Текст книги "Плач юных сердец"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Господи, – сказал Майкл, – она, наверное, вела себя здесь с вами как-то более чокнуто, чем дома. – Но он уже знал, что в этом споре победа ему не светит: у него никогда не получалось переспорить этих скользких ублюдков и никогда, наверное, не получится. – То есть дома она, конечно, тоже ведет себя пока что не вполне нормально, – сказал он, – но главным образом это выражается в том, что она все время какая-то ленивая и медлительная.

– И не очень разговорчивая?

– Да, совсем неразговорчивая.

– Ну тогда… – сказал доктор с хитрым видом, в котором читалось какое-то неприятное подмигивание, – тогда вам просто не доводилось слышать о внешних пределах и прочих подобных вещах.

Как-то утром пришло напечатанное на хорошей машинке письмо из Уоррингтона – судя по почерку на конверте, его переправила им Люси; смысл был в том, что Лаура может вернуться на второй курс «с испытательным сроком».

– Прям охуеть как круто, – сказал Майкл. – Слушай, девочка, никогда в жизни не соглашайся ни на какой «испытательный срок». Шел бы этот Уоррингтон нахуй. А эти свои трико и прочую дрянь пусть засунут себе в жопу.

И только в этот момент он вспомнил, что колледж Уоррингтон, вообще-то, порекомендовала молодой школьный консультант, спокойная и вдумчивая Сара, которая молча сидела сейчас с ним рядом за завтраком.

– Ладно, дорогая, извини, – сказал он.

В последнее время слова типа «дорогая», «девочка», «любимая» текли в этом доме таким мощным потоком, что он порой переставал понимать, с которой из двух девушек разговаривает, но на этот раз имелась в виду Сара.

– Ты не подумай: попробовали – и ладно. Я лично всегда считал, что Уоррингтон ей не подходит: наверное, даже в Биллингсе она научилась бы большему, чем в этом цветнике. А кроме того, если она будет учиться в Биллингсе, она сможет ходить на консультации к доктору как-его-там, сколько ему заблагорассудится, а потом, если появится у нее такое желание, переведется в какой-нибудь университет поприличнее.

И Сара согласилась, тщательно все обдумав, что этот план не лишен здравомыслия.

– Забавно, – сказала Лаура с другой стороны стола, и в глазах у нее появилась поволока, а в голосе мечтательность. – Я почти ничего уже не помню про Уоррингтон – все как-то размыто. Помню, как мы после обеда всей толпой шли через поля к шоссе и там сидели и ждали, когда подъедет какая-то определенная машина. Машина съезжала на обочину и останавливалась, водитель опускал стекло, чтобы мы могли просунуть туда деньги, а потом вручал нам такие коричневые бумажные пакетики. Там были капсулы с кислотой, разные амфетамины, кокс, гашиш и просто старая добрая марихуана, и потом мы шли обратно в школу – там над этими полями бывали такие прекрасные закаты, – и у всех было чувство, что мы такие богатые и все у нас замечательно, потому что на следующую неделю нам теперь уж точно хватит.

– Ага, – сказал Майкл. – Ах, сколько ностальгии, любовь моя, прямо буколика какая-то. Только вот что я тебе скажу. Ты больше уже не хиппи, ясно? Кончилась твоя безответственность, никто больше твоим желаниям потакать не будет. Ты теперь психбольная, и мы с твоей мачехой сделаем все возможное, чтобы мозги у тебя встали наконец на место. Так что, если ты уже наелась, можешь идти к себе и заснуть еще часа на четыре или сделать что-нибудь столь же полезное.

– Тебе не кажется, что это уже чересчур? – спросила Сара, когда Лаура ушла.

И он угрюмо уставился на желток своей остывшей яичницы. Не было еще и девяти, а он уже дважды вышел из себя.

В тот же день в приемном отделе университета ему сообщили, что на осенний семестр записываться уже поздно и что лучшее, что можно сделать, – это подать заявление о том, чтобы Лауру зачислили с февраля. Получается, что они еще на пять месяцев застрянут втроем в доме, который стал вдруг казаться слишком маленьким.

