Текст книги "Шесть месяцев спустя (ЛП)"

Автор книги: Ричардс Натали

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Затем я выхожу за порог под предлогом того, чтобы отпраздновать своё раннее приземление «чернопятничным» шоппингом.

Естественно, я не собираюсь шопиться. Разве что куплю упаковку жвачки из универсама напротив дома Адама.

Кошка миссис Корвин, вероятно, срыгивает что-то более милое, чем то, как я сейчас выгляжу, но моё самолюбие потерпит. Как и все мои невразумительные доводы «за» и «против» того, что мне делать с Адамом. Не в этом дело. А в Джулиен.

Ей нужна помощь, и она попросила меня. А значит, я должна вспомнить. Аналогичный тому краткому мгновению просветления момент, когда мы держались с Джулиен за руки в Калифорнии, был у меня только с тем единственным человеком, который сейчас сидит внутри этого дома.

Я стучу и жду, по меньшей мере, минуту, после чего стучу снова. Адам отвечает примерно через полсекунды после того, как я теряю терпение и начинаю громыхать. Даже если бы меня волновало то, как я выгляжу, мне не стоило беспокоиться. Он не брился четыре или пять дней, а его глаза настолько красные, что я спрашиваю себя, спал ли он с тех пор, как я уехала.

– Ты заболел? – спрашиваю я.

– Нет, – коротко отвечает он. Он ведёт себя невыразительно. Холодно. И вместе с тем чертовски напряжённо, обшаривая глазами всё вокруг своей квартиры, как будто ждёт появления киллера.

– Я ездила в Калифорнию, – говорю я, но на самом деле не думаю о своей поездке. – И видела Джулиен Миллер.

Он вздрагивает, и на мгновенье я вижу прежнего Адама. Того, который беспокоился обо мне.

Затем он исчезает, на лицо возвращается безразличная маска.

– Калифорния. Звучит круто. На самом деле я немного занят.

Ложь. Он не занят. Он просто хочет, чтобы я ушла. И это чертовски ранит меня, но я чувствую, что тут попахивает ложью.

Я должна подумать о Джулиен и рассказать всё то, о чём она говорила или намекала, но не могу заставить свой мозг переключиться. Я не могу думать ни о чём другом, кроме того, что ужасно стоять здесь и ссориться с ним.

– Она больна, Адам. Боже, она невероятно больна. – Я перевожу дыхание, потому что не хочу показывать эмоции. Хочу, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, но не получается. – Она больна, а я напугана, и я скучала по тебе. Я всё ещё скучаю по тебе.

Его глаза находят мои. Он останавливает меня этим взглядом. И он не скажет мне того же, я знаю, но ему и не нужно это делать. Его глаза говорят за него.

Сжимаю пальцы в кулаки на талии, потому что желание прикоснуться к нему почти причиняет боль.

– Я видела все эти здания. Номер в нашем отеле выглядел как Бальбоа Парк. Дома и витрины – всё выглядит одинаково, как будто в одном стиле.

– Испанское Возрождение, – произносит он, и я практически ощущаю, как его глаза ласкают моё лицо. Он подходит ближе, затем снова отступает. Это убивает меня.

– Адам...

Он тяжело сглатывает и качает головой, словно не может понять, как я здесь оказалась или почему не ухожу. И веду себя подобным образом.

– Хло, нам нужно покончить с этим. Тебе нужно держаться от меня подальше.

– Ты не веришь в это. Я знаю, ты не веришь в это.

– Нет, я верю. Потому что это – правда. – Он говорит так, будто кто-то клещами тянет из него слова.

Я чувствую жжение от слёз, застилающих глаза.

– Может, мне наплевать на правду.

Адам судорожно выдыхает.

– Ты понятия не имеешь, насколько всё усложняешь.

– Это не сложно. Ты знаешь.

Я уже почти плачу. Адам прикасается рукой к моей щеке, его пальцы забираются в мои волосы. Всё во мне плавится от прикосновения его руки, под мягким, тёплым давлением его пальцев.

– Хотел бы я, чтобы всё было по-другому, но это не так. Твоя мама была права, Хло. Я ворвался в ту аптеку.

– Нет. Должно быть что-то ещё. Я знаю тебя, Адам. – Он вздрагивает, и я понимаю, что права. Но он всё равно качает головой.

