Текст книги "Дыхание судьбы"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Сесть ниже, быстро! – командовал Финн. – Не высовываться из-за кустов! Пригнуть головы!

Прентис припал к земле и пригнул голову; потом увидел, что рядом с ним Уокер и Браунли бросились ничком на землю, и тоже лег, с удовольствием расслабившись. Это значило, что он больше не видел ни Финна, ни Лумиса, но было ясно, что Уокер их видит. Когда Уокер сделает движение, он тоже двинется, а Браунли и остальные – за ним. Пока же он просто лежал, переводя взгляд с Уокера на серый молчаливый городок за полем. Но он также обнаружил, что, когда смотрит на городок, силуэты домов плывут в тумане дремоты. Лежать было чертовски приятно, и единственное, что он мог сделать, – это не дать глазам закрыться.

И чего они только ждут? Потом вспомнил: они ждут, когда рота «Б» справа начнет наступление. Едва он это вспомнил, как на правой окраине городка громко застучал пулемет, к которому мгновенно присоединились другие, станковые и ручные, и винтовки, – шквал огня. Рота «Б»! А что, черт возьми, теперь делать им? Лежать здесь, пока рота «Б» не оторвется от них?

Он на мгновение приподнял голову и увидел, что Финн все еще прячется за кустом и что ниже его каски Лумиса и Коверли по-прежнему на месте. Рота «А» явно еще не получила приказа идти вперед.

Он опять лег и заставил себя не закрывать глаза, а следить за Уокером, который следил за Финном, который, в свою очередь, следил за Лумисом и Коверли. Стрельба чуть утихла, затем возобновилась с прежней силой. Ее шум то усиливался, то затихал, почти равномерно, как шум морского прибоя, как собственное его дыхание, в такт монотонно звучащему в голове:

«Если буду следить за Уокером, а Уокер за Финном, а Финн за Лумисом…»

«Если буду следить за Уокером, а Уокер за Финном, а Финн за Лумисом…»

«Если буду следить за Уокером, а Уокер за Финном, а Финн за Лумисом…»

«Если буду…»

* * *

Взрыв!

Он проснулся и в долю секунды был на ногах; первое, что увидел, – это Уокера: тот поднимался и крутил головой, высматривая, куда попал снаряд. Поднималось желтое облако пыли, вокруг них падали комья земли.

Взрыв!

Он увидел, как Уокер снова упал, поднялся, бросился в одну сторону, потом в другую, как человек, охваченный паникой; еще он увидел, как над кустами поднимается перекошенное лицо Браунли с разинутым ртом и вытаращенными глазами.

Взрыв!

Рядом с шумом упал древесный сук. Голова Браунли нырнула обратно в кусты, и только теперь Прентис заметил, что ни Финна, ни Коверли нет на прежнем месте, не было их и на открытом поле впереди. Возле маленького кирпичного строения в зеленой траве зияла воронка с рваными краями, а рядом Тед, санитар, склонился над лежащим человеком. Винтовочный огонь был таким плотным, что невозможно было сказать, насколько велики были силы врага, ведшие его: в поле стоял сплошной визг пуль.

Взрыв!

На поле выскочила одинокая фигура, подняв правую свободную руку в призывном жесте: «За мной!» – это был сержант Бернстайн, «самоубийца», и Прентис бросился следом. Чувствуя в себе ликующую звериную силу, он проскочил кусты и ринулся вниз, вопя что есть мочи: «Вперед!» – Уокеру, Браунли и всем, кто мог быть позади. У подножия горы он потерял равновесие и растянулся на земле, но тут же вскочил и побежал дальше: в ушах свистел ветер, сумка с гранатами колотила в больную грудь, сознание говорило, что никогда еще он не был так храбр.

Снаряды продолжали падать, но теперь они взрывались позади, на горе, где продолжали прятаться Уокер, Браунли и невесть сколько еще других; по полю бежали, казалось, только Бернстайн и он.

Он бежал так быстро, что почти догнал Бернстайна, когда тот взбирался на холм; Бернстайн только что достиг вершины, припал к земле, обернулся и увидел позади тяжело дышащего Прентиса.

– Где мое отделение? – спросил он.