– Что ж, я думаю, мы это переживем, – сказала Сара. – Я, кстати, считаю, что ей все равно еще рано возвращаться в колледж. Тебе так не кажется? По-моему, она еще недостаточно сосредоточенна.

Вскоре пришло письмо от Люси. Очень короткий текст был аккуратно расположен по центру страницы, и по вниманию, уделенному форме и содержанию письма, было понятно, что Люси писала его несколько раз, прежде чем найти верный тон.

Дорогой Майкл,

очень признательна тебе, что ты вмешался и взял на себя ответственность за Лауру этим летом. Ты оказался на месте, когда она в тебе нуждалась, и, судя по всему, поступил мудро и очень правильно.

Мои наилучшие пожелания Саре и благодарность за ее помощь.

Как всегда, всего доброго,

Л.

P.S. В скором времени перебираюсь поближе к Бостону, наверное в Кембридж. Адрес сообщу отдельно.

– Я, конечно, видела ее всего один раз, – сказала Сара, – но у меня сложилось впечатление, что она очень… достойная женщина.

– Ну конечно очень достойная, – сказал Майкл. – Все трое в нашей маленькой семье очень достойные люди; проблема только в том, что двое из нас чокнутые.

– Прекрати, Майкл. Опять ты начинаешь эту чушь про то, что ты чокнутый?

– Почему чушь? Будет лучше, если я начну выражаться как психиатр? «Психотик»? «Страдающий маниакально-депрессивным синдромом»? «Параноидальный шизофреник»? Слушай, попытайся меня понять. В детстве, когда ни одна живая душа в Морристауне еще не слышала про Зигмунда Фрейда, мы признавали три основные категории: есть типа чокнутые, есть чокнутые и есть на все голову чокнутые. Этим терминам я доверяю. Я всегда думал, что не прочь стать типа чокнутым, потому что девушкам страшно это нравится, но врать не буду: под эту категорию я уже никак не подпадаю. Я чокнутый, и у меня есть бумажка, это подтверждающая. Лаура тоже чокнутая, как минимум сейчас, и, если мы с ней не приложим все усилия, чтобы выкрутиться, мы оба в конце концов станем на всю голову чокнутыми. Вот так все просто.

– Знаешь, что ты иногда делаешь? – спросила его Сара. – Ты идешь на поводу у собственной риторики и под конец уже сам не понимаешь, что говоришь. Например, пытаешься рассказать мне про Эдлая Стивенсона [85]85
  Эдлай Стивенсон (1900–1965) – американский политик, всегда позиционировавший себя как интеллектуал. Отличался особым красноречием и поддержкой либеральных ценностей в рамках политики Демократической партии. Был губернатором штата Иллинойс, в 1952 и 1956 гг. выдвигался кандидатом в президенты от демократов, но оба раза проиграл выборы республиканцу Дуайту Эйзенхауэру. Третий раз пытался выдвинуться в президенты в 1960 г., но проиграл на предварительных выборах Джону Кеннеди. Ричард Йейтс оставался горячим сторонником Стивенсона даже и после этого и часто сравнивал его с древнегреческими политиками (клан Кеннеди он воспринимал как расслабленных римлян).


[Закрыть], и в конце концов он получается у тебя чуть ли не распятым Иисусом. Я очень надеюсь, что в лекциях ты до этого не доходишь, а то можешь остаться в окружении толпы недоуменных студентов.

Он подумал некоторое время и, когда решил, что сердиться на нее не будет, сказал:

– Давай все-таки студентами и преподаванием буду заниматься я, договорились?

После чего скрылся у себя в кабинете в полной уверенности, что последнюю фразу ему удалось произнести с должным достоинством и смирением.

На этот раз она действительно перешла границу, поставив под сомнение его преподавательскую компетенцию. В кои-то веки она оказалась слегка не права в этих мелких, но постоянно учащающихся ссорах, и, скорее всего, она это признает. Сразу она, конечно, извиняться не будет – скорее всего, дождется, когда улягутся все дневные и вечерние треволнения, когда они окажутся наконец вместе в кровати, испещренной отсветами бледной канзасской луны; тогда, у него в объятиях, она, наверное, попросит прощения. А может, к тому времени в этом уже не будет никакой необходимости.