– Это произошло. Я ворвался в аптеку, и она права насчёт того, что тебе следует держаться от меня подальше.

Такое чувство, будто меня затягивает в зыбучий песок. Или, возможно, я сама превратилась в песок, и вся эта темнота и страх затягивают меня вовнутрь.

– Расскажи мне почему.

Он отводит взгляд и переминается с ноги на ногу, пожимая плечами.

– Деньги.

– Лжец.

Это заставляет его обратить на меня взгляд. Он поднимает руки, сдаваясь, и я чувствую холод, когда он отпускает меня.

– Прекрасно, тогда наркотики. Как насчет того, чтобы просто принять это?

– Что принять? Здесь нечего принимать, потому что ты ничего мне не говоришь! А я знаю, ты не наркоман, Адам. Назови мне другую версию.

– Какое это имеет значение? Я сделал именно то, чего ты так боялась.

– Да, я поняла эту часть. Чего я не понимаю, так это «почему».

– Тебе не понравилось моё «почему».

– Потому что это чёртова ложь! Просто расскажи мне!

Адам отчаянно рычит, пропуская руку сквозь волосы. Он знакомо пахнет, голос звучит так же, и я хочу, чтобы меня беспокоил вопрос о шраме на его руке, но этого не происходит. Больше нет.

– Скажи мне, почему ты это сделал.

Он поворачивается, бормоча что-то о том, что он занят, но я не могу больше ждать и прикасаюсь к нему. Касаюсь лишь его руки, но и этого достаточно: он вздыхает и задерживает дыхание. Закрывает глаза, когда я касаюсь его лица. Я и сама задерживаю дыхание, потому что очередное воспоминание проходит через меня.

Я на грани нервного срыва, пока Адам помогает мне расшатать замок на двери в школьную столовую. Чувствую, как он поддаётся моим пальцам. Несмотря на волнение, я закатываю глаза.

– Всё ещё не понимаю, почему мне нужно проникнуть сюда.

– Чтобы заниматься, – говорит Адам, пожимая плечами. От моего взгляда он ухмыляется. – Ну, здесь гораздо тише, чем в моём доме.

Я убираю руки, чтобы вернуться в настоящее. Адам тоже здесь, на его губах нет ни намека на улыбку. Но его глаза заставляют меня желать использовать красивые, поэтичные слова. Лазурные. Небесно-голубые.

Прекрасные.

– Я не сдамся, пока ты не расскажешь мне.

Он смотрит в сторону, и я понимаю, что он обдумывает. Может быть, проверяет мою решимость. Наконец он кивает и отступает на шаг назад, нуждаясь в пространстве, как я полагаю.

– У неё Альцгеймер. У моей бабушки.

– Как давно?

Адам пожимает плечами и просовывает руки в карманы.

– Около трёх лет. Ты знаешь что-то об этом заболевании?

– Достаточно, чтобы сказать, что мне жаль, что с ней это случилось, – отвечаю я.

Он ничего не отвечает, просто продолжает, как будто рассказывает о погоде.

– Она многое забывает. У неё был период, когда она всё время смывала свои таблетки в туалет.

– Почему?

Он пожимает одним плечом.

– Иногда она думала, что это яд. Иногда, что они были моими – украденными или что-то вроде того.

Отмахивается, как будто всё это неважно и неинтересно.

– Сначала врачи помогали, но это случалось всё чаще. В тот месяц они отказали. Сказали, если с ней настолько трудно, нам следует подумать о предоставлении ей проживания с уходом.

– Что это значит? Дом престарелых?

Он кивает.

– Вроде того. Я сказал социальному работнику, что нашёл лекарства, и ей уже лучше. У нас не было денег на большее. Я наивно полагал, что аптекарь не заметит недостающую баночку таблеток от кровяного давления.

– Но ты поранился. Твоя рука.

– Я собирался выскользнуть в окно подачи для машин. Аптека была закрыта, но хозяин был внутри. Он опустил окно прямо на мою руку. Стекло разбилось... – Адам замолкает, неопределённо показывая на белый шрам на внутренней стороне предплечья.

– Мне жаль, – снова повторяю я.

Это вызывает смех. Циничный.

– Не стоит. Это было глупо, и мне чертовски повезло, что он не пристрелил меня.