– Не знаю… наверно, остались сзади. А где Финн?

– Не имею понятия. Ладно, нам лучше держаться вместе. Идем.

Все так же пригнувшись, они преодолели подъем и заскочили в убогий задний двор, полный ржавеющих автомобильных частей и каких-то ящиков, оказавшихся кроличьими клетками. Огонь мог вестись с противоположной стороны улицы или даже из этого самого дома, но Бернстайн, похоже, знал, что делает. Он прямиком подбежал к задней двери дома, на бегу поднял приклад винтовки и ударил им по ручке и замку, одновременно навалившись плечом на дверь, вскинул винтовку и ворвался внутрь. Прентис прыгнул за ним в аккуратную кухню, в которой стоял запах недавно готовившейся еды: Бернстайн уже успел исчезнуть в темноте столовой, крикнув ему: «Проверь наверху!»

Прентис со страхом, будучи почти уверен, что обнаружит немецкого пулеметчика, который хладнокровно поджидает его на верхней площадке либо в одной из комнат, взлетел, перепрыгивая через две ступеньки, на второй этаж. Пинком распахнул дверь первой спальни и нырнул внутрь, потеряв равновесие, но при этом держа винтовку наготове. В комнате стояла тщательно застланная двуспальная кровать, покрытый салфеткой с оборками туалетный столик, от которого шел аромат духов, и платяной шкаф, в котором среди мужской и женской одежды висели офицерские мундиры, а на полке лежали офицерская фуражка с высокой тульей и несколько мягких мужских шляп.

Остальные две спальни тоже были пусты, и он заканчивал осматривать последнюю, когда снизу донесся голос Бернстайна:

– Как там наверху?

– Все чисто!

Они вышли на задний двор, перепрыгнули низкий решетчатый заборчик и двинулись к соседнему дому. Откуда же, черт возьми, велась стрельба? Дом был больше первого, и они вместе проникли на нижний этаж; потом побежали наверх, Бернстайн впереди. Он ворвался в одну спальню, Прентис в другую, затем вместе в третью, самую просторную. Тут стояла кровать, прячущаяся за самодельным балдахином из одеял, которые висели на бельевых веревках. Прентис стоял, не зная, что делать, – сорвать одеяла? Он еще думал, когда Бернстайн поднял винтовку, прогремело три выстрела, и во вздрогнувшем балдахине появились три маленькие черные дырочки. Только когда они спускались вниз, Прентис забеспокоился о том, кто мог лежать за пологом: а что, если это были старик или старуха, слишком слабые, чтобы их эвакуировали со всей семьей? Или дети, игравшие в индейцев внутри импровизированного шатра?

Но они уже были возле третьего дома, перебежав, низко пригнувшись, переулок. Кухонная дверь была нараспашку, а внутри толпились трое: Лумис, Коверли и Кляйн.

– Осел-Пес! – вызывал Кляйн по рации, прикрыв свободной рукой одно ухо от грохота стрельбы. – Осел-Пес, говорит Осел-Бабулька, Осел-Бабулька. Как слышите меня? Прием.

– Бернстайн, где, черт, твои люди?

– Я думал, они идут за мной, они все на…

Кляйн наконец связался со штабом роты, и Коверли, схватив рацию, закричал высоким, вибрирующим голосом:

– Я оторвался от подразделения на правом фланге и на левом! Я не знаю, какого черта мы делаем здесь и даже сколько у меня сейчас людей! Большая часть моих до сих пор на горе, прижаты огнем противника.

– Какое, к черту, прижаты! – сказал Лумис. – Попросту в штаны наложили!

Из коридора вышли запыхавшиеся сержант Финн, а за ним Мюллер, Гардинелла и Сэм Рэнд – очевидно, только что закончили проверять дом.

– Финн, – спросил Лумис, – сколько у тебя здесь людей? Только эти трое?

– Так точно.

– Еще я, Финн, – подал голос Прентис.

– Где ты, черт возьми, был?

– Я пришел с Бернстайном… Да мы уже проверили…

– Почему не последовал за мной?

– Я вас не видел. Бернстайн был единственный, кто…

– Ладно, заткнулись все, – остановил их Лумис.