– Эй, Лаура, – обратился он к дочери как-то утром, – почему ты никогда не убираешь за собой постель по утрам?

– Не знаю. Что толку ее убирать, если скоро снова ложиться?

– Ну, в этом, наверное, есть своя логика, – сказал он. – Действительно, что толку расчесываться, если волосы все равно потом запутаются? Что толку принимать душ, если все равно потом замараешься? И в принципе можно договориться смывать за собой в туалете не чаще чем раз в месяц – как тебе такое предложение?

Он подошел к ней вплотную, едва не тыча указательным пальцем в ее сморщившееся, исказившееся от страха лицо:

– Слушай, детка, тут, я так полагаю, надо выбирать. Либо ты будешь жить как цивилизованный человек, либо ты будешь жить как свинья. Подумай хорошенько и реши. И решение твое мне бы хотелось услышать в ближайшие полминуты.

Таких сцен, наверное, было бы больше и они становились бы все хуже и хуже, если бы не успокаивающее присутствие Сары. Именно благодаря Саре – и он много раз пытался ей это сказать – они прожили эти месяцы более или менее сносно. Она была старше Лауры на каких-то пять лет, но все это время ответственность целиком лежала на ней. Каждый день она делала всю работу по дому и, казалось, не обращала особенного внимания, помогает ли ей Лаура с уборкой и готовкой; она возила ее в город на прием к доктору Макхейлу и пару раз, дожидаясь, когда кончится отведенный психиатру час, прошлась по магазинам и купила Лауре несколько стильных, очень изящных вещей.

В школе, читая лекцию или сидя у себя в кабинете, Майкл мог испытывать теперь приятное чувство уверенности, что, когда он вернется домой, там все будет в порядке; и так оно обычно и было. В особо удачные дни поздно вечером, в часы покоя и размеренной алкоголизации, они сидели втроем в гостиной и приятно беседовали, как будто Лаура, потягивающая тем временем свою кока-колу, была дочерью каких-нибудь соседей – довольно «интересной», слишком еще юной, чтобы сказать что-то оригинальное, но почтительной и хорошо воспитанной. И все же эта благодать никого не обманывала; было понятно, что до выздоровления ей еще далеко.

Однажды придя с работы, он обнаружил, что она сидит в большом кресле в новом чистом платье, погрузившись в «Алую букву» [86]86
  «Алая буква» (1850) – главный роман американского писателя Натаниела Готорна, драматическая история внебрачной любви в пуританском городке. Считается одним из краеугольных камней американской литературы.


[Закрыть]в издании «Современной библиотеки».

– Отлично, – сказал он. – Отлично, что ты снова читаешь, дорогая. И книга тоже отличная.

– Знаю, – сказала она, и он, проходя мимо, наклонился, чтобы посмотреть, на какой она странице: девяносто восемь.

Он ушел в кабинет и засел за студенческие работы и стихотворения – весь фокус преподавания сводился к тому, чтобы по возможности справиться с этой работой за день или два, – и, должно быть, часа через два он снова прошел мимо ее кресла и увидел, что она все еще была на странице девяносто восемь.

Черт, что вообще происходит с этим ребенком? Неужели этот мудак-психиатр совсем ей не помогает? О чем она вообще думает, когда смотрит на тебя своими большими печальными голубыми глазами?

На кухне Сара уже достала формочку со льдом, чтобы сделать для него виски, потому что было уже пять, и он только и смог сказать: «Бог мой, ну какая же ты замечательная!»

Ему пришлось дождаться, пока они лягут, и, только убедившись, что его шепот заглушают две закрытые двери и длинный коридор, он рассказал ей про книгу.

– Ничего себе, – сказала Сара. – И ты уверен, что она была на той же самой странице?

– Ну конечно уверен. Стал бы я рассказывать такие гадости про собственного ребенка, если бы не был уверен?

Она ненадолго задумалась и потом сказала:

– Ну, я, положим, понимаю, что ты имеешь в виду под «гадостью», хотя было бы, наверное, лучше подобрать более уместное выражение. Но все равно это очень… тревожно, да? Потому что я думала, что ей уже намного лучше, а ты?