– Адам, все люди совершают ошибки.

– Ага, но большинство людей не совершают краж со взломом.

Я хочу опровергнуть это, но понимаю, что не сработает. По каким-то причинам он хочет помнить о том, что сделал. «Что за чепуха» тут не прокатит. Но будь я проклята, если он будет справляться с этим в одиночку.

– Да, это было глупо, – соглашаюсь я, поднимая руки. – Прекрасно. Ты был дураком. А теперь двигайся дальше. Попроси помощи, чтобы помочь ей. Ты вообще рассматривал этот вопрос?

Адам усмехается, расслабленно прислоняясь к закрытой двери.

– Посмотри вокруг, Хло. Мы тут не разбрасываемся деньгами и альтернативами.

– Но ведь существует огромное количество социальных программ для пожилых. Так почему бы и нет? Она что, нелегальная иммигрантка или что-то вроде?

– Ты не понимаешь, верно? – Он поднимает голову и прикрывает глаза. – У меня нет другой семьи.

– Знаю, ты заботишься о ней...

– Забочусь о ней? – Адам практически смеётся над этим. – Да, Хлоя, забочусь. Но я не Мать Тереза, и здесь речь идет не о семейной преданности. Если они узнают, насколько она плоха, мы оба закончим в Системе.

Качаю головой, всё ещё не понимая. Он наклоняется ближе.

– Дом престарелых для неё. Приемная семья для меня. Прощай, Риджвью Хай и её достаточно приличная академическая программа. Привет, приемные семьи и школы с металлоискателями.

Я сглатываю комок в горле, который собирается вырваться из моей груди.

– Ты украл лекарства, потому что не хотел, чтобы тебя отдали в приёмную семью.

– Да. И потому что я не хочу, чтобы моя бабушка умерла. Она неидеальна, да. Но я – всё, что у неё есть.

Он, должно быть, принимает моё молчание за осуждение, потому что скрещивает руки на груди и лицо становится непроницаемым.

– Это не круто, Хло. Но это так, как есть. И неправильно втягивать в это тебя.

– Я понятия не имею, что правильно.

С усилием тяну его за полы пальто, потому что он настолько высокий, что просто подняться на цыпочки будет не достаточно.

Я целую его, и поначалу его губы напряжены и неподатливы. Я знаю, что это только попытка сопротивления, и поэтому игнорирую ее. Отличный выбор, потому что через пару секунд руки Адама падают на мои плечи, и он целует меня так, как будто изголодался. Вскоре я чувствую, что лекарства понадобятся именно мне.

Когда мы наконец отстраняемся, его глаза закрыты, а дыхание выходит маленькими судорожными вздохами. Не могу до конца поверить, что я одна способна сделать такое с ним. Это ошеломляет.

– Я пытаюсь сказать, что не лучшая компания для тебя, – выдыхает он низким и хриплым голосом.

– Ну, я никогда не была хорошим слушателем.

Его губы изгибаются в ухмылке.

– Мило. Но, Хло, это нечто большее. Есть вещи...

– Мне плевать, – обрываю я, качая головой. – Ничего из сказанного тобой не заботит меня. Не сейчас.

– Думаю, тебя обеспокоит это.

– Нет. – Я прижимаю пальцы к его губам. Я делаю это, потому что мне всё равно. Или, возможно, я просто не готова услышать от него что-то ещё.

Я вижу боль в его глазах, но, в конечном счёте, он смягчается. Целует подушечки моих пальцев, прежде чем взять мою руку в свою.

– Ты всегда всё делаешь по-своему, да?

– О да. – Я прижимаюсь к нему.

Руки Адама сжимаются вокруг меня, и я чувствую себя замечательно. Стресс и страх покидают меня, как песок сквозь решето. Я прижимаю лицо к его груди, и его подбородок легко прижимается к моей голове.

– Ты хотела ещё чего-то добиться от меня? – спрашивает он, его дразнящий голос мурлычет возле моей щеки.

Вздыхаю в его объятьях, мечтая, чтобы этого было достаточно. Если я останусь здесь, в его руках, мне будет достаточно. Но вокруг целый мир, с которым нужно иметь дело. Школа, родители и...

– Вообще-то, есть одна вещь, которая мне нужна.

– Назови её.

