Текст книги "Последний каббалист Лиссабона"

Автор книги: Ричард Зимлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Чего тебе? – недовольно спрашивает он.

Странно, но испытываю облегчение, видя его лицо и слыша надтреснутый голос.

– Просто хочу поговорить с вами, дражайший рабби, – отвечаю я.

Видимо, он думает, что я издеваюсь.

– Возвращайся к своей проклятой Каббале! – бросает он.

Ставни с грохотом захлопываются. Я стучу в дверь, ощущая, как меня оставляют добрые чувства по отношению к нему, и кричу:

– Я не уйду, пока мы не поговорим! – Пока я жду, у меня в желудке ворочается гневное раздражение. Я принимаюсь молотить дверь. – Я ее вышибу! Клянусь, я вышибу эту чертову дверь!

Ярость заполняет мою голову, заставляя пылать щеки и виски. Словно кипящие спирты достигли верхней камеры перегонного куба древнего алхимика, и я уже не могу сдерживаться, продолжая долбиться в дверь. В конце концов, рукотворная кладка, служившая мне доброй опорой, не выдерживает. Детишки, одетые в лохмотья, собираются вокруг и смотрят на меня. Нечесаный разносчик дров бросает на меня презрительный взгляд. Наконец он осмеливается проговорить:

– Ты, Marrano, что ты здесь делаешь?!

Присев, он ставит на землю свою корзинку. Его темные глаза, лишенные ресниц, излучают нечто, отдаленно напоминающее человеческий разум. Выпрямившись, он скрещивает на груди тощие руки и откланяется назад в пренебрежительной позе.

Видимо, я окончательно помешался, так как подхожу прямо к нему, прикрываясь серебром своего кинжала.

– Я собираюсь отрезать тебе уши! – сообщаю я, с каждым словом изливая злость. – Вот что я тут делаю!

В один миг я осознаю, что подражаю сейчас Фариду.

Неужели именно так человек обретает непоколебимую храбрость – надевая маску отваги и срастаясь с ней?

Не так ли мы учимся – впитывая в себя однажды увиденное?

Разносчик дров продолжает вызывающе смотреть на меня, но не произносит ни слова. Страх и ненависть придают ему отвратительный запах, заставляют краснеть его лицо.

Я снова подхожу к дому рабби Лосы. Малыш с оливковой кожей и прядями черных волос, ниспадающих на лоб, следит за мной и машет рукой. Внезапно я осознаю, что это ребенок одного из наших соседей, Диди Молшо. Будь благословен Тот, Кто спасает маленьких детей. Я машу ему в ответ.

Вдруг его рот открывается, и он показывает на что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь и отпрыгиваю от летящего в меня полена. Сразу следом за ним летит еще одно. Оно вскользь попадает мне по уху. Я падаю. Ощупав рану, я обнаруживаю на пальцах кровь. Мой противник отклоняется и ухмыляется довольно и презрительно. Его рот – замшелые бурые развалины. Он плюется и разражается кашлем. Я поднимаюсь, делая вид, что у меня кружится голова. Он смеется, и я с разбега врезаюсь в него. Он слабее, чем я думал, – кости, усы да желтая кожа. Приложившись спиной, он задыхается, потом орет:

– Маранский пес!

Я угрожающе встаю над ним и прикладываю палец к губам.

– Твои уши все еще при тебе. Если хочешь, чтобы они и дальше у тебя оставались, ты должен соблюдать Божественную тишину.

Он встает, отряхивает штаны, оглядывается на толпу.

– Это всего лишь еврей, – говорит он, чтобы не потерять лицо. – Не стоит беспокойства.

Повернувшись, чтобы уйти, я ловлю взгляд Диди. Он понял, как дать мне знать о приближении торговца дровами. Он кивает в знак того, что все в порядке, когда я подхожу к нему.

– Ушел? – спрашиваю я.

– Уже в конце улицы. Но слушай, Бери, пока ты дрался, рабби Лоса ушел. Он выбежал из дома.

Когда я подхожу к дому, моя мать подметает вымощенный серым камнем двор. Она не спрашивает, где я был.

– Всюду грязь! – говорит она в ответ на мой вопросительный взгляд.

Реза готовит на очаге треску и яйца.

– Ты случайно не заглядывала к Фариду? – спрашиваю я.