Ранней зимой, когда они решили, что Лауре пора бы уже чем-нибудь заняться, в городе открылись курсы машинописи – новое, чисто коммерческое предприятие. Сара сказала, что давно позабыла, как это делается, а Лаура вообще никогда толком не училась печатать; решили, что им обеим будет полезно записаться на эти курсы.

И они стали ездить на занятия почти каждый день, причем расписание было продумано так, чтобы не пересекаться с приемами у психиатра, и Майкл с некоторой неохотой допустил, что из этого может выйти какой-то толк. Печатание – занятие бездумное, иногда оно действительно может отвлечь человека от проблем, если, конечно, ты не пытаешься перепечатать собственные стихотворения. И он вспомнил, как давным-давно, в Нью-Йорке, Ларчмонте и Тонапаке, просиживал дни и ночи за машинкой, как его передергивало от тупых ошибок, которые он делал в собственных строчках, как он проклинал за это машинку, как вырывал из нее листы, вставлял новые, отчего ошибки только множились и становились еще тупее, и как ему на смену приходила наконец Люси. У нее всегда получалось напечатать все стихотворения зараз, быстро и без единой ошибки, как у самой завидной секретарши.

С начала курса прошло уже несколько недель, когда Лаура влетела как-то вечером в дом и набросилась на него, пока Сара ставила машину в гараж.

– Слушай, пап, я на это не способна – понимаешь, не способна! – сказала она, и по налитым краской лицу и шее было понятно, что она сейчас разрыдается. – Есть же люди, не способные выучить иностранный язык или овладеть музыкальным инструментом и так далее. А я вот не способна печатать. Я столько времени стучала двумя пальцами, что просто не понимаю эту ебаную клавиатуру, я на этих курсах чувствую себя абсолютно тупой. Такой тупой, что меня блевать тянет. – На слове «блевать» она не выдержала и, утирая слезы, побежала по коридору к себе в комнату.

В первый раз за многие годы он увидел, как она плачет.

Вернувшись из гаража, Сара успела застать последний выкрик и теперь пыталась все ему объяснить:

– Сегодня занятия прошли не очень удачно. Преподаватель то и дело раздражался, и дети начали над ней смеяться.

– Что за хуйня! – сказал он. – Я не хочу, чтобы над ней, в ее состоянии, кто-то смеялся. Я вообще не хочу, чтобы над ней смеялись, если уж на то пошло. Я всегда считал, что насмешки едва ли не самая противная в мире вещь.

Сара бросила на него быстрый, раздраженный взгляд:

– Тогда почему ты сам все время ее высмеиваешь?

И он мог бы сказать, что это другое дело, но вовремя поймал себя.

– Ну да, ты права. Я действительно позволяю себе насмешки, и надо бы мне за этим последить. И все же, признаться, я почувствовал облегчение, когда увидел, что она плачет. Она столько месяцев вела себя как зомби.

– А вот здесь мы с тобой расходимся, – сказала она. – Смеяться, значит, нельзя, а плакать, по-твоему, хорошо? Слезы, по-твоему, лечат? Я думала, от таких убеждений люди годам к шестнадцати обычно отходят.

И она решительно прошагала на кухню, хотя готовить обед было еще слишком рано, и он поостерегся идти за ней. Он привалился к окну, глядя на плоские поля, запестревшие белым и серым после вчерашнего легкого снегопада, и сердце его сжалось от предчувствий. Если Сара когда-нибудь решит его бросить («А вот здесь мы с тобой расходимся»), теперь он примерно знает, каково ему будет.

На курсах машинописи дела, похоже, налаживались. Девушки часто возвращались домой со смехом и шутками, а по окончании курса продемонстрировали ему с напускной гордостью и плохо скрываемым удовольствием два аляповатых свидетельства об окончании.

– А как же ей удалось их окончить? – спросил Майкл, как только Лаура не могла их слышать.

– Да она в итоге ухватила, в чем суть, – сказала Сара. – Там ведь нужно просто понять принцип; собственно, об этом я ей с самого начала говорила, и учитель ей об этом говорил. Думаю, теперь она действительно готова к колледжу, а ты?