– Мне нужна твоя помощь, чтобы спасти Джулиен Миллер.

Глава 25

Я объясняю всё за огромным куском пиццы с сыром. Это место я помню из момента с газировкой Ред Поп. В перерывах между жирными укусами я рассказываю ему обо всём. О нас с Мэгги. О Блейке и его выслеживающем телефонном звонке. Дополняю всё рассказом о Джулиен и даже о нашей так называемой Злой Ведьме, докторе Киркпатрик.

Наконец я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, хватаю ещё один кусок пиццы и жду, что ответит Адам. Жду некоторое время, но вижу, что он ещё обдумывает мой рассказ. Я сама до сих пор не разобралась в этом, а у меня было несколько дней.

Но, в то же время, ожидая его ответ, я спрашиваю себя, что за выражение написано на его лице. Шок? Отрицание? Страх? Последнее кажется верным, но не имеет никакого смысла. Чего бы ему, чёрт возьми, бояться?

– Может, хоть что-нибудь скажешь? – спрашиваю я, ударяя случайные кубики льда соломинкой.

– Не уверен, с чего стоит начать, – отвечает он, и я слышу жужжание входящего сообщения на его телефоне.

– Полагаю, что-то вроде «Боже, Хло, я не верю тебе» может сработать. – Мой голос звучит не так легко и беззаботно, как я думала.

Адам отталкивает тарелку и откидывается назад в кабинке. Его телефон жужжит снова, и он раздражённо что-то нажимает, чтобы убрать звук.

– Ну, я не думаю, что ты можешь помочь Джулиен. Шизофрения никуда не денется, Хло. И это не сибирская язва. Ты не можешь использовать её как оружие.

– Может, это и правда, но откуда мы знаем, что это шизофрения? Откуда нам знать, что это не одна из тех странных штук с гипнозом, которые доктор Киркпатрик проделывала с нашей группой?

– Я знаю, потому что был в группе. И ни разу она не просила нас лечь на кушетки и начать обратный отсчёт.

Медленно киваю, очищая руки салфеткой.

– Ты не веришь мне. Я поняла.

– Это не вопрос доверия к тебе, Хло. Я знаю эту женщину. Она немного зациклена на глубоком дыхании, но она не второе пришествие Чарльза Мэнсона.

– Ладно, господи, я надеюсь, она в курсе, что может позвонить тебе для показаний в суде присяжных.

Его выражение лица меняется. Он снова выглядит напряжённым. Может, нервным. Боже, это не может быть правдой. Если он нервничает, значит, я выставила себя полным психом. Я вздыхаю и переплетаю свои пальцы с его на столе.

– Прости. Я знаю, это несправедливо. Мне просто нужны ответы.

– Знаю. Но я не хочу видеть, как ты выдумываешь то, что не сможешь проверить.

– Что это значит?

– Это значит – будь осторожна и не кидайся обвинять невинных людей, потому что уже отчаялась найти причину всему происходящему.

– Этому есть причина, Адам. И Джулиен думает, что я знаю эту причину.

– Джулиен – шизофреничка, которая, вероятно, верит во множество разных вещей, Хло.

– Ты начинаешь говорить как Мэгги.

Он смотрит вниз на свои руки.

– Есть ли вероятность того, что мы оба правы?

Нет. Смешно это или нет, но я абсолютно уверена, что Джулиен не просто шизофреничка. Но знания об этом недостаточно. Мне нужны доказательства.

***

– Спасибо, что согласились принять меня почти без предупреждения, – говорю я, устраиваясь на кушетку.

Доктор Киркпатрик улыбается и открывает свою записную книжку.

– К счастью, у меня было свободное время. Ты казалась такой расстроенной по телефону.

Хорошо. Именно к этому я и стремилась. А если удача будет сопутствовать мне, мама будет дома вовремя, чтобы увидеть безумную записку, которую я оставила на кухонном столе. Я отчаянно взываю к небу, чтобы сегодня мне благоволили мои звёзды, потому что это самая великая вещь, которую я когда-либо хотела провернуть. Самая великая.

– Я ездила в Калифорнию с Мэгги, – говорю я, хотя чувствую сильное подозрение, что она уже знает об этом. Что-то подсказывает мне, что она знает обо всём, что я пытаюсь от неё скрыть.

