Текст книги "Дыхание судьбы"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Оуэн посмотрел на нее, на Бобби, который от неловкости опустил голову. Потом негромко фыркнул, сложил газету и ушел к себе, хлопнув дверью.

Оуэн не выходил к ним до вечера. После ужина опять уехал и, вернувшись, опять разбудил их. Наткнулся на кухонный стол, сшиб стул, а потом они услышали его голос.

– Болтовня, болтовня, болтовня, – повторял он, пробираясь к кровати, – болтовня, болтовня, болтовня, болтовня…

На исходе третьей недели Алиса решила, что ситуация стала невыносимой. Она и Бобби не могут оставаться здесь: сама мысль приехать сюда была ошибкой. Очередного перевода от Джорджа будет достаточно, чтобы вернуться в Нью-Йорк, который теперь в мыслях рисовался ей городом фантастических возможностей, а вернувшись, они уж как-нибудь найдут способ выжить. Она сделает отчаянную попытку попросить Джорджа помочь им продержаться первое время, пока они не устроятся, а если из этого ничего не выйдет, она может найти какую-нибудь работу. В любом случае они выкрутятся.

– Думаю, нам лучше уехать домой, – сказала она однажды вечером Эве, когда они с ней мыли посуду, и постаралась не выдать себя голосом. – Мы можем уехать, как только придет следующий чек от Джорджа, то есть примерно через неделю.

– Да, но куда ты поедешь, дорогая? Что будешь делать?

– Придумаю что-нибудь. Может, пойду работать или еще что; справимся как-нибудь.

– Но я думала, ты собираешься пожить здесь, пока не поднакопишь денег. – В голосе Эвы слышалась обида.

– Собиралась, но, право, нам неудобно стеснять вас. Полагаю, так для всех нас будет лучше.

Была Эва немного обижена или нет, она явно почувствовала облегчение от услышанной новости.

Как и Бобби, и, уж несомненно, Оуэн: несколько вечеров подряд он оставался относительно трезвым и вежливым.

Теперь, когда решение было принято и предстояло скоро уехать, Алиса сгорала от нетерпения. Дни казались еще длинней, а разлука со скульптурой ощущалась еще острей. Она знала, что скоро сможет снова приняться за работу, но в ожидании этого момента все отдала бы за глину, инструменты и мастерскую.

Однажды, когда они с Бобби сидели и читали в гостиной, ей пришла в голову блестящая идея:

– Милый, ты не мог бы чуть-чуть повернуть голову? Нет, погоди, свет не так падает. Не пересядешь в то кресло? У окна. Да, туда. Замечательно. А теперь немного приподними подбородок, будто смотришь… Вот, отлично. Знаешь, что я собираюсь сделать первым делом, когда мы вернемся в Нью-Йорк? Твой портрет. Я уже точно знаю, как я его сделаю. Я уже его вижу.

Она действительно мысленно видела его. Это будет лучшее из всего ею созданного. Она назовет его «Портрет мальчика», или «Мой сын», или еще лучше – «Портрет сына художника». Представила его на выставке в Уитни на будущий год и, возможно, даже фотографию в «Нью-Йорк таймс».

– У тебя такая скульптурная голова, дорогой. Не понимаю, как я раньше этого не замечала.

Она попросила Эву привезти завтра из города альбом для набросков и карандаши и принялась зарисовывать голову Бобби во всех мыслимых ракурсах.

Тем утром, когда она ожидала получить чек, с почтой пришло нечто другое: густо исписанное письмо от адвоката Джорджа. Пришлось прочитать его несколько раз, чтобы добраться до смысла, и тогда ей стало плохо. Оказывается, она нарушила условия соглашения о разводе тем, что увезла Бобби из Нью-Йорка, не поставив в известность Джорджа; соответственно, все выплаты по алиментам приостанавливаются до ее возвращения.

– Да, неприятно, – сказала Эва, когда Алиса показала ей письмо. – Но все-таки, считаю, ты можешь написать Джорджу и все объяснить. Думаю, он пришлет денег, если будет знать, что они нужны тебе для возвращения.

Но Алиса не была в этом уверена. Как она объяснит, чем намерена заняться после возвращения? Целый день и часть следующего она писала и переписывала письмо Джорджу: пыталась заставить почувствовать вину за его поступок и в то же время убедить, что плата за один месяц – это все, что ей требуется для устройства в Нью-Йорке. Но она понимала: даже если получит последний перевод, вряд ли это спасет положение.

