Текст книги "Плач юных сердец"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая

– Квартирка так себе, сами увидите, – предупредил Том Нельсон, торопливо спустившись со второго этажа, чтобы открыть для них застекленную входную дверь. – С четырьмя детьми за порядком не уследишь.

На верхней площадке их встречала с улыбкой его жена, некогда ревностная католичка, едва не погубившая этим карьеру своего мужа.

Ее звали Пэт. Следы набожной и пугливой девочки из Цинциннати все еще можно было прочесть на ее лице, когда, склонившись в пару над кипящей кастрюлей, она проверяла, не готовы ли овощи, или бросала косой взгляд на духовку, чтобы решить, не пора ли вынимать жаркое и поливать его соусом, но стоило ей вернуться с бокалом в руке в гостиную, как становилось ясно, что Музей современного искусства тоже не обошел ее своим влиянием. На ней было модное тогда простое платье, держалась она очень прямо, но без всякого напряжения, а улыбка и большие красивые глаза от природы казались одновременно веселыми и ответственными.

Трое младших детей уже спали, старшему же – пухлому шестилетнему Филипу, чье круглое лицо не выдавало ни малейшего сходства ни с отцом, ни с матерью, – разрешили пока не ложиться, и он подозрительно разглядывал гостей. Пэт пришлось долго уговаривать его, прежде чем он решился предложить гостям тарелку соленых крекеров с печеночным паштетом, затем, поставив тарелку на столик, он вернулся к матери и приник к ее коленке.

– Мы уже начали думать, что в Ларчмонте живут только те, – говорила тем временем Пэт Нельсон, – кому, кроме этого Ларчмонта, ничего не надо.

И Люси тут же заверила ее, что они с Майклом начинали думать абсолютно то же самое.

Вопреки ожиданиям Дэвенпортов, ни о живописи, ни о поэзии они не говорили, но Дэвенпорты быстро поняли всю несообразность своих ожиданий: в такой компании профессионализм попросту считался чем-то само собой разумеющимся. Поэтому разговор шел почти исключительно о вещах самых тривиальных.

Всеобщее отвращение вызывал кинематограф, хотя никто не отрицал, что фильмов за свою жизнь посмотрел немало, и они принялись развлекать друг друга киношными анекдотами. Что, если на роль Скарлетт О’Хары взять Джун Эллисон? [21]21
  Джун Эллисон (1917–2006) чаще всего играла роли веселых и шумных простушек, много танцевала и пела в кадре. Страдания родовитой южанки в ее исполнении смотрелись бы исключительно комично.


[Закрыть]Что, если роль Хамфри Богарта в «Касабланке» дали бы Дэну Дейли? [22]22
  Дэн Дейли (1915–1978) снимался в основном в мюзиклах (часто в паре с Бетти Грейбл). Одна из самых заметных его ролей – в музыкальной комедии Уолтера Ланга «Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес» (1954), где сыграла одну из первых своих ролей Мэрилин Монро. «Касабланка» с его участием неизбежно превратилась бы в нечто опереточное.


[Закрыть]Может, в кинобиографии Альберта Швейцера лучше было снять Бинга Кросби или Пата О’Брайена? [23]23
  Бинг Кросби (1903–1977) – один из самых популярных американских певцов 40-х гг., часто снимался в кино. За роль в картине Лео Маккери «Идти своим путем» Кросби получил «Оскар». Пат О’Брайен (1899–1983) – звезда американского кино 1930—1940-х гг.; сыграл в паре с Джеймсом Кэгни в девяти картинах, включая знаменитый гангстерский фильм «Ангелы с грязными лицами» (1938). Шутка, очевидно, строится на том, что на роль тонкого христианского гуманиста Швейцера предлагаются иконические «крутые парни» американского кино.


[Закрыть]А потом Майкл задал вполне риторический вопрос: возьмется ли кто-нибудь подсчитать, в скольких сотнях самых разных картин – комедий, любовных и военных драм, детективов и вестернов – имеется фраза «Подожди, я сейчас все объясню»? И он даже смутился от неожиданности, когда все расхохотались, как будто никогда в жизни не слышали ничего смешнее.