– Он все еще в кровати твоей матери. Ах, да, и посмотри на столе, – добавляет она. – Тебе там что-то оставил господин Соломон.

Соломон, мохель, которого я нашел в микве, принес мне толстенный перевод на латынь комментариев к «De Anima» Аристотеля, видимо, в благодарность за освобождение из купальни.

– Давно он заходил? – спрашиваю я.

– С час назад.

– Он не говорил, почему он это оставил?

Реза демонстрирует мне таинственную улыбку.

– Он сказал: «Подарок для моего маленького Шээлат-Халома».

Я отволакиваю книгу к себе в комнату и бросаю ее на постель. Через внутреннее окошко я вижу, как Синфа отскребает пол в лавке. Она смотрит на меня затуманенными глазами, пока я перебираюсь через подоконник.

– Ночью я давала Фариду воду, как ты и сказал, – сухо говорит она. – А еще он съел два яйца, которые я сварила.

– Спасибо, ты умница. У тебя все хорошо?

– Да, все нормально. Ты не побудешь немножко дома? Поешь чего-нибудь.

– Слушай, я сейчас собираюсь спуститься в подвал. Если хочешь, идем со мной. Но потом мне надо будет снова уйти.

– Найти того, кто убил дядю? – спрашивает она.

– Кто тебе это сказал?

– Бери, я же не дура. Я слышу разговоры, знаю, что…

Стук в дверь обрывает ее объяснения. Не дожидаясь ответа, сеньора Файам, наша соседка с противоположной стороны улицы Храма, врывается в лавку. Ее черное платье разорвано возле воротника, через всю щеку алеют свежие ссадины.

– Старые христиане?! – кричу я, подбегая к ней в полной уверенности, что за ней погоня.

– Нет, нет, – говорит она. – Ничего такого. – Она хватает меня за руку. Ее тусклые глаза покраснели от недосыпания, щеки запали. – Я увидела тебя из дома, – продолжает она. – Жаль, что так вышло с господином Авраамом. – Она подносит мою руку к губам, нежно поглаживая ее, и я чувствую исходящий от нее запах беды. – Бери, ты нам нужен, – говорит она. – Ты мог бы пойти ко мне домой? – Она заставляет меня наклониться к себе и шепотом, чтобы не слышала Синфа, говорит: – Возьми талисманы. Гемилой овладел ибур, и вцепился в нее мертвой хваткой. – Она больно сжимает мою руку. – И, Бери, ибур говорит, что знает, кто убил твоего дядю!

Глава XIII

Из шкафа в подвале я вытаскиваю все, что может пригодиться для обряда изгнания ибура, и направляюсь к дому сеньоры Файам. Гемила, ее невестка, накрепко привязанная к деревянной скамейке, сидит на кухне, ее дыхание напоминает всхлипы, словно бы ей не хватает воздуха.

Как описать жертву, одержимую бесами? Я дважды видел приметы одержимости: белая кожа, похожая на пропитанный влагой пергамент; измученные глаза; запекшаяся кровь в уголках губ и в ноздрях. Вид Гемилы не отличается в лучшую сторону, скорее даже наоборот: она уже начала терять человеческие черты, уступающие место дьявольским. Ее каштановые локоны измазаны дерьмом и прядями налипли на лицо и шею. Мизинец на левой руке, очевидно, сломан, отставая от ладони под немыслимым углом. Ее когда-то белое просторное одеяние безнадежно испачкано, как будто она купалась в грязи и крови. «Ее душой овладело существо с Другой Стороны», – думаю я. Первым моим порывом становится желание убежать. Но дядя всегда учил меня, что ибур – всего лишь метафора; очень мощное создание, это так, но не ровня даже самому слабому каббадисту. А если этот демон действительно знает, кто убил моего наставника…

Внезапно голова Гемилы резко откидывается назад, словно ей трудно держать ее прямо. Ее взгляд падает на меня и тут же теряет испуганное выражение, демонстрируя лишь задумчивую глубину созерцания. Он сосредоточен на струйке ароматного дыма, поднимающегося из моей курильницы.

Бенту, муж Гемилы, дотрагивается до моего плеча и потерянно улыбается, безмолвно моля о помощи. Его черные волосы забраны на затылке синей лентой в тугой хвост, лицо покрывает недельная неопрятная щетина. Его лоб и руки, штаны и рубаха покрыты темными полосами пота и жиром с овечьей шерсти. Он зарабатывает на жизнь, предлагая услуги стригальщика, и, судя по всему, выжил и вернулся в Лиссабон лишь для того, чтобы обнаружить свою жену в таком состоянии.

