Текст книги "Плач юных сердец"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава пятая

Осенью в округе Патнем можно увидеть, как фазан поднимается из своего укрытия и летит над долгими рыжевато-желтыми полями, а порой меж тонких стволов, под сенью дубов и белой березы, можно было найти даже пугливых оленей. Серьезные охотники, правда, особого интереса к этим местам не питали из-за их недостаточной «открытости»: здесь было много оживленных асфальтовых дорог, вдоль которых показывались то тут, то там небольшие группы домов, магазинов и школ, не говоря уже о безжалостном вторжении в округ идущей через весь штат, всегда загруженной скоростной дороги.

Неподалеку от южной границы округа располагается озеро Тонапак, некогда излюбленное место летнего отдыха для городских отпускников; само озеро давно вышло из моды, однако небольшой торговый поселок, возникший у одной из его оконечностей, никуда не исчез.

Именно в эту унылую деревню и ехали Дэвенпорты этим сентябрьским днем: Майкл сидел за рулем, пытаясь не пропустить нужный левый поворот, а Люси с хмурым видом разглядывала разложенную на коленях карту.

– Здесь, – сказал он ей. – Вот этот поворот.

Они проехали улицу, состоявшую из аккуратных, близко поставленных друг к другу одноэтажных домиков, в палисадниках которых красовались кое-где гипсовые Мадонны и горделивые флагштоки с поникшими в безветрие американскими флагами, и Люси сказала:

– Очень уж все это убого, правда же?

Но затем они выехали на длинный изогнутый участок дороги, по обеим сторонам которого не было ничего, кроме невысоких старых каменных стен и густых зарослей, и наконец обнаружили то, что искали: покрытый коричневым гонтом почтовый ящик, на котором значилось: «Донарэнн».

Они приехали сюда по объявлению: раздел «Сдается» обещал им «очаровательный гостевой домик в четыре комнаты в частном землевладении: красивый участок; идеальный вариант для семьи с детьми».

– Не сказать, что дорога в идеальном состоянии, – проговорил Майкл, когда колеса загромыхали по выбоинам уходящего вверх внутреннего проезда, а машину окутали клубы пыли, но оба ошеломленно следили, какой он был длинный и дремучий.

– А вот и Дэвенпорты! – сказала хозяйка, выходя из собственного дома с увесистой связкой ключей в руке. – Сразу нас нашли? Меня зовут Энн Блейк.

Это была невысокая полная женщина; из-за длинных накладных ресниц ее стареющее лицо с мелким подбородком смотрелось почти что комично: Майклу она напомнила Бетти Буп [26]26
  Образ Бетти Буп, героини многочисленных мультфильмов 1930-х гг., создал художник Грим Натуик. Изначально героиня была слегка очеловеченным французским пуделем, но уже к 1932 г. очеловечилась полностью: от пуделя в ней осталась лишь квадратная физиономия с почти отсутствующим подбородком. Бетти Буп была первым мультяшным персонажем с ярко выраженной сексуальностью: она носила короткие платья, высокие каблуки, чулки на поясе и периодически демонстрировала публике красивое нижнее белье.


[Закрыть]из старых мультфильмов.

– Думаю, лучше сначала показать вам маленький гостевой домик, – объяснила она. – Может, он вам по какой-нибудь причине не подойдет – я его обожаю, но я знаю, что далеко не всем он нравится. А потом, если вы найдете его приемлемым, я проведу вас по имению и покажу все остальное. Потому что вся прелесть здесь на самом деле вовсе не в доме.

Насчет дома она была права: оценить его мог далеко не каждый. Он был приземистый и непропорциональный, покрытый бледной розовато-серой штукатуркой, с выкрашенными в бледно-лиловый деревянной отделкой и ставнями. С одной стороны застекленная створчатая дверь на втором этаже вела на усеченный балкон, увитый густыми лозами, и с этого балкона легкомысленная, запутавшаяся в винограде винтовая лестница спускалась на вымощенную плитами террасу, расстилавшуюся, как теперь выяснялось, у парадного входа. Отступив на траву, дом можно было рассмотреть целиком, и его кривобокий, грубоватый и причудливый облик напоминал рисунок, который сделал ребенок, не слишком представлявший себе, как должен выглядеть дом.