Лейтенант продолжал говорить по рации, утирая свободной рукой взмокшее лицо.

– Нет, сэр… – повторял он. – Нет, сэр, я…

Стрельба на улице стала ближе. Что им теперь делать? Просто дожидаться, пока подойдут остальные? Бернстайн не выказывал желания выходить наружу, и Финн тоже. Прентис потихоньку, стараясь не привлекать внимания, отошел от них и заметил, что дверца плиты приоткрыта, а на плите стоит то, что наполняло кухню сладким ванильным запахом, который он почуял, как только оказался тут: бисквит, выставленный охладиться явно за мгновение до того, как хозяйка убежала. Он потрогал его пальцем, оставив маленькую грязную вмятину на корочке. Бисквит был еще теплый.

– Да, – говорил лейтенант Коверли. – Есть! Есть, сэр…

С улицы, пошатываясь, вошел запыхавшийся, багровый Тед, санитар.

– Как Пол, Тед? – спросил кто-то.

– Пола больше нет, – ответил Тед. – Контузия. На теле не было ни царапины.

– Господи! – охнул Бернстайн, а Лумис выругался.

Известие оглушило Прентиса. Неужели они говорят о Поле Андервуде? Неужели он мертв?

– На теле ни царапины, – повторил Тед. Потом прошел к плите, сел на стул возле бисквита и заплакал. Невыносимо было смотреть на него, как он сидел, по грязному лицу текли слезы, и он пытался утирать их ладонями, распухшие губы кривились, как у ребенка. – Ни единой царапины. Я ничем не мог помочь ему…

Бернстайн снова вывел Прентиса из дома, они последовали за Финном, Рэндом, Гардинеллой и Мюллером: предстояло проверить другие дома и устроить оборонительные позиции, пока не подойдет остальной взвод. Они выбивали очередные двери, проверяли очередные пустые комнаты. Должен ли он теперь быть при Бернстайне, задавался вопросом Прентис, или все же последовать за Финном? Они выходили из проверенного дома, когда Бернстайн повернулся и остановил его.

– Нет, погоди, Прентис, – сказал он, сосредоточенно морща лицо. Он явно обдумывал примитивную тактику действий. – Оставайся здесь и держи на прицеле тот участок. Видишь? – Он показал на окно, выходившее на унылый пустырь, по краям которого кое-где стояли уцелевшие дома. – Останешься здесь. Увидишь, кто бежит по пустырю, стреляй. Понял?

Прентис кивнул и поспешно опустился на одно колено у окна.

– Вот так, – одобрил Бернстайн. – И ни шагу отсюда, что бы ни случилось.

Он выбежал из дома и что-то закричал кому-то.

Прентис ждал, как было приказано, у окна. Секунду-другую спустя он ткнул стволом и выбил оконное стекло, не затем, чтобы удобней было целиться, а потому, что так всегда делали в кино. Теперь он чувствовал возбуждение и уверенность в себе, – по крайней мере, у него сейчас особое задание. Возможно, вся сложность боевой операции недоступна его пониманию, но никто не может сказать, что он не внес свой вклад в общее дело; никто не может отрицать, что он действовал лучше Уокера и остальных, не важно, уснул он на горе или нет. Они все еще находятся там («в штаны наложили») – он представил искаженное ужасом лицо Уокера, запорошенное желтой пылью, – а он перебежал поле. Он здесь.

Вокруг продолжали греметь выстрелы, перемежаясь периодами тревожной тишины, но на пустыре ничего не происходило. И скоро гордость заговорила в нем, заставив почувствовать раздражение: казалось, главные события проходят мимо него, хотелось, чтобы Бернстайн вернулся и отменил свое, явно бессмысленное, задание.

– Какого черта ты тут делаешь, Прентис? – услышал он голос Лумиса, обернулся и увидел, что тот, Коверли и Кляйн стоят в комнате.

– Бернстайн приказал. Велел держать…

– Лучше возвращайся в отделение.

К тому времени, как он нашел своих, толпившихся за кирпичной стеной за три дома дальше, начали появляться и отставшие. Первым прибежал Крупка, следом пришли Дрейк с Браунли и, наконец, Уокер, который смущенно посмотрел на Прентиса. Что ж, если Уокер застал его в позе отчаяния, когда они впервые столкнулись на Рейне, то теперь, подумал Прентис, они квиты.