Развернулись и приготовления иного рода. Сара решила, что в университетском городке в магазинах выбор слишком «скудный», и начала возить Лауру в близлежащий город, в котором был аэропорт и в котором любой желающий мог найти целые улицы модных магазинов и супермаркетов; так у Лауры образовался обширный и довольно симпатичный гардероб на весну и зиму. Пожалуй, в Государственном университете Биллингса конкуренток в одежде у нее будет немного и никто никогда не догадается, как она выглядела в бродяжнический период своей жизни.

Как-то неожиданно теплым январским днем, вернувшись с Сарой после одной из таких поездок, Лаура просунула свою яркую, симпатичную голову во входную дверь и крикнула:

– Пап, ничего, если я возьму твой велик?

– Конечно, девочка! – крикнул он в ответ. – Бери! – И встал у окна, чтобы посмотреть, как они уезжают.

В последние несколько лет Лаура сделала все возможное, чтобы подорвать здоровье, но, когда они с Сарой налегли на педали, было видно, что по силе она ей не уступает; обе мчались по дороге куда-то вдаль, и у обеих в распущенных волосах играл ветер.

Когда они перевезли Лауру со всеми ее вещами в четырехместные апартаменты в общежитии для второкурсников, долгих прощаний, объятий и поцелуев не последовало. Жить они будут всего в нескольких милях друг от друга, будут время от времени видеться, так что на прощание можно было пожелать разве что удачи – удачи, дорогая, – и до встречи.

Дом вдруг снова стал просторным. К нему вернулся облик и ощущение жилища, который так понравился им, когда они только приехали в Канзас, – лучшего в их жизни, удивительно хорошо устроенного современного дома, в котором все работает.

– Ну вот, девочка, – сказал он, – без тебя я эти месяцы не пережил бы. И она тоже.

Они стояли посреди гостиной, как гости, которых еще не пригласили сесть, и он наклонился и взял ее за обе руки, чтобы она на него посмотрела. Теперь ему хотелось только провести ее по коридору в спальню, где можно было остаться вдвоем на весь вечер и еще на полночи, совершенно не переживая, что их вздохи и вскрики разносятся по всему дому, потому что теперь он наконец снова принадлежал только им одним.

– По-моему, ты совершенно прекрасная, – сказал он.

– Да ты и сам ничего, – ответила она.

Она не возражала, когда он повел ее из гостиной в коридор, и этот знак доверия его обнадежил. Какой бы холодной и жесткой ни казалась иногда эта девушка, это была все та же девушка, которая первой сообщила в ресторане неподалеку от своего чопорного школьного кабинета, что тут неподалеку есть мотель. О боже мой, боже; Сара, слава тебе господи, всегда любила трахаться.

И он ее получил. Она была его, и только его в этих канзасских прериях целый год, полгода и потом еще, пока не пришло время выполнять обещание, которое он ей дал.

«Например, через год. Что скажешь?» – спрашивала она его больше года назад – время никого не ждет, – так что, когда она объявила ему в декабре 1971-го, под Рождество, что она беременна, ему не оставалось ничего другого, как преисполниться гордостью и счастьем.

Глава шестая

Пока Сара была беременна, они предприняли несколько автомобильных поездок по Среднему Западу – знай и имей свою родину, как объяснял Майкл, – и однажды, заехав глубоко в Иллинойс, решили разыскать Пола Мэйтленда.

Попытка была рисковая, но дело того стоило. Майкл давно изводил себя жуткими воспоминаниями того вечера у Нельсонов, и теперь один приятный вечер в компании Пола Мэйтленда мог с легкостью исправить положение.

Он стоял в телефонной будке на обочине шоссе и, обливаясь потом, кидал в автомат монетки и старался отвлечься от грохота и свиста проносившихся за стеклом громадных грузовиков, чтобы в конце концов расслышать в трубке голос Пола Мэйтленда.

– Майк! Рад тебя слышать!

– Ты уверен?

– Я – что?

– Я просто спросил, уверен ли ты, что рад меня слышать, сам понимаешь. Может, я у тебя прохожу теперь по разряду мудаков.

– Ну что за глупости, Майк! Мы оба были вдупель пьяные, обменялись ударами, и выяснилось, что твой посильнее будет.