– Я сама его спроектировала, – сообщила им Энн Блейк, отыскивая нужный ключ. – Собственно, здесь все здания мои – все это делалось много лет назад, когда мы с мужем только купили землю.

Но, оказавшись в доме, они, к удивлению своему, обнаружили, что его серо-коричневые внутренности вовсе не так безнадежны: там было, как выразилась Люси, много закутков и щелочек. Имелся симпатичный камин, по потолку гостиной шли чисто декоративные, но симпатичные балки, были встроенные кладовые и книжные полки, а в большей из двух верхних спален – в той, что выходила на балкон с винтовой лестницей (Дэвенпорты сочли, что она и будет их спальней), – света и пространства было достаточно, чтобы Люси сказала о ней: «Вполне себе элегантная, правда же?»

Ну да, домик был чудной, но кого это интересовало? По существу, в нем все было нормально; стоил он недорого; на ближайшие год или два сгодится.

– Ну что, – сказала Энн Блейк, – готовы к обзорной экскурсии?

И они вышли вслед за ней из дома, прошли прямо по траве мимо гигантской ивы (она спросила их: «Удивительное дерево, правда?») и оказались на площадке, откуда наверх вели широкие каменные ступени.

– Видели бы вы эти террасы пару месяцев назад! – говорила она, пока они лезли вверх. – Изумительные, яркие цвета – и на каждой разные: астры, пионы, бархатцы, и даже не помню, что еще; а там, по другой стороне, по всем этим решеткам вились розы – несметное количество! Конечно, с садовником нам необыкновенно повезло. – И она оглянулась на них, чтобы убедиться, что имя, которое она собирается произнести, произведет на них должное впечатление: – Садовник у нас – мистер Бен Дуэйн.

Ступени давно кончились, они поднялись до верхней террасы с цветами, и Майкл заметил в некотором отдалении деревянный сарай – достаточно высокий, чтобы в нем можно было стоять в полный рост и площадью примерно пять на восемь футов. Ему сразу подумалось, что сарайчик вполне сгодится для работы, и он поднял ржавый крючок на двери, чтобы заглянуть внутрь. В сарае было два окна и места вполне хватало, чтобы поставить стол, стул и керосиновую печку, и он тут же ощутил сладость писательских бдений: в полном одиночестве все дни, во все времена года водить по бумаге карандашом – снова и снова, пока слова и строки не выстроятся в правильном порядке как будто бы по собственному почину.

– Да это всего лишь сарайчик для насоса, – сказала Энн Блейк. – Этим вам заниматься не придется; за насосом следит надежный человек из соседней деревни. Пройдемте в ту сторону, я покажу вам общежитие.

Много лет назад, рассказывала она, с трудом переводя дух, потому что одновременно идти и говорить ей было трудно, – много лет назад они с мужем основали театр в Тонапаке.

– Быть может, вы заметили вывеску перед въездом? На другой стороне дороги?

В свое время этот летний театр гремел на весь штат, но славу в наши дни сохранить не так просто. Последние пять-шесть лет она сдавала театр всяким задрипанным продюсерским группам, состоявшим по большей части из фрилансеров, и теперь ей было такое облегчение, что больше не надо было нести за все это ответственность, но порой она все-таки скучала по тому, как все было заведено раньше.

– Сейчас увидите общежитие, – сказала она, когда из-за деревьев показалось длиннющее, местами отштукатуренное деревянное здание. – Мы его выстроили, чтобы актерам и театральному персоналу было где жить летом, тут же мы их и кормили. Мы нанимали замечательного повара из Нью-Йорка и отличную горничную, или домоправительницу, как она предпочитала себя называть, и у нас – Бен!

Из-за угла медленно выворачивал высокий пожилой мужчина с тачкой кирпичей. Он остановился, опустил тачку на землю и приложил руку ко лбу, прикрывая глаза от солнца. Он был голый до пояса – вся его одежда ограничивалась короткими шортами цвета хаки, прочными рабочими ботинками, которые он носил без носков, и голубой банданой, туго повязанной над самыми бровями. Когда он понял, что его собираются представить каким-то незнакомцам, у него по лицу разлилось выражение довольного предвкушения.