Гардинеллы с ними не было, хотя Прентис не обратил на это особого внимания, и, бесспорно, что-то странное творилось с лицом Мюллера – оно пылало, а глаза выдавали глубокое потрясение, – но Прентис предположил, что Мюллер просто напуган, и подумал, что, может, сам выглядит так же.

– Ну, теперь-то хоть все собрались, для разнообразия? – спросил Финн. – Хорошо, хватит валять дурака, держитесь вместе.

Прентис хотел было возразить: «Я не валял дурака, меня Бернстайн поставил у окна, и я должен был…» – но не успел. Махнув рукой отделению, чтобы следовали за ним, Финн выскочил из-за кирпичной стены, за которой они прятались, и перебежал открытое место до следующего дома.

Вскоре стало ясно, что враг по большей части или окружен, или отошел назад. Один раз отделение Финна увидело в конце улицы убегавшего немецкого солдата, но только они приготовились стрелять, как он метнулся за угол и исчез, так что Прентис даже не успел передернуть затвор, в котором оставалась пустая гильза от первого сделанного им на войне выстрела. До конца дня они, разбившись на пары, обходили дома.

Прентису нравился процесс: вышибать ногой дверь и с бандитским видом врываться внутрь, готовым ко всему. В каком-то доме он неожиданно увидел двоих очень чистеньких штатских пареньков примерно его лет. На голове у одного были наушники; оба сидели за столом, склонившись над маленьким, замысловатого вида радиоприемником. Прентис не мог определить, был ли это не только приемник, но и передатчик, но даже одно предположение, что они, возможно, артиллерийские корректировщики, было достаточным оправданием его реакции: он сорвал наушники с головы парня, ударом ноги опрокинул стол и ударил прикладом упавшее радио, которое разлетелось на куски по всему полу, и лица ребят исказились как от боли. А что, если они были всего лишь обычные радиолюбители, которые месяцами или годами собирали свой приемник? Черт с ними!

В другом доме он ворвался в комнату стариков и старух – их там была дюжина или больше, они окаменели, когда он сорвал с плеча винтовку. Ближняя к нему полная женщина пронзительно закричала, съежилась и закрыла лицо ладонями; потом она поглядела сквозь раздвинутые пальцы, опустила руки и улыбнулась ему, печально, по-матерински, что-то сказала, наверно, что не ожидала увидеть, что захватчик окажется худым, безбородым, измученным мальчишкой. Потом подошла и обняла его своими мягкими руками, прижавшись головой к его плечу, а он свободной рукой погладил ее по спине.

А в другом доме, влетев в полутемную спальню, он увидел перед собой солдата и лишь мгновение спустя понял, что смотрит на собственное отражение в темном высоком зеркале. Задерживаться было некогда – внизу Браунли вопил: «Идем дальше!» – но он приблизился к зеркалу, окинул себя взглядом и остался доволен увиденным. Лицо, может, слишком мальчишеское, но в остальном настоящий солдат с головы до пят. «Иду!» – крикнул он Браунли, гордо оглядел себя напоследок и выбежал из комнаты.

Только поздно вечером, борясь со сном в охранении на случай возможной контратаки, он узнал, что произошло за те пять или десять минут, когда он по приказу Бернстайна наблюдал за пустырем. За те минуты на улице дома через два от него Гардинелла погиб, а Мюллер стал героем. Он понял это из бубнения Сэма Рэнда, когда тот рассказывал Лумису, как все произошло. Их было четверо: Финн, Рэнд, Мюллер и Гардинелла, и они двигались по улице, когда вдруг из укрытия не больше чем в пяти футах от Гардинеллы вышел немецкий солдат и успел сделать лишь один выстрел ему в спину, убив его. Мюллер мгновенно развернулся, завопил и повалился на спину, нажав на спусковой крючок своего пулемета: он прошил немцу живот, грудь и лицо прежде, чем Рэнд с Финном успели оглянуться, чтобы понять, что происходит.

