355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рэй Рассел » Пропала женщина (сборник) » Текст книги (страница 1)
Пропала женщина (сборник)
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 04:04

Текст книги "Пропала женщина (сборник)"


Автор книги: Рэй Рассел


Соавторы: Чарльз Бернард Гилфорд,Джек Ричи,Элен Нильсен,Роджер Бэкс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Пропала женщина
Сборник детективных произведений

Роджер Бэкс
Убийство по расчету

Кросс шагнул через обгоревший труп, перезарядил револьвер и прислушался. Не пора ли сматывать удочки? Метрах в сорока от него виднелись фигуры, одетые, как и он, в серо-зеленую форму, по инерции продолжавшие работу истребления. Языки пламени, взвивавшиеся поверх берез, ярко освещали лагерный плац.

Кросс стоял в стороне, в тени деревьев. Никто не заметит, если он скроется в лесу, и, похоже, приближается момент, когда остается думать только о собственном спасении.

Орудийная стрельба заметно приблизилась. Надо было эвакуировать лагерь раньше, до начала наступления русских до их прорыва, но это поняли слишком поздно. Сейчас же Кросса устроил бы максимальный хаос при отступлении немцев. Тогда он сумеет исчезнуть бесследно. Это его единственный шанс. С Германией, видимо, покончено.

Вдруг сквозь гром орудий, треск горящих бревен и жуткие крики заживо сгорающих людей он услышал новый звук. Это был рокот русского штурмовика, который шел на бреющем полете. Началась бомбежка. Одна бомба попала прямо в середину гигантского костра, и во все стороны полетели пылающие обломки. Спасаясь от града раскаленных углей, Кросс упал на землю за поваленное дерево, успев подумать: «Не хватало только, чтобы меня сейчас ранило!»

Самолет сделал круг и снова зашел на бомбежку. Небо прочертила цепочка трассирующих пуль. Комендантский блок вспыхнул как порох. Лагерные зенитки запоздало открыли вялый огонь.

Совсем рядом раздался новый взрыв. Кросс осторожно поднял голову. От комендантского блока несся черный лимузин, Рядом с машиной взорвался еще один снаряд. Кросс слышал крики, видел бегущие фигуры. Секундой позже он понял, в чем дело. На фоне огня вдруг возник силуэт большого танка. Кросс различил красную звезду на башне и длинный ствол восьмидесятивосьмидюймового орудия. Теперь русские их всех перебьют. Пора!

Он кинулся в березовую рощу. Бежать было трудно – сапоги вязли в песке. В свете костра пылающего лагеря он нашел место, где за день до этого припрятал рюкзак. Он вытащил его и забросил за спину. Хотя в рюкзаке не было ничего лишнего, он давил на плечи. И тем не менее лучше было бы взять вдвое больше. В рюкзаке были подробные карты, фальшивые документы, бинокль и револьвер, но запаса пищи, если он не сумеет его пополнить, хватит только на неделю.

Кросс взглянул на компас и двинулся на запад. К северу было Балтийское море, над которым через облака слабо пробивался лунный свет. Южнее русские завершали операцию окружения. Впереди – леса, озера, реки, березы, сосны и песок. Он шел, осторожно прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Скоро пылающий лагерь остался далеко позади и напоминал о себе только заревом в небе. Было холодновато – вечером ударил легкий весенний морозец.

Ближе к рассвету Кросс забрался в густые кусты и проспал около часа. Как всегда, сон его был неспокоен. Кошмарные сцены лагерной жизни, которые, казалось, совсем не задевали его днем, по ночам представали с особой ясностью. Кровь, огонь, человеческие страдания… Он проснулся на рассвете, обливаясь холодным потом. Сон не освежил его, но, съев наспех кусок хлеба с колбасой и запив его холодной водой, Кросс двинулся дальше. Слева все еще была слышна канонада. Самое страшное – попасть в плен к русским. Надо спасаться.