– Это большой шаг по сравнению с нашей прошлой встречей. Вы двое тогда вообще не разговаривали.

– Ну, я постаралась выстроить мостик, но теперь не думаю, что это сработало, и я просто не знаю, что делать.

Как, чёрт возьми, она воспримет это? Должно быть, у меня сдали нервы от того, что нахожусь здесь, раз я так начала. Но она отъезжает на своем стуле на колёсах и задаёт мне, по меньшей мере, дюжину наводящих вопросов, чтобы помочь лучше понять ситуацию.

Я кое-как отвечаю. Возможно, это выглядит вдумчиво, но на самом деле я не могу перестать смотреть на часы. Прошло четырнадцать минут. Почему, чёрт побери, моя мама не нашла записку? Она была на пути к дому. Значит, у неё не должно было занять много времени, чтобы примчаться сюда.

Естественно, она бы, по крайней мере, позвонила, верно? Когда ваша дочь оставляет записку, полную душевной драмы, заканчивающуюся как: «Если ты хочешь узнать, что со мной происходит, ты можешь позвонить моему психотерапевту. Она знает, насколько всё на самом деле плохо».

– Хлоя, должна отметить, ты держишься очень отстранённо.

– Простите. – Это всё, что я могу из себя выдавить. Я становлюсь полностью опустошённой.

Боже, не знаю, кого я хочу обмануть. Это смешной план, и он никогда бы не сработал.

Я слышу звонок во входную дверь и делаю над собой огромное усилие, чтобы не усмехнуться. Вместо этого я хлюпаю носом и смотрю вниз на руки. Возможно, мне следует что-то сказать? Что, чёрт побери, она у меня только что спросила?

– Я просто хочу, чтобы всё снова стало нормально. – Надеюсь, такой ответ прокатит.

Я слышу снаружи мамин голос. Даже несмотря на то, что он приглушён стенами, различаю в нём командные нотки. Я была по ту сторону этого тона, поэтому моё сердце ноет за бедную маленькую секретаршу, которой он предназначен.

Взгляд доктора Киркпатрик быстро переключается на дверь, недовольная гримаса на мгновение морщит её губы перед тем, как она снова смотрит на меня.

– Возможно, для тебя настала пора переосмыслить «нормальность», чтобы прийти к пониманию того, что происходит сейчас.

– Не понимаю, почему всё просто не может быть как раньше.

– Есть времена, когда перемены неизбежны.

– Я не хочу перемен!

Мой голос звучит как у двухлетнего плаксивого ребенка, но мне плевать. Её взгляд снова переключается на дверь, за которой голос моей мамы становится громче, словно в театральной постановке. Секретарша отбивается, как может, но моя мама – это сила, с которой нужно считаться.

Я строю озабоченное выражение лица.

– Там всё в порядке?

– Уверена, что да.

Мама кричит что-то очень похожее на «я засужу тебя», и мои плечи сжимаются.

– Вам точно не стоит проверить?

– Это поможет тебе расслабиться?

Тяжело сглатываю, сгорбив плечи.

– Определённо.

Она выскальзывает наружу, забирая свой блокнот с собой. Я срываюсь с кушетки, как только слышу щелчок закрывшейся двери. На её маленьком столе скудно, в верхнем ящике маркеры и зажимы для бумаги. Большинство закрыто. Проклятье.

Я вздыхаю, прислонившись к столу. Краем глаза замечаю кожаный ремешок. Её портфель.

Через дверь я слышу, как доктор Киркпатрик пытается успокоить мою мать. Возможно, она ничего не скажет про то, что я здесь. Тот факт, что в этот момент она спорит с моей мамой, является нарушением врачебной тайны. Но, думаю, этот спор будет безуспешным.

Я откидываю тяжелый кожаный полог её сумки и пролистываю многочисленные счета и образовательные статьи. Есть несколько файлов с незнакомыми именами пациентов, но больше ничего. Нет, это не может быть очередным тупиком. Просто не может.

Я снова пролистываю файлы, и мои пальцы цепляются за тонкую обёрточную бумагу, которую я прежде не заметила. Заголовка нет.

Тяну её наружу и просматриваю бумаги. Это записи по медитации. Записи по учебной стратегии. Я просматриваю бумаги, скрепленные вместе и это… о, боже. О, боже, это не может быть правдой.