– Это Бен Дуэйн, – объявила Энн Блейк и на миг замялась в тщетной попытке припомнить фамилию Дэвенпортов. – Эти милые люди приехали взглянуть на гостевой дом, Бен, и я показываю им, что у нас тут есть.

– Ах да, гостевой домик, – сказал он. – Что ж, замечательно. Но мне все-таки кажется, что по-настоящему ценным для вас здесь будет само место – простор, трава, деревья, тишина.

– Собственно, об этом я им и рассказываю, – проговорила она и взглянула на Дэвенпортов, чтобы они подтвердили ее слова. – Правда ведь?

– Мы здесь живем вдали от мира, как видите, – продолжал Бен Дуэйн, рассеянно почесывая подмышку. – Пусть мир день ото дня вершит свои жестокие дела – мы от него отгорожены. Мы в безопасности.

– А для чего кирпичи, Бен? – спросила Энн.

– Надо бы укрепить пару террас, – сказал он. – Решил разделаться с этим до морозов. Ну что ж. Было приятно с вами познакомиться. Надеюсь, домик вам подойдет.

Энн Блейк повела их дальше и заговорила о нем сразу, как только убедилась, что старик их не слышит:

– Вы ведь знакомы с творчеством Бена, верно?

– Да, конечно, – сказала Люси, предоставив Майклу возможность кивнуть и промолчать. Он слышал это имя впервые.

– Я бы очень удивилась, если бы вы не знали о нем, – заговорила она. – Он же на самом деле… он украшение американской сцены. Чтобы прославиться, довольно было и одного исполнения стихов Уолта Уитмена – с этой постановкой он проехал по всем крупным городам Америки, – но он сыграл еще Авраама Линкольна в «Затруднениях господина Линкольна» на Бродвее. И у него такой разносторонний талант! Он даже пел одну из важнейших партий в первой бродвейской постановке «Застолби участок!». Ах, какая это была постановка! Легкая, веселая! Теперь он попал в черный список – об этом, я полагаю, вам известно – очередная гнусность сенатора Маккарти; и мы сочли за честь, что он решил переждать свое изгнание здесь. Это один из самых тонких… один из самых тонких людей, каких я только знаю [27]27
  Приведенные здесь названия постановок выдуманы, но судьба прототипа Бена Дуэйна, актера Уилла Гира (1902–1978), изложена точно. Будучи довольно известным актером, Гир в 1950-е гг. попал в черный список деятелей театра и кино, подозревавшихся в коммунистических симпатиях, и был почти полностью отлучен от сцены. В это время Гир действительно работал садовником в имении Бабарил, недалеко от местечка Махопак, в округе Патнем, где летом 1956 г. Ричард Йейтс с женой и дочерью сняли дом. В 1970-е гг. всенародную славу Уиллу Гиру принесла роль дедушки Уолтона в популярном сериале «Уолтоны».


[Закрыть].

Теперь они шагали по довольно широкой гравийной дорожке, но Энн Блейк снова запыхалась и, прежде чем продолжить свой монолог, вынуждена была простоять несколько секунд, положив руку под грудь.

– Так, взгляните, там, внизу, за деревьями, вон в том просвете видно нашу площадку для пикников. Заметили эту чудную большую печь? Видите длинные столы? Их мой муж сам сделал. Время от времени мы устраивали там дивные вечеринки, развешивали везде японские фонарики. Мой муж, бывало, говорил, что единственное, чего у нас нет, – это бассейна, но меня это не расстраивало, потому что я лично плавать не люблю. А теперь пойдемте прямо наверх, здесь у нас дополнительное общежитие. Театрального народу иногда бывало так много, что потребовалось еще одно здание. Этот дом давно уже закрыт и заколочен, но в той вот части имеется отличная квартирка, и мы ее сдаем приятному молодому семейству Смит. У них четверо маленьких детей, им здесь очень нравится. Достойнейшие люди, соль земли.

У края дороги на траве сидела девочка лет примерно семи и сосредоточенно переодевала куклу. Рядом с ней виднелся детский манеж, в котором мальчик лет четырех-пяти сосал, стоя, большой палец, держась свободной рукой за ограждение.

– Здравствуй, Элейн, – приветливо обратилась к девочке миссис Блейк. – Постой-ка, ты Элейн или Анита?

– Анита.