Кросс шел по компасу, следуя маршруту, который он разработал заранее, в обход всех известных ему городов и поселков. Когда прифронтовая зона осталась позади, он взял за правило отлеживаться днем в укромном месте: серо-зеленая форма могла привлечь нежелательное внимание, особенно когда приходилось выходить из леса и пересекать поля и пастбища. Идти по ночам по пересеченной местности было тяжело. Ветки царапали ему лицо и руки, ямы как будто сами лезли под ноги, кроличьи норы грозили переломом ноги. Приходилось огибать озера, переходить вброд или переплывать реки. Но все же он прошел довольно много, не наткнувшись ни на одну живую душу.

Сначала главной заботой Кросса была вода – в флягу помещался лишь небольшой запас, а ходьба вызывала постоянную жажду. Но он старался экономить воду и пока что обходился. Гораздо важнее было найти пищу. Он пополнял свои скудные запасы как мог, но такая возможность подвертывалась не часто.

Он никогда раньше не жил в лесу, не мог отличить съедобные растения или грибы от несъедобных, не умел делать ловушки для кроликов и не хотел в поисках пищи приближаться к хуторам или деревням. Но с каждым днем запасы продовольствия иссякали, и приходилось идти на риск. Свежий воздух и непрерывная ходьба разжигали аппетит. Ему все время хотелось есть. Как-то ночью он влез в амбар и наполнил рюкзак картошкой, которую на другой день испек на костре возле ручья.

Однажды он напоролся на немецкий военный лагерь, и часовой окликнул его. Кросс залег в кустах и лишь по прошествии часа осмелился отползти назад, подальше от опасности.

Дни тянулись невыносимо долго. Кросса постоянно томила тревога. Ему предстояло пройти еще сотни миль, и, трезво оценивая свое положение, он понимал, что у него было мало надежды на успех. Его ботинки были разбиты и явно не протянули бы до конца пути. Если поначалу он опасался показываться в своей серо-зеленой форме, то теперь она так изорвалась, что в ней вообще нельзя было появиться на люди. Он регулярно брился, но тем не менее стал похож скорее на дезертира, чем на офицера. Нужно было раздобыть гражданскую одежду – и поскорее. Заботило его и другое. Он спал на сырой земле, поэтому появились ревматические боли в спине и плечах.

В долгие часы безделья он то рисовал грозящие ему опасности, то предавался мечтам. Позади был ад, впереди – рай. Уж он наверстает все, что упустил за эти годы, – дайте только выбраться из этой передряги. Он насладится всеми плотскими радостями – заплачено за них сполна. Он продал душу дьяволу, так, по крайней мере, получит все, что за это причитается!

Безлунной ночью он вошел в Польский коридор. Граница никем не охранялась. У него уже не было подробной карты, зато местность была не так густо населена. В Восточной Пруссии ему приходилось обходить многочисленные деревни. Здесь, в Польше, было гораздо просторнее. Укрывшись в березовой роще, он в первый раз наблюдал поток беженцев, двигавшихся на запад от наступающих русских войск: женщины, дети, телеги, тачки и детские коляски, хромавшие раненые. Если бы на нем было гражданское платье, он мог бы на худой конец присоединиться к ним. Положение его становилось отчаянным. Запас продовольствия почти иссяк, и того немногого, что удавалось раздобывать по пути, не хватало для поддержания сил. Однажды он провел целые сутки совсем без еды, если не считать кормовой свеклы, которую подобрал на заброшенной помойке. На следующий день ему повезло. Проснувшись в полдень и осторожно выйдя на опушку леса, Кросс увидел на пологом склоне холма птицеферму, а у подножия холма – сарайчик. До курятника было не больше пятнадцати метров, и он решил рискнуть. Быстро добежал, собрал девять яиц и, никем не замеченный, скрылся в лесу.

Кросс понимал, что дела его плохи. Он сильно исхудал, ввалились щеки, и так болели суставы, что было трудно ходить. Как-то ночью он попал под ливень – уже в который раз! – и промок до нитки. Раньше он на это не обращал внимания – подумаешь, суставы начинали болеть еще больше, – но на этот раз он всерьез простудился. Начался жар, невыносимо ломило все тело. Он понял, что, если ему не удастся где-нибудь отдохнуть и подкормиться, он умрет.