Белу, их трехлапый пес, обычно безгранично преданный Гемиле и не отходящий от нее ни на шаг, сидит возле двери в спальни и смотрит на нее с неподдельным ужасом.

– Sente-se bem? Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашиваю я Гемилу по-португальски.

Глупейший вопрос, должен заметить. Она отвечает мне молчанием. Глаза, холодные как обсидиан, не позволяют мне угадать ее чувства. Я поднимаю ее связанные вместе руки. У нее неровный пульс, словно кровь в ее теле течет сразу во всех направлениях. Она хмурится и с пренебрежением следит за моими манипуляциями, потом всхлипывает. Изворачиваясь, она кричит на иврите:

– В моей груди звонит колокол!

Она закатывает глаза, затем вновь смотрит на меня – с полным безразличием. Сеньора Файам шепчет мне:

– Она мечется между нашим миром и миром демонов. – Я киваю, и она добавляет: – Мы выяснили, что ибур не говорит по-португальски, – только на иврите.

– Когда началась эта боль? – спрашиваю я Гемилу на священном языке.

Она тяжело дышит, снова успокаивается.

– Никакой боли нет – это судно хрупкое, но оно подходит мне, – слышится голос, и он принадлежит не Гемиле. Он лишен всякого выражения и тепла. Иврит с кастильским акцентом.

– Кто ты? – спрашиваю я.

– Белый Маймон с двумя пастями.

Я на мгновение отворачиваюсь, собираясь с мыслями: это не простой ибур, а демон.

– Почему ты говоришь «с двумя пастями»? – спрашиваю я.

– Одной из них я пожираю детей анусим, тех, кто был насильно обращен. Она создана из крови. Вместо зубов в ней иглы.

Жадно глотая воздух, она неожиданно плюет в меня чем-то красным. Сеньора Файам охает. Пока я вытираю шею, Гемила открывает рот. Раскрошенные зубы покрыты свежей кровью. Она смеется.

– Прости ее, Господи, – стонет сеньора Файам. – Она стала есть стекло перед тем, как я побежала к тебе домой. Я пыталась ее остановить, но ибур питается только минералами. Он…

Я отмахиваюсь от ее словесного потока, возвращаясь к Гемиле.

– Как ты пришел? – задаю я вопрос.

– Цедек развелась с Рахамим.

Этот демон знает Каббалу! Он намекает на разрыв между женской справедливостью и мужским состраданием, что позволило злу заправлять этой эпохой.

– Я иду с Рахамим, – говорю я. – Вместе мы с Рахамим возьмем эту женщину в жены.

– Ты можешь войти и ехать на мне, но ты не сможешь вырваться! – предупреждает демон.

Гемила теперь – не просто женщина: ее женская суть стала колесницей магического восприятия: немногие из тех, что решаются на такую поездку, возвращаются из нее невредимыми.

Имея в виду еврейского мудреца второго века, в целости вернувшегося в наш мир после поездки на этой колеснице, я говорю:

– Я пришел с миром, как рабби Акива.

Поднимая над девушкой средний палец, я призываю в помощь силы Моисея. Она отстраняется. С вызовом демон бросает мне:

– Я не амалекитянин и не аспид! А Моисей мертв!

– Пасха вечна, – отвечаю я. – Моисей разгоняет воды Красного моря даже теперь, пока мы разговариваем.

– Тогда скоро он тоже окажется на другом берегу и не сможет тебе помочь.

– Значит, ты отказываешься позволить этой женщине самой править своим судном? – спрашиваю я.

– Она впустила меня, и я останусь с ней, чтобы дарить утешение, в котором ей отказал ваш Бог. Иначе я был бы неблагодарным гостем. Ты не находишь?

– Как тебе будет угодно. – Я поворачиваюсь к Бенту. – Мне понадобятся три вещи. Холодная вода из Тежу. Наполните самый большой таз или котел, какой только найдете. В него должна поместиться Гемила. У нас есть, если вы не сможете…

– У нас есть такой! Что еще?!

– Камбалу. Принесите самую маленькую. И ради Бога, живую. И наконец, попросите Синфу показать вам, где лежат наши магические краски. Принесите их мне и налейте понемногу на блюдо.