– Когда я обернулся, – сказал Сэм, – старина Мюллер лежал на спине, орал как сумасшедший и стрелял, стрелял, а толстозадый фриц сложился как чертова бумажная кукла. Небось старина Мюллер сам не понял, что он сделал, пока все не кончилось. Финн говорит ему: «Мюллер, теперь пулемет останется у тебя; ты его заслужил».

Прентис не понимал, как отнестись к гибели Гардинеллы, этого печального, дружелюбного, тихого человека, которого едва знал; но вот к Мюллеру он чувствовал какую-то детскую зависть, даже ревность: и он способен на подобное, и он мог бы сделать то же самое, если бы только представился шанс.

И лишь на другое утро, когда они двинулись дальше, он узнал, что произошло с наспех переформированным отделением Бернстайна за тот же короткий промежуток времени. Они наткнулись на пулеметный огонь и потеряли из нового пополнения двух человек убитыми и одного раненным. Сам Бернстайн уничтожил пулеметное гнездо точно брошенной гранатой, а его пулеметчик свалил другого немца, пытавшегося бежать.

Оба события в пересказе выглядели неправдоподобными солдатскими байками, и все же оба произошли на самом деле, да еще и в непосредственной близости от него. И теперь, когда он шагал, стараясь так устроить сумку с гранатами, чтобы она поменьше давила на больную грудь, ему казалось, что собственные его вчерашние достижения смехотворны. И что он совершил особенного: уснул на горе и прозевал все сражение, разбил радиоприемник, успокоил старуху, да еще (о господи!) любовался своим отражением в зеркале.

Все перемешалось: дни, ночи. Ни разу не удалось поспать до утра и не хватало еды. Они медленно занимали Рурскую область, миля за милей шагая в неизменном ритме на отяжелевших, распухших ногах; сквозь туман усталости, в котором перед ними расступающимися улицами вставали разрушенные города; потом комнаты, дома, улицы и города смыкались, оставаясь позади, и вновь впереди были дороги, очередные поля и леса, рельсы и заводы и очередные ожидающие их города.

Еще был канал Дортмунд – Эмс, через который пришлось переправляться ночью. Наступать предстояло одной из других рот, но отделению Финна дано было задание находиться при штабе батальона: следовать непосредственно за наступающей ротой с бобинами телефонного провода, тянуть связь. Каждая такая бобина весила сорок-пятьдесят фунтов; у той, которую тащил Прентис, отсутствовала ручка, так что он сделал петлю из скрученного провода, которая больно вреза́лась в ладонь. Для равновесия он скинул с плеча винтовку и, держа ее в другой руке, шел, в состоянии думать только о каске Уокера, маячившей впереди него на дороге, пока они не дошли до канала в почти полной темноте. Он хотел обернуться и шепнуть: «Сэм!» – чтобы удостовериться, что Рэнд идет позади него, но боялся оборачиваться даже на секунду. Все было похоже на то, как они шли в Орбур прошлой зимой, но тогда хотя бы лежал снег и в темноте кое-как различались фигуры идущих рядом.

Первый огненный столб от восьмидесятивосьмимиллиметрового снаряда отбросил его в придорожную канаву, тяжелая бобина упала на него, ударив по почкам. Взрыв! Уокер лежал впереди, и, вытянув левую руку с проводом, обмотавшимся вокруг запястья, он мог дотянуться до Уокеровой подошвы.

– Не останавливаться! – послышалась команда.

Затем вырос другой столб трепещущего пламени и раздался грохот, но ботинок Уокера не двинулся, и Прентис тоже остался на месте.

– Вперед. Не останавливаться!

Взрыв! На сей раз Прентис почувствовал, как что-то звякнуло о каску, застучало по спине. С другой стороны дороги донесся дрожащий, чуть ли не извиняющийся голос:

– Санитар? Санитар?

– Где? Где ты?

– Здесь… он здесь…

– Не останавливаться…

Ботинок Уокера дернулся, Прентис тоже выбрался на дорогу и помчался вперед, винтовка в одной руке, бобина в другой. При следующей вспышке Уокер и он вовремя нырнули в канаву – взрыв! – тут же вскочили и побежали дальше. Теперь бежали все.

Через дорогу раздался пронзительный новый вопль:

– А-а-а! Кровь хлещет, хлещет, хлещет!