Вечером, увидев манящий свет в окне крестьянского дома и презрев осторожность, он пошел на него. Оставалось только полагаться на доброту польских крестьян. Он дотащился до крыльца и постучал в дверь алюминиевой флягой. Голова кружилась. В освещенном проеме двери появился мужчина, и Кросс сказал по-польски: «Я не немец, а английский военнопленный – бежал из лагеря». Что было дальше, он уже не помнил.

Когда сознание вернулось к нему, – видимо, после продолжительной болезни, – он увидел тонкий луч света, пересекавший почти пустую комнату, и почувствовал, как чьи-то руки неловко, но заботливо поправляют на нем одеяло. Это была дочь хозяина фермы Дзюня – коренастая девушка лет двадцати. Забросив остальные дела, она несколько дней выхаживала исхудавшего юношу, которого судьба привела к ним на ферму. Выглядел он не слишком привлекательно – провалившиеся глаза на сером, заросшем щетиной лице, но Дзюня в нем видела романтического героя.

Она охотно болтала с ним, и Кросс вскоре обнаружил, что может объясняться на смеси немецких и польских слов. Станислав, хозяин фермы, знал не больше, но его серые глаза светились добротой. Дзюня рассказала Кроссу, что несколько дней он был близок к смерти. В бреду он кричал на незнакомом языке.

– Мы поняли, – сказала девушка, – что вы не немец, хотя на вас и эта поганая форма.

Кросс улыбнулся и рассказал часть своей истории.

– Сбежав из лагеря, – объяснил он, – я убил немецкого офицера и присвоил его форму – иначе не удалось бы пройти через Пруссию.

Станислав широко и одобрительно улыбнулся – его отношение к немцам не вызывало сомнений. Кросс знал, что, приютив его, поляки рисковали жизнью, но если они и опасались возмездия, то при нем никак это не выражали.

Каждый день Кросс спрашивал Станислава, как развиваются военные действия. Станислав отвечал, что немецким газетам верить нельзя, но что в подполье уверены – через несколько недель Германии придет конец. Наступление с востока и с запада продолжается. Как-то вечером, войдя в дом, Станислав сказал, что слышал отдаленный гром русских орудий.

Кросс решил немедленно уходить. Он и так пробыл на ферме около месяца и почти совсем поправился. Пожалуй, у него теперь хватит сил преодолеть расстояние, оставшееся до союзников. А вдруг русские его догонят?

Станислав и Дзюня стали готовить его в путь. Станислав нашел для него старую одежду, всю в заплатах и не совсем по росту, но в ней Кросс вполне мог сойти за батрака. Что еще удивительнее, Станислав унес сапоги Кросса и принес взамен совсем крепкую пару башмаков, которые ему оказались как раз впору. Дзюня так набила рюкзак едой, что его едва удалось завязать. Было решено, что он уйдет с наступлением темноты.

Кросс нетерпеливо ждал вечера. Дзюня смотрела на него грустными глазами, от взгляда которых ему еще больше хотелось побыстрее убраться.

– Скоро вы будете в Англии, – сказала Дзюня. – Когда кончится война, напишите нам, что вы благополучно добрались домой.

– Обязательно, – сказал Кросс.

Больше он не добавил ни слова. Станислав чем-то занимался во дворе. Кросс сидел в кресле и барабанил пальцами по подлокотнику. Звякнула щеколда, и он обернулся. В дверях стоял Станислав, держа в руках старую серо-зеленую форму Кросса. На лице его было написано недоумение.

– Я хотел ее сжечь, – медленно сказал он, – но нашел в кармане вот это. – Он протянул Кроссу его немецкий паспорт.

«Идиот! Болван! Забыть о таком документе – и только потому, что заболел! – Он медленно поднялся со стула. – Что делать? Придумать какую-нибудь отговорку? Сочинить новую историю своего побега? Поверят ли они?» И вдруг он понял, что не поверят. Он окружен врагами, и все они с восторгом его вздернут – русские, немцы, а теперь еще и польские крестьяне.

Станислав неподвижно стоял в дверях как неумолимый обвинитель. Кросс схватился за револьвер. Станислав косолапо пошел на него, но было поздно. Кросс выстрелил – безжалостно и со знанием дела – прямо в сердце.