Но так и есть.

Мои колени опасно слабеют. Я заставляю их держаться только силой воли, мои пальцы крепко зажимают скрепленные бумаги.

На первой странице список исследовательской группы. На второй список химических побочных эффектов. Я вижу маленькие красные пометки точками напротив каждого из имён на первом листе. Своего рода код. Или перечень проверочных операций.

Я слышу звон дверного колокольчика и бросаю папку обратно в её сумку, держа в руках эти документы. Кровь стучит в ушах, пока я закрываю сумку и засовываю её обратно под стол. Дрожащими руками складываю документы и глубоко засовываю их к себе в сумку. Я всё ещё вожусь с молнией, когда доктор Киркпатрик возвращается, качая головой.

– Приношу извинения за то, что нас прервали. Хлоя, ты в порядке?

Сомневаюсь. Моё сердце бьётся со скоростью, наверное, три тысячи ударов в минуту, а дышу я чаще, чем колибри. Говорю только то, о чём могу думать:

– Это же была моя мама?

Это… о, боже, это блестяще. Я даже не думала об этом, когда вынашивала свой план, но моя мама вмешалась в этот внеплановый сеанс. Да, это, безусловно, является уважительной причиной для паники.

Доктор Киркпатрик садится в кресло и смотрит на меня так, будто вычислила весь план.

– Да, это была она. Что-то подсказывает мне, что ты не удивлена её приходу, учитывая тревожную записку, которую ты оставила на кухонном столе.

Я опускаю взгляд и кусаю нижнюю губу, надеясь, что моя лишающая трудоспособности паника пройдет под влиянием стыда.

– Хлоя, возможно ли, что какая-то часть тебя хотела, чтобы твоя мать пришла сюда и доказала твою значимость?

Единственная вещь, которую моя мама доказала, появившись здесь, – это то, что контроль нужен ей так же сильно, как большинству из нас – кислород. Но этого я не говорю. Я делаю уязвлённое выражение лица и поднимаю на неё глаза.

– Возможно, – говорю я слабым голосом.

Доктор Киркпатрик наклоняет голову и ждёт какое-то время. Оно тянется слишком долго, так долго, что я начинаю думать, насколько близко сижу к женщине, которая похитила мою память. Думаю о маленьких красных пометках рядом с нашими именами, и это всё, что я могу сделать, чтобы не сорваться с кушетки и не выбежать за дверь.

– Хлоя, это понятно, что ты жаждешь внимания от мамы, нуждаешься в доказательствах её любви. Но, возможно, нам стоит поговорить о более конструктивных способах для удовлетворения твоих потребностей?

Я киваю, и это легче, чем должно быть, учитывая, с кого началось всё дерьмо, которое происходит сейчас. Но ничего. Она может проповедовать всё, что захочет. Если у меня в сумке именно то, что я думаю, уверена, что в следующий раз, когда я услышу её слова, она будет держать руку на Библии, а справа от неё будет сидеть судья.

Глава 26

Адам паркуется на школьной парковке через пять минут после того, как сказал, что подъезжает. Я выбираюсь из своей машины и забираюсь к нему на переднее сиденье. Он переоделся и принял душ, но по-прежнему выглядит ужасно расстроенным. И даже когда он пропускает пальцы сквозь мои волосы и шепчет «привет» возле моих губ, я не могу поцелуем стереть это выражение с его лица. Не в этот раз.

– Так что случилось? – спрашивает он.

Я не отвечаю и не спрашиваю, из-за чего он расстроен. Позже для этого будет время. Расстёгиваю сумку и даю ему бумаги с названиями химикатов и побочными реакциями. Перемещаюсь обратно на свою сторону машины, потому что мне не нужно читать это. Я знаю каждый из побочных эффектов.

Реалистичные сновидения. Повышенная способность к обучению. Сухой язык. Полидипсия. Лунатизм. Головные боли. Параноидный бред. И мой любимый – нарушения памяти.

Адам просматривает страницу, нахмурившись.

– Что это?

– Ну, они ещё не придумали этому громкое название, но я уверена, что это разновидность бензодиазепина. Ну, что-то вроде... Рогипнола.

Он смотрит на меня широко распахнутыми от шока глазами.

– Хлоя, каким образом у тебя появилась информация о дозировках и побочных эффектах Рогипнола?

