Текст книги "Последний каббалист Лиссабона"

Автор книги: Ричард Зимлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Глава XIX

Мы с Фаридом поднимаемся по склону расцвеченного пятнами кустарника холма навстречу башням Монастыря Грасы и утреннему солнцу Лиссабона. Низкорослая монашка с единственным торчащим зубом, охраняющая свой драгоценный мраморный крест, оборачивается, чтобы посмотреть на нас.

Особняк доны Менезеш нависает над грязной дорогой, обрамляющей северный склон холма. Каменная крепость, перестроенная из заброшенного романского военного укрепления, ее единственная современная деталь – мраморный балкон, опирающийся на четыре летящих контрфорса, построенных на обнажившемся известняковом склоне.

Я бывал здесь дважды, оба раза принося шелковые платья, заказанные у моей матери. Мы идем к воротам у бокового входа в дом. Сад, засаженный огромными марокканскими кедрами, дарит нам спасительную тень. Отсюда нам виден край балкона на внутренней стороне дома. Высокий худощавый мужчина в синем берете с плюмажем стоит под дальним контрфорсом. В руках у него бокал из красного стекла, он непринужденно беседует с кем-то, кого я под этим углом не могу разглядеть. Он показывает на что-то слева от себя, и я узнаю его: это граф Альмирский.

Зоровавель и царица Эсфирь объединились.

У ворот светловолосый стражник в характерной ярко-фиолетовой шляпе наемника доны Менезеш уносит мое послание в дом. Когда мы уже уходим прочь, Фарид показывает:

– Может, у нее скидка за наем этих буйволоподобных монстров.

Мне бы хотелось засмеяться, если только я мог быть уверен в том, что все еще являюсь тем юношей, каким был раньше, но, похоже, я больше не обладаю такой возможностью. Мы проходим мимо угрюмой монашки, все еще стоящей на страже возле монастыря, и мое сердце подскакивает, словно стремясь выскочить из груди. Я думаю: «Если моя жизнь оборвется здесь, что это будет значить?»

Времени на поиски ответа нет. Мы, оскальзываясь, сбегаем вниз по холму. Улицы Лиссабона, изогнутые под немыслимыми углами, молча приветствуют нас.

Вернувшись домой, я достаю из геницы два бесценных трактата Авраама Абулафии «Жизнь Мира Грядущего» и «Сокровища Сокрытого Эдема». В обоих на полях сделаны заметки рукой моего наставника.

– Что это ты делаешь? – спрашивает Диего сверху.

Они вдвоем с отцом Карлосом стоят на лестнице, глядя на меня с почти материнской нежностью и беспокойством.

– Теперь я понял, чего от меня хочет дядя. Если дона Менезеш пытается приобрести рукописи на иврите посредством графа Альмирского, она их получит. Но за очень высокую цену. Я хочу последнюю Агаду моего учителя. Это доказательство, которого мне не хватает.

– Но ты ведь сказал нам, что считаешь Соломона виновным в… – начинает священник.

– Кому какое дело до моих слов! – перебиваю я. – Ты веришь во все, что слышишь?!

Он морщится, словно понюхав что-то протухшее. Диего спрашивает меня:

– Обмен? Книги господина Авраама за Агаду?

– Именно.

– Ты унаследовал хитрость своего дядюшки, – осторожно говорит мне отец Карлос. – С этим не поспоришь. Но, возможно, ты немного чересчур умен.

– Тебя искушает дьявол, – заключает Диего.

– Вы двое начинаете говорить одинаково, – замечаю я. – Думаю, страх заставляет всех евреев говорить одно и то же. Это становится утомительным. В любом случае, это не искушение дьявола. Дона Менезеш – такая же запуганная еврейка, как и мы все.

– Еврейка?! – восклицает Диего. – Она не еврейка!

– Она изображена как царица Эсфирь в личной Агаде дяди… приносящей Тору Мордехаю.

– Это еще ничего не доказывает! – усмехается он.