Дико закричала Дзюня, и Кросс повернулся к ней. Она бросилась на него, не думая об опасности. Ее не остановило даже наведенное на нее дуло револьвера. Кроссу пришлось выстрелить трижды, прежде чем она затихла на полу.

Не глядя на трупы, Кросс перезарядил револьвер и стал готовиться в путь. Надо было уничтожить форму и документы. Он открыл печку и сунул свою старую одежду на тлеющие угли. Он сидел и смотрел, как она горит, видел, как его фотография порыжела по краям, свернулась трубочкой и запылала. Затем вышел из дома. Было уже темно. Постояв минуту, он двинулся на запад. К утру он будет далеко от этого дома.

Все стало значительно проще. В одежде работника Кросс мог, ничего не опасаясь, идти и днем. Когда попадалась безлюдная дорога или тропа в нужном направлении, он шел по ней. Тяжесть набитого едой рюкзака давала чувство защищенности. Первые дни он быстро уставал, но постепенно его тело опять привыкло к длительным переходам. Стоял апрель, стало гораздо теплее. У него возникла надежда, что все закончится благополучно. Главное – не нарваться на патруль, который потребует у него документы. Но кто в этом разваливающемся государстве станет выяснять личность одного из миллионов бредущих неведомо куда людей?

Когда он лежал, греясь на солнце, в каком-нибудь укромном месте, ему не очень верилось, что гитлеровский рейх доживает последние дни. Крестьяне работали в полях, как обычно.

Но на больших дорогах и в маленьких городах, куда он осмеливался заходить, приметы краха были налицо. Немецкие газеты пытались скрыть панику за громогласными угрозами и призывами к населению, но из их сообщений уже трудно было понять, кому принадлежит власть в стране. И днем, и ночью Кросс наблюдал сцены полного хаоса. Кольцо из стали и огня сжималось все туже, перепуганные люди бессмысленно метались между двумя наступающими армиями. У военных хватало своих забот, и никто, по-видимому, больше не контролировал перемещение штатских лиц. Кросс решил, что ему больше нечего опасаться.

Как-то ближе к вечеру он безбоязненно вошел в деревушку под названием Грюнфильд и прошел по улице мимо молчаливых домиков, из которых сбежали все их обитатели. Увидев открытую дверь, он зашел внутрь. Хозяева забрали с собой все, что могли унести, а остальное бросили на произвол судьбы. В кладовке он нашел продукты – мясные консервы, сыры, вино – и пополнил ими свои запасы.

Затем он повернул на северо-запад и два дня шел по малым дорогам. До западной линии фронта оставалось совсем немного. Интересно, трудно ли будет ее пересечь? Здесь, в тылу, он чувствовал себя чуть ли не туристом.

На третий день Кросс услышал отдаленный гул орудий. Постепенно гром битвы нарастал. Проснувшись после короткого послеобеденного сна под старым стогом сена, он увидел, что в небе полно самолетов – и среди них не было ни одного немецкого. Невдалеке раздавались пулеметные очереди и ухали разрывы бомб. Кросс не имел никакого понятия, в каком направлении идет наступление и где ему следует скрываться. Все было в движении, везде неразбериха. Один раз, спрятавшись в канаве, он проводил взглядом четыре немецких танка, переваливших через отдаленный холм. В другой раз он увидел бегущих по полю солдат и решил, что пора затаиться. Почти милю он двигался ползком и вдруг увидел перед собой широкое шоссе. Укрывшись в высокой траве под кустом боярышника, он стал следить за дорогой.

Здесь шло немецкое отступление. С запада лился непрерывный поток грузовиков, санитарных машин, орудий и танков. Многие были сильно помяты – этим уже больше не придется воевать. Невдалеке пылал немецкий танк, а когда сгустились сумерки, Кросс увидел, что такие костры горят вдоль всего шоссе. С наступлением темноты на дороге стали образовываться заторы; порой движение почти совсем останавливалось. Светились фары, раздавались крики и брань – перед ним был знакомый хаос военного поражения. Кросс хотел только одного: чтобы спектакль поскорее кончился, занавес опустился и ему можно было идти домой. Он навоевался досыта.