– Так мы, что ли, останемся здесь навсегда? – спросил Бобби.

– Нет, дорогой. Мы вернемся домой, как только сможем. А мы сможем; я знаю это наверняка. Нельзя терять веры.

– Терять веры?

– Веры в Бога, дорогой. Разве забыл, чему тебя учили в церкви?

И она повторила по памяти любимые слова из «Книги общей молитвы»: «Боже, который приготовил любящим Тебя блага, кои недоступны разумению человека; исполни наши сердца такою любовью к Тебе, чтобы мы, превыше всего любящие Тебя, обрели обещанное Тобой, кое превосходит все, что можем мы пожелать».

– Да, – ответил он, – понятно, но не значит ли это, что такие блага приготовлены нам на небесах? Когда умрешь?

– Не обязательно. Кроме того, есть другая молитва, где говорится: «Яви милость Твою по молитве нашей покорной». И еще – ох, как же это звучит? Что-то о том, как Бог устраивает все на небе и на земле, а потом говорится: «К Тебе взываем мы: отведи от нас всякое зло и дай нам то, что лучше для нас». Мы не можем всегда знать точно, что Бог желает нам, но знаем, Он желает нам блага. Знаем, Он желает нам найти выход. Вот что означают слова: «Господь – Пастырь мой».

Тем не менее собственная ее вера подверглась мучительному испытанию в эти долгие, тоскливые дни.

Был еще только май, но жара стояла как в августе. Зной мерцающими волнами поднимался над полями, и в доме было как в печке. Шоссе в нескольких сотнях ярдов от дома ремонтировали: рабочие отбойными молотками вскрывали покрытие, весь день стоял грохот и висела густая завеса белой пыли, скрывая даль.

– Жара! – воскликнул как-то днем Оуэн Форбс, выходя из своего кабинета. Алиса и Бобби, которые сидели в разных углах гостиной, читая детективы, привезенные Эвой из местной библиотеки, взглянули на него с опаской. – Господи милосердный, ну и жара, – повторил он, сорвал с себя мокрую рубаху, скомкал и вытер под мышками. Швырнул ее в стоявшую в коридоре корзину с вещами для стирки; потом они услышали, как хлопнула дверца холодильника на кухне, и он снова появился с бутылкой холодного пива в руке. Встал у кресла Бобби перед маленьким электрическим вентилятором, поворачивая его жужжащую верхушку из стороны в сторону. – От проклятой жужжалки никакого проку. Что читаешь, парень?

– Да просто детектив, – ответил Бобби. – Эрла Стенли Гарднера.

– Нравятся такие книги?

– Не знаю. Можно сказать, что нравятся.

– Тебе надо ходить в школу, – сказал Оуэн. – Изучать математику, латинский и историю. Это, конечно, здорово – полгода не ходить в школу из-за переезда в Техас, а? Что ты собираешься делать с ним осенью, Алиса? Запишешь его в здешнюю школу?

Алисе было невыносимо заглядывать так далеко.

– Если мы еще будем здесь, то наверное.

– В каком ты классе? Седьмом?

– Пойду в восьмой.

– Ага, имеешь в виду, пойдешь в восьмой, считая, что седьмой тебе таки зачтут. Я бы на твоем месте не был так самоуверен. Ты увидишь, что в здешних школах учителя не такие дураки, не то что на востоке, в твоей модной частной академии для девчонок.

Он хорошенько приложился к бутылке, рыгнул и, надув щеки, удовлетворенно вздохнул. Утер губы запястьем, потом уронил руку на мохнатое брюхо и медленно почесал его.

Наблюдая за ним, Алиса решила, что никогда не видела столь тучного и неприятного человека. Он был отвратителен в своей обрюзгшей полунаготе, и она содрогнулась, поняв, что ненавидит его. Ненавидит его угрюмую физиономию, ненавидит его потное, бледное обрюзгшее тело, ненавидит, как он ходит по гостиной со своей бутылкой, уставясь на них тяжелым взглядом. Пусть только скажет еще что-нибудь, мысленно поклялась она, пусть только попробует сказать что-нибудь обидное для Бобби, стращать его, и я… я… Она не знала, как ответит ему, но это будет конец. Она больше не намерена терпеть. Она представила, как встанет перед ним лицом к лицу и выложит все, что накипело, – твердо, не выходя из себя, – а потом спокойно велит Бобби собирать чемодан. И не спеша отправится к себе собирать свои вещи, после чего они просто выйдут из дома и зашагают к шоссе. Беда в том, что дальше шоссе воображение ее не вело. В кошельке и доллара не наберется – такси не вызовешь. Куда они пойдут? И далеко ли доберутся пешком, волоча четыре чемодана по страшной жаре?