– Мне этого достаточно!

Голосом умудренного взрослого Диего говорит:

– Даже если ты и прав, она не еврейка. Она новая христианка. Пропасть между этими понятиями все шире с каждым днем. – Я закатываю глаза, и он добавляет: – Как бы то ни было, нож не знает религий. А в распоряжении ее охранников весьма острые ножи. Мы все имели шанс в этом убедиться не так давно.

– И что, по-твоему, я должен сказать? Я все это знаю.

Священник спускается по лестнице и приближается ко мне. В его взгляде читается мольба, когда он говорит:

– Берекия, теперь, когда у тебя не осталось ни отца, ни дяди…

– Бросьте, Карлос! Мне не нужна ваша защита.

Он отвечает мне тяжелым вздохом, который я слышу всю свою жизнь, означающим, что я слишком упрям, чтобы со мной все было хорошо. Я убираю манускрипты в кожаный футляр, который дядя брал с собой, отправляясь на духовную прогулку к горе Синтра. Ко мне подходит Диего.

– И где ты намерен с ней встретиться? – интересуется он.

– На Миндальной ферме, – отвечаю я.

– Почему там?

– Дядя сказал мне пойти туда.

Отец Карлос судорожно вздыхает. Когда я прохожу мимо него, он хватает меня за руку:

– К тебе являлся господин Авраам? – Я киваю, и он приглушенно спрашивает: – И ты говорил с ним?

– Я задал Господу вопрос во сне, и ко мне явился дядя.

– Что… что он сказал?

– Что последние врата будут пройдены у башни на Миндальной ферме.

– Берекия, – говорит Диего, – если ты прав, то получается, что дона Менезеш и граф Альмирский приказали убить господина Авраама и Симона. Тебе не следует туда идти. Я позову твою мать. Я вижу, что нас ты не слушаешь.

– Стой! Не приводи ее сюда! Симон не был готов. Так же, как, видимо, и мой дядя. Они не знали, насколько она в действительности опасна. Я знаю.

Он продолжает протестовать голосом, срывающимся в истерику. Я поднимаю руку, чтобы призвать его к тишине:

– Если ты расскажешь об этом матери, она просто сошьет еще несколько своих дурацких талисманов. Оставь ее в лавке. Сейчас мы должны попрощаться. Ты можешь уже уехать к моменту моего возвращения.

Диего обнимает меня, но его слезы совершенно не затрагивают мои чувства: мной владеет жестокое безразличие, связанное путами жажды отмщения.

– Желаю тебе найти жемчужины дождя, которых так жаждешь, падающие с неба над Константинополем, – говорю я, улыбаясь самой радостной из своих улыбок. – И не забудь те трактаты, которые ты собирался купить у сеньоры Тамары. Ты не сможешь найти их абы где. Если тебе нужны деньги… – Я роюсь в сумке и отдаю ему кольцо сеньоры Розамонты с аквамарином.

Он забирает его у меня:

– Берекия, я не знаю, что…

– Ничего не говори. Тебе в Турции пригодится все.

– Я буду тосковать по чудесам Португалии. И больше всего по добрым евреям Лиссабона. – Он жестом благословляет меня. – Пускай, наконец, ты и твоя семья обретете мир, который вы давно уже заслужили.

Пока мы с Фаридом идем к Миндальной ферме, янтарные травы и цветущие деревья Португалии словно кричат нам о разделении. Мы, евреи, вновь рассеиваемся, и эти тутовые деревья и кусты лаванды, маки и сороки не услышат своих имен на иврите века, возможно, больше никогда. Может быть, это для них и к лучшему.

Могильные холмики на ферме из-за засухи еще не поросли сорной травой. Деревянные отметки с небрежно написанными по-португальски именами напоминают руки, тянущиеся к жизни.

Мы заходим в башню и поднимаемся по винтовой лестнице. Круг за кругом мы взбираемся вверх, к колокольне, пустой, если не считать пятнышек птичьего помета Мы выглядываем наружу, рассматривая золотистые ковры ячменных полей и вспаханной земли, разделенные рядами пробкового дерева, с которых ради неверной прибыли содрана благородная кора.