Всю ночь скопившийся на шоссе транспорт рывками продвигался к юго-востоку. Часто налетали истребители и поливали шоссе из пулеметов, и Кросс решил найти местечко побезопаснее. Он отошел в глубь леса и заснул в густом кустарнике. Когда он проснулся, со стороны шоссе не доносилось ни звука, – видимо, сражение каким-то образом обошло его. Он вернулся к своему кусту боярышника. В обоих направлениях, куда только доставал глаз, дорога была усеяна разбитыми машинами. В воздухе стоял резкий запах гари. Почти рядом с ним, около перевернутой машины, лежали три трупа.

Вдруг он услышал рев самолета. Секундой позже тот пронесся низко над дорогой, сделал круг и повернул назад. Опять послышались звуки моторов. Кросс смотрел сквозь ветви боярышника. Три легких танка колонной катили по шоссе. Кросс увидел на них английские опознавательные знаки. Он поджидал их метрах в двух от дороги. «Когда они приблизятся, – подумал он, – я окликну по-английски». Танки подъехали, два нырнули в лес, а третий остановился почти напротив его куста. Кросс встал. Сердце у него бешено колотилось. Рюкзак выкатился на дорогу. Башня танка развернулась, и в тот момент, когда Кросс закричал по-английски, пулеметная очередь прошила куст боярышника. Кросс почувствовал удар по голове и упал на дорогу рядом со своим рюкзаком.

Глава 1

Во второй половине солнечного октябрьского дня тысяча девятьсот сорок пятого года около водной станции Уиллера, скрипнув колесами по гравию, остановилась машина, и из нее вышли трое мужчин. Они только что отлично пообедали в ресторане «Звезда и подвязка» в ознаменование встречи после долгих лет войны.

Пожилым человеком с блестящей загорелой лысиной, державшим под мышкой бутылку дорогого портвейна, был Чарльз Холлисон – владелец лакокрасочного завода. Молодой человек в форме капитана Добровольческого военно-морского резерва – его сын Джеффри. Третьей персоной являлся племянник Холлисона Артур Кросс – тоже молодой, одетый в обычный для демобилизованных костюм «в елочку», но сложенный далеко не так атлетически, как кузен.

Для всех троих эта встреча знаменовала начало нового жизненного этапа. Для Джеффри Холлисона – потому что он вернулся в родной дом, где отсутствовал без малого семь лет, где можно было воплотить наконец заветную мечту – осесть на суше и зажить нормальной жизнью, а для Артура – потому что он жил в постоянном страхе возмездия и отчаянно нуждался в деньгах для спасения собственной шкуры. А деньги – и немалые – можно было найти только у дяди.

Чарльз Холлисон, овдовевший двадцать пять лет назад, отдал «дорогим мальчикам» все тепло своего сердца. После смерти родителей Артура он стал его опекуном и обращался с ним так же, как с сыном. Джеффри и Артур получили образование в одной и той же привилегированной школе и окончили один колледж в Оксфорде. Холлисон выделил обоим одинаковую долю в семейном деле.

Когда Артур, стрелок на бомбардировщике класса «Веллингтон», не вернулся с задания в тысяча девятьсот сороковом году, Холлисон был убит горем. Чудо возвращения Артура из небытия осветило радостью жизнь старика. А когда вернулся домой и Джеффри, живой и невредимый, хотя и побывавший в тяжелых переделках в Тихом океане, Холлисон помолодел лет на десять. Во время войны он прямо-таки погибал от одиночества. Теперь все это осталось позади. Его мальчики вернулись домой.

– Ну, пора на яхту, – сказал Холлисон и направился к воде. Был час отлива, и, прежде чем спустить ялик на воду, им пришлось несколько метров тащить его по мокрому гравию. Артур взялся за весла, Холлисон сел на корме, а Джеффри, который, казалось, заполнил собой все оставшееся в ялике пространство, просто сидел и глядел на яхту под названием «Беглянка», которая стояла на якоре в некотором отдалении от берега.