Филипа отправили к братьям в спальню, где, вероятно, стояли аж две двухъярусные кровати, и вся компания вскоре переместилась за кухонный стол. Стол был не слишком большой, и четверо едва за ним помещались, а в кухне было все еще жарко от готовки. На полу в противоположном от плиты углу, который теперь загораживал стол, Майкл заметил пластину оцинкованного железа; рядом с ней стояла картонная коробка с рекламой рисовых хлопьев «Келлогз», из которой торчали еще не распечатанные рулоны подстилочной бумаги. Майкл решил, что краски, тушь, ручки и кисти хранятся, должно быть, в той же коробке.

– Майкл, придется тебе расстаться с пиджаком и галстуком, иначе ты здесь просто умрешь, – сказала Пэт Нельсон.

Чуть позже, когда они уже начали есть, она стала всматриваться в одно из запотевших окон, как будто за ним открывались яркие виды на будущее.

– Хорошо, что нам осталось здесь жить всего несколько месяцев, – проговорила она. – Том уже сказал вам, что летом мы переезжаем в деревню насовсем?

– Но это же ужас! – воскликнула Люси, как показалось, с излишним драматизмом. – То есть для вас-то это замечательно, зато для нас ужасно. Едва мы успели познакомиться, как вы уже уезжаете.

И Пэт мягко заверила ее, что уезжают они недалеко: они будут жить в округе Патнем. Это следующий округ к северу от Вестчестера, объяснила она, там одни деревни без малейшего намека на городской дух. Они с Томом объездили округ вдоль и поперек, пока не обнаружили, как им показалось, правильный дом, стоящий в правильном месте – недалеко от городка Кингсли. Дом требовал ремонта, и сейчас там как раз шли работы; им обещали, что все закончат в июне.

– На машине отсюда совсем недалеко. Сколько здесь ехать, Том? Чуть больше часа? Так что общаться со всеми нашими друзьями будет не так сложно.

Люси отрезала себе еще кусочек остывающего ростбифа, и Майкл заметил по ее лицу, что ее задела последняя фраза: «со всеми нашими друзьями». Разве не говорили им Нельсоны, что никаких друзей у них в Ларчмонте не было? Но потом, пока она жевала мясо, ей, похоже, стало понятно, что Пэт имела в виду нью-йоркских друзей: народ из Музея современного искусства и музея Уитни, состоятельных поклонников, привыкших скупать у Томаса Нельсона все, что они могли себе позволить, и, конечно же, всех своих – веселую остроумную компанию молодых художников, к которым со временем тоже приходил успех.

– Ну что ж, замечательно, – сказал Майкл с искренней радостью.

Он снял не только пиджак и галстук, но уже успел расстегнуть две верхние пуговицы на рубашке и закатать рукава; и теперь он сутулясь сидел с бокалом вина и разговаривал, по мнению Люси, наверное, громче, чему нужно; ему хотелось сказать, что он тоже, вероятно, вскоре свалит с себя бремя обыденной рутины.

– Как только мне удастся скинуть с себя эту проклятую работу, – сказал он, – мы тоже созреем для такого переезда. – И он шутливо подмигнул жене. – Может, когда выйдет книжка, детка.

После обеда они переместились в гостиную, и Майкл заметил на комоде шесть или восемь солдатиков – точные копии британских солдат старых полков в полном обмундировании; такие коллекционные вещи иногда стоили по нескольку сотен долларов за штуку.

– Бог мой, Том! – заговорил Майкл. – Откуда они у тебя?

– Я их сам делаю, – ответил Нельсон. – Это несложно. Берешь обычного оловянного солдатика, разогреваешь его немножко, чтобы изменить форму, наращиваешь, где нужно, авиамодельным клеем, а потом самое главное – правильно раскрасить.

– Ни фига ж себе!

Один из солдатиков держал длинное древко с развевающимся британским флагом, и Майкл спросил:

– А флаг-то ты как делаешь?

– Из тюбиков от зубной пасты, – ответил Нельсон. – Отрезаешь кусочек – и все дела. Надо только правильно его изогнуть.

Майклу хотелось сказать: знаешь что, Нельсон, какой-то уж слишком ты охуительный! Но вместо этого он глотнул бурбона из тяжелого стакана, который держал в руке, и сказал, что солдатики очень красивые.