– Да твой, бля, тоже был ничего, – сказал Майкл и вздохнул с облегчением. – Я неделю, наверное, не мог от него отойти.

Пол спросил, откуда он звонит, после чего последовали длинные и подробные объяснения, как к ним добраться. Выходя из будки, Майкл чувствовал такой прилив радости, что, вскинув над головой руку, изобразил в лучах солнца победный кружок из большого и указательного пальцев, и Сара улыбнулась ему из окна припаркованной рядом машины.

– …Да, далече же мы удалились от Деланси-стрит, старик, – говорил Майкл час спустя в гостиной у Мэйтлендов. – И от «Белой лошади» мы теперь далече.

Деланая задушевность этой реплики ему самому не понравилась, но преодолеть ее он, похоже, не мог – на самом деле он не мог даже замолчать, чтобы дать другим вставить в разговор хоть слово.

Пол ограничился приятным бормотанием и пару раз меланхолически улыбнулся, признав таким образом, что ностальгия не миновала и его; Пегги промолчала, впрочем, она всегда славилась тем, что могла молчать часами, а у Сары не было еще возможности сказать что-либо, кроме дежурных любезностей.

У Мэйтлендов были уже две белокурые девчонки, которые родились после того, как Майкл уехал из округа Патнем: они робко вошли в гостиную из другой комнаты, чтобы познакомиться с гостями, но при первой же возможности снова исчезли. Мать поднялась и пошла за ними, и по длительности ее отсутствия можно было предположить, что компания дочерей ей куда интереснее, чем собравшееся в гостиной общество.

Майкл замолчал и только тогда заметил, что Пол одет теперь в белую рубашку и аккуратно выглаженные брюки цвета хаки, – старое джинсовое облачение исчезло; потом он откинулся в кресле и стал оглядываться вокруг, изучая ту небольшую часть дома, которая ему была видна. Он знал, что у входной двери уже не будет ящика с инструментами и заляпанных грязью ботинок; и все же он никогда бы не подумал, что Пол может оказаться в такой опрятной и чопорной, в такой откровенно буржуазной гостиной, и подумал, что Диана, вероятно, решила бы, что он здесь «гибнет».

– Ну что, Пол, как тебе преподавание? – спросил Майкл, потому что ему снова показалось, что кто-то должен что-нибудь сказать.

– Трудно, если раньше никогда этим не занимался, но какое-то удовлетворение приносит, – сказал Пол. – Думаю, у тебя впечатления примерно такие же.

– Да, – сказал Майкл. – Примерно такие же. Остается время для работы?

– Меньше, чем хотелось бы, – сказал Пол. – Как выяснилось, нужно дико много читать, просто чтобы успевать подготовиться к лекциям. Когда сюда приехал, я, например, почти ничего не знал про африканское искусство, но оказалось, что многим студентам интересно именно это.

Только теперь, когда у него запершило в горле и пересохло во рту, Майкл наконец понял, что́ здесь было не так: им до сих пор не предложили ни виски, ни даже пива. «В чем идея? – хотелось ему сказать. – Ты, что ли, совсем завязал?» Но пересохший язык пришлось прикусить. Он знал, что значит завязать, и догадывался, что Пола лучше об этом не спрашивать. В такие вещи лучше не лезть.

Потом к ним снова присоединилась Пегги; она вкатила в гостиную тележку с кофейником и тарелкой больших печений с изюмом; четыре чашки, блюдца и ложки позванивали на нижнем подносе.

– Очень красиво выглядят, – сказала Сара про пирожные. – Это вы сами пекли?

И Пегги скромно известила ее, что она все печет сама, даже хлеб.

– Правда? – сказала Сара. – Какая вы… предприимчивая.

Майкл отказался от пирожного – оно одно стоило целого обеда, – выпил почти весь свой кофе, которого на самом деле не хотел, и завел с хозяином новый разговор:

– Я смотрю, твой зять стал настоящей знаменитостью.

– А, ты об этом, – произнес Пол. – Забавно, что пьеса может оказаться такой успешной в коммерческом смысле. Она им всю жизнь изменила – в основном, конечно, к лучшему, потому что денег у них теперь столько, что за всю жизнь не потратить, но и хуже в каком-то смысле тоже стало.