– Очень хорошо, – пробурчал Оуэн, возвращаясь в свой кабинет. – Хорошо, поступай как знаешь. Сиди в четырех стенах, слоняйся вокруг дома всю жизнь, пусть мозги у тебя сгниют от безделья, превращайся в бабу, если желаешь.

– Ну, хватит, Оуэн, – сказала она, поднимаясь на ноги. – Что вы привязались к нему!

– Он что, сам не может постоять за себя? Почему ты должна отвечать за него?

– Оуэн, пожалуйста. Он ведь еще ребенок.

– И ты собираешься все сделать, чтобы он ребенком и оставался?

Оуэн скрылся в кабинете, захлопнув за собой дверь.

Бобби выглядел расстроенным.

– Не надо было тебе ничего говорить, – негромко упрекнул он ее. – Только еще хуже сделала.

– Но он не имеет права так разговаривать с тобой. Я ему это не позволю.

– Да не обращай ты на него внимания, – отмахнулся Бобби. – Просто не замечай его, когда он в таком состоянии.

– Хорошо, дорогой, прости. Далеко собрался?

– Не знаю. Пойду выйду.

Она смотрела, как он ушел, потом в окно наблюдала, как он бесцельно бродит по двору, сунув руки в карманы и пиная пыльную землю.

Услышав шум машины – это Эва возвращалась домой, – она ушла к себе и закрыла дверь. Она решила не выходить самой на крыльцо для вечерней посиделки; если захотят, могут прийти и позвать. Потом решила, что ответит на приглашение: «Нет, спасибо», когда Эва позовет ее из-за двери присоединиться к ним, и, если Эва спросит: «Что случилось?» – постарается объяснить как можно сдержанней, что Оуэн отвратительно вел себя и она сыта им по горло. «И это не только сегодня, – скажет она. – Он с самого начала, как мы приехали, был совершенно невозможен. Или он будет вести себя как джентльмен, или мы уезжаем. Я это серьезно».

Она сидела в своей комнате, притворяясь, что читает, молча повторяла свою речь и ждала, прислушиваясь к суете на кухне. В конце концов за дверью раздался голос не Эвы, а Бобби:

– Ты придешь на крыльцо?

– Нет, дорогой, не приду. Лучше у себя буду сидеть.

– Почему?

– Не важно почему.

Она и к обеду не вышла бы, да возня Эвы на кухне пробудила в ней голод. Когда она все-таки вышла к столу, то старалась ни с кем не встречаться глазами. Сидела, опустив глаза в тарелку, и молчала, решив только отвечать, если ее о чем-нибудь спросят.

– Алиса? – спросила наконец Эва. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Алиса ответила, что чувствует себя прекрасно.

– Думаю, из-за этой жары все мы немного… не в себе, – изрекла Эва, и этим застольный разговор исчерпался.

Кончив есть намного раньше остальных, Оуэн оттолкнул тарелку и шумно встал из-за стола.

– Я прокачусь немножко, – сказал он и повернулся к Бобби. – Хочешь со мной?

– Хочу, – ответил Бобби, и одновременно Алиса воскликнула:

– О нет!

Все недоуменно посмотрели на нее.

– Пожалуйста, – сказала она Бобби, – останься.

Но Бобби уже поднялся и шел к Оуэну, и Оуэн свирепо глянул на нее:

– Что такое? Боишься отпускать его от себя?

– Конечно нет, не в том дело, просто…

– Все будет в порядке, – успокоил ее Бобби.

– Дай ему проветриться немного, это ему только на пользу, – сказал Оуэн и, направляясь к двери, оглянулся на Бобби. – Так ты идешь или нет?

Бобби пошел за ним, бросив на мать упрямый взгляд, как бы говоря, что ее «пожалуйста» не действует на него.

Алисе ничего не оставалось, как смотреть им вслед.