– Вы так быстро растете, что за вами не уследишь. А ты, – обратилась она к мальчику, – такой большой, а сидишь в этой штуке?

– Ему без нее нельзя, – объяснила Анита. – У него церебральный паралич.

– Вот как!

Они двинулись дальше, но Энн Блейк, по-видимому, почувствовала, что от нее ждут объяснений.

– Видите ли, – начала она, – когда я сказала, что Смиты – соль земли, я, в общем-то, имела в виду, что они совсем простые люди. Гарольд Смит служит в какой-то конторе в городе – всегда носит дюжину шариковых ручек в нагрудном кармане и прочее в том же духе. Он работает на «Нью-Йорк сентрал» [28]28
  «Нью-Йорк сентрал» – железнодорожная компания, образованная в 1831 г. и владевшая сетью сообщения на северо-востоке Соединенных Штатов. Просуществовала до 1968 г. Этой компании принадлежала «Береговая магистраль» (Water Level Route), соединявшая Нью-Йорк с северными частями штата, – первая в мире четырехпутная железнодорожная линия.


[Закрыть], и эти безобразные мастодонты дают своим сотрудникам право бесплатного проезда по своим линиям, иначе им людей не удержать. И Гарольд этим воспользовался – они переехали сюда из Квинса. Жена у него симпатичная, довольно приятная, но я ее почти не знаю, потому что, когда бы я к ним ни зашла, она вечно у гладильной доски: стоит гладит перед телевизором – утром, днем, вечером. Но вот что любопытно: Гарольд мне однажды признался не без смущения, что играл когда-то в школьном театре и хотел бы попробоваться на какую-нибудь роль. Не буду вдаваться в подробности – в итоге он сыграл полицейского в «Призраке Грэмерси» [29]29
  «Призрак Грэмерси» – популярная комедия Джона Холма (1904–1981).


[Закрыть], и сыграл отлично. Никогда бы не подумала, но он прирожденный комик. Я его спросила: «Гарольд, а ты не думал заняться этим профессионально?» – а он говорит: «Ну, я же не сумасшедший – у меня жена и четверо детей». Вот и все. Но я на самом деле не знала, ничего не знала про церебральный паралич. И манеж никогда не видела.

Она наконец замолчала и ушла далеко вперед, чтобы Дэвенпорты могли погулять и обдумать увиденное. Гравийная дорога привела их назад, и вдалеке на поросшем травой пригорке в лучах заходящего солнца снова показался гостевой домик – домик, будто бы сошедший с детского рисунка. Майкл сжал руку жены.

– Ну что, берем? – спросил он. – Или еще подумаем?

– Да нет, давай снимем, – ответила она. – Все равно за эти деньги ничего лучше не найти.

Когда они сообщили о своем решении, Энн Блейк сказала:

– Отлично. Вот это мне нравится: люблю, когда люди понимают, чего хотят, и могут принять решение. Зайдите тогда ко мне на минутку – сразу все и подпишем. – И она повела их в кухню, где царил беспорядок, и, обернувшись на ходу, сказала: – Прошу простить мне этот хлам.

– Я не хлам, – возразил ей молодой человек – он сидел на высоком стуле у кухонной стойки, склонившись над тарелкой горячих бутербродов с яичницей.

– Ну а кто ты еще?! – спросила она, протискиваясь мимо него боком и задержавшись на минуту, чтобы потрепать его по голове. – Вечно ты мешаешься, когда мне нужно заняться делом. – И она снова обратилась к своим улыбающимся гостям: – Это мой друг, прекрасный молодой танцор Грег Этвуд. Это Дэвенпорты, Грег. Они будут жить у нас в гостевом домике, если я, конечно, найду сейчас документы.

– Что ж, прекрасно, – сказал он, вытирая рот и томно сползая со стула.

Он был босой, в узких светлых джинсах и темно-синей рубашке, расстегнутой по новой моде до пояса, как у Гарри Белафонте [30]30
  Гарри Белафонте (р. 1927) – американский черный певец и актер, главная звезда американской поп-музыки добитловской эры. В 1956 г. его альбом «Калипсо» на протяжении 31 недели удерживался в первой строчке хит-парада.


[Закрыть].

– Так вы профессиональный танцор? – спросила Люси.