И он рассказал, как в прошлом году они с Пегги на пару дней ездили к Моринам в Нью-Йорк. Диана казалась какой-то «потерянной в их роскошной квартире в небоскребе» – никогда он ее такой не видел, даже в детстве, и на мальчиках тоже лица не было. Ральф Морин почти беспрерывно обсуждал что-то по телефону, или его вообще не было: каждый день какие-то срочные совещания по поводу спектакля или переговоры о новых проектах.

– Все это было как-то… неловко, – заключил Пол. – Но со временем, наверное, все утрясется.

Майкл поставил пустую чашку на блюдце, и оно слегка звякнуло.

– А про Тома Нельсона что-нибудь слышно?

– Мы иногда переписываемся. Он пишет дико смешные письма, но ты, впрочем, наверняка об этом знаешь.

– Вообще-то, нет; он мне так ни разу и не написал. Раньше он вместо писем время от времени слал смешные рисунки с подписями.

Но даже и это было преувеличением: рисунок был всего один – карикатура, с которой Майкл, в профессорском берете и плаще, сурово взирал на зрителя. Подпись гласила: АРХИТЕКТОР МОЛОДЫХ УМОВ.

– Я очень жалею, что не познакомился с Томом сразу, когда ты только предложил, – сказал Пол. – Повел себя как дурак.

– Нет, я тогда прекрасно тебя понял, – заверил его Майкл. – Человек, который в двадцать шесть или в двадцать семь лет добился коммерческого успеха, всегда вызывает страх. Если бы я случайно с ним не познакомился, то сам никогда не стал бы искать повода. Может, оно было бы даже лучше, на самом-то деле.

– Ну, ничего «коммерческого» в Томе как раз нет, – возразил Пол. – Может, про Морина, с его неожиданным успехом, и можно так сказать, но здесь совсем другой случай. Том профессионал. Он рано нашел себя и после этого никогда себе не изменял. Этим можно только восхищаться.

– Это, вероятно, достойно уважения, да, но не уверен, что здесь есть чем восхищаться.

Майклу не нравился оборот, который принял этот разговор. Не так уж много лет назад он пытался защищать Тома Нельсона перед Полом Мэйтлендом, но ни один из его защитных рубежей под напором Пола не устоял; теперь роли поменялись с точностью до наоборот, и у него возникло смутное предчувствие, что и на этот раз поражение неизбежно. Он решил, что это несправедливо – хотелось чуть большего постоянства от этого мира, – но, что хуже всего, этот разговор уже не имел ни для него, ни для Пола решительно никакого значения: они оба будут вынуждены до конца дней своих зарабатывать на хлеб преподаванием в глубоко провинциальных колледжах, пока Том Нельсон безмятежно покачивается на гребне успеха.

– Он требует от себя ничуть не меньше, чем любой другой известный мне художник, – продолжал Пол, увлеченный спором, – и он не продал ни одной картины, в которую сам бы не верил. Не понимаю, чего еще можно требовать от художника.

– Ну, может, с профессиональной точки зрения ты и прав, – уступил Майкл с осмотрительностью стратега, сдающего одну позицию, ради того чтобы укрепить другую. – Но есть еще чисто человеческая сторона. И Нельсон, когда захочет, может быть полным мудаком. Ну, пусть не мудаком, но достать может реально.

И, едва соображая, куда его несет, он начал рассказывать, как они с Нельсоном ездили в Монреаль. История получилась длиннее, чем он думал, что само по себе было плохо, и ее невозможно было рассказать, не выставив себя так или иначе на посмешище.

Пока он рассказывал, Сара сидела с чашкой в руке, не спуская с него спокойных карих глаз. После его пьяной эскапады по поводу Терри Райана она молча плакала; с тех пор она не раз открыто выражала свое разочарование («А вот здесь мы с тобой расходимся»); теперь ей ничего уже не оставалось, как обреченно ждать, пока он в очередной раз не опозорится.