– Спокойно!

– Заткните ублюдка!

– Хлещет! Хлещет!

– Ты где? Где ты?

– Не останавливаться! Вперед!..

Спина Уокера скрылась во тьме, кажется, свернула направо. Потом вроде еще направо, назад, но Прентис не был уверен. Он стоял посреди дороги, крутя головой, пока не увидел ее снова впереди. Но та ли это спина? Не слишком ли узкая и короткая? Очередная дрожащая вспышка, и спина упала на землю, Прентис – рядом, схватил человека за плечо.

– Уокер? – спросил после того, как прогремел взрыв.

– Ошибся, парень.

Он опять вскочил и побежал. «Уокер?.. Уокер?..» Проволочная петля, как раскаленная, жгла руку. Он замедлил бег, поравнявшись с кем-то невысоким, похожим на Сэма Рэнда, но, судя по властному тону его команды: «Не останавливаться!» – это был кто-то из офицеров. С нелепой вежливостью Прентис спросил его:

– Прошу прощения, сэр, не скажете ли, где люди, которые тянут провод?

И офицер, тоже, видимо, не в себе, ответил с той же нелепой вежливостью:

– Ничем не могу помочь, боец, извини, не знаю. Не останавливаться!..

Прентис обогнал его и побежал через дорогу. На середине услышал новый вибрирующий свист и бросился, как бейсболист на базу, на другую сторону, и вовремя – взрыв! Рядом в канаве лежал ничком солдат.

– Эй, парень! Не видел людей с проводами?

Ответа не последовало.

– Эй!..

Молчание; то ли мертв, то ли до смерти испуган. Прентис вскочил и снова побежал и, только порядочно отбежав, подумал: может, он был ранен? Господи, наверно, надо было пощупать у него пульс? Или позвать санитара?

Он бежал и бежал, бросаясь лицом на дорогу при свисте снарядов, а иногда и не обращая на них внимания, чувствуя себя отчаянно храбрым, потому что продолжал бежать, а все остальные падали наземь.

Дорога кончилась, и он бежал вместе с толпой вниз по мокрому, скользкому склону. Снаряды продолжали падать, но уже, как казалось, в основном позади: он вбежал на некое подобие деревянных сходен – обычную доску над полосой воды, круто уходившую вниз и трясущуюся под множеством ног. «Легче, парни! Легче!» – повторял кто-то. Потом доска кончилась, и внезапно ледяная вода как клещами стиснула ноги выше колен. Впереди кто-то упал с громким плеском, двое остановились, помогли ему подняться.

Потом неожиданная грязь противоположного берега, поднимающегося под ногами; он снова был на суше, но впереди смутно вырисовывалось что-то высокое и прямое, темнее, чем небо: подпорная стена, каменная или бетонная. Послышалась команда: «Лестницы… Лестницы!..»; он пошарил перед собой и нащупал скользкие деревянные перекладины веревочной лестницы. Забросил винтовку на спину, просунул другую руку в отверстие бобины с проводом и начал карабкаться наверх; по сторонам от него угадывались другие лестницы с карабкающимися по ним людьми. Перекладины закончились недалеко от верха стены, и какое-то мгновение он неистово махал руками, не зная, за что ухватиться, пока его не вытащили наверх. «Спасибо!» – сказал он, перекинув одну ногу через стену, и человек, помогший ему, побежал дальше. Он обернулся, протянул руку, помог выбраться тому, кто следовал за ним, и в свою очередь услышал: «Спасибо!»

По всей длине набережной слышались возбужденные, задыхающиеся голоса:

– Туда… Куда-куда?.. Куда теперь, черт подери?..

Они оказались на вспаханном поле: неровная, в бороздах земля под ногами была как тесто. Прентис снова побежал, ориентируясь на голоса в темноте, а над головой летели снаряды, разрываясь далеко позади, за каналом. И здесь, на поле, где-то рядом за спиной справа он услышал голос Сэма Рэнда:

– Прентис? Это ты?

– Сэм! Господи, ты где?..

– Где ты, черт, был?

– Это я где был?! Боже, да я везде искал тебя. Где Уокер?

– Ори потише. Все впереди; я задержался, чтобы найти тебя. Провод с тобой?