– Да, танцевал в небольших постановках, – сказал он. – И преподавал. А сейчас работаю в основном в свое удовольствие, пробую все новое.

– Это как играть на музыкальном инструменте, – пояснила Энн Блейк, открывая и закрывая один ящик за другим в поисках документов. – Многие исполнители тратят годы на подготовку своих выступлений. Но мне лично все равно, чем он занимается: пока он здесь, я за ним присмотрю. Ага, вот они!

И она выложила на стойку договор об аренде в двух экземплярах. Оставалось лишь подписать.

Провожая Дэвенпортов к машине, Грег Этвуд взял Энн под руку, но она свою руку демонстративно выпрямила, и та болталась, едва касаясь его руки, пока он не обнял ее за талию.

– Откуда же у поместья такое название? – спросил ее Майкл.

– «Донарэнн»? Это мой муж придумал. Его звали Дональд, то есть его и сейчас зовут Дональд, а меня – Энн, и он вот так по-дурацки соединил их вместе. Я все время должна следить за собой, чтобы не говорить о нем в прошедшем времени, потому что он жив-здоров и обитает в четырех с половиной милях к северу отсюда, у него там поместье в два раза больше этого. Он купил его, когда сбежал от меня семь лет назад с какой-то вертихвосткой-стюардессой. Ничто не вечно, как оказалось. Ну что же, было очень приятно с вами познакомиться. Увидимся.

– Не думаю, что мы совершили ошибку, – сказал Майкл, как только они отъехали; им предстояла долгая дорога обратно в Ларчмонт.

– Дом, конечно, не идеальный, но разве бывает хоть что-нибудь идеальное? И мне кажется, что Лауре там очень понравится, как ты думаешь?

– Надеюсь, – сказала Люси. – Очень на это надеюсь.

Через некоторое время он добавил:

– Знаешь что? Хорошо, что ты знала, кто такой этот старик с тачкой. Потому что я бы все испортил.

– Ну, на самом деле все, что я о нем слышала, – это что он типа голубок. У нас в колледже была девочка из Уэстпорта – она рассказывала, что Бен Дуэйн купил там дом, еще когда шла эта его пьеса про Линкольна. Только она говорила, что прожил он там недолго, потому что местная полиция поставила его перед выбором: или он оттуда убирается, или будет отвечать перед судом за то, что показывал мальчишкам какую-то похабщину.

– Вот оно что! – сказал Майкл. – Это плохо. Ну и, как я понимаю, молодой танцор Грег тоже слегка голубоватый.

– Я бы сказала, что такое предположение весьма недалеко от истины.

– Но они же вроде сожительствуют с милашкой Энн – как это у них получается?

– Это, насколько я знаю, называется двустволка, – сказала она. – Еще говорят, что им все равно, с какой стороны зайти.

И только миль через пять или шесть Люси, смягчившись, заговорила: она надеялась, что дочери на новом месте понравится.

– На самом деле ничего другое меня сегодня и не заботило, – сказала она. – Я пыталась посмотреть на все глазами Лауры, старалась понять, как бы она на это отреагировала. По поводу дома я почти не сомневалась: он ей должен понравиться, наверное даже покажется ей уютным. Но когда мы пошли наверх, я смотрела по сторонам на эти просторы и думала, что перед этим-то она точно не устоит. Потом, когда мы увидели этого мальчика с ДЦП в манеже, я подумала: стоп, это нам не пойдет, этого всего не надо. Но потом я подумала: а что здесь такого? Такие вещи просто ближе к реальной жизни, чем то, что она может увидеть в Ларчмонте, или то, что я видела, когда росла.

Когда она заговорила о «реальной жизни», он почувствовал себя уязвленным – так выражались только богатые и их дети, и ничего, кроме всю жизнь не оставляющего их желания поболтаться по трущобам, здесь никогда не подразумевается, – но он не стал придираться: он понял, о чем она говорит, и согласился.

– Мне кажется, когда пытаешься решить, что для ребенка лучше, – сказала она, – приходится взвешивать все чуть ли не на весах.

– Точно, – отозвался он.