Мы ждем.

Закат, отмечающий конец Пасхи, поднимается, расцвеченный золотистыми тонами, словно огромная пальма, шатром укрывающая Эдем.

Несколькими минутами позже, как я и просил в записке, подъезжает экипаж доны Менезеш, останавливаясь возле границы собственности фермы. В одиночестве она неторопливо идет к нам по старой аллее миндальных деревьев, держа над головой пурпурный зонтик. Но у нее в руках нет рукописи. Фарид показывает мне:

– Время пришло.

Он прячет кинжал за пояс. Стараясь сохранять невозмутимость, я поднимаю футляр с манускриптами Абулафии.

Мы спускаемся с колокольни. Прикосновение дядиной руки успокаивает меня, уводя от бесконечной череды ступенек и моего прерывистого дыхания.

Добравшись до подножия башни, мы с Фаридом стоим за каменным валуном и ждем аристократку.

Дона Менезеш не подводит. Она осторожно переступает через порог башни и приветствует меня сдержанным кивком. Видимо, таким же царственным жестом она предупреждает своих извозчиков о том, чтобы они были готовы отправиться в путь. Ее лицо, хоть и не отталкивающее, кажется слишком круглым и маленьким, возможно потому, что каштановые волосы зачесаны назад и стянуты на затылке под высоким черным конусом, украшенным желтой лентой. Ее струящееся шелковое платье расшито вертикальными полосами бирюзового и изумрудно-зеленого и по моде приподнято на животе, создавая впечатление беременности.

Глядя на нее в упор, как не делал никогда прежде, я почему-то решаю, что она безумно боится старости: ее безвкусно выщипанные брови и длинные ресницы чересчур ярко накрашены, до черноты, а безобразная розовая пудра высветляет смуглую кожу. Ее губы, сложенные в гримасу нетерпения, краснее рубинов. Неожиданно она закрывает свой зонтик, изящно теребя ожерелье из изумрудов и сапфиров. Ее взгляд останавливается на лице Фарида. Повернувшись ко мне, она приобретает вид неискренней истовой симпатии.

– Я пришла, как ты и просил, – говорит она. – Не будешь ли ты столь любезен, чтобы объяснить мне, что за…

– Вы не принесли Агаду моего дяди? – требовательно спрашиваю я.

– А ты грубиян, – замечает она, словно это вполне подходящий ответ на мой вопрос.

– Где она? – повторяю я.

– Не знаю. – Она поднимает брови, будто удивленная моими подозрениями. – Но ты можешь жить в полной уверенности, что у меня ее нет.

– Это невозможно, – говорю я.

– Но это правда, – отвечает она. – Скажи, ты ведь никому не говорил обо мне, о…

– Не волнуйтесь, мы не приведем шпионов к вашим дверям. Всему миру известно, что вы старая христианка, да что там – сама Кастильская Инквизиция.

– Скажи, как ты это узнал? – спрашивает она. – Может, через мать?

– А она знает?!

– А, значит, дражайшая Мира сдержала слово и не рассказала тебе. – С заметным облегчением она проводит кончиками пальцев от подбородка к шее.

– Нет, она ничего мне не говорила. – Пока я говорю, на меня обрушивается озарение. – Корзина фруктов, с которой вы всегда уходили от нас, – говорю я. – Книги прятали на дне. Она знала.

– Однажды «Разговор Птиц» Аттара испачкался в виноградном соке. Твой дядя был в бешенстве.

Дона Менезеш улыбается лживой, выученной улыбкой. Видя, что я не намерен отвечать ей тем же, она заносчиво спрашивает:

– Так как же ты сам узнал обо мне?

– Вы изображены в личной Агаде моего дяди как царица Эсфирь. Не могло быть никаких сомнений насчет вашего вероисповедания. И в его изображении вы нарисованы не только приносящей Мордехаю Тору, но и прячущей под рукой список Бахира.

Она беспокойно теребит ожерелье и уважительно склоняет голову:

– Умно. Мои комплименты. Но я должна заметить, что твой дядя слишком сильно рисковал с этой работой.

– Вы поэтому его убили? – спрашиваю я.

Она вздрагивает:

– Убила его? Я?!

– Ваше удивление столь же фальшиво, сколь камни на вашей шее.

– Эти драгоценные камни по чистой случайности стоят больше ваших жизней, вместе взятых, – подчеркивает она.

– В наши дни это может значит лишь, что они не стоят почти ничего, милая дама.

– Вижу, ты очень похож на своего дядюшку.

– Но не такой наивный, – отвечаю я. – Я знаю, кто вы и что сделали.

– Неужели? – Она задирает подбородок и улыбается, словно забавляясь ловкими проделками собаки. – Расскажи мне, что, по-твоему, ты знаешь.

– Я ничего не стану вам рассказывать. – Я достаю из футляра рукописи. – Я пришел, чтобы предложить вам это в обмен на последнюю иллюстрированную Агаду моего дяди. Я знаю, что она у вас. Эти манускрипты стоят много больше. В обеих есть предисловия, выполненные рукой самого господина Авраама Абулафии, будь благословенно его имя.

– Если ты так уверен в том, что я убила твоего дядю, почему ты не пытаешься убить меня?

– Ваша смерть не вернет его, – говорю я.

– Доводы разума – не для мести. Твои колебания говорят о том, что ты не вполне уверен в моей виновности. – Она кивает мне, словно ожидая моего согласия.

– Мне нужна его Агада! – ору я. – И вы не уйдете отсюда до тех пор, пока я не получу ее!

Проигнорировав мою угрозу, она спокойно спрашивает:

– Почему здесь? Почему на Миндальной ферме?

– Она тоже была изображена рукой дяди на той же странице, что и Зоровавель. Мне снился сон, и он сказал мне, что я пройду здесь последние врата тайны. Сейчас здесь…

– Он сказал тебе это? Господин Авраам?

Она проводит кончиками пальцев по напряженному сухожилию на шее. Она нервничает не меньше, чем я сам.

– Да, я говорил с дядей, – отвечаю я.

– Когда? – беспокойно спрашивает она.

– Это вас не касается. Вы здесь просто потому, что…

– Ты не знал, что именно здесь мы связали наши судьбы воедино? – перебивает она меня. Ее голос идет откуда-то из живота, выдавая страх. – Четыре зимы назад, тринадцатого адара, за день до Пурима. Мы должны были символически воспроизвести древнюю победу еврейского народа над сирийской армией, случившейся в тот день. – Она заглядывает в себя, вспоминая. – Твой дядя настоял на том, чтобы мы встретились здесь, на Миндальной ферме, и создали сеть контрабанды.

– Почему здесь? – удивляюсь я.

– Ты знаешь историю Аарона Поэжу и его…

– Да, – обрываю я.

– А о его видении…? – спрашивает она.

– Светловолосые дикари в железных масках, закрывающих рты, которые придут и захватят Лиссабон.

– Железные маски – чтобы не допустить общения, – говорит она, словно цитируя мудрые строки. – Светловолосые потому, что они христиане. Ты должен понять. Ты был избран господином Авраамом. Представь, что это Писание.

– Да. Это было видение о том, что когда-нибудь христиане отнимут у нас слово, наши книги.

– И именно здесь, по словам твоего дяди, мы спланируем их низвержение.

Ответ на загадку, которую дядя загадал мне накануне своей последней субботы, всплывает в сознании. Он спросил тогда, что живет вечно, но может умереть прежде рождения.

«Книга», – соображаю я: она рождается заново в каждом из нас, когда мы читаем ее. И она может погибнуть в огне инквизиции так же, как и любой из нас.