– Конечно со мной. Ты что, думаешь, я…

– Тяни его. И постарайся на сей раз не отставать. Пошли.

Испытывая горькое чувство обиды, он плелся за Рэндом, решив в сердцах, что не примет никаких замечаний от Финна. «Проклятье, я не отставал, – повторял он про себя слова, которые скажет Финну. – Перешел треклятый канал раньше, чем вы, ребята…»

Выговор последовал через полчаса, перед самым рассветом; они закончили тянуть провод и в ожидании, когда их отпустят, позволив вернуться во взвод, прятались за стеной в деревне, лежавшей за распаханным полем.

– Прентис, Финн хочет видеть тебя, – сказал Уокер голосом праведника, и Прентис направился к Финну, сидевшему привалившись спиной к стене.

– Прентис, что произошло на том берегу?

– Я потерял из виду Уокера во время обстрела, только и всего.

– Какого черта! Не можешь не отставать?

– Не отставать? – Он понимал, что если промямлит что-нибудь вроде: «Виноват», то убережется от еще больших неприятностей, но уже не мог остановиться. – Финн, вопрос не в том, что я якобы отстал. Господи, да я переправился через канал тогда же, когда и вы, – может, даже раньше. Слушайте, Финн, если охота придираться к кому-то – это другое дело, но только не говорите, что я…

– Я ни к кому не придираюсь, боец.

– Ну хорошо. Тогда не говорите, что я не могу быть наравне со всеми, всего-то навсего. Просто я шел отдельно.

– Да, а ты заткни свою поганую пасть, понял? Заткни и слушай.

Сникшему, с пересохшим ртом Прентису ничего и не оставалось. И все отделение тоже слушало.

– Мне не нужен бардак, Прентис. А ты постоянно устраиваешь неразбериху, так? Так? Пока ты в моем отделении, придется тебе быть как все мы, и чтобы я больше не слышал никаких идиотских возражений. Ясно?

– Финн, я…

– Ясно?

– Да.

– Хорошо. Возвращайся на место.

Спустя два, или три дня, или пять – все уже потеряли счет времени – они с утра до вечера шли под проливным дождем. Задача была занять высотку за еще одним городком, а чтобы добраться до места назначения, сперва очистив городок от противника, надо было пройти развалины разбомбленных промышленных предприятий.

– Рассредоточиться, рассредоточиться! – повторял Финн отделению, пробиравшемуся среди груд битого кирпича, торчащей арматуры и накренившихся, шатающихся бетонных плит. Они вновь соединились со взводом и ротой.

Далеко впереди выросло неповрежденное кирпичное строение, увенчанное подъемником, и рядом протянувшаяся чуть ли не на полмили по горизонту гора угля, черная и блестящая под дождем, как лакрица. Подойдя ближе, они увидели у подножия горы угля множество параллельных путей, железнодорожных стрелок и запасных веток, на одной из которых стоял состав из полувагонов. Большое строение явно было погрузочной станцией: рельсы уходили внутрь, теряясь среди многочисленных кирпичных столбов. В этой сложной обстановке чуть ли не всё: угольная гора, погрузочная станция или любое из более мелких строений вокруг нее – представляло собой удобную позицию для вражеского пулеметчика или артиллерийского корректировщика, так что они двигались, соблюдая все меры предосторожности, держа оружие наперевес, как охотники.

Свист первых восьмидесятивосьмимиллиметровых раздался, когда они подходили к небольшому строению возле погрузочной станции; им достаточно было пробежать последние несколько ярдов и влететь внутрь, и они были бы в безопасности. Но, оглянувшись назад, увидели, что остальная рота, когда снаряды начали взрываться в ее рядах, в панике бросилась врассыпную: люди бежали, падали, вскакивали и снова бежали, кто пытался укрыться в каменных развалинах, другие, напротив, искали спасения на открытом месте.

Отделение Бернстайна укрылось в здании; там же были Лумис, Коверли, Кляйн и капитан Эгет. Большей части остальной роты удалось добежать до соседнего здания, другие лежали в сотне футов от них за разбитой стеной и лишь несколько человек – на открытом месте, и было невозможно сказать, живы ли они.