Лауре было шесть с половиной, и для своего возраста она была высокой, – застенчивая, нервная девочка, со слегка выступающими верхними зубами и необыкновенно большими голубыми глазами. Отец недавно научил ее щелкать пальцами, и теперь она часто, сама того не замечая, щелкала в унисон пальцами обеих рук, будто аккомпанируя своим мыслям.

В первом классе ей не понравилось, и второго она боялась: страшно было даже думать о едва ли не бесконечной череде других, до боли долгих классов, которые ей предстоит вытерпеть, пока она не станет наконец взрослой, как мама. Зато дом в Ларчмонте ей понравился: ее спальня была единственным в мире секретным местом, принадлежащим только ей, и на заднем дворе можно было каждый день устраивать себе опасные приключения, вернее, приключения не опаснее, чем ей того захочется.

В последнее время в доме не утихали разговоры об «округе Патнем», и то, чем все это могло обернуться, стало внушать ей ужас, хотя родители уверяли, что ей там понравится. Потом как-то утром к дверям кухни аккуратно подрулил огромный красный грузовик, в дом протопали какие-то мужики и стали выносить все подряд – сначала картонные коробки, которые родители паковали и заклеивали в последние несколько дней под ее встревоженным взглядом, а потом и мебель, лампы, ковры – все.

– Поедем, Майкл, – сказала мама. – Не думаю, что ей хочется на все это смотреть.

И вот вместо того, чтобы остаться и смотреть, она долго ехала в одиночестве на заднем сиденье со старым и довольно чумазым пасхальным зайцем в руках, которого мама разрешила взять с собой, если ей хочется, и пыталась расслышать и понять как можно больше из того, что там впереди говорили друг другу родители.

И что самое забавное, вскоре ей стало совсем не страшно: ее охватило какое-то безудержное веселье. А вдруг эти люди и в самом деле разобрали весь их ларчмонтский дом и он превратился в груду пыли и мусора? А вдруг грузовик с их вещами потеряется где-нибудь по дороге и так никогда и не приедет, куда они в итоге должны приехать? И если уж на то пошло: а вдруг папа и сам не знает, куда им надо ехать? Да какая разница?

Действительно, какая разница? Уж в их-то машине с Лаурой Дэвенпорт, с папой и мамой ничего плохого не случится, и они так будут путешествовать во времени и пространстве; и если надо будет, эта сама машина сможет стать новым домом – маленьким, но вполне подходящим – для всех троих (или даже для четверых, если ее желание про маленькую сестренку когда-нибудь исполнится).

– Как дела, солнышко? – спросил папа, обернувшись назад.

– Отлично, – ответила она.

– Ну вот и хорошо, – сказал он. – Теперь уже недолго осталось, мы почти приехали.

Значит, он все-таки знал, куда они едут. Значит, в целом все в порядке и скоро снова пойдет нормальная жизнь – ну или почти нормальная, как уж там у родителей получится. И Лаура ощутила облегчение, но в то же время и какое-то странное разочарование: она никак не могла избавиться от чувства, что ей было бы лучше, если бы все получилось наоборот.

Через пару дней после переезда, когда вещи, целые и невредимые, были все еще разбросаны по всему дому, Лаура болталась на террасе у входа, где отец орудовал тяжелыми садовыми ножницами. Он пытался срезать толстые лозы у основания винтовой лестницы, и она наблюдала за его работой, пока не наскучило; потом она неожиданно заметила вдалеке девочку – по виду ровесницу, которая уверенно направлялась по траве в ее сторону.

– Привет, – сказала девочка. – Меня зовут Анита, а тебя как?

И Лаура, совсем как ребенок, украдкой спряталась за отца.

– Ну что же ты, солнышко, – заговорил он с нетерпением и даже положил ножницы, чтобы вытащить ее из-за спины и подтолкнуть вперед. – Анита спрашивает, как тебя зовут, – обратился он к ней.

Ничего не поделаешь: пришлось смело шагнуть вперед.

– Меня зовут Лаура, – объявила она и щелкнула пальцами, сразу в две руки.

– Ого, четко! – сказала Анита. – Как это у тебя получается?

– Папа научил.

– У тебя есть братья и сестры?

– Нет.

– А у меня две сестры и брат. Мне семь лет. Фамилия наша Смит. Легко запомнить, потому что она самая частая в мире. А у тебя как фамилия?

– Дэвенпорт.