– Хорошо смотрится! – с удовольствием сказал он. – Будто и не было никакой войны. Какая же она красотка!

– Неплохо бы ее покрасить, – трезво заметил Артур, перестав грести и оглянувшись на яхту.

Холлисон кивнул.

– Вот теперь, когда кончилась война, дойдут руки и до нее. Поглядим, какие у нас есть цвета, и выберем что-нибудь пошикарнее. Осторожно, Артур, не стукнись о борт.

Джеффри привязал ялик к специальному крюку, и Холлисон с резвостью, неожиданной для человека его лет и комплекции, взобрался на борт яхты и сбросил покрывавший ее брезент. Подмигнув Артуру, он спросил:

– Не забыл, где бокалы и штопор?

– Пожалуй, только это и не забыл, – ответил Артур и пошел в каюту.

Тем временем Джеффри осматривал яхту. Он давно не был в таком приподнятом настроении. Его радовало все, что он видел. Река дышала миром и спокойствием. Ветви ив на далеком берегу почти не шевелились. Тишину этого сонного дня нарушали лишь жужжание насекомых и иногда кряканье утки или всплеск рыбы.

Джеффри удовлетворенно вдохнул так хорошо знакомый и ни на что не похожий летний запах «Беглянки» – смесь машинного масла, нагретого лака, бензина, пересохших канатов и застоявшейся трюмной воды. Он прошелся взад и вперед по тщательно просмоленной палубе, перегнулся через борт, разглядывая небольшую вмятину над одним из иллюминаторов, заглянул под брезент, которым была покрыта шлюпка, закрепленная на крыше каюты. Затем он прошел в рулевую рубку, а оттуда – вниз, в небольшое машинное отделение, и с восторгом мальчишки стал осматривать сдвоенный дизель-мотор. Было видно, что за ним хорошо ухаживали.

«Не завести ли его», – подумал Джеффри. Но в это время его позвали наверх. Холлисон уже налил в бокалы золотистый портвейн.

– Берег его специально для вас, – сказал он. – Для этого надо было сильно верить, что вы вернетесь.

– А также обладать сильной волей, – добавил Джеффри. – Ну что ж… – Он поднял бокал и повел его в сторону отца и Артура. – Семь футов под килем.

Он отпил глоток портвейна и улыбнулся.

– Какая великолепная мысль – закончить встречу здесь, на яхте.

– Я хотел с вами поговорить, а здесь, по крайней мере, никто не подслушает, – сказал Холлисон. – Ну как ты нашел «Беглянку», Джеффри?

– В полном порядке, лучше, чем ожидал. А как по-твоему, Артур?

– Все отлично, – сказал Артур. Он уже почти осушил свой бокал.

– Только надо купить еще один ялик, – продолжал Джеффри. – Я собираюсь летом поплавать по мелким протокам. «Беглянка» – классное судно, хоть отправляйся на ней в кругосветку. Мотор прямо как новенький.

– Он и есть почти что новенький, – отозвался Холлисон. – За судном присматривал один парень, который работает у Уиллера, и мы с ним прогоняли моторы каждые два-три месяца. С дизельным топливом проблем не было, если чего и не хватало – так это времени. В общем-то, я держал ее в состоянии готовности, как перед Дюнкерком. На ней полный запас воды, достаточно масла, есть кое-какие продукты. В основном – тушенка, галеты (боюсь, что украденные с какого-нибудь военного судна) и несколько консервных банок, которые мне удалось выпросить у миссис Армстронг. Если хотите, можем хоть сейчас отправиться во Францию. Завтра к вечеру там будем.

Джеффри улыбнулся.

– И правда, почему бы не сплавать во Францию? Вот только надо выправить кучу документов. В эстуарии полно мин, а у нас нет свежих навигационных карт. Не удивлюсь, если банки уже не там, где они были, когда мы в последний раз сели на мель. Вот в будущем году, может, и удастся отправиться куда-нибудь подальше. Я бы с удовольствием сплавал на Аланды. А ты, Артур?

Артур покачал головой.

– Я пас. Сыт Балтикой по горло.