– Черт! Тут нам сидеть ни в коем случае нельзя, – сказал капитан Эгет. – Давайте-ка на ту сторону, через пути.

Отделение Финна, пригибаясь, вышло на открытое место, где торчали кирпичные столбы опор, и побежало по шпалам. Они добежали до середины, когда застучал – нет, загрохотал – пулемет, заставив всех ринуться под прикрытие столбов. Река желтых трассирующих пуль пронизывала грохот автоматических очередей, пули – господи, да это даже не пули, а снаряды, – снаряды взрывались, поражая опоры и стены зданий, – бум! бум! – как зенитка. Это и был зенитный пулемет, стрелявший прямой наводкой.

Столб, за которым стоял Прентис, был на дюйм-другой шире его плеч: если он стоял выпрямившись и прижавшись спиной к кирпичу, поджав локти, а винтовку держа в положении «к ноге», то снаряды, проносившиеся по обе стороны опоры, его не задевали; но некуда было спрятаться от визжащих, невидимых осколков, которые впивались над головой в опору и в шлак у ног. Краем глаза он видел прячущихся за такими же опорами Сэма Рэнда и Дрейка.

Капитан Эгет стоял футах в двадцати от него, за стеной. Смотрел не отрываясь на Прентиса, и вдруг его суровое лицо расплылось в веселой улыбке.

– Эй, Прентис! – закричал он сквозь грохот взрывов. – Воль-но! – согнулся, хлопнул себя по коленям и засмеялся своей шутке.

Стрельба продолжалась, наверно, не больше полминуты, но казалось, куда дольше; а еще казалось, что она прекратилась, только чтобы выманить их из-за опор. Прентис колебался, не зная, что ему делать, пока не увидел, как Сэм бросился к зданию, за которым прятались Эгет с остальными. Он помчался следом, и другие из отделения тоже, и стрельба не возобновилась. Последним появился Дрейк, спотыкаясь и припадая на одну ногу. Тед, санитар, вышел помочь ему и дотащил до укрытия. Потом извлек у него из ноги осколок.

– Небось у этого сукина сына кончились патроны, – говорил капитан Эгет. – Теперь он бросит свой пулемет и удерет как заяц. Или выйдет, подняв свои поганые ручонки.

Но отделение Финна не могло ждать, что Эгет решит насчет пулемета: их послали в обход, под прикрытием состава из полувагонов, попытаться пересечь пути там.

У них это получилось, и затем они, цепляясь и соскальзывая, взобрались на гору угля. По ту ее сторону не было ничего, кроме пустой сырой равнины, простиравшейся до линии черных деревьев на горизонте, вид справа заслоняла другая гора угля, расположенная под прямым углом к той, на которой они находились, и невозможно было увидеть, откуда била зенитка. Когда они съехали по осыпающемуся склону вниз в дальнем конце горы, Финн махнул им, чтобы они шли налево. Там они встретили отделение Бернстайна, обошедшее гору с другой стороны; отделению были приданы два пулеметных расчета из взвода оружия, и у Бернстайна был для них приказ сержанта Лумиса. Оба отделения вместе с пулеметчиками должны были занять оборонительную позицию у этого конца угольной горы; половина группы окопается на вершине так, чтобы держать под прицелом всю равнину впереди, а остальные расположатся на отдых в небольшом кирпичном строении позади. Ночью обе группы поменяются местами.

– Вот только, Финн, – сказал Бернстайн, – у меня всего пять человек. Дашь на время одного из своих? Прентиса, если можно?

– Конечно, забирай, – согласился Финн, и Прентис не знал, то ли ему гордиться, то ли стыдиться; приятно, что Бернстайн предпочел его – может, запомнил тот день, когда они вместе бежали через поле, – но досадно, что Финн отпустил его с такой готовностью.

Было решено, что первую смену на угольной горе проведет отделение Финна. Когда они возвращались в здание, Прентис постарался пристроиться к Бернстайну и завел с ним односторонний разговор о том, что за сучий выдался день в тот раз. Он боялся говорить слишком много, но благожелательность, с какой Бернстайн слушал его, вдохновляла. Если этой ночью он не оплошает, возможно, ему позволят перевестись в отделение Бернстайна.