– Ничего себе какая длинная! Зайдешь к нам домой ненадолго?

– Пошли.

И Майкл позвал жену на террасу – посмотреть, как уходят девочки.

– Похоже, начало положено. Общение у нее будет, – сказал он.

– Вот и хорошо, – сказала Люси. – Правда же?

Они заранее договорились, что еще пару дней – и они тоже озаботятся кругом общения, нужно только привести дом в презентабельный вид.

– …Ого, да это ж замечательно! – сказал по телефону Том Нельсон. – Удалось найти приличное место? Отлично. Заезжайте к нам как-нибудь. Завтра вечером сможете?

Про городок Кингсли, в котором жили Нельсоны, не нужно было ничего объяснять: ни про заброшенный курорт на берегу озера, ни про оставшуюся от курорта обслугу, ни про отживающий свой век летний театр. Он не требовал объяснений и не предлагал их.

В Кингсли вообще не было ничего городского, если не считать выстроившихся в аккуратную линеечку почты, заправки, бакалейной лавки и винного магазина; остальное являло собой деревню. Люди жили в Кингсли, потому что заработали себе это право, то есть заработали достаточно денег в Нью-Йорке, чтобы позабыть о пошлости и убожестве навсегда, – и свою уединенность они ценили. Те немногие дома, которые можно было заметить с дороги, располагались в глубине участков среди кустов и деревьев, чтобы лучшая их часть так и осталась неведомой для посторонних. Все это слегка напомнило Майклу летний дом родителей Люси на Мартас-Виньярд.

Принадлежавший Нельсонам фермерский дом – большой, белый и со вкусом перестроенный – являл собой исключение: он стоял на вершине крупного, поросшего травой холма и представал взору целиком, как только из-за поворота узенькой деревенской дороги появлялся сам холм. Но даже и так по одному только облику дома было понятно, что он неприступен для вторжений и непроницаем для компромата. На вершине этого холма не будет никаких престарелых гомосексуалистов, толкающих перед собой нагруженную кирпичами тачку, а у его подножия – молодых гомосексуалистов, просиживающих до полудня над тарелкой яичницы. Это место целиком принадлежало Томасу Нельсону и его семье. Они им владели.

– О, привет! – Пока Том встречал их на подъезде к дому, в двери у него за спиной показалась с улыбкой его жена.

Потом они приступили к восторженному осмотру дома, и при каждом открытии Люси не забывала сказать «чудесно». Залитую солнцем гостиную одним взглядом было не окинуть, такая она была просторная, и для Майкла самым замечательным в ней оказалась длинная стена, которую от потолка до пола занимали открытые полки с книгами. Здесь было как минимум две тысячи книг, а может даже, и в два раза больше.

– Накопилось за многие годы, – объяснил Том. – Всю жизнь покупаю книги. В Йонкерсе и Ларчмонте места для них не было, приходилось держать их на складе. Приятно было снова расставить их по полкам. Посмотришь студию?

И студия тоже оказалась широкой и длинной и тоже залитой светом. В углу прямо на полу лежала старая пластина оцинкованного железа – теперь она казалась очень маленькой, – а над ней на доске висели на кнопках без всякого порядка несколько новых работ, из чего Майкл заключил, что во всей студии только этот угол и использовался на самом деле для работы.

– За все время это у меня первая студия, – сказал Том. – Порой чувствую себя потерянным в этих просторах.

Но чтобы скрасить моменты, омраченные ощущением потерянности, в дальнем конце комнаты имелась полная барабанная установка, стереосистема и целая куча аккуратно расставленных по полкам пластинок. Коллекция джаза у Тома Нельсона была почти такая же солидная, как и библиотека.

Возвращаясь на кухню, где устроились поболтать девушки, Майкл заметил, что новое место нашлось и для солдатиков: парадные фигурки стояли порознь, выставив напоказ свои мечи и развевающиеся флаги из тюбиков от зубной пасты, а глубины ящиков под ними было довольно для размещения боевых расчетов.

– Я так за вас обоих рада, – сказала Люси, когда все четверо уселись в гостиной. – Вы нашли идеальное место, чтобы жить и растить детей. Вам больше никогда не придется думать о переезде.

Но тут Нельсонам захотелось узнать, что за место подыскали для себя Дэвенпорты, и Дэвенпорты стали нервно перебивать друг друга, не зная, с чего начать.

– Ну мы, конечно, просто снимаем, – начал Майкл. – Так что это только временно, но…

– Это очень смешной домик в частном имении, – сказала Люси, стряхивая с колен сигаретный пепел. – Поэтому земли там предостаточно, но люди немного…

– В некотором роде голубиное хозяйство, – сказал Майкл.

– Голубиное хозяйство?

И Майкл, то и дело запинаясь, стал объяснять, что он имеет в виду.

– Бен Дуэйн, – сказал Том Нельсон. – Это не тот, который читал Уитмена? Потом, пару лет назад, его еще прижала комиссия Маккарти?

– Тот самый, – сказала Люси. – И я, конечно же, уверена, что он абсолютно… сами понимаете – абсолютно безвреден и все такое, хотя мне, наверное, было бы не по себе, если бы нам пришлось жить там с мальчиком. И понятное дело, от хозяйки и ее молодого человека тоже можно держаться подальше. Но все же у нас нет ощущения, что мы там одни, как у вас тут.

– Вот я только не понимаю, – сказала Пэт Нельсон, чуть скривив рот. – Что такого замечательного в этом самом одиночестве? Мне кажется, мы с Томом взбесились бы тут от этого одиночества, если бы не друзья. Мы теперь каждый месяц устраиваем вечеринки, кое-какие были очень удачные, но, когда мы только переехали – бог мой! – было так мрачно. Полная изоляция. Однажды нас позвали на маленькую вечеринку, здесь недалеко – не помню, как этих людей звали, – и там один из гостей буквально загнал меня в угол и начал допрашивать. «Признавайся, – говорит, – чем твой муж занимается». Я говорю: «Он художник». А он мне: «Ну да, да, а занимается-то он чем?» – «Вот этим и занимается: пишет картины». А он спрашивает: «Что ты имеешь в виду? Рекламу, что ли, рисует?» Я говорю: «Да нет, не рекламу. Он… ну как это сказать… просто художник». – «Художник по искусству, что ли?» Никогда не слышала такого выражения, а вы? Художник по искусству! Так мы и кружили на одном месте, не в силах понять друг друга, пока он наконец не ушел, но перед тем, как уйти, он посмотрел на меня так неприятно, с прищуром, и говорит: «Так все-таки что там у вас, ребята? Трастовый фонд, что ли?»

Дэвенпорты захихикали и стали медленно качать головами в знак того, что оценили историю по достоинству.

– Нет, здесь это все далеко не редкость, – сказала Пэт, будто пытаясь честно их предупредить. – Эти местные типы считают, что все должны заниматься чем-то одним, чтобы жить, и чем-то совсем другим – ну, не знаю – ради интереса, что ли… До них просто не доходит; они не верят – думают, что ты втираешь им очки. В лучшем случае они решат, что у вас какой-нибудь трастовый фонд.

Теперь Майклу ничего не оставалось делать, как сидеть, уставившись с сожалением в пустой стакан и держать язык за зубами. Дать себе волю в этом доме он не мог – это было бы слишком унизительно, но он знал почти наверняка, что разойдется позже, когда они с Люси останутся наедине: в машине или уже дома.

– Господи, – скажет тогда он, – и какой же херней я, по ее мнению, зарабатываю на жизнь? Неужто она думает, что на стишки можно прожить?

Но тут трезвящая, предостерегающая череда мыслей напомнила ему, что и наедине с Люси ему тоже лучше не давать себе волю. Если наедине с Люси он разойдется по такому поводу, они всего лишь вернутся к тому долгому, изощренному и мучительному спору, начало которого терялось в воспоминаниях о медовом месяце в Копли-Плаза.

Когда же, спросит она, он наконец образумится? Разве ему не известно, что не было никакой нужды ни в «Мире торговых сетей», ни в Ларчмонте, ни в этом сонном домике в упадочном Тонапаке? Что же он тогда не дает ей снять трубку и позвонить банкирам, брокерам или кому бы то ни было, которые мгновенно их освободят?

Нет-нет. Ему придется в очередной раз сдержать свой гнев. Он промолчит сегодня, завтра и послезавтра. Это придется перетерпеть.