– Да, верно, – спохватился Джеффри. – Ты там хлебнул лиха. Наверно, я бы чувствовал то же, если бы меня сбили над Балтийским морем. Удивительно, что ты не утонул. Наверное, хвост самолета не сразу ушел под воду. Тебе здорово повезло.

– Наверное, – отозвался Артур. – А впрочем, неизвестно.

Он стоял, опершись о перила, и дымок от сигареты пробивался между его потемневшими от никотина пальцами. Он был доволен собой: за обедом он отлично сыграл свою роль. Конечно, Холлисон и Джеффри, растроганные встречей, были настроены на нужную ему волну. Кросс сочинил достоверную историю о своих злоключениях. В ней было достаточно убедительных подробностей и ни одной заметной бреши. Авария, лагерь военнопленных, побег. Он кратко описал тяготы жизни в лагере и путь, проделанный им через Европу. Кросс тщательно отрепетировал свой рассказ и так часто повторял его в уме, что сам почти в него поверил. Во всяком случае, доля истины в нем была – и не такая уж маленькая.

– С другой стороны, – задумчиво сказал Джеффри, – если бы ты не дал в зубы конвойному и не попытался бежать, то попал бы в лагерь для офицеров, и мы узнали бы, где ты.

– Верно, – ответил Артур. – Это была дурацкая выходка, но мне просто невыносимо было думать, что я всю войну проведу в плену. Да и побег-то почти удался. Конечно, я очень рисковал. Я думал, что меня расстреляют. Но мне не приходило в голову, что они разделаются со мной иначе – вычеркнут меня из списков живых. Когда они отправили меня в эту кошмарную дыру в Восточной Пруссии, я просто перестал для них существовать. Стал еще одним безымянным рабом.

– Вообще, Артур, – сказал Джеффри, – тебе не повезло с начала до конца, не считая, конечно, того, что ты остался в живых. Если бы тебя не контузило выстрелом танка, ты б давно уже был дома. Надо же было в довершение всего еще и потерять память! Не знаю, почему мы не берем у наших военнослужащих отпечатков пальцев, как это делают янки. Насколько все было бы проще.

– Само собой, – вяло отозвался Артур.

Выпитый портвейн не поднял ему настроение. Его худое, бледное лицо слегка порозовело, но он нервно жевал сигареты, которые зажигал одну за другой. Лоб пересекала глубокая продольная морщина. Джеффри не помнил, чтобы она была до войны.

«Вид у Артура неважнецкий, – подумал Джеффри, – хотя он и долго лечился в госпитале».

Та же мысль с первого момента встречи возникла и у Холлисона. Его беспокоило здоровье племянника.

– Вот что, Артур, – сказал Холлисон, – надо тебя показать хорошему врачу. Тебе нужно заняться своим здоровьем.

– Хватит с меня врачей, – раздраженно отмахнулся Артур. – Я вполне здоров. По мне, так этих шести лет просто не было. Жизнь начинается сначала.

Он допил вино в бокале.

Холлисон подумал, что, может быть, волноваться и нет оснований – вот вернется Артур к своим прежним занятиям, и все придет в норму. У него нелегкий характер. Джеффри всегда считал, что Артур – человек себе на уме. Чересчур чувствителен к обидам, склонен держаться особняком и вообще слишком занят своей персоной. Но все равно он отличный парень, способный, энергичный и надежный. Такой человек, как он, добьется многого, стоит ему только захотеть.

Мимо них пропыхтел речной трамвайчик. С палубы им что-то прокричали и помахали руками дети. Джеффри задумчиво помахал в ответ. Он думал о том, как война меняет людей. «Беглянка» качнулась на набежавшей волне.

– Мне кажется, что самое время произнести речь, – сказал Холлисон, – пока в бутылке еще что-то есть.

– А что, – согласился Джеффри, – произнеси.

– Наверное, я сентиментальный старик, – начал Холлисон, – но у меня не будет другого случая сказать вам обоим… как я вами горжусь. Вы оба сделали свое дело. Конечно, судьба распорядилась по-разному. Я горд и очень, очень рад, что вы оба ко мне вернулись. Сегодня – счастливейший день моей жизни.