– …Нет, суть в том, что Нельсон знал, что девушка, в общем, была готова, – донеслись до него собственные попытки объяснить и спасти историю, когда он ее уже рассказал. – Он чуть не умирал от зависти, по нему видно было, но в то же время он знал, что ему просто надо сидеть на месте и мешаться, причем без всяких для себя последствий, потому что никто из друзей этого не видит, и тогда у меня уж точно ничего не получится. Вот так этот гаденыш решил сыграть, и физиономия у него сразу стала хитрая. Нахальная. Самодовольная. А что касается этой его реплики в машине – по поводу того, что девушка подумала, что мы с ним пидоры, – то самое смешное здесь то, что Нельсон всю жизнь боялся, как бы его не приняли за пидора. Был абсолютно на этом зациклен. Помню, говорил целыми днями только об этом, и я всегда думал, что этим, наверное, можно объяснить его стремление одеваться все время по-военному.

Но ни сама история, ни ее объяснение особого успеха у этих конкретных слушателей не имели: все трое смотрели на него с недоумением.

– И все-таки я не понимаю, Майкл, – сказала Сара. – Если ты действительно так хотел эту девушку, почему ты не остался в Монреале еще на несколько дней?

– Хороший вопрос, – сказал он ей. – Я и сам его все время себе задаю. Наверное, единственно возможный ответ состоит в том, что меня от Нельсона так плющило, что я готов был сделать все, что ему понравится.

– Забавное выражение – «плющило», – задумчиво сказал Пол. – Когда я познакомился с Томом, он меня, конечно, восхитил, но я бы не сказал, что меня от него «плющит».

– Ну да, в этом разница между тобой и мной, – сказал Майкл. – Наверное, поэтому тебе он шлет письма, а мне только блядские карикатуры.

После этого, слава богу, тему удалось сменить; разговор зашел о летних каникулах.

В этом году у Мэйтлендов на большую поездку не хватило денег, но Пол сказал, что следующее лето они собираются полностью провести на Кейп-Коде.

– Звучит прекрасно, – сказала Сара.

– А мне на Кейпе в мертвый сезон даже больше нравится, – отметила Пегги. – Раньше мы ездили туда зимой, у нас там были замечательные знакомые. Артисты из балаганчика. Цыгане.

И Майкл понял, что сейчас она расскажет тот же анекдот про шпагоглотателя, что рассказывала еще в округе Патнем десять с лишним лет назад. Тогда он вызвал у молодого энтузиаста театрального искусства Ральфа Морина раскаты деланого смеха, на фоне которых он провозгласил его выражением духа фокусничества. Последнюю фразу она, конечно же, воспроизвела дословно;

– И я тогда спрашиваю: «А это не больно?» А он в ответ: «Так я тебе и сказал!»

Сара от души рассмеялась, и Майклу тоже удалось ухмыльнуться, а Пол Мэйтленд только пригладил усы, словно бы желая скрыть, что уже слишком много раз слышал эту историю раньше.

Через полчаса Мэйтленды стояли на улице около дома, улыбались и махали им вслед – несколько картинно, как будто позировали для фотографии: довольный жизнью преподаватель живописи из Иллинойса и его супруга, добрые люди, которые хоть и не могут позволить себе длительных путешествий, но зато пребывают в уверенности, что их никогда ни от кого не «плющило», благоразумные люди, далекие от Деланси-стрит и готовые довольствоваться, наряду с африканским искусством и домашним хлебом, совсем не тем, о чем они мечтают.

– Пол, конечно, очень приятный, – сказала Сара, когда они выехали на шоссе и настроились на долгое возвращение в Канзас, – только ничего необыкновенного я в нем не заметила. Не могу понять, почему ты все эти годы так его идеализировал.

– Что ты имеешь в виду? Никогда я его не идеализировал.

– Конечно идеализировал. Перестань, Майкл. Перед тем как отправить его в нокаут на той вечеринке, ты говорил, что всегда думал, что в нем есть какая-то «магия».

– Бог мой! – сказал он. – Я думал, ты все это время была на кухне.

– Ну, я действительно была на кухне, но потом вышла. А когда ты его ударил, я вернулась обратно, потому что знала, что ты придешь туда за мной.

– Черт подери! А почему ты так ни разу мне об этом и не сказала?