– Это не совсем Рогипнол. Вдобавок ко всем этим треклятым эффектам, Рогипнол вызывает вялое, пьяное состояние. Не очень благоприятное, согласно некоторым исследованиям.

– О чём ты вообще говоришь?

Я протягиваю вторую бумагу, на которой написаны наши имена и маленькие пометки красной ручкой.

– Смотри, это новые добавки, которые снижают психотропное воздействие, но, боже мой, они на самом деле делают из тебя губку, впитывающую информацию. До тех пор, пока ты не лишишься огромного куска своих воспоминаний, ты бесценен.

Его глаза находят мои, и становится ясно, что до него дошло. Он понижает голос. Я никогда не слышала у него такого тона. Листок трясётся в его руках, я вижу, как он дрожит. Это наводит меня на мысли о том первом разе, когда я посмотрела на него. Я думаю о Мэгги, стоящей перед всем классом, и о себе, потянувшей за пожарную сигнализацию.

– Хлоя, откуда у тебя это? – спрашивает он. Его голос тихий, лицо побледнело.

– Это файлы доктора Киркпатрик. Не беспокойся. У тебя и Блейка нет никаких пометок напротив имени, так что тебя это не затрагивает. Но напротив оставшихся имён имеются пометки. У меня всего две, поэтому я должна чувствовать себя счастливчиком, да?

– Ты думаешь, нашей учебной группе давали наркотики. – Его голос как у робота, будто он не может поверить в это, не может даже допустить в своих мыслях такую возможность.

– Тут нечего раздумывать, Адам. У тебя в руках доказательства.

Он снова и снова качает головой.

– И ты нашла это в папке у доктора Киркпатрик? Ты уверена?

Я округляю глаза.

– Ну, если только она не поменялась своим кейсом с другим человеком, который стоит за потерей моей памяти, то да, я чертовски уверена.

Адам выглядит настолько бледным, что я спрашиваю себя, не станет ли ему плохо. Его телефон жужжит в кармане, и он с гримасой отключает его. Потирает дрожащей рукой над своими налитыми кровью глазами.

– Что ты собираешься делать?

– Пойти в полицию. Что ещё я могу сделать?

Он качает головой.

– Ты не можешь этого сделать.

– Прости, что?

– Что, если ты ошибаешься? Что, если ты просто неправильно всё поняла? Знаю, это выглядит ужасно, Хлоя, но вещи такого рода могут разрушить её карьеру, даже если она докажет свою невиновность.

Я ощетиниваюсь на его слова, смотря через сиденье.

– Ты в своём уме? Эти файлы были соединены вместе! Она делала пометки на них, Адам!

– А может, она так же нашла их! Такого ты не предполагала? Хоть на секунду задумалась о том, что можешь натворить, даже не доказав её причастность к этому?

Я не думала об этом. Я вообще много не думала, так что просто молчу и смотрю на него так, будто он горящая бомба.

Он немного откланяется от меня, его лицо становится непроницаемым, когда он протягивает документы обратно мне.

– Я просто думаю, что тебе следует поговорить с ней.

– Поговорить с ней? Поговорить с женщиной, которая давала наркотики восемнадцати школьникам?

– Да, поговори с ней! Потому что, если она нашла это, идя против чьей-то воли, это может раскрыть всю картину. В числах есть сила, Хло.

Адам, должно быть, видит, что получил поддержку от меня, потому что склоняется, прикасаясь к моему лицу.

– Я пойду с тобой, но ты должна поговорить с ней. Дать ей шанс объяснить всё.

Тяну документы из его рук и трясу ими, акцентируя внимание.

– Я не отдам ей их обратно.

Он лишь пропускает дрожащую руку сквозь волосы и вздыхает.

– Прекрасно. Давай просто поговорим с ней. Когда она заканчивает работу?

– Два часа назад.

– Встретимся с ней завтра? Когда она не работает?

– Завтра суббота. Думаю, она принимает последнего пациента в четыре, – отвечаю я.

– Эй, – говорит он, касаясь меня. – Мы пройдём через это. Мы докопаемся до истины.

– Хорошо, – снова говорю я, но сейчас мне некомфортно чувствовать его руку на своём лице. Потому что могу думать лишь о его дрожащих пальцах возле моей кожи.

***

Я кидаю ключи на столик возле двери. В доме тепло и тихо. Иду на кухню на запах и шипящий звук бекона. Папа склонился над сковородой, клетчатая рубашка натянулась на его широких плечах.

– Ну, как оно? – спрашивает он.

– Мне лучше, – признаюсь я, проверяя часы на микроволновке. Ещё двадцать один час до того момента, как я смогу что-то сделать. Или я могу пойти прямо сейчас. Если я права, то смогу раскрыть заговор уже сегодня вечером.

А если ошибаюсь, карьера доктора Киркпатрик будет разрушена.

Я смотрю, как папа тянет полоски бекона со сковородки. Он выкладывает их рядом на бумажных салфетках, вместе, по меньшей мере, с дюжиной других.

– Знаешь, твоя мама сегодня как с цепи сорвалась из-за эпизода с доктором Киркпатрик.

Дерьмо. Я совершенно, абсолютно об этом забыла.

Великолепно. У меня двадцать один час до того, как я буду противостоять женщине, которая давала мне наркотики. И, вероятнее всего, я проведу двадцать с половиной из этих часов в разборках над своим поведением.

– Мама сорвалась бы с цепи, даже если бы я просто опоздала в школу, – отвечаю я, цепляя кусок бекона с папиной тарелки.

Он выключает конфорку и ставит сковородку обратно на плиту. Он рассержен. Это редкое зрелище, и я стараюсь не связываться с этим.

– Какова причина, Хло?

– Что?

Папа в раздражении разводит руками.

– Это всё равно, что лить бензин в лесной пожар. Ты же знаешь её.

Я в молчании грызу бекон и смотрю в пол. Что ему ответить? Не могу же я сказать, что на самом деле да, я это знала, и весь смысл был в том, чтобы вывести её из себя, пока я пыталась придумать, как стащить файлы у моего психотерапевта.

Честно говоря, думая об этом сейчас, я осознаю, насколько расчетливая.

– Ты собираешься хоть что-то сказать? – спрашивает он.

– Не знаю, что сказать, пап. Понимаю, это было неправильно, но я устала. Мы никогда не могли договориться.

– Да, с тех пор, как ты начала ходить, – издевается он. – Но это другое. Ты напугала её, ребёнок. И ведешь себя так, словно для тебя это неважно.

Я чувствую укол вины. Откладываю бекон, аппетит исчез.

– Это важно. Я не могу всё это объяснить.

– Ну, это твоя новая тенденция. И мне очень сложно не связывать это с Адамом...

– Папа…

– Не «папкай» мне, Хлоя. В данном случае, я на её стороне. Мне вообще-то никогда не нравилась мысль, что ты с кем-то встречаешься, но с кем-то, у кого есть судимость?

– Есть многое, чего она не знает в этой истории, и ты тоже.

– Мне не хочется узнать что-то ещё об Адаме, Хлоя, и правда в том, что и тебе это не нужно. Ты хоть представляешь, насколько безоблачно теперь твоё будущее? Ты хоть представляешь, какие возможности тебе доступны?

Я округляю глаза, прислоняясь к стене.

– Да, пап, представляю. Знаю, потому что у меня есть родитель, который пилит меня важностью моего будущего каждую минуту, каждый день на протяжении последних семнадцати лет. – Затем я симулирую испуганный вздох. – Ох, посмотри! Теперь у меня двое таких родителей.

Он опускает взгляд, очевидно задетый. Боже, что со мной не так? Что, чёрт возьми, я делаю? Чувствую себя как верёвка, скрученная в несколько узлов, как выжатый лимон.

– Прости. Я уже не понимаю, что со мной не так.

– Почему ты так уверена, что с тобой что-то не так? У тебя открытые приглашения практически в любой колледж, который ты хочешь, а родители готовы за него платить. Как это может казаться мрачной перспективой?

– Она не мрачная. Но иногда всё это кажется нереальным. Я даже не понимаю, кто я или чего хочу, пап. Я не могу просто взять и прыгнуть высоко, потому что я потрясающая ученица. Для меня это гораздо больше.

Слова вылетают из моего рта, и я чувствую себя сильнее от того, что произнесла их.

Прежде чем он успевает что-то ответить, открывается входная дверь.

– Привет! Ребята?