– Будьте осторожней! – крикнула она им вдогонку, и они вышли. Хлопнули дверцы, машина взревела и с жалобным воем понеслась к шоссе. – О господи! – вздохнула она. – Как думаешь, ничего не случится?

– Конечно нет. Что ты имеешь в виду?

– Хорошо, но куда они поехали? Он даже не сказал куда.

– Не знаю. Может, просто прокатиться. А может, навестить друзей. У Оуэна куча друзей в городе. На твоем месте я бы совершенно не волновалась.

– Да, но ведь он… думаешь, он способен аккуратно вести машину?

– То есть?

– Ну, сама знаешь. Он же сильно пил.

Эва встала и принялась собирать тарелки.

– Он очень даже в состоянии вести машину, – сказала она. – Так что ты несешь чушь.

Она понесла тарелки на кухню. Когда она через минуту вернулась, лицо у нее было хмурое; Алиса еще с детства помнила, что это означает угрозу. Сейчас это означало, что Эва больше не намерена терпеть всякий вздор и готова взорваться, что подействовало на Алису так же, как в детстве, – заставило первой броситься в бой.

– Он пьет, и тебе это известно, – сказала она, вставая для большего эффекта. – Он пьян каждый вечер, и даже когда не пьян, он отвратителен – груб, глуп и отвратителен.

– Он мой муж. Не позволю тебе говорить о нем в таком тоне. – Но это прозвучало скорее не как «не позволю», а «не хочу».

– Он отвратителен. Я ненавижу его, никогда в жизни никого так не ненавидела, и рада, что сказала это тебе. Ненавижу! Ненавижу его!

– Алиса! Прекрати сейчас же. У тебя истерика. Я тебя больше не слушаю…

– Ха! Истерика! Ты еще увидишь, какая у меня истерика. Если мальчик не будет здесь через полчаса, я звоню в полицию!

– Ты ничего такого не сделаешь. Все, я тебя не слушаю.

– Нет, ты будешь слушать. Я очень долго молчала. Твой муж животное, слышишь меня? Животное. Знаю, ты вышла за него только потому, что больше не за кого было, но ты совершила глупость! Он животное!

Пожалуй, лучше напоследок не скажешь, так что она быстро ушла к себе и захлопнула дверь. Но Эва поспешила за ней, толчком распахнула дверь и глядела на нее, кипя гневом.

– Ты пожалеешь об этом, Алиса. Никогда не прощу тебе таких слов.

Ссора продолжалась долго; они вернулись в гостиную, потом перешли на кухню и снова в гостиную.

– …И подумай, – говорила Эва, – ты подумай, сколько мы сделали для вас. Чем я и Оуэн пожертвовали, чтобы у вас был дом!

– Ненавижу твой дом! Обещаю, что завтра же покину его! Ни дня не останусь в этой лачуге!

Кончилось тем, что они свалились без сил каждая в своей комнате, и в доме воцарилась тишина, а они лежали, рыдая и прислушиваясь, не раздастся ли шум вернувшейся машины.

Была почти полночь, когда они наконец услышали ее. Звук мотора заставил Алису сесть, потом встать с кровати; она подошла к закрытой двери и стала напряженно вслушиваться. С отвращением услышала тяжелые шаги Оуэна, прошедшего мимо двери, потом шаги Бобби. Она приотворила дверь и в щелку шепотом позвала его.

– Ну что еще? – откликнулся он.

– Ничего. Просто зайди на минутку, пожалуйста. – Когда он вошел, она крепко обняла его, потом отпустила и спросила: – Куда он возил тебя?

– Да никуда особенно. Сначала мы поехали в придорожный бар, где были его знакомые, и он болтал с ними какое-то время. После поехали в другой бар и поиграли там в пинбол.

– Он пьян?

– Да не так чтобы очень. То есть – ты понимаешь – не больше, чем обычно.

– Ну, хорошо, что ты наконец вернулся. Послушай, дорогой: я хочу, чтобы сегодня ты поспал у меня.

– Здесь? Зачем?

– Можешь перенести свою кровать?

– Она слишком большая. Зачем ты хочешь, чтобы я?..

– Ладно, не важно. Ляжешь на моей кровати, а я – на полу.

– Но зачем? Что случилось?

– Просто сделай, как я прошу. Не желаю, чтобы ты сегодня спал там, вот и все. Чтобы был рядом со мной.