– Я их делаю просто для забавы, – объяснил Нельсон. – Ну и мальчишкам нравится смотреть. Но вообще я всю жизнь был помешан на солдатиках. Смотри… – и он выдвинул глубокий ящик, – здесь моя армия.

Ящик был до краев забит дешевыми оловянными солдатиками: стрелки в разных позах валялись вперемешку с пехотинцами, отступающими на шаг назад, чтобы метнуть гранату, с сидящими или лежащими ничком пулеметчиками и с присевшими у своих стволов минометчиками, – и у Майкла от тоски внезапно перехватило горло. Раньше ему казалось, что он единственный мальчишка во всем Морристауне в Нью-Джерси, а то и на всей земле, который не перестал играть в оловянных солдатиков, когда ему исполнилось десять, который не променял это увлечение на какой-нибудь спорт. Он прятал их в коробке глубоко в шкафу и часто играл с ними по утрам, когда родители еще спали, пока однажды отец не поймал его за этим занятием и не приказал выбросить все к чертовой матери.

– С ними можно устраивать настоящие сражения, – продолжал Том Нельсон.

– Настоящие?

– Из винтовок, конечно, не постреляешь, но из артиллерии вполне можно.

И он извлек из другого ящика два игрушечных пистолета, стреляющие десятисантиметровыми палочками с резиновыми присосками на конце.

– В Йонкерсе мы с приятелем устраивали сражения почти на целый день, – сказал Нельсон. – Сначала нужно было найти правильную местность – чтобы не было травы; только грязь с хребтами и возвышенностями. Если мы разыгрывали Первую мировую войну, то рыли по обеим сторонам траншеи – несколько рядов с каждой. Потом мы делили войска и долго их расставляли, учитывая все, так сказать, тактические преимущества. А с артиллерией у нас было строгое правило: куда попало палить было нельзя, иначе будет сплошное месиво. Нужно было отступить на шесть футов от задних рядов своей пехоты, и ладонь ни при каких условиях нельзя было отрывать от земли. – И он продемонстрировал правила в действии, опустившись на четвереньки и уперев в ковер задний конец дула игрушечного пистолета.

На другом конце комнатки, где сидели девушки, Пэт Нельсон в смиренном отчаянии закатила глаза к потолку и сказала:

– О боже! Взялись за солдатиков! Ладно, главное – не обращать внимания.

– Можно было менять наводку по вертикали и регулировать дальность, – говорил Нельсон. – И можно было даже менять огневые позиции, – как правило, мы разрешали друг другу трижды менять позиции в течение одного сражения, но стрелять всегда нужно было с фиксированной точки на земле, как будто это настоящие пушки.

Майкл был заворожен, особенно восхищал его по-мальчишески серьезный тон, с каким Нельсон все это рассказывал.

– И в конце, – продолжал Нельсон, – если мы были довольны битвой, то раскладывали по всему полю боя дымящиеся сигареты и фотографировали. Кадры не всегда получались, но на некоторых все выглядело совершенно по-настоящему. Можно было принять их за фотографии Вердена [24]24
  Битва при Вердене – крупнейшее сражение Первой мировой войны на Западном фронте, продолжавшееся с 21 февраля по 18 декабря 1916 г. к северу от города Верден в Северо-Восточной Франции. Одна из самых кровопролитных битв в мировой истории.


[Закрыть]или чего-то такого.

– С ума сойти, – проговорил Майкл. – А дома тоже можно играть?

– В дождливую погоду мы играли иногда дома, но это совсем не то: ни окопов, ни возвышенностей, ничего.

– Знаешь что, Нельсон, – произнес Майкл с шутливой воинственностью и отхлебнул из стакана. – Я намереваюсь при первой же возможности сразиться с тобой: не важно, у меня во дворе, у тебя во дворе или где найдем подходящую местность.

Он чувствовал, что стремительно пьянеет, но не мог понять, от виски или от дружеской расположенности, и его радовало, что Том Нельсон ласково улыбается.