Дона Менезеш пристально смотрит на меня поверх носа:

– Знаешь, если бы ты не попросил меня встретиться с тобой именно здесь, я приказала бы убить и тебя. Но в этом месте есть что-то…

– Где Агада?! – спрашиваю я с вернувшимся пылом.

– У меня ее нет. Берекия, позволь мне…

– Я запрещаю вам произносить мое истинное имя! Используйте христианское!

– Как пожелаешь. Педро, я работала с твоим дядей. Больше трех лет. Скажи, ты помнишь сеньору Бельмиру? – спрашивает она.

– Еврейка, которую избили до смерти возле фонтана Божьей Матери несколько месяцев назад.

– Верно. Тебе никогда не было интересно, почему ее убили?

– В Лиссабоне живут старые христиане, которые пойдут на все, чтобы…

– Нет! Это был мой извозчик. Помнишь его? Такой смуглый, он служил у меня раньше. Не из этих новых фламандцев.

– Ваш извозчик ее убил? – переспрашиваю я.

– Да. Мне прислали записку. От шантажиста. Я должна была отдавать ему рукописи на иврите, которые мне доверял твой дядя, иначе шантажист откроет всем истину о моем еврейском прошлом. Не самое лучшее положение, в котором я могла бы оказаться. И не только я, но и все члены моей семьи. Я должна была оставить первый манускрипт в тайнике возле фонтана Божьей Матери. Так я и сделала. Или, скорее, мой извозчик. Он спрятался и стал ждать. За книгой среди ночи пришла женщина. Сеньора Бельмира. Мой извозчик схватил ее, пытаясь выяснить, кто ее послал. Но она не стала говорить. Ничего не помогло… Боюсь, это пошатнуло его преданность. Настоящий мужлан. Я отправила его назад к семье, в Толедо. Кастильцы – прирожденные убийцы. Никогда не нанимай их, только разве на бой быков.

– Вы сказали об этом дяде? – спрашиваю я.

– Я никому ничего не сказала, – отвечает она.

– Вы не доверяли ему?

– В моем положении я не могу доверять никому. К тому же я узнала, что меня предал он.

– Мой дядя никогда никого не предавал!

– Да, возможно, что и никогда. Но при такой дилемме… Педро, доверие – это нечто, что в наши дни могут позволить себе единицы. Это может обойтись слишком… слишком дорого.

Ее лицо вытягивается, выражая грусть и сожаление. Она делает шаг в мою сторону, но я поднимаю руку, останавливая ее. Я чувствую, что ее доброта опаснее чумы.

– Я наняла шпионов, чтобы следить за ним и за твоей семьей. – Дона Менезеш замолкает, чтобы набрать в легкие воздуха. – В любом случае, после смерти сеньоры Бельмиры я получила еще одну записку. В этот раз шантажист угрожал мне, что, если я попытаюсь выяснить, кто он такой, моя тайна станет известна Церкви и самому королю Мануэлю. По его словам, у него были доказательства моих еврейских корней. Поэтому я стала оставлять ему рукописи, которые твой дядя передавал мне.

– Записка все еще у вас? – спрашиваю я.

Она осторожно кивает.

– Хочешь знать, сможем ли мы вычислить этого человека по почерку. Я думала об этом. Но его записки всегда написаны неразборчиво, словно кто-то писал левой рукой. Или, возможно, ребенок. Но у меня появился план. У меня есть хороший друг детства. Человек, стоящий вне сомнений, он помогал мне перевозить книги через испанскую границу. Ты знаешь его как…

– Графа Альмирского, – перебиваю я.

– Да. Он приехал…

– И Исаака из Ронды, – добавляю я.

Она поджимает губы. В ее глазах читается неподдельное изумление:

– Так ты и это выяснил.

– Фарид, – отвечаю я.

– Как?