В конце концов она уговорила его лечь б постель и, когда он лег, вытянулась на ковре и укрылась одеялом. Жесткое ложе соответствовало горькому чувству, которое она испытывала, но под утро она проснулась от холода и ломоты во всем теле и забралась к Бобби. Он был такой теплый, а кровать такой мягкой, что она снова принялась плакать и прижалась к нему. Он проснулся и напрягся в ее объятиях.

– В чем дело?

– Ни в чем, прости, что разбудила, дорогой. Спи.

Она снова проснулась от жаркого утреннего солнца, бившего в лицо; Бобби уже встал, оделся и сидел в кресле, глядя на нее.

– Который час, дорогой?

– Не знаю, чуть больше восьми. Так что все-таки случилось?

Она села в постели, настроение у нее было непримиримое после того, как спала одетой.

– Мы с Эвой вчера вечером страшно поругались, – объяснила она. – Я не хочу ее видеть. Давай дождемся, пока она не уедет на работу.

– Но она сегодня не работает. Сегодня суббота.

– Верно, совсем забыла. Все равно, побудем здесь. Ты не против?

– А завтрак?

– Я не голодна. А тебе схожу принесу чего-нибудь, когда пойму, что их нет на кухне.

– Хочешь сказать, что собираешься сидеть здесь? Смысл-то какой?

– Милый, прошу, не мучай меня вопросами. Просто делай, как тебе говорят.

– Ладно. – Минуту он сидел с тревожным видом, потом спросил: – А все-таки, из-за чего вы поругались?

– Сама не знаю. Из-за всего. – Она подошла к комоду и попыталась перед зеркалом привести в порядок волосы. – Они сейчас на кухне? Как по-твоему?

– Вряд ли. Кажется, они в гостиной. Не уверен.

– Подождем, чтобы уж наверняка. Ты можешь пойти в туалет, если нужно.

– Я уже ходил.

Одна из дверей в ее комнате выходила в туалет, откуда можно было попасть в коридор и дальше в кухню. Она на цыпочках подошла к двери в коридор, постояла, прислушиваясь, и осторожно вышла. Никого – ни в коридоре, ни на кухне. На плите стоял кофейник, еще теплый, она дрожащими руками налила себе чашку, потом нашла коробку овсяных хлопьев, миску и немного молока и отнесла все это через туалет Бобби. Он с жадностью проглотил хлопья, а закончив, спросил:

– Мы так и будем прятаться весь день?

– Мы не прячемся, дорогой, мы просто не общаемся с ними. Мы сами по себе, а они сами по себе.

Некоторое время спустя они услышали шаги Эвы, приближающиеся к их двери; Алиса напряглась. Дверь не запиралась: Эва могла войти не спросясь, если бы захотела, но она остановилась и постучала. Потом раздался ее голос, мрачный и одновременно смущенный, словно она не забыла вчерашнее, но хотела бы примирения.

– Алиса? С тобой все в порядке?

Алиса не ответила и приложила палец к губам, чтобы и Бобби молчал.

– Бобби у тебя?

Они по-прежнему молчали, и шаги удалились, но скоро вернулись.

– Алиса, – позвала Эва, – Оуэн едет в город за покупками. Тебе не надо чего привезти?

Они опять не ответили, хотя Бобби растерянно улыбнулся, показывая, что считает это глупым. Оуэн уехал. Алиса почувствовала облегчение, оттого что его нет дома, и почти готова была поговорить с Эвой, пока он отсутствует.

Но случилось нечто совершенно неожиданное: дверь распахнулась, и вошла Эва, неся поднос с тремя высокими стаканами молока, в котором плавали кубики льда.

– Слишком это все затянулось, – заявила она. – Давайте-ка выпьем холодненького молочка.

Она поставила поднос на стол и, подбоченясь, встала напротив Алисы с видом оскорбленным и терпеливым, готовая принять извинения.

Алиса еще не видывала, чтобы в молоко клали лед, – она поняла, что Эве, должно быть, сильно не по себе, – и выражение Эвиного лица привело ее в бешенство.

– Пожалуйста, оставь нас в покое. Мне нечего тебе сказать.

– Алиса, тебе не кажется, что ты ведешь себя как ребенок?

– Нет.

– А мне кажется. Вчера ты наговорила мне много гадостей. Такие вещи нелегко забыть. Нелегко простить тебя, но я…

– Я не жду твоего прощения. Все, что я сказала вчера, я могу повторить снова. Твой муж грязное, отвратительное…

– Алиса! Пока ты гостья в моем доме, я…

– Ха! Гостья! Я пленница!