– Только я окажусь в крайне невыгодном положении, если сначала не потренируюсь: надо разучить все маневры, иначе я даже не буду знать, как использовать собственную артиллерию. Может, разыграем пару сражений прямо здесь? Сейчас. В этой комнате.

– Не, на ковре не получится, Майк, – сказал Нельсон. – Будут падать. Они стоят только на деревянном полу.

– Подумаешь! Мы скатаем ковер. На время. Пока я не пройду артиллерийскую подготовку.

Майкл краем уха слышал, как Нельсон говорит: «Нет, подожди…» – но он все равно кинулся к кухонному порогу, где заканчивался ковер, присел на корточки и ухватился обеими руками за край, отметив попутно, что он был зеленого цвета, дешевый и сильно истертый; и только когда он рванул ковер вверх, он услышал, что говорит Нельсон:

– Да остановись же! Он прибит!

Слишком поздно. Сотня мелких гвоздиков взлетела вверх и заплясала в клубах домашней пыли, взметнувшейся от ковра сразу с трех оторвавшихся от пола сторон – через всю комнату до того места, где он еще как-то держался, в нескольких дюймах от столика, за которым сидели девушки, – и Пэт Нельсон моментально вскочила со своего места. «Что ты делаешь?!» – заорала она, и Майкл навсегда запомнил ее лицо в тот момент. Гнева на нем не было, по крайней мере пока: она была совершенно шокирована.

– Просто… – проговорил Майкл. Он так и стоял с несчастным видом, подтягивая свой конец ковра к подбородку. – Я просто не понял, что он был прибит. Прошу меня извинить, если я…

И Том Нельсон немедленно попытался его выручить.

– Мы просто хотели расставить солдатиков, – объяснил он. – Ты только не расстраивайся, мы сейчас все положим на место.

Пэт уперла кулачки в бедра; теперь ею овладел гнев, лицо покраснело, но набросилась она на мужа, а не на гостя, как будто это больше соответствовало правилам хорошего тона:

– Я четыре дня потратила, чтобы вколотить эти гвозди. Четыре дня!

– Мадам, – начал Майкл, потому что по опыту знал, что иной раз такое обращение к девушке помогает выпутаться из затруднений, – мне кажется, что, если вы одолжите мне молоточек и дадите немного гвоздиков, я мигом справлюсь с этим бедствием.

– Ну что за тупость! – проговорила она, обращаясь на этот раз вовсе не к Тому. – Если у меня ушло на это четыре дня, тебе, вероятно, потребуется пять. Хотя вот что можно сделать: давайте оба на колени и собирайте эти чертовы гвозди. Все до одного. Не хватало еще, чтобы мальчишки вышли утром и поранили ноги.

Только сейчас Майкл отважился посмотреть на свою жену – до этого у него не хватало духу; она сидела к нему вполоборота, но он почти не сомневался, что никогда еще не видел ее такой смущенной.

Больше часа – по ощущениям – мужчины медленно инспектировали на четвереньках каждый сектор пола, каждую складочку ковра в поисках ржавых, обломанных и гнутых гвоздиков. По мере работы они обменивались краткими робкими шутками, и пару раз девушки с некоторой нерешительностью смеялись вместе с ними – Майкл начал даже лелеять смутную надежду, что вечер еще можно спасти. Когда дело было сделано и Пэт налила всем «по последней», возникло ощущение, что ее благосклонность почти удалось вернуть, хотя Майкл знал, что, если бы благосклонность вернулась полностью, она бы не сказала «по последней». К счастью, разговор о ковре больше не заходил, и вскоре Дэвенпорты стали прощаться.

– Мадам, – осведомился Майкл уже в дверях, – сможете ли вы когда-нибудь простить меня за ковер, чтобы мы все-таки остались друзьями?

– Да ладно тебе, – сказала Пэт и потрепала его по руке, вроде бы даже по-доброму. – Прости, что я так разошлась.

Но предстояло еще дойти до дома с Люси.