Фарид указывает на свои глаза и нос. Она склоняется перед ним:

– Мои комплименты. Так что я придумала, что граф приедет в Лиссабон, чтобы с одной стороны предлагать книги на продажу, а с другой – покупать их. Мы надеялись тем или иным способом вычислить шантажиста. Чтобы все прошло чисто и гладко. Я знаю, что он, этот шантажист, пытался продать Агаду твоего дяди сеньоре Тамаре. Ошибка с его стороны. Видно, сразу после восстания он запаниковал. К сожалению, сеньора выпроводила его посланника, не выяснив у него ничего. В этот момент шантажист осознал свой промах и стал более осмотрителен. В любом случае, я знаю, что это должен быть кто-то, кто является – или же раньше являлся – членом группы молотильщиков господина Авраама. Только они были посвящены в тайну вывоза книг. Так он сказал мне, когда мы составляли наше соглашение. Я приказала следить за ними всеми. Граф лично преследовал одного из них, этого старого неудачника Диего, когда на него напали мальчишки-христиане в пятницу, незадолго до того, как в Лиссабоне все встало с ног на голову. Его спас один из извозчиков графа. А потом пришло воскресенье… костры. После этого, когда каждый жаждал крови евреев, я не могла позволить себе ждать дольше. Инстинкт подсказал мне, что это Симон Эаниш, импортер тканей. Поэтому я заставила его… «отдохнуть».

Она говорит так, словно для нее вполне естественно приказать убить кого-то, пользуясь проклятой терминологией Инквизиции: поскольку духовным лицам запрещено проливать кровь, осужденных Церковью в Испании отправляют «на отдых» или передают в руки городской власти, которая обрекает их на сожжение.

– Я надеялась, что мои неприятности закончились, но вскоре получила новую записку от шантажиста, – продолжает она, делая еще шаг мне навстречу, взглядом умоляя не судить ее строго. – Я должна была оставить еще книг возле фонтана Божьей Матери еще вчера. Но я не сделала этого.

– И послали убийцу к Диего, – говорю я.

– Да, прости меня, Господи, да! – Ее руки сжимаются в кулаки. – А что бы ты сделал на моем месте?!

– Я не стал бы убивать только потому, что у меня не хватает мужества признать, кто я есть!

– Похвально. Когда инквизиция обрушится на Португалию, и ты почувствуешь ее когти на своей шее, посмотрим, будешь ли ты считать так же.

– Вы снова попытаетесь убить Диего?

– Да. И отца Карлоса тоже. Я не могу рисковать… Их скоро обнаружат. А мои люди помнят приказ. Я не могу больше ждать. У меня нет выбора.

Фарид показывает на ее ожерелье и говорит злыми, рубящими жестами:

– На колоду нацепили слишком много изумрудов, это точно!

Я перевожу ей его порицание, и она кричит:

– Ты бессердечный! – Она хватает ожерелье и сдергивает его с шеи. По всему полу рассыпаются бусины. – Забирай! – говорит она, протягивая остатки украшения сначала мне, затем Фариду. – Дело не в деньгах. Дело в моей жизни! Жизни всех нас!

Ее лицо искажает гримаса муки. Удар, который я чувствую, это полетевшее в меня ожерелье.

Мы втроем стоим в молчании посреди комнаты, словно пленники, не дерзающие проронить ни слова, чтобы избежать чувства вины и стыда. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. Фарид берет меня за руку и складывает пальцы в имя подозреваемого.

– Да, – показываю я в ответ. – Это вполне может быть он.

Я поворачиваюсь, и случается маленькое чудо: мраморно-белое кольцо кожи на шее доны Менезеш, спрятанное прежде под ожерельем, утверждает меня в еще одном ошеломляющем предположении.

– Осталось только два человека, которые могли убить моего дядю, – говорю я. – Дайте мне время до утра прежде, чем броситесь убивать.

– Слишком долго!

– Тогда до полуночи. Вы убиваете невинных!

Дона Менезеш кивает, соглашаясь, бросает на нас с Фаридом уничижительный взгляд, словно гордая принцесса, рассматривающая изнасиловавших ее мужчин. Подобрав подол платья, она отбрасывает его назад, разворачивается и выходит прочь.