– А что мы будем делать? – спрашивает сеньора Файам.

– Вся мерзость и грязь придает силы Другой Стороне. Так говорится в Зохаре. И это знает демон. Гемилу нужно вымыть.

– Ты можешь даже подстричь мне ногти – это тебе не поможет! – шипит ибур. – Для меня Шабат – просто еще один закат, а ты – тень, пытающаяся остановить пожар.

– А камбала? – спрашивает сеньора Файам шепотом, чтобы не услышал демон.

– Рыбы невосприимчивы к подобиям Маймона, – отвечаю я. – Она поможет нам бороться с ним.

Пока Бенту нет, я объясняю сеньоре Файам, как мы будем петь Девяносто Первый Псалом, чтобы подготовить Гемилу. Слушая меня, сеньора обеими руками хватается за цепочку курильницы.

– Убери от меня эту мерзкую вонь, козел сраный! – неожиданно орет демон. – И запомни, Берекия Зарко, если ты выгонишь меня из моего дома, ты никогда не найдешь убийцу своего дяди!

Слова злобного создания лишают меня дара речи. Я смотрю в темные глаза Гемилы, пытаясь установить с ним контакт. Ее голова лениво вращается, словно ее неудержимо клонит в сон. Выпрямившись, она утробно смеется.

– Так ты видел убийцу?! – требую я ответа.

– Видел! Но если ты опять поднимешь на меня палец Моисея, я вцеплюсь в эту тайну так же, как вцепился в эту женщину.

– А если я оставлю тебя в покое, ты опишешь мне убийцу? – спрашиваю я.

– Да.

– Почему я должен тебе верить?

– Маймон не лжет, – говорит он. – Я даже осмелился сказать правду твоему Богу. Я его не боюсь. Мне нечего терять. Только евреи вроде этой грешной шлюхи считают своим долгом лгать пред лицем Господа!

Сеньора Файам хватает меня за руку:

– Неужели ты послушаешь ибура, Берекия?

– Но ведь он знает! – кричу я. – Он знает, кто это сделал!

– Развяжи меня! – требует демон.

Я вырываю руку из дрожащих пальцев сеньоры Файам. Подняв сжатые кулаки к лицу, она вопит:

– Неужели ты станешь служить Самаэлю, самому Дьяволу, чтобы отомстить за дядю?!

Признание комом встает в горле: да! Я сделаю все, чтобы найти убийцу! Все, что угодно!

Так что же тогда удерживает меня? Сама Гемила? Она с кряхтеньем резко выпрямляется, вытягивая шею и приподнимая скамейку, к которой ее привязали. Она позволяет ей с грохотом опуститься на пол и принимается извиваться в своих путах, словно ее пронзают раскаленным мечом. Она жадно ловит ртом воздух. Как только прилив внутри нее отступает, она бросает на меня непроницаемый взгляд.

– Развяжи меня! – требует она.

Глухое рычание заставляет меня обернуться. Белу остервенело скребет единственной передней лапой дверь во двор.

У меня в голове раздается голос дяди: «Не оставляй живых ради мертвых!», его ладони ложатся мне на плечи, когда я поворачиваюсь к демону. Я принимаюсь петь Девяносто Первый Псалом:

– …И под крыльями Его будешь безопасен… не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

– Ты никогда не найдешь убийцу! – визжит Маймон. – Никогда!

Сеньора Файам подхватывает пение, и вращающееся колесо псалма объединяет наши нестройные голоса в единое целое. Мы поем:

– Только смотреть будешь очами своими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем своим. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему. Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих…

Произнося молитву, я внутренне отворачиваюсь от демона, поднимаясь по ее ступеням все выше. Оказавшись на сияющем парапете внутренней вибрации, поддерживаемой мехами в моей груди, я вновь поднимаю над Гемилой средний палец.

Она затравленно озирается, пытается вырваться из пут, непристойно бранится на иврите, кричит, давится хохотом. Она дарит мне улыбку, полную лживого очарования, показывает язык. Но она где-то далеко внизу, опутанная коконом мелодии псалма, который я вверяю теперь сеньоре Файам. Тайные имена Бога поднимаются к моему горлу, перетекают в носу, пока я подстраиваю дыхание к ритму слов. Свет и тьма сливаются воедино, затем вновь разъединяются застывшим контрастом. Мир словно бы освещен черным пламенем. Время отступает, и с высоты я вижу, причиной смеха Гемилы – страх одиночества. Все еще поднимаясь, окрыленный мелодией псалма, я протягиваю руку, чтобы погладить ее по щеке. Боль. Укус зла. Ледяной ветер. Кровь, текущая по руке. Крики. Сеньора Файам, моющая меня.