– Конечно же она тебя «простила», – говорила Люси. – Ты как ребенок, который готов думать, что вот он снова такой хороший и пригожий только потому, что мама его «простила»? Ты что, не заметил, что они нищие, как только мы туда зашли? Ну или, по крайней мере, были нищими, за исключением последних нескольких лет? И теперь, когда он начал по-настоящему зарабатывать, они вкладывают все до последнего доллара в этот свой деревенский дом. Своей работой он добился того, что у них начнется совсем новая жизнь, и можно даже не сомневаться, что это будет отличная жизнь, потому что из всех, кого я встречала, они, наверное, больше всего заслуживают восхищения. И вот, доживая здесь последние дни, они совершают эту ужасную ошибку: приглашают нас в гости. Когда я увидела, как ты отдираешь этот ковер от пола… – я не шучу, Майкл, – когда я увидела, как ты отдираешь этот ковер, у меня было ощущение, что какой-то совершенно незнакомый мне человек вытворяет на моих глазах нечто безумное и разрушительное. Я тогда думала только одно: я его не знаю. Никогда не встречала этого человека.

Потом она замолчала, как будто желая показать, что разговаривать смысла нет – только устанешь, а Майклу сказать было нечего. Он так ослаб, что почти не расстроился, а кроме того, он знал, что достойного ответа просто не существует, так что он стиснул зубы и решил не отвечать. Время от времени, когда сквозь кроны растущих вдоль тротуара деревьев проглядывало небо, он смотрел на мерцающие в черноте звезды, как будто спрашивая, научится ли он когда-нибудь – ну хоть когда-нибудь – все делать правильно.

Дела стали налаживаться уже весной.

Майклу удалось избавиться от работы – ну или почти удалось. Он убедил «Мир торговых сетей» перевести его из штата в «постоянные авторы». Теперь он появлялся в редакции пару раз в месяц, чтобы принести готовые статьи и взять новые задания. Твердой зарплаты у него теперь не было, как не было и «дополнительных льгот», но он не сомневался, что и на одних статьях сможет заработать ровно столько же. Но главный плюс, объяснял он жене, состоял в том, что теперь он сможет сам устанавливать график работы: делать все, что относится к «Торговым сетям», за полмесяца или даже быстрее, а оставшееся время полностью посвящать собственным занятиям.

– Что ж, – ответила она, – это обнадеживает.

– Еще бы!

Но куда больше обоих обнадеживало то, что Майкл закончил свой сборник и он почти сразу же был принят к публикации молодым человеком по имени Арнольд Каплан – гарвардским приятелем Майкла, который работал теперь редактором в одном из мелких нью-йоркских издательств.

– Издательство у нас, конечно, небольшое, Майк, – оправдывался Каплан. – Зато мы не печатаем такого дерьма, как некоторые университетские издательства.

И Майкл, в общем-то, готов был с этим согласиться, хотя не мог не признать, что некоторые из его самых любимых молодых поэтов, постепенно набирающих вес, печатались как раз в университетских издательствах.

Он получил пятьсот долларов авансом, – наверное, это были крохи по сравнению с деньгами, которые Том Нельсон зарабатывал на своих акварелях за двадцать минут, и, поскольку сумма оказалась такой незначительной, Дэвенпорты решили сразу же ее потратить: они купили подержанную машину, как оказалось на удивление хорошую.

Потом пришли гранки. Каждая опечатка заставляла Майкла морщиться, ругаться и кричать от боли, но делалось все это ради того, чтобы скрыть от Люси – а может, и от самого себя, – какую безудержную гордость он испытывает оттого, что видит свои слова напечатанными.

Еще одним греющим душу моментом той весной были Том и Пэт Нельсон, продолжавшие выказывать все признаки дружелюбия. Два раза они приходили отобедать к Дэвенпортам и еще раз приглашали их к себе в квартирку, ни разу не упомянув инцидента с ковром. Том прочитал сборник Майкла в гранках и объявил его «славным», что самого Майкла несколько разочаровало: только через несколько лет он поймет, что большей похвалы, чем «славный», от Нельсона вообще не услышать, тем более что он сам сгладил это разочарование, попросив разрешения переписать два или три стихотворения, потому что, как он сказал, ему хотелось бы их проиллюстрировать. Когда Нельсоны окончательно переехали из города в свой новый дом – к тому моменту в самом названии округа Патнем всем слышался отзвук счастья как такового, – обещания скорых встреч казались уже естественными.