– Ничего подобного. Ты можешь свободно уехать в любое время.

– Тогда сегодня и уеду! Прямо сейчас. – Она театрально повернулась к Бобби. – Иди собирай свои вещи. Быстро!

– Алиса, постарайся взять себя в руки. Ты знаешь, что не хочешь уезжать.

– Именно что хочу.

Она вытащила из-под кровати один из своих чемоданов, раскрыла и судорожно принялась запихивать в него одежду.

– Иди же, Бобби.

Бобби вышел из комнаты.

– Алиса, это нелепо. Куда ты пойдешь?

– Не знаю. Не стой на дороге, пожалуйста.

Она сгребла в охапку одежду из шкафа, затолкала в чемодан и рывком закрыла его. Затем принялась собирать остальное в два других и, только когда все три чемодана были собраны, начала осознавать всю тяжесть положения, в которое себя поставила: теперь пути назад не было. Куда, боже мой, они пойдут? Но раз ее понесло, теперь уже не остановиться. Она вышла с двумя чемоданами в гостиную, Бобби взял два других и со смущенной улыбкой последовал за ней. Ему явно не верилось, что все это серьезно, и Эве тоже.

– Немедленно возвращайся, Алиса, – сказала она. – Не будь дурой.

– Никогда не вернусь.

Алиса вновь взялась за ручки чемоданов и толкнула плечом наружную сетчатую дверь. На крыльце она обернулась, понимая, что настал момент сказать напоследок что-нибудь уничтожающее, но слов не было. Она облизнула пересохшие губы и выпалила: «И надеюсь, никогда больше не увижу тебя!» Потом спустилась по ступенькам и вышла под палящее солнце. Она обернулась только раз, удостовериться, что Бобби следует за ней; тот поспешно нагнал ее, и они рядышком двинулись к шоссе.

– Куда хоть мы идем-то? – спросил он.

– Да какая разница! Лишь бы подальше отсюда.

– То есть ты даже не знаешь куда?

– В город мы идем. До него всего пять миль. В какую-нибудь гостиницу.

Как и куда они выберутся из гостиницы, решат потом.

Они прошли всего несколько шагов по шоссе, как она вынуждена была остановиться для передышки. Ладони горели от ручек чемоданов, а сама она вся взмокла.

– Отдохнем минутку, Бобби.

Недалеко впереди начиналось место, где шоссе ремонтировали. Там оглушительно и настойчиво гремели отбойные молотки, стояло плотное облако белой пыли. И через все это им предстояло пройти.

– Давай мне большие чемоданы, – предложил Бобби, – а сама возьми мои, полегче.

– Ничего-ничего, я справлюсь.

– Нет, давай их мне, – настаивал он. – Я сильней.

Она позволила ему забрать чемоданы, удивленная и довольная его настойчивостью. Он был сильней ее, и, потащившись дальше, она чувствовала себя спокойней и уверенней. Она больше не была одинокой женщиной с маленьким ребенком. На него уже можно положиться, он уже способен взять на себя командование в критической ситуации, такой, как сейчас.

Она была на высоких каблуках, и это представляло главную трудность: каблуки все время подворачивались, того гляди вывихнет лодыжку. А единственная запасная пара, лежавшая в чемодане, была на точно таком же высоком каблуке.

– Прости, дорогой, мне придется идти помедленней. Это все из-за туфель, понимаешь. Я не могу…

– Ничего, – сказал Бобби новым, уверенным тоном. – Ты молодец, хорошо держишься.

Когда они достигли разрытого участка, их мгновенно окутала пыль.

– Мне нужно опять остановиться, – сказала она, но за грохотом отбойных молотков он не услышал ее. – Бобби, подожди! – закричала она, едва не плача, и он оглянулся, встал и опустил чемоданы на землю.

– Мы доберемся намного быстрей, если не будем так часто останавливаться, – сказал он.

– Знаю, дорогой, но я не могу угнаться за тобой. Я должна передохнуть минутку.

– Ладно.

– Какая ужасная пыль, да?

– Что?

– Такая пыль, дышать невозможно.

– Это каличе.

– Что?

– Пыль. Называется каличе, селитра; вроде мела. Она тут везде, прямо под верхним слоем почвы. Мне дядя Оуэн сказал.