– Демон укусил тебя! – кричит она.

Я отмахиваюсь от нее и снова начинаю петь. Комната как будто выцветает, и мы с Маймоном смотрим друг на друга сквозь искаженное, неторопливо дышащее пространство. Бенту протягивает ко мне руку, кладет ладонь на плечо.

– Ванна готова, – говорит он.

Гемила сопротивляется со звериной яростью, пока мы раздеваем ее. Я оборачиваюсь в сторону спальни: маленький сын Гемилы Менахим сидит в комнате, плача и обнимая Белу.

– Вы должны уйти! – говорю я.

Он вскакивает, бежит мимо нас. Пес не отстает от него ни на шаг. Вдвоем они бросаются прочь из дома.

Речная вода холодна и прозрачна. От криков Гемилы дрожит воздух. Она сжимает кулаки, на шее вздуваются жилы. Она выдирает руки из веревок. Удар настигает сеньору Файам и опрокидывает ее навзничь. На лице Гемилы отражается радость баньши. Из ее рта стекает кровь, подкрашивая воду в бадье причудливыми красными фонтанчиками.

Она извивается в наших руках, каждый мускул ее устремлен к бегству.

Насквозь промокший в ледяной воде, но согретый мысленной молитвой, я пою, пока Бенту сдерживает жену.

Наконец бесконечный холод лишает ее сил для борьбы. Ее зубы начинают выбивать дробь. Я держу перед ней курящиеся благовония. Ее губы бледнеют, взгляд заволакивает пелена.

Мы поднимаем ее из ванны. Сеньора Файам вытирает полотенцем ее волосы, шепча нечто успокаивающее. Бенту целует жене руки.

– Прошу вас, отойдите, – говорю я.

Читая молитву из Бахира, я достаю из сосуда рыбу. Я опускаю ее трепыхающееся тело в магическую краску. Гемила, дрожа, сидит в кресле. Я прижимаю окрашенную в алый цвет извивающуюся камбалу к линии жизни на лбу девушки. Она вздрагивает, как от ожога. Спешно я провожу тушкой камбалы по ее плечам и груди, животу, гениталиям и ступням, чтобы покрыть каждую из сефирот – основных точек – краской.

Как только рыба завершает свою символическую миссию, я бросаю ее на пол. Пока она бьется на плитке, я закрываю глаза и нараспев произношу магические слова Иешуа:

– Остановись, о, Солнце, в Вевеоне, стой, Луна, в Долине Айхалона.

Держа глаза закрытыми, я закатываю их вверх, пока не становятся видны внутренние краски, спокойно дыша, пока меня не охватывает поток воздуха крыльев Метатрона. Я открываю глаза. Жабры камбалы ходят ходуном подобно кузнечным мехам. Я бросаю ее назад в сосуд, принесенный Бенту: рыба оставила на полу послание в обмен на собственную жизнь.

Я читаю его со всей доступной мне скоростью. В неясном строе арабской вязи я различаю слово фаир, птица. Скрытый смысл этого слова должен показать путь, которым можно будет изгнать демона.

За спиной я слышу шаги. Обернувшись, я сталкиваюсь лицом к лицу с отцом Карлосом. С горной вершины, на которую я поднялся с помощью внутреннего ветра и молитвы, мне кажется естественным его присутствие. Я прижимаю палец к губам. В его глазах читается вопрос. Я киваю ему на девушку. Он поворачивается к Гемиле, поднимает над ней средний палец и принимается своим властным голосом петь псалом.

Кровью, текущей по моей руке, я пишу вдоль линии судьбы на лбу девушки слово Элохим с помощью кетав эйнаирн, ангельского стиля, которому меня в свое время научил дядя. Ее голова запрокидывается, словно кто-то сломал ей шею, глаза закатываются. Прежде, чем она смогла бы заснуть, я зажимаю ее нос между большим и указательным пальцами.

– Я приказываю тебе, – ору я, – во имя Бога Израиля оставь тело этой еврейки и не тронь ее больше!