Он трубно высморкался и дрожащими пальцами обрезал и зажег сигару.

Джеффри глянул на Артура и кивнул в сторону Холлисона:

– Послушать его, так и не догадаешься, что он вывозил на своем игрушечном суденышке наших солдат из Дюнкерка. Сколько человек, отец?

– Семьдесят три, – сказал Холлисон. – Ты же знаешь, я никогда не мог удержаться от соблазна сплавать через Ла-Манш. И, пожалуйста, не сбивай меня – я еще не кончил.

– Послушай, хватит! – взмолился Джеффри. – А то у меня слезы закапают через борт.

– Ладно, я перейду к делу. Я много думал о вашем будущем – твоем и Артура. Сам понимаешь, я старею. Скоро стукнет шестьдесят шесть. Последние год-другой мне стало трудно справляться с делом – срочные правительственные заказы, хроническая нехватка рабочей силы и все такое. Не подумайте, что я жалуюсь, но сейчас, когда война кончилась по-моему, я имею право немного отдохнуть. Мне нужны помощники, и я надеюсь, что вы оба примете участие в деле. У нас крепкая фирма, но ей нужна новая кровь. Я понимаю, что после ваших приключений все это может показаться скучным, но нашей фабрикой можно гордиться. Марка Холлисона пользуется уважением. У нас отличные перспективы. Если подумать, то весь мир нуждается в свежей покраске.

Джеффри широко улыбнулся.

– Ну, ты прямо поэт. Эта фраза могла бы стать первой строчкой песни: весь мир нуждается в свежей покраске…

– Да, нуждается, – упрямо повторил Холлисон, – и по мановению волшебной палочки это не произойдет. Тут нужно работать и работать. У меня превосходный отдел новых разработок, первоклассный главный инженер. Что мне нужно – это два заместителя, которые сняли бы с меня груз административных забот. Вы оба знаете дело. Согласны?

Джеффри выбил пепел из трубки и выбросил его за борт, стараясь не просыпать ни крупинки на палубу.

– На меня, во всяком случае, можешь рассчитывать. Правда, меня демобилизуют не раньше чем через несколько месяцев. Я ведь занимался радарами – радарным контролем полетов. Мне поручили прочитать зимой курс лекций в колледже Генерального штаба. Это чрезвычайно почетное задание. Честно говоря, я весьма польщен. А потом – я в твоем распоряжении.

– Ты уверен, что тебе этого хочется? Может быть, ты предпочел бы заняться чем-нибудь другим?

– Разумеется, предпочел бы, – сказал Джеффри. – Например, попутешествовать.

Увидев, как лицо отца изменилось от огорчения, он поспешно добавил:

– Не сердись, отец, мне просто захотелось тебя подразнить. У меня сегодня такое веселое настроение, что я ни о чем не могу говорить серьезно. Поверь, ничем другим я заниматься не хочу. Тихая спокойная работа – это то, что мне сейчас нужно. А что может быть спокойнее изготовления красок?

– Отлично, – сказал Холлисон. – Ну а ты, Артур? Мне тебя очень не хватало на фабрике. Я не забыл, как из тебя все время лезли новые идеи. Нам очень нужен человек, способный мыслить нестандартно, генерировать идеи, учитывая, что по-прежнему, видимо, придется драться с чиновниками за каждый патент.

– Вы мне льстите, – ответил Артур. – Предложение, прямо скажу, заманчивое.

– Само собой, я не требую от тебя немедленного ответа, – сказал Холлисон, который решил, что убедил обоих молодых людей. – Видит бог, я не хочу приставать к тебе с ножом к горлу. Но у тебя будут отличные перспективы, и дело это денежное. Но, может быть, у тебя другие планы?

Артур улыбнулся, вернее, сардоническая тень улыбки скользнула по его лицу, и покачал головой.

– Нет, никаких серьезных планов у меня нет, – сказал он и добавил в порыве откровенности: – Я забыл, как работают без принуждения. И, конечно, я на мели. А на какой оклад я могу рассчитывать?

– Я думал положить вам обоим по две тысячи фунтов в год.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю