?
– Преследую тебя? Я здесь живу, – говорит Адам, прищурившись.
Я качаю головой, тяжело дыша и чувствуя себя пойманным животным.
– Нет, это не правда. Я бы знала, если бы ты жил здесь.
– Ты знаешь. – Он хмурится. – Я живу в квартире с другой стороны школы.
Он смотрит так, словно это очевидно. Но для меня нет. Ничего очевидного, за исключением того, что я сошла с ума. Я абсолютно точно сошла с ума, и мне не становится лучше.
Я думала, что будет лучше. Я сделала всё, что они говорили мне сделать год назад. Я ходила к психологу и вела безумно длинные записи в дневнике. Господи, да я даже йогой занималась! И это должно было сработать. Доктор Киркпатрик говорила, что мои результаты были настолько хороши, что мне не надо было больше приходить к ней.
И теперь это. Как, чёрт возьми, мне с этим справиться? Скажет ли она когда-нибудь, что мне не надо прийти снова?
Боль поднимается из груди, прямо к маленькому шарику в моём горле. Адам просто стоит, внимательно смотря на меня, в то время как я задыхаюсь во время собственного вздоха.
Я качаю головой.
– Перестань смотреть на меня так!
– Как «так»?
– Как будто я должна знать что-то, чего я, возможно, не знаю. Ты ничего не знаешь обо мне.
– Эй, эй! – говорит он, растирая пальцами мои руки сверху вниз. – Успокойся. Просто дыши.
Я смотрю на руки Адама на моих руках. У меня нет чувства вторжения в моё личное пространство. Прикосновения Адама чувствуются правильными. Нет, лучше, чем правильными, они чувствуются… родными.
Он подходит ближе и скользит руками в манжеты моего пальто. Он снова говорит мне дышать.
Теперь я слушаю. Я делаю глубокий длинный вдох. И что-то пахнет… знакомо.
– Я чувствую какой-то запах, – неожиданно говорю я. Что-то сладкое и острое, что отдаётся в глубине моего сознания. – Я почти помню его.
Адам смеётся.
– Хорошо.
И после этого я вспоминаю. Чистая смесь мыла, кожи и корицы – это он. Это запах Адама. И он вертится в моей голове, как память.
– Просто подожди, – говорю я и по какой-то сумасшедшей причине беру его за руку.
Его кожа тёплая и грубая, хотя на улице не может быть тридцати градусов. Но он не холодный. Его сильные пальцы оборачиваются вокруг моих без толики сомнения. На этот раз я не думаю о том, как сумасшедше прикасаться к нему. Всё, о чём я думаю, – это картинка, которую я сегодня увидела. Та самая, что сперва заставила меня побежать к дому Мэгги.
Я закрываю глаза и сильнее сжимаю руку Адама, пытаясь сфокусироваться.
Картинка снова формируется в моей голове, и я медленно выдыхаю, желая, чтобы она двигалась.
Ничего.
– Хлоя.
– Пожалуйста, – шепчу я, – просто дай мне секунду.
Он не должен мне ни секунды, и я чувствую, что мои щёки обдает жаром. Я знаю, я странная, но он вздыхает и остается на месте. Его пальцы становятся мягкими, переплетаясь с моими. Наши ладони прижимаются друг к другу, и я дрожу, хотя совсем не чувствую холода.
И затем я вспоминаю.
Классная комната. Учебный зал с прошлого года, но сейчас вечер. И постеры выглядят по-другому, так что это не прошлый год. Это было в этом году.
Адам согнулся над книгой. Я слышу свой голос. Говорю что-то о науке, может быть. Но Адам игнорирует меня, его глаза сканируют страницы.
– Уфф, не могу сфокусироваться, – разбираю я свои слова. – Я чувствую себя взволнованно и отвлекаюсь.
Адам не смотрит на меня, когда говорит.
– Из-за чего?
– Ты действительно хочешь узнать?
Он смотрит на меня с недоверием. Как будто он услышал меня неправильно. Но затем он улыбается, совсем немного, и я чувствую тепло и свет внутри, как будто где-то глубоко в моей груди поднимается солнце.
– На днях нам нужно что-то сделать с этим, – говорит он.
Я уверена, он прав.
Всё заканчивается так же быстро, как и началось. Я возвращаюсь в настоящее. Мне холодно, и я тяжело дышу, стоя на тротуаре. Каждая частица меня трясётся. Я моргаю, смотря на Адама и понимая, что наши руки всё ещё соединены.
– Я вспомнила кое-что, – говорю я. – Кое-что о тебе.
Выражение лица Адама такое интенсивное, что, клянусь, могло бы зажечь небольшой город.
Я чувствую его взгляд, касающийся самых потаённых уголков моего тела. Я не знаю, рассержен он или счастлив, или, возможно, то и другое, но когда он подходит ближе, я забываю, где я. Чёрт возьми, я забываю, кто я.
– Я не могу понять тебя, Хлоя, – говорит он мягко. Качая головой, он поднимает руку и перебирает кончики моих волос. – Я совсем тебя не понимаю.
Я чувствую восхитительный вес его руки на моём лице на протяжении одной захватывающей секунды. Он отпускает меня и поворачивается обратно к дороге, просовывая руки в рукава своей куртки. Я жду, что он сейчас уйдёт, но он не уходит.
– Ты идёшь? – спрашивает он.
– Что?
– Пошли. – Его голос звучит наполовину отвлечённо, как если бы он до сих пор держал руку на моём лице с обещанием большего в глазах. – Провожу тебя домой.
Глава 7
Родители отрываются от просмотра новостей, когда я вхожу. Мама плакала. Снова. Жизнь в этом доме до того становится похожей на мелодраму, что я ожидаю услышать печальную музыку каждый раз, когда покидаю комнату.
Мама выдавливает яркую улыбку, но меня этим не обманешь. Она плакала каждую ночь на протяжении недели после того, как мне диагностировали панические атаки и тревожное состояние. Сейчас у них даже нет названия тому, что со мной происходит. Если подумать, чудо, что она не сидит в комнате с мягкими стенами, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Эй, Хлоя! – Она старается быть радостной. Она ужасная актриса. – Мэгги была готова поговорить?
– Мы говорили в течение минуты.
– Ну, это лучше, чем ничего, – говорит она. – Так как ты…
– Как твоя голова? – спрашивает папа, заполняя паузу.
Мама пинает его под кофейным столиком. Как будто мне всё ещё шесть лет, и я этого не замечу. Возможно, вскоре они начнут писать слова, которые не хотят говорить вслух передо мной.
– Замечательно, – отвечаю я. – Я чувствую себя лучше.
– Правда? – спрашивает мама.
– Правда.
Это было правдой перед тем, как я зашла сюда. Гораздо проще не думать о ваших надвигающихся проблемах с психикой, когда вы заняты одержимостью тем, сколько раз рука парня задевает рукав вашей толстовки. Адам особо не разговаривал, но просто осознание, что он рядом, очень отвлекало.
– Ты как будто покраснела, – замечает мама. – Надо было тебе взять машину.
– Холодный воздух ещё и свежий воздух. – Я пожимаю плечами. – Я пойду наверх. У меня много домашки, и пора бы начать ее делать.
– Ты не хочешь немного поужинать? – спрашивает мама, практически выворачивая себя наизнанку, чтобы не отрывать взгляда, когда я прохожу за диваном.
– Я поужинаю, но чуть позже, – говорю я, поднимаясь сразу через две ступеньки.
Я не хочу есть.
Я хочу со всем разобраться. С исчезновением Джулиен, с моим причудливым неприятием Блейка и неуместной одержимостью Адамом, с этой сильной путаницей с Мэгги – со всем этим.
Дверь моей спальни мягко захлопывается за мной. Я включаю радио на будильнике. Я научилась этому трюку из статьи в журнале «Психология Сегодня». Музыка облегчает частную жизнь. Многие люди (читай: родители) не будут заходить к вам без предупреждения, если у вас включено радио.
Полезный совет, если не хотите быть застигнуты врасплох.
Я открываю ноутбук и съёживаюсь от картинки на заставке. Блейк и я, с переплетенными вокруг плеч и талии руками.
Это тревожит. Раньше я часами могла грезить о нашей свадьбе, рисуя его имя в своих блокнотах. Сейчас всё, что напоминает мне об этом парне, вызывает лишь отвращение.
Ещё один пункт в списке того, что не имеет абсолютно никакого смысла сейчас.
Я открываю закладки в интернет-браузере, затем проверяю Фейсбук, Твиттер и пару других случайных сайтов. Немного сюрреалистично видеть всё то дерьмо, о котором я болтала. Сначала я даже не читаю. Не совсем. Это как окунуться в ледяной бассейн. Я понемногу приближаюсь к этому, останавливая курсор на картинках профиля и датах.
Судя по всему, я была заядлым интернет-пользователем всё лето. Приблизительно до середины сентября. После этого… абсолютное радиомолчание.
Это реально жутко, просматривать посты и обновления статусов. Хотя я должна заметить, я не чувствую себя Джеймсом Бондом, как надеялась. И если все мои посты такие скучные как эти, мне и правда стоит начать жить нормальной жизнью. Или хотя бы выдумать такую.
Я снова прокручиваю ленту активности за последний месяц, ища что-нибудь пугающее. Или дьявольское, что даже интереснее.
08/02: Просматриваю почтовый ящик. Где мои оценки?
08/06: Шестьдесят дней без кофе. Мне пора выдать медаль
08/17: Серьёзно? До сих пор нет оценок. Гхх.
08/20: Новые джинсы + новые ботинки = я с нетерпением жду холодную погоду.
08/24: Блейк купил мне маргаритки. Просто так. Не правда ли это мило?
08/24: Ладно, не так уж мило. Блейк получил свои оценки за Академический тест (до смешного хорошие). Цветы = упреждающие извинения за мои предположительно плохие оценки. Если они когда-нибудь появятся.
08/25: Вот они! Вот они! Вот они! И… я боюсь открывать их.
08/25: 2155 *умираю*
09/09: Вторая неделя в выпускном классе и до сих пор без кофе. Получите, скептики!
09/13: Подсчитываю дополнительные затраты по четвёртому проекту. Пока всё идет хорошо. Будем надеяться, университетские шишки согласятся.
09/18: Я так взволнована по поводу вечеринки в эти выходные. По-любому уговорю Блейка прийти на неё!
Я прокручиваю ленту, чувствуя, как лицо сворачивается, словно скисшее молоко. Как будто я была увлечена духом учебной успеваемости. Последняя запись была самой плохой. Когда, черт возьми, я начала говорить чушь вроде «по-любому»?
Курсор замирает над этим словом, и я хмурюсь. Я не могла сказать такого. Мне плевать, что случилось со мной за последние шесть месяцев. Я могу представить себя говорящей какую-то абсолютно глупую чушь, но не это. Ни в одной из вселенных, о которых я могу подумать.
Это просто… неправильно. Это как будто кто-то, кого я совсем не знаю. Незнакомка. Такая же незнакомка, которая улыбается мне с дюжины фоток, о съёмке которых я не помню? Возможно.
Но почему ничего с сентября? Я не помешана на социальных сетях, но непохоже на меня не заходить в них дольше, чем несколько дней. Самое большее неделя. Теперь я не захожу в сеть?
Если и есть ответ на это, я понятия не имею, каков он и где его найти. Я потираю руками лицо и смотрю на часы на ноутбуке. Я провела так два часа, и всё, что я нашла, – сорок новых друзей на Фейсбуке и куча дерьмовых дополнительных приложений, в которые я вступила. И под кучей я имею в виду сумасшедшую тонну дерьмовых приложений. Я перестала считать после 26.
Я кликаю по сайту своей школы и нахожу немного больше. Я официально чертовски горяча, фигурально выражаясь. Я на доске почета, состою в клубе по репетиторству и бла-бла-бла. Ничто из этого не говорит мне, почему я не могу вспомнить последние несколько месяцев своей жизни. Или почему я так уверена, что должна что-то сделать с исчезновением Джулиен Миллер. Я только знаю, что мне нужна профессиональная помощь.
Боже, мне действительно нужно, чтобы что-то прояснилось. Я прекращаю вздыхать и начинаю закрывать программы. Когда я перемещаю курсор, чтобы закрыть один из документов, что-то привлекает моё внимание. Еще один файл – текстовый файл, – в списке недавно открытых документов.
Джулиен.
Я протираю глаза и наклоняюсь вперёд, чтобы удостовериться, но я прочла правильно.
Моя кожа становится холодной как лёд, а ладонь увлажняется на мышке, когда я навожу курсор на семь букв.