– О боже!

– А ты вообрази, что этого нет.

– Что?

– Я сказал: представь, что нет этой жары, а что по-настоящему холодно, и мы идем быстро, как только можем, чтобы не замерзнуть.

– Боюсь, что у меня не получится.

– Давай попробуй. Представим, что это не пыль, а сильная метель, снежный буран, сквозь который нам надо пробиться.

Она хотела сказать раздраженно: «Ох, Бобби, пожалуйста!» – но посмотрела на его серьезное, потное лицо и сдалась. Какой он замечательный спутник: сам не унывает и ее подбадривает. Если он может это представить, то сможет и она.

– Хорошо, я попробую.

– Брр! – Он съежился и обхватил плечи руками. – Лучше нам не стоять здесь, не то замерзнем до смерти. Идем.

И, подхватив чемоданы, они двинулись дальше, Бобби впереди. Глядя на его узкую спину, темнеющую перед ней в белой мгле, она знала, что никогда не забудет этой картины. Обычный мальчишка стал бы жаловаться, скулить, тащился бы позади, был бы обузой, но Бобби был не обычный мальчишка. Храбрый, веселый и одарен богатым воображением; ее сын.

– Ну, как получается? – крикнул он, обернувшись.

– Хорошо, дорогой. – Она смогла улыбнуться. – У меня получается.

Представить, что нет никакой жары! Но, как ни странно, это почти действовало. У нее кружилась голова, она задыхалась, по спине ручьями бежал пот, и все же она изо всех сил старалась представить, что мерзнет, и это почти действовало.

Одна полоса шоссе была открыта для движения; плотный поток машин двигался на восток, потом его сменял поток на запад. Она со страхом смотрела на каждую машину, двигавшуюся на запад, боясь, что в ней окажется Оуэн Форбс, возвращающийся домой из города, но во всех сидели незнакомцы, и некоторые поворачивали головы, привлеченные странной парой: женщиной и мальчишкой, тащившимися с чемоданами по слепящему дневному зною.

– Бобби, – позвала она, – я опять хочу остановиться.

– Ладно.

Она села на чемоданы, чтобы дать отдых ноющим ногам.

– Наверно, две мили уже прошли, как думаешь?

– Не знаю, – ответил он. – Я от холода плохо соображаю.

– Ох, Бобби, ты чудо. Как бы я справилась без тебя?

– Ты не замерзла? Пора двигать дальше.

И они двинулись дальше. Прошли очень близко от одного из рабочих, и он, выключив свой кошмарный перфоратор, уставился на них: мексиканец или какой-то полукровка, приземистый, зверского вида, лицо и одежда покрыты белой пылью. Она понимала, что и сама, должно быть, уже вся белая – пыль скрипела на зубах, запорошила глаза, ощущалась в ноздрях, – и, когда Бобби обернулся и крикнул: «Ты в порядке?» – она увидела, что у него лицо и волосы тоже белые.

Потом она всегда говорила, что в тот день Бог хранил ее, дал силы идти; и она действительно молилась, тащась по дороге. «Боже, – громко молилась она среди грохота отбойных молотков. – Боже, дай мне пройти через все это». И, крепко стиснув зубы, чтобы не глотать пыль, повторяла: «Боже, который приготовил любящим Тебя блага, кои недоступны разумению человека…»

Постепенно грохот начал затихать, воздух стал чище; они достигли конца ремонтируемого участка. Впереди дорога переходила в улицу с тесно стоящими домами и магазинчиками по сторонам. До центра города было еще далеко, но до окраины они дошли.

При виде вывески за квартал впереди – «КАФЕ», – она было подумала, не рискнуть ли завернуть туда: можно хотя бы посидеть, выпить кока-колы. Но в кошельке было ровно семьдесят пять центов, лучше их приберечь.

Потом ее внимание привлекла другая вывеска, над заправкой, – «ТЕКСАКО», – потому что там должны были быть туалеты.

– Бобби, – сказала она, – остановимся там. По крайней мере там вода есть.

Глаза служащих с любопытством и, возможно, подозрением следили за тем, как они плелись на зады заправки к двум белым дверям туалета, «М» и «Ж».

В женском отделении стояла вонь и невыносимая жара, но она долго не отходила от раковины, пила из пригоршни теплую чистую воду и никак не могла напиться. Мыла не было, автомат с бумажными полотенцами сломан, но она все же сумела умыться и вытерлась туалетной бумагой. Из забрызганного водой зеркала на нее смотрело собственное потрясенное, с дикими глазами лицо.

Когда она подняла чемоданы и вывалилась из туалета снова на солнце, голова у нее закружилась и она едва не упала. Бобби уже поджидал ее: физиономия сияет, мокрые волосы торчат во все стороны.

– Как ты, в порядке?

– Да, дорогой. Просто на минутку голова закружилась. Сейчас буду в порядке. Как думаешь, далеко нам еще?

– Наверно, не очень. Давай пойдем.

Но, медленно тащась квартал за кварталом, они не могли понять, продвигаются они к центру города или кружат по окраине. Иногда вдали виднелись высокие здания, иногда нет.

– Вроде бы мы должны идти в верном направлении, как считаешь? Не помнишь, мы здесь не проходили?

– Не помню. Все равно, давай просто идти вперед.

Наконец в конце очередного квартала они заметили три такси, стоявших за углом у обочины.

– Ох, дорогой, смотри: такси!

Опередив Бобби, она рванулась к одной из машин, открыла дверцу, бросила чемоданы на землю, заползла внутрь и рухнула на широкое заднее сиденье. Водитель обернулся и обеспокоенно взглянул на нее:

– Вы в порядке, мэм?

– Да. Не поможете с чемоданами?

Он быстро поставил чемоданы на переднее сиденье, затем взял два чемодана Бобби и погрузил в багажник.

Бобби с неуверенным видом продолжал стоять на тротуаре.

– Садись, дорогой.

Бобби устроился рядом с ней и сидел, напряженно выпрямившись, словно боялся расслабляться.

– Можете посоветовать нам гостиницу? – спросила она водителя.

– Да, мэм, есть старая, имени Стивена Ф. Остина,[43]43
  Стивен Фуллер Остин (1793–1836) – основатель главных англо-американских поселений в Техасе, когда эта территория еще принадлежала Мексике, из которых самое крупное стало столицей штата Техас после получения им независимости и первоначально называлось Ватерлоо, а три года спустя после смерти Остина было переименовано в его честь.


[Закрыть] она считается лучшей, но на вашем месте я бы попробовал «Хилтон». Отель новый, с кондиционированием.

– Прекрасно, – сказала она. – Везите нас туда.

Она-то думала, что кондиционеры бывают только в кинотеатрах. А тут, представить только, целый отель!

– Хотя погодите.

– Мэм?

Она прикрыла глаза.

– Можете сказать, сколько приблизительно будет стоить доехать туда?

– Пожалуй, мэм, довезу вас центов за тридцать пять.

А у нее целых семьдесят пять. Это значит, она может дать на чай водителю пятнадцать центов, и еще останется четвертак коридорному в отеле.

– Прекрасно, – сказала она, откинулась на спинку сиденья и снова прикрыла глаза.

У элегантного входа в отель швейцар в униформе бросился вперед, чтобы подхватить все четыре чемодана, не оставив ей нести иной тяжести, кроме сдачи в двадцать пять центов, полученных от водителя. Она чувствовала, что все на тротуаре смотрят на нее – как одета, не торчит ли белье, – и пожалела, что нет никакой возможности привести себя в порядок, прежде чем шагнуть в вестибюль.

– Ух ты! – вырвалось у Бобби, и его измученное лицо засияло восторженной улыбкой. – Это что-то, правда?

Они, казалось, плыли по бескрайнему толстенному, заглушающему шаги ковру к конторке портье, за которой, поджидая их, стоял любезнейший джентльмен.

– Как долго вы пробудете у нас, миссис Прентис? – осведомился он, когда она заполнила регистрационный бланк.

– Несколько дней… еще не знаю. Мы еще не определились с планами.

Затем они поднялись в просторном беззвучном лифте наверх, там их провели в номер люкс, голубой и невероятно пышный.

– Не открывайте окон, – предупредил коридорный, – иначе нарушите работу кондиционера. И взгляните сюда. – Он указал на раковину в ванной, в которой было не два, а три крана. – Средний кран – для ледяной воды. Она подается постоянно.

Когда они остались одни, она первым делом налила два стакана ледяной воды.

– Держи, – подала она один стакан Бобби. – А теперь давай отдыхать.