Затем я выкрикиваю на арамейском последовательность священных имен. И мне удается вырвать демона из ее тела. Она кричит. Носом идет кровь. Падая на меня, она отчаянно пытается сделать вдох. Я вытираю ее лицо рукавом.

– Ты в безопасности, – шепчу я ей. – Демон ушел.

Она пытается что-то сказать, но теряет сознание.

Отец Карлос, я, сеньора Файам и Бенту дежурим у постели Гемилы. Кровь уже остановилась, ее ноздри чисты. Ее отмыли с мылом и теплой водой. Муж уложил ее на постель, словно новорожденную. Ее пульс становится медленным и ровным, к щекам постепенно приливает кровь. Менахим, ее сынишка, стоит на коленях возле кровати и гладит мать по волосам. Складки одеяла у нее в ногах поднимаются и опускаются: там мирно спит Белу. Отец Карлос сидит в кресле, молясь про себя. Сталкиваясь с возможностью очередной смерти, я спрашиваю его шепотом:

– А Иуда?

Он мотает головой и строит рожу:

– Я не знаю, где он. Как только она проснется, мы поговорим о том, где я видел его в последний раз.

Он закрывает глаза, и под ресницами вскипают слезы.

Исчезновение младшего братишки и искушение, которому меня подвергли слова демона, повергают меня в холодное уныние. Я сижу на полу в восточном углу комнаты, читая стихи Торы в надежде, что это поможет и мне, и Гемиле найти свой путь к Богу. Через некоторое время Карлос открывает ставни западного окна. Небо сияет постепенно меркнущим светом. Солнце, опускающееся за горизонт, словно ищет место, где можно было бы спрятаться навеки.

Ближе к полуночи Гемила просыпается. Она садится, с нежностью смотрит на спящего у нее под боком Менахима. Она вздрагивает, увидев меня.

– Бери, что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

– Ты не помнишь?

– Нет. Что… что ты имеешь в виду?

Сердце мое горестно сжимается: вряд ли теперь она сможет передать мне знание демона о внешности убийцы.

К постели подбегает сеньора Файам.

– Сон с Другой Стороны, дорогая, – говорит она, гладя Гемилу по щеке. – Тебе снились кошмары, и я попросила Бери, чтобы он пришел посмотреть тебя.

– Да, – произносит она, припоминая размытое видение. – Сон.

Бенту касается губами руки жены:

– Теперь это не имеет значения.

Она оборачивается ко мне в замешательстве.

– Но ты… ты был в этом сне, – говорит она. – Меня уносила река крови. Как будто Нил после того, как Моисей коснулся его… Было холодно… так холодно. – Она говорит медленно, словно опять погружаясь в бездну кошмара. – А ты и твой дядя стояли на берегу и звали меня. Но вы оба были птицами… ибисами. А потом ты сердито кричал что-то. Хлопал крыльями. Меня несло течением, било о камни. А потом я тоже стала ибисом. Я полетела к берегу, к тебе в руки. – Она тщетно ищет в себе воспоминания. Пожимает плечами, виновато улыбаясь мне. – Его больше нет. Это все, что я помню.

– Самое главное, что он закончился, – говорю я.

Сеньора Файам целует мне руки.

– Мы перед тобой в неоплатном долгу, – говорит она.

– Мне уже отплатили, – отвечаю я, но мои слова – ложь, вернувшая меня в пустоту.

Передо мной вновь открывается пасть бездонной пропасти, в глубинах которой кроется тайна смерти моего наставника. Каждый шаг, сделанный мною впредь, станет шагом к ее дну. Отец Карлос берет меня за руку.

– Идем, нам надо поговорить об Иуде, – говорит он.

Неужели его успокоило то, что девушка не сможет назвать убийцей его?

– Да, давай поговорим, – сухо отвечаю я.

Гемила зовет меня, когда мы оказываемся у порога ее комнаты.

– Бери, я видела еще кое-что в этом сне, – говорит она. – Белое существо с человеческим лицом. Наполовину стервятник, кажется. Но с двумя ртами, тот, что пониже, плотно сомкнут и перепачкан кровью. Как у демона Маймона, по-моему. Когда вы звали меня с берега, он пытался разорвать вас с дядей своими когтями. И Берекия, Маймон вышел из вашего дома, из двери вашей лавки. Я была не в реке. Я смотрела через стену на улицу Храма. По мостовой текла кровь, и я проклинала Бога за то, что он такое допустил!