Фотограф из «Мира торговых сетей» сам предложил Майклу сделать бесплатную фотографию на обложку (ему хотелось иметь не только журнальные, но и книжные публикации), но Майклу ни один из его пробных отпечатков не понравился; он хотел все их отвергнуть и нанять «настоящего фотографа».

– Что за глупости! – сказала Люси. – На мой вкус здесь есть пара очень удачных карточек – вот эта особенно. И вообще, что ты хочешь, чтобы он тебе сделал? Фотопробу для «Метро-Голдвин-Майер»?

Но единственное по-настоящему серьезное разногласие между ними вызвала биографическая справка, которую помещают под фотографией. Майкл даже уединился, чтобы написать ее как следует: он понимал, что тратит на нее слишком много времени, но в то же время знал, как внимательно он сам читает эти справки в книгах молодых поэтов, и видел, как много едва уловимых, но дьявольски важных вещей может содержаться в этих словах. В конечном счете на одобрение Люси был представлен такой текст:

Майкл Дэвенпорт родился в 1924 г. в Морристауне, штат Нью-Джерси. Во время войны служил в военно-воздушных силах, затем учился в Гарварде, выбыл на раннем этапе из турнира «Голден-главз» [25]25
  «Голден-главз» («Золотые перчатки») – ежегодные соревнования боксеров-любителей, проводившиеся с 1926 г. в Нью-Йорке и Чикаго, а со второй половины 1930-х распространившиеся по всей стране.


[Закрыть]и сейчас живет в Ларчмонте, штат Нью-Йорк, с женой и дочерью.

– Про «Голден-главз» я не поняла, – сказала Люси.

– Здесь нечего понимать, радость моя. Ты же знаешь, что я участвовал в этом турнире. В Бостоне, за год до того, как мы познакомились; я тебе сто раз рассказывал. И я действительно рано выбыл. Хреново начал и не пошел дальше третьего круга.

– Мне это не нравится.

– Слушай, – сказал он, – легкая издевка над собой такие тексты только улучшает. Иначе…

– Но здесь же нет никакой легкости, и никакая это не издевка, – заговорила она. – Ничего, кроме болезненной настороженности здесь не читается. Ты как будто боишься, что Гарвард может показаться слишком уж стерильным местом для поэта, и сразу же пытаешься уравновесить его этой идиотической боксерской крутизной. Знаешь, ты как эти писатели, которые всю жизнь проводят при университетах, получают степень за степенью, преподают потихоньку и потом дорастают до профессоров. Многим из них стыдно писать все это на обложках, поэтому они фотографируются в рабочей одежде и перечисляют все сезонные работы, какие у них только были в студенческие годы: «Уильям такой-то работал скотником, водителем грузовика, комбайнером и матросом на торговом флоте». Разве ты не видишь, насколько это нелепо?

Майкл выпрямился, отошел в другой конец гостиной, молча развернулся и уселся в кресло, оставлявшее между ними не меньше пятнадцати футов свободного пространства.

– В последнее время становится все очевиднее, – заговорил он оттуда, стараясь не смотреть на нее, – что ты стала считать меня дураком.

В комнате воцарилось молчание, и, когда он посмотрел на нее, ее глаза блестели от слез.

– Майкл, – сказала она, – неужели я действительно так себя вела? Так отвратительно? Майкл, я никогда, никогда не думала… Майкл!

И уже по тому, как медленно, с некоторой даже театральностью она пересекала эти разделявшие их пятнадцать футов, он понял – еще до того, как поднялся, чтобы принять ее в свои объятия, – что никаких придирок, и покровительственного тона, и вообще никаких неприятностей в его доме больше не будет.

Ларчмонту никогда не стать Кембриджем, но ни запах ее волос, ни вкус ее губ, ни голос, ни страстное ее дыхание ничуть не изменились с тех пор, как они оказались под армейским одеялом на Уэйр-стрит много лет назад.

Хотя в конечном счете он решил, что по поводу обложки она была, наверное, права. Мир или, точнее, та бесконечно малая доля американских читателей, которые дадут себе труд взять его книгу и бросить на нее взгляд, так никогда и не узнает, что Майкл Дэвенпорт когда-то выбыл из турнира «Голден главз» на самых